Текст книги "Возмездие"
Автор книги: Василий Ардаматский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 42 страниц)
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Андрей Павлович Федоров работал по восемнадцати часов в сутки. Перед ним на столе лежала груда дел разгромленных и находящихся под чекистским контролем контрреволюционных организаций. Из этих папок он по крупицам выбирал типичные примеры контрреволюционной деятельности, фамилии, служебные и домашние адреса участников подполья.
Схема организации «ЛД» обрастала жизненными подробностями ее деятельности, организация наполнялась людьми, которые в будущих разговорах Федорова с Савинковым будут как бы оживать, действовать, укрепляя достоверность легенды.
Прошло два месяца, прежде чем труд этот был окончен, придирчиво обсужден, уточнен и дополнен другими работниками контрразведки и, наконец, утвержден Менжинским.
Прочитав весь материал, Феликс Эдмундович вызвал к себе Федорова и, вручая ему папку с материалами «ЛД», сказал:
– Не дай бог иметь вас по ту сторону баррикад, пришлось бы с вами помучиться.
В глазах у Дзержинского нет и тени улыбки. И он так же серьезно продолжает:
– Тут интересные ножницы: чем достоверней наша «ЛД», тем явственнее в ней проглядывают черты обреченности, то есть черты тех организаций, чей опыт вы использовали и которые уже или разбиты нами, или находятся накануне разгрома. И я подумал: это ваш промах или, наоборот, еще одна достоверность легенды?
– Я тоже думал об этом, Феликс Эдмундович, – ответил Федоров. – Но действительно получались ножницы: если достоверно, то реальной радужной перспективы у «ЛД», как у подлинных подобных организаций, нет. Радужную перспективу видят отдельные и даже весьма авторитетные деятели «ЛД», в конце концов это их субъективное право. Но объективных данных для этого я найти не смог.
– Очень хорошо, что вы остановились на такой позиции Савинков совсем не дурак, и кое-что о положении в нашей стране он знает. В общем хорошо, товарищ Федоров. Начинайте…
Поезд на Минск уходил в двадцать три тридцать. Шел десятый час вечера, а Федоров и Зекунов все еще разговаривали. В кабинете Федорова было холодно. За окнами билась вьюга, ветер дул в незамазанные рамы и шевелил гардины. Зекунов сидел спиной к окну и все поеживался от озноба, а может быть, от волнения и тревоги. Он знал свою роль отлично. Федоров продумал ее особенно тщательно: это был первый выход к врагам, и от него зависела вся дальнейшая операция. Вместе они продумали множество ситуаций, с какими Зекунов может столкнуться за границей, и все же поручиться за успех нельзя. Если он, играя свою роль, допустит самую малейшего ошибку и савинковцы поймут это, его уничтожат.
– Главное, Михаил Дмитриевич, – это владеть нервами, – говорил Федоров. – И какая бы неожиданность ни возникла, мгновенно оценивайте ее с позиции того человека, роль которого вы играете. Все видите и слышите не вы, а тот, для нас с вами умерший Зекунов – верный, но не очень умелый савинковец. Не обижайтесь, пожалуйста. Но чем скромнее вы будете держаться, тем будет лучше, потому что вам не надо будет вдаваться в подробности, где они могут вас запутать и поймать. В моей жизни был случай. Взяли меня в девятьсот пятом харьковские жандармы. Взяли с поличным – в кармане у меня пачка листовок, которые я всю ночь дома писал. На допросах я стал разыгрывать роль простого посыльного: мое, мол, дело – взял сверток, отнес сверток и лег спать. Две недели бился надо мной следователь, я за это время стал дурак дураком; даже говорить стал на каком-то идиотском языке. И выиграл эту дуэль. Вот так… И вы всего-навсего курьер, почтальон. Но вы все-таки из России, из самого логова большевиков, и потому цена вам повыше тех шишек, что отсиживаются там, в Польше. Да, да, Михаил Дмитриевич, вы должны гордиться своей деятельностью курьера из Москвы, но на большее не претендовать…
Зекунов рассмеялся, и Федоров удивленно посмотрел на него:
– Что с вами?
– Да уж в который раз вы все это мне в голову вдалбливаете, тут поневоле придурком станешь, – сказал Зекунов и встал. – Надо идти, Андрей Павлович, нехорошо начинать дело с опоздания на поезд.
Федоров тоже встал и протянул руку:
– До свидания, Михаил Дмитриевич.
Зекунов молча пожал его руку и, уже повернувшись к дверям, сказал глухо:
– О жене моей, если срок настанет, потревожьтесь…
– Непременно, Михаил Дмитриевич! И вообще, все будет в порядке. Возвращайтесь, и мы с вами выпьем за наших наследников – у меня ведь аналогичная ситуация…
– Да ну! И тоже вот-вот?
– Правда, правда.
– Ну, тогда я спокоен…
Этот мимолетный разговор уже у порога неожиданно сблизил их, и Федоров, смотря на закрывшуюся за Зекуновым дверь, не сомневался, что Зекунов не продаст и сделает все как надо…
Зекунов поднимается вверх по Тверской. Встречный ветер бил в грудь, швырял в лицо жестким сухим снегом, распахивал, трепал его пальтишко на рыбьем меху. Мороз наступил после оттепели – на тротуаре припорошенный вьюгой черный гололед. Возле ресторана «Медведь» шумела пьяная компания.
Желтым, расплывчатым в метели пятном, беспрерывно звоня, прогромыхал трамвай, и снова пуста Тверская, только крутится, вьется на ней с воем и свистом метель. Поворачиваясь к ветру то плечом, то спиной, Зекунов шел на Белорусский вокзал, проклиная себя за то, что не послушался жены и не навертел на ноги шерстяные портянки – мороз уже колодил ноги, болтавшиеся в широких сапогах.
В здании вокзала непонятным образом сосуществовали две смертельно враждебные друг другу жизни. Подъезд в левом крыле вокзала был ярко освещен, и там стояли, подрагивая и храпя, припорошенные метелью рысаки лихачей. За стеклянной дверью виднелся просторный пустой зал, освещенный огромными люстрами. Зекунов открыл тяжелую зеркальную дверь и удивленно услышал печальное цыганское пение. Тотчас перед ним будто из-под земли возник осанистый швейцар в золотых галунах и при бороде:
– В ресторане мест нет.
– Мне на поезд.
– Курьерский ушел час назад. Остальные – рядом.
В правом крыле вокзала царила людская беда, снявшаяся с прижитых мест и пустившаяся в путь-дорогу по белу свету. Люди сидели и лежали на бугроватом от грязи полу. Вповалку – дети, женщины, мужчины, старики. Прежде чем сделать шаг, смотри под ноги, чтобы не наступить на кого-нибудь. Пахло портянками, уборной, махоркой и какой-то дезинфекцией.
Зекунов пробрался до середины зала, и в это время где-то впереди послышался неясный тревожный крик. Наверное, объявили, что поезд подан, и весь зал мгновенно пришел в движение. Люди подхватывали на руки детей, вскидывали на плечи деревянные чемоданы, узлы, корзины и, толкая друг друга, бежали к выходу.
Зекунова вместе с толпой вышвырнуло на метельный перрон. У вагонов уже кипела крикливая свалка. Зекунов решил переждать немного, но давка не прекращалась, и он понял, что может остаться на перроне. Начал беспокоиться об этом и сотрудник ГПУ Гриша Сыроежкин, которого Федоров послал на вокзал проследить, как Зекунов будет уезжать, и в случае необходимости помочь ему. И сейчас, когда Зекунов направился, наконец, к вагону, Сыроежкин опередил его и начал расталкивать толпу, открывая Зекунову проход.
Вдруг оравший впереди верзила-мешочник, которого оттолкнул Сыроежкин, с матерной бранью занес над ним свой огромный кулак. Сыроежкин мгновенно схватил его за руку и стиснул ее со всей своей страшной силой. Мешочник взвыл от боли и ринулся в сторону. В это время Зекунов уцепился за поручни, и поезд тронулся. Еще минута, и он уполз в непроницаемую белую мглу метели. Гриша Сыроежкин, глядя ему вслед, вытирал шапкой взмокший лоб.
…Зекунову повезло. По всей Белоруссии всю эту неделю кружила метель. Но все же, старательно избегая лишних любопытных глаз, он от Минска до Заславля добрался местным поездом – дело было к вечеру, вагоны не освещались, и на Зекунова никто не обратил внимания, даже контролер прошел мимо, не спросив билета. От Заславля до села Петришки Зекунов шел пешком, прямо по шпалам, а потом, взяв чуть севернее, по проселочным, еле видным дорогам вышел к назначенному месту возле советско-польской границы. Против графика Зекунов опоздал на час с лишним и поэтому заторопился на перекресток лесных пограничных просек, где его должен был ждать проводник…
Уже возле самой границы на заброшенном большаке повстречался Зекунову паренек лет 15–16, одетый в длинный не по росту кожушок и буденновский шлем. Сперва они мирно разошлись, но вдруг паренек окликнул Зекунова, вернулся к нему и попросил спичек. Зекунов дал ему спички, он повертел их в руках и боевито спросил: может, есть и махорочка? Зекунов угостил его из пачки, подаренной ему в дорогу Федоровым. Это были довольно дорогие в то время папиросы «Сафо», каких паренек до этого и в глаза не видел. Забыв даже прикурить, он пялил глаза на Зекунова и вдруг сорвался с места и стремительно убежал.
Зекунов постоял немного озадаченный и тоже бегом пустился к пограничному лесу…
Он стоял на условленном месте, прислушиваясь к ровному гулу и морозному потрескиванию леса. Вскоре перед ним бесшумно возникла черная фигура, которая махнула ему рукой: иди за мной.
Шагая по глубокому снегу вслед за проводником, Зекунов подошел к самой границе. Проводник безмолвно показал ему рукой, куда идти, а сам пошел в противоположную сторону.
Зекунов перешел границу. Первый раз он сделал это почти два года назад, когда с тайным поручением направлялся в Москву. Тогда он страшно нервничал и боялся, особенно когда шел по советской земле. В каждом человеке ему чудился чекист или милиционер. Боялся он и теперь. Но нервничал меньше, потому что нерушимо верил Федорову, который доказал ему, что в Польше с ним ничего особенного произойти не может. Даже если схватят польские стражники, он потребует, чтобы его связали с экспозитурой польской разведки, и все будет в порядке. И боится он только какой-нибудь нелепой случайности вроде недавней встречи с пареньком.
Зекунов перебрался через лесной овраг и вскоре вышел из леса. Метель заметно стихла, и он увидел впереди уютно светившееся в ночи одинокое окошко.
Зекунов пошел прямо на светившееся окно и вскоре уже стучался в дверь богатого хутора. Это был высокий каменный дом под железом, по бокам – громоздкие пристройки. Последнее время вдоль всей польско-советской границы вот в такие дома-крепости поселялись польские кулаки – верные помощники пограничной стражи.
На стук Зекунова никто не отозвался, и он толкнул дверь плечом. Она легко открылась. В сенцах вкусно пахло квашеной капустой и чесноком. Из-за двери, под которой виднелась полоска света, доносились пьяные мужские голоса.
«Чему быть, того не миновать», – сказал про себя Зекунов, торопливо перекрестил грудь, нащупал ручку двери и потянул ее на себя…
За столом сидели двое. Один пожилой, видимо хозяин хутора. Он сидел в одной жилетке, расстегнутой на тугом брюхе. Другой, молодой, был в форме пограничника. Стол обслуживала еще довольно молодая женщина с красивым злым лицом. Увидев Зекунова, она вытаращилась на него, как на привидение. Перестали жевать и уставились на него и мужчины.
– Кто такой? – сердито спросил хозяин хутора.
– С той стороны иду, – ответил Зекунов на смеси украинского и польского. – Я есть курьер до польской экспозитуры.
– Какой такой экспозитуры? – встрепенулся пограничник.
– Той, где служит капитан Секунда.
– Смотри, что знает! – удивился пограничник. – Кто же тебе капитан Секунда? Может быть, дядя?
– Я к нему по делу, а по какому, могу сказать только ему, – ответил Зекунов.
– Вот, пся крев, явился загадки мне загадывать. А я тебе не начальник? – рассердился польский пограничник.
– Почему? – возразил Зекунов. – Вы для меня тоже начальник.
– Угостил бы человека с дороги… – сказал пограничник хозяину дома.
Когда Зекунов хватил водки и закусил жирной домашней колбасой, пограничник похлопал его по спине и спросил:
– Так то есть правда, что ты оттуда?
– А почему нет? – спросил Зекунов.
– Давно тихо не ходили. Когда от нас идут, всякий раз стрельбой кончается. Русские стали границу держать крепко.
– Я их даже издали не видел.
– Повезло, значит. Ну ладно, каждому свое. Пей, ешь. Ночевать будешь здесь, а утром я за тобой заеду.
За полночь пограничник ушел в сильном подпитии, приказав хозяину хутора стеречь гостя.
Вернувшись к столу, хозяин сказал брюзгливо:
– Только по осени капрала получил, а уже корчит из себя генерала. Скажи-ка лучше, как там у вас мужик живет?
– Как везде, – равнодушно ответил Зекунов. – Хороший мужик живет богато, плохой – водяные щи хлебает. – Он замолчал, давая понять, что в обстоятельный разговор вступать не намерен.
Хозяин проворчал что-то про себя и спросил:
– А большевики как?
– Что как? – поддразнил его Зекунов. – Как они живут? Хорошо живут, им-то что?..
– Все равно смерть им, голодранцам паршивым! – взбесился хозяин. – Мы, новопоселенцы, не зря тут землю получили. Ты так им и скажи на той стороне. Не эти дураки капралы границу стерегут, мы ее стережем, и через нас красная зараза не пройдет!
Он кричал что-то еще, а Зекунов в это время вспомнил, что говорил ему об этих новопоселенцах Федоров: бешеные от злобы и от страха польские кулаки. «Все точно так и есть», – думал он.
Спать его положили в расположенной за хозяйской спальней маленькой комнатушке без окна – здесь кисло пахло овчиной, зато было тепло и постель была мягкая. Зекунов только успел об этом подумать и тотчас уснул.
Утром приехал на бричке вчерашний пограничник, он отвез Зекунова на железнодорожную станцию, купил ему билет до Вильно и посадил в поезд. Вагон был совершенно пустой, так что Зекунову ничего не оставалось другого, как смотреть в окно на пролетавшую мимо польскую землю. И подумывать с глухой тревогой о том, что ждет его дальше…
В Вильно он был не впервые и экспозитуру капитана Секунды нашел сразу.
Его ввели в комнату, где стояли два обшарпанных стола. За одним из них сидел тучный лысеющий офицер непонятного возраста. По нашивкам Зекунов разобрал, что это поручик.
– Фамилия, имя? – начал допрос поляк. Когда Зекунов ответил на все анкетные вопросы, поручик отодвинул в сторону протокол допроса и вкрадчиво спросил: – Расскажите, пожалуйста, с какой целью вы прибыли в Польшу?
– Моя должность курьерская: доставил кому надо что надо – и домой, – ответил Зекунов.
– Мне сказали, что вы знаете капитана Секунду.
– Так точно, знаем и имеем к нему дело.
– Что за дело?
– Могу сказать только ему лично.
– У вас есть к нему письмо?
– Есть и письмо.
– Давайте, – чуть повысил голос поручик.
– Только ему самому лично.
Зекунова отвели в другое служебное помещение, и там он сразу же попал в руки капитана Секунды. Это был крупный красивый мужчина: черные брови вразлет над светло-синими глазами, тонкий нос с фарфорово-прозрачными крыльями ноздрей, четко очерченный рот. Его узкое лицо обладало удивительным свойством беспрестанно менять выражение, и иногда казалось, что у него темнеют не только глаза, но и все лицо.
Капитан Секунда только на мгновение остановил взгляд на Зекунове, и профессиональная память разведчика напомнила ему, что этот человек проходил через его руки, направляясь в Россию.
– Ваш псевдоним? – доброжелательно улыбаясь, спросил капитан Секунда.
– Браунинг, – охотно ответил Зекунов. – Помните, как вы искали для меня слово, чтобы в нем четвертая буква была та же, что в моей фамилии?
– Прекрасно помню, – улыбнулся Секунда. – Как и то, пан Браунинг, что от вас не послышалось ни одного выстрела. Не так ли?
– Мне там не повезло, пан Секунда. Я попал в тюрьму, – тихо сказал Зекунов.
– Что?!
– Да, пан Секунда, пришлось посидеть в тюрьме. Но вы не тревожьтесь, я сидел не за наши с вами дела.
– Извольте доложить подробно, что у вас произошло… – строго приказал Секунда и откинулся на спинку кресла, приготовясь слушать.
Зекунов рассказал свою незамысловатую историю о том, как он, прибыв в свое время в Москву, устроился, как было ему приказано, поближе к железной дороге и стал служащим военизированной охраны железнодорожных складов. Как он быстро пошел на повышение и стал уже заместителем начальника смены, когда вдруг на складе произошло воровство ценных грузов, и случилось это в ночь его дежурства. А позже выяснилось еще, что два его стрелка оказались подкупленными ворами. Суд дал ему полтора года тюрьмы, но он, правда, и года не отсидел…
Капитан Секунда знал, что агент, попавший в тюрьму той страны, куда он послан, уже не агент. Он начал задавать Зекунову вопросы, пытаясь обнаружить в его рассказе ложь. Сделать это ему было нелегко, для этого капитан слишком плохо знал жизнь и порядки в Советской России. Но если бы Зекунов хоть на минуту потерял уверенность в неуклонном следовании разработанной для него легенде, опытный разведчик Секунда сразу бы это заметил.
Зекунов играл свою роль уверенно и точно. Он уже понимал, что эта уверенность – его единственное спасительное оружие. Сейчас, видя, что капитан явно остыл со своими расспросами, Зекунов выждал паузу.
– Может, вы все-таки возьмете письмо от Леонида Даниловича Шешени?.. – сказал он, доставая письмо из потайного кармана в рукаве. – А то накинулись на меня, будто я главный и за все в ответе. А я курьер от Шешени, и с меня только и спроса…
Капитан Секунда быстро и профессионально аккуратно распечатал письмо и начал читать:
«Многоуважаемый господин капитан! Податель сего вполне верный человек, тем более что он вам хорошо известный, он расскажет вам в подробностях о том, как я попал в Москве на пустое место и с каким трудом и риском мне удалось избежать неприятностей…»
«…Слава богу, все это позади. Положение у меня теперь хорошее. Работу имею твердую, обрастаю полезными знакомствами, а главное, вышел на одну весьма перспективную дорогу, о которой вкратце (курьер есть курьер) расскажет вам податель сего. Вкратце еще и потому, что больше ему, может, и знать не стоит… Имеете от меня маленький подарочек, найденный мною на той же перспективной дороге. В общем, надо, очень надо налаживать связь, и срочно. Понимаете?
А пока остаюсь преисполненный уважения Леонид».
Секунда направил в расшифровку присланные Шешеней документы и снова принялся расспрашивать Зекунова про московскую жизнь. Он хотел выяснить, на что Зекунов способен и следует ли в дальнейшем использовать его как агента. После короткого диалога Секунда решил оставить Зекунова половинным агентом. Так он про себя называл агентов, половину содержания которых присваивал себе…
Приняв это решение, он стал расспрашивать Зекунова о Шешене – что это у него там за перспективная дорога, о которой тот пишет? Так, исподволь Секунда подобрался к самому для него главному, ибо он, что называется, нюхом почуял, что за шешеневской фразой о перспективной дороге кроется что-то важное.
– Это он, наверное, про одного военного начальника, – не то устало, не то лениво ответил Зекунов.
– Что за начальник? И, пожалуйста, не засыпайте, у вас впереди целая ночь.
Зекунов молчал. Эту ленивость и сонливость он не раз репетировал в кабинете Федорова. Она нужна, чтобы выяснить степень заинтересованности собеседника в том или ином поднятом в разговоре вопросе.
После долгой паузы Зекунов сказал неохотно:
– Ну… Встретил Шешеня сослуживца по старой армии. А тот теперь у красных важная шишка. По-моему, из-за этого Шешеня и погнал меня сюда. В общем, Шешеня его случайно встретил в Москве на улице. А тот оказался из вожаков большой подпольной антисоветской организации под названием «ЛД», которая действует в Москве и по всей России.
– Что это значит «ЛД»? – быстро спросил Секунда, гася в пепельнице только что раскуренную папиросу.
– «Левые демократы».
– Левые?
– Нет, нет, кажется, либеральные! Ну да, «Либеральные демократы», – поправился Зекунов.
– Как фамилия этого знакомого Шешени?
– Новицкий как будто. По армии, кажется, полковник. А вообще-то Шешеня говорил, что он из каких-то военных ученых.
– Так. Дальше, – нетерпеливо подгонял Секунда, проклиная Шешеню за то, что тот не мог послать курьера потолковее.
– Ну вот… – продолжал Зекунов свой неторопливый и путаный рассказ. – Шешеня узнает, значит, что этот его товарищ – один из главарей этой самой «ЛД». А организация большая, ее люди где-то и в армии, и в институтах, и на железной дороге, и еще где-то. И все это народ с положением. Интеллигенция, одним словом. Но поэтому и слабина по части боевых действий – так Шешеня мне говорил. И когда тот, Новицкий, узнал, зачем Шешеня приехал в Москву, он стал просить его восстановить знакомство для обоюдной, как говорится, пользы. В общем, они уже не раз встречались.
– Так, дальше, – торопил Секунда, но в это время в кабинет вошел высокий, худой, как жердь, мужчина лет пятидесяти и положил на стол перед Секундой бумаги.
– Тут нечего расшифровывать, это все подлинники.
– Что говорил вам Шешеня об этих документах? – спросил Секунда, разглядывая бумаги.
– Если говорить правду – ничего, – ответил Зекунов. – Он принес мне их за час до моего отъезда на вокзал, сказал, что и сам их только что получил. Мы только то и успели, что зашили эти бумаги под подкладку, где письмо было.
Секунда уже не слушал Зекунова. Он вчитывался в документы. Перед ним лежал «подлинный» приказ по артиллерии РККА № 269 от 29 августа 1922 года о результатах обследования артиллерийских складов Московского военного округа, а также складов в Курске, Калуге и Тамбове.
Второй документ – меморандум от 14 декабря 1922 года о политическом и хозяйственном положении Белорусско-Балтийской железной дороги. И наконец, третий документ – самый сладкий для капитана Секунды – копия докладной записки о необходимости создания при генштабе РККА специального отделения по изучению польской армии.
Надо было немедленно связываться с самым высоким начальством.
– Пока вы, господин Зекунов, свободны, – сказал капитан. – Вы, кажется, хотели попасть к пану Фомичеву – мои люди объяснят вам, как к нему пройти…
Фомичев жил неподалеку – в тихом, лезшем в гору переулке. Он занимал деревянный дом простой крестьянской постройки, который стоял в глубине двора. Дверь открыл сам Фомичев.
– Я привез вам подарок от пана Могульского.
– Очень приятно, но разве пан Могульский жив?.. – механически проговорил Фомичев ответный пароль, явно не узнавая Зекунова.
– Михаил Дмитриевич Зекунов, девиз «Зеркало», – помог ему гость.
– А?! Ну как же! Как же! Заходите, Михаил Дмитриевич…
– Ну, прежде всего, конечно, привет вам сердечный от Леонида Даниловича. Привет и письмецо, – сказал Зекунов, снимая пальто.
– Анфиса! Иди сюда! – закричал Фомичев, и тотчас в переднюю выплыла закутанная в огромный пуховый платок высокая и дородная супруга хозяина дома. – Свояк мой Леня жив и здоров. Вот письмо… Но что же это мы? Проходите, Михаил Дмитриевич. Анфиса, все, что есть в доме, – на стол дорогому гостю.
– Значит, жив своячок мой, жив сердечный наш Шешенечка! – без конца повторял Фомичев. – Вот как не повезло: вчера только его жена у нас была и вечером уехала к себе в Варшаву. Сколько они тут слез пролили по Лене, они ведь сестры родные.
– Может, послать Саше телеграмму, чтобы вернулась? – предложила Анфиса.
– Погоди, Анфиса, ты стол накрывай, а там подумаем. Вы грейтесь, Михаил Дмитриевич, садитесь вот сюда, поближе к печечке, – суетился Фомичев. – А я пока что, извините, Ленино письмо прочитаю.
Содержание письма Фомичеву было почти такое же, как и капитану Секунде, только написано оно было по-родственному на «ты» и чуть подробнее. И о Зекунове в нем было написано тепло, по-дружески.
«…Словом, самому мне отправиться к вам было недопустимо, – читал Фомичев. – Случись со мной что-нибудь, и мы теряем единственную связь с «ЛД».
Зекунов сделал весьма обстоятельную информацию об антисоветской организации «ЛД» и видел, что интерес Фомичева к его рассказу все возрастает.
– Вы все это уже рассказывали капитану Секунде? – вдруг спросил Фомичев.
– Зачем же вы меня дураком считаете? – незлобиво отозвался Зекунов. – Мы же еще в Москве договорились с Шешеней, кому какие давать калачи.
– Узнаю Леонида, его школа, – довольно рассмеялся Фомичев.
– Да, доложу я вам, – подхватил Зекунов. – Свояк ваш, Леонид Данилович, боец что надо. Что он пережил, другому во сне не увидеть…
Зекунов рассказал, как Шешеня, перейдя границу, явился в Смоленск к Герасимову, а там в это время были чекисты, которые как раз брали резидента. Пришлось Шешене прибегнуть к оружию, еле ушел. А потом приехал в Москву с одной-единственной явкой к нему, Зекунову, а он в это время в тюрьме сидел. Хорошо еще, скоро выпустили. Но два-то месяца Шешене надо было уметь прожить в красной столице на полных птичьих правах… Ну, а когда все обошлось и он крепенько осел, как он развернул работу – любо-дорого смотреть…
– Все же, что это такое – «ЛД», про которую он пишет? – нетерпеливо спросил Фомичев.
– Главное в этой «ЛД» то, что в ее составе люди умные, в чинах, сидят на высоких постах и буквально повсюду – в Красной Армии, военспецами в штабах разных. Есть они в институтах, среди тех, кто студентов учит. Даже артисты есть у них в организации.
Фомичев слушал рекламные разглагольствования Зекунова с напряженным вниманием. Он уже прикидывал, какие безграничные возможности откроются для савинковского союза, если Шешене удастся связаться с этой организацией или – еще больше – если удастся ее подчинить руководству союза. Фомичев думал и о себе. Последнее время положение его стало незавидным – жил он на жалкие подачки от польской разведки, а от ЦК своего союза получал только бесчисленные директивы.
Именно такая позиция Фомичева была точно предугадана в Москве Федоровым, и Зекунов сейчас снова поразился точности плана операции.
– С людьми из этой «ЛД» можно таких дел наделать – загляденье, – продолжал он. – Надо сказать, свояк ваш мертвой хваткой вцепился в своего старого дружка полковника Новицкого. Но тут ему одному трудно. И он еще очень нервничает, боится, что у вас здесь сразу не поймут всей важности возникшего дела и будут ставить палки в колеса.
– Все может быть, все может быть, – повторил два раза Фомичев.
– Шешеня приказал мне, если я увижусь с кем из варшавского комитета или даже выше, передать его просьбу, чтобы вся перевалка материала и людей от него и к нему шла только через вас. Он от этого будет чувствовать себя увереннее.
Фомичев пристально посмотрел на Зекунова и сказал решительно:
– Завтра же мы вместе едем в Варшаву… А теперь – к столу! К столу! И никаких разговоров о делах!..
