Текст книги "Возмездие"
Автор книги: Василий Ардаматский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 42 страниц)
Савинков стал пить кофе, и Федоров увидел, что его рука, державшая чашечку, дрожит – он был крайне разгневан и обижен. Его длинные подпухшие глаза совсем прикрылись, и вдруг по его лицу разлилось выражение страдания. Федоров смотрел на него и думал: «Неужели все это актерство? Тогда в нем пропадает просто великий артист».
Федоров подождал немного и вынул из жилета часы.
– Мне, пожалуй, пора, – сказал он, но встать не торопился, ожидая, что Савинков после всего, что случилось, должен сделать какое-то заявление. Должен! Федоров ждал, и лицо его в это время не выражало ни сочувствия, ни гнева, ни осуждения, он был очень спокоен и решил молчать до того момента, когда нужно будет уходить.
А Савинков, казалось, окаменел, уставившись на пустую кофейную чашечку. Вдруг он ее резко отодвинул и сказал торжественно и мрачно:
– Я хочу быть вам полезен. А главное – России. Если говорить откровенно, я весьма заинтересован в вашей организации. Мой девиз сейчас – все силы в один кулак! Однако я не имею права принимать ответственнейшие политические решения вдали от России, я должен глубоко изучить возникшие там проблемы и возможности. К сожалению, сам я сейчас очень занят. Но, понимая, что время не терпит, в самом скором времени я направлю в Россию своего доверенного человека. Особо доверенного.
Они простились.
Люба с подарком примчалась уже на вокзал. Скорей всего Савинков решил так проверить – действительно ли Мухин уехал…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Поезд судорожно дернулся и остановился под крышей варшавского вокзала. Федоров из глубины вагона наблюдал за перроном, не торопясь выходить. Интересно было, встречают ли его агенты польской охранки?.. Может, вот этот богатырь с тараканьими усами, сердито смотрящий на выходящую из вагона публику? Нет, все с таким же сердитым видом он пошел навстречу маленькой женщине, осторожно обнял ее, и они пошли по перрону… Толпа встречающих быстро редела.
Федоров взял свой чемоданчик и вышел из вагона. И тотчас заметил впереди метнувшегося за газетный киоск мужчину в длинном сером пальто, в гетрах и плоской шляпе.
В билетной кассе ему пришлось стать в очередь. Ближайший поезд на Вильно был через полтора часа. С ним Федоров и уедет. Он должен как можно скорее перейти границу, чтобы не пропустить впереди себя савинковского ревизора. В Вильно, согласно плану поездки, ему нужно только усилить к себе интерес капитана Секунды.
День был дождливый, и в зале билетных касс с прочно запыленными окнами было сумеречно и пахло мокрым сукном. Люди в очереди были под стать погоде – сумрачные, неразговорчивые. Тем лучше – никто не полезет с вопросами. К расписанию поездов подошел человек в плоской шляпе и стал читать. Федоров разглядел, что у него было желтое, нездоровое лицо.
Когда Федоров пришел в ресторан, человек с желтым лицом появился там незамедлительно. Он сел в конце зала и закрылся развернутой газетой. Ясно – польская охранка извещена о его проезде…
А в Вильно его встречал сам капитан Секунда. Он точно знал, в каком вагоне едет Федоров, но нарочно стоял у самого конца перрона и делал вид, что его интересуют только красивые дамы. Еще издали он увидел Федорова и, пожелав себе удачи, пошел ему навстречу.
– Как это мило с вашей стороны! – обрадовался Федоров, увидев капитана.
– Быть вежливым – наш долг… – Капитан Секунда взял у Федорова чемоданчик.
Служебный извозчик доставил их, по-видимому, на конспиративную квартиру – она имела нежилой вид, хотя обставлена была со вкусом и не дешевой мебелью.
– Здесь вы можете располагаться как дома, вы ведь у нас в Вильно поживете? – спрашивает Секунда.
– Я хотел бы еще сегодня перейти границу, – решительно сказал Федоров и, смущенно улыбнувшись, добавил: – У меня… жена… знаете… вот-вот ребенка ждет.
– О! – понимающе воскликнул Секунда и, посмотрев на часы, встал. – Тогда, если позволите… мне необходимо позвонить по телефону.
Капитан Секунда вернулся через десять минут.
– Все в полном порядке. Я договорился с военным комендантом города, он даст свою машину. О делах – все. Как вы провели время в Париже? Надеюсь, интересно во всех отношениях? Не выпить ли нам за Париж?
Капитан Секунда достал из буфета коньяк, рюмки, и они выпили за Париж.
Затем Секунда, который сам объявил, что с делами покончено, стал говорить именно о делах.
– Мне поручено выразить вам благодарность за доставленный вами материал, – сказал он торжественно, пристально наблюдая, как Федоров принимает эту благодарность от нетерпимых «ЛД» иностранных кругов.
– Я охотно передам вашу благодарность тем, кому она предназначена, господам Шешене и Зекунову, – сухо ответил Федоров. – Могу принять на себя только ту йоту благодарности, какая положена мне, как курьеру и носильщику.
– Пан Мухин! Давайте выясним, наконец, этот вопрос! – с приторной любезностью сказал Секунда. – Я знаю, как мне сейчас будет трудно! Я говорил об этом моему начальнику в Варшаве, но, увы, мне все-таки приказали вам это сказать…
– По-моему, у нас все выяснено…
– Вы прекрасно знаете, о чем я говорю, мы же видим, как изменился материал Шешени после сближения с вами. Мы все отлично понимаем. Это ваша работа.
– Нет, – ответил Федоров. – Не моя.
– Но ваших же людей?
– Возможно, – чуть улыбнулся Федоров.
– Ну, вот видите! Вот об этом мы и должны поговорить, пан Мухин! – радостно подхватил капитан Секунда. – Пусть у вас будет группа людей, и они помогут нашей маленькой Польше, которая хочет только одного – знать о грозящей ей каждую минуту смертельной опасности. А мы будем всемерно помогать вам. Неужели вам не жалко наш народ, одиноко стоящий перед большевистским колоссом? И мы, повторяю, хотим так мало – только знать хоть что-нибудь о замыслах нашего смертельного врага. Чтобы не встретить удар в слепом бессилии, а, как положено полякам, с оружием в руках! Я знаю, вы такие же враги большевиков, как и мы. Мы просто обязаны быть вместе!
– Я считал, капитан Секунда, что этот вопрос достаточно прояснен раз и навсегда! – холодно сказал Федоров и хотел встать.
– Подождите! – испуганно вырвалось у Секунды. – Вы неправильно поняли меня, пан Мухин. Когда я говорил «быть вместе», я имел в виду теоретически, идейно, так сказать… поскольку идея у нас одна…
– Не может у нас быть одной идеи, – устало возразил Федоров. – Ваши идеи касаются вашей Польши, а наши – нашей России. А если у вас есть какие-нибудь идеи в отношении России, то они наверняка враждебны нашим идеям – мы знаем извечные притязания Польши на наши западные земли.
– Боже мой, нет! – воскликнул Секунда. – Я имею в виду только господ большевиков!
– И большевики тоже наше чисто внутреннее дело, пан Секунда, – перебил его Федоров и продолжал: – Я же объяснял вам, в ЦК нашей организации я один, кто стоит ближе к вашим интересам. И ваше счастье в том, что я, в свою очередь, выражаю мнение того меньшинства, среди которого есть люди, готовые даже сотрудничать с вами. От них и был материал, присланный вам Шешеней и Зекуновым.
Страх капитана Секунды постепенно прошел, он слушал пана Мухина с большим интересом – пан Мухин вполне ясно подтверждает то, в чем капитан был уверен и раньше, – конечно же у Шешени и тем более у Зекунова руки коротки, чтобы дотянуться до такого важного материала. Черт возьми, а полковник Медзинский, кажется, прав: этот гордый пан Мухин уже работает нашим курьером, и, как говорится, лиха беда начало. Но все-таки самый трудный и самый опасный момент в разговоре наступает только сейчас. Секунда машинально трогает левый карман своего белоснежного кителя.
– Вы извините меня, пан Мухин, – обольстительно, скромно улыбается он. – Делайте скидку на то, что я в конечном счете солдат, а не политик. И соответственно, главное мое дело – выполнять приказы. – Капитан набирает полную грудь воздуха и произносит: – Мы хотим, чтобы те люди, которые помогли нам, не были на нас в обиде, они действительно же вовсе не обязаны были на нас трудиться из любви, так сказать, к искусству, хе-хе… – Капитан понимает, что смех неуместен, и, стараясь исправить положение, говорит излишне строго: – Мне приказано передать тем, кто трудился для нас, пятьсот долларов… – Он торопливо вытащил из кармана аккуратно упакованную пачку денег и положил ее перед Федоровым. – Мне приказано сообщить вам, что и впредь каждый месяц ваши люди будут получать эту сумму, и именно в долларах. Наше высшее руководство подчеркивает особую ценность вашей помощи.
Федоров молчит, мучая Секунду необходимостью заполнять тяжкую для того паузу.
– В конце концов… если говорить откровенно, – неуверенно произносит Секунда, – мы так боимся этой проклятой красной России… так боимся, что… Я сам чертовски боюсь… – На самом деле он боится сейчас только одного – что Федоров не возьмет деньги.
Пачка лежит перед Федоровым, и он не сбрасывает ее на пол. И вот, наконец, он протягивает руку и берет деньги…
Рано утром Федоров вошел в здание ГПУ на Лубянке. Навстречу ему от столика поднялся часовой – Федоров знал этого парня, недавно пришедшего из флота, и улыбнулся ему.
– Пропуск, гражданин, – строго сказал часовой.
– Да ты что? Я Федоров. Старший оперуполномоченный. Забыл?
Парень пригляделся к Федорову, и было непонятно, узнал он его или нет.
– Пропуск возьмите… – сказал он не очень решительно.
Пришлось идти в бюро пропусков. Обижаться было не на кого. Разве что на себя – за то, что так хорошо отработал вид господина Мухина. Вот и сам комендант здания тоже не сразу узнал его и потом долго еще посматривал и цокал языком.
Поднявшись к себе в отдел на пятый этаж, Федоров издали увидел знакомую коренастую фигуру молодого чекиста Васи Пудина, он ходил от двери к двери с пышущим паром ведерным медным чайником. Значит, сегодня Вася «дежурный чайник», разносит по кабинетам утренний чай.
Вася зашел в пятьдесят четвертую комнату, и Федоров не утерпел, зашел туда вслед за ним. В этой комнате работали уполномоченные Гендин, Сперанский, Пахомов и Кулемин. Занятые приемом «чайника», они не сразу заметили Федорова.
– Смотрите, кто пришел! – вдруг крикнул Гендин.
Срабатывает таинственная сигнализация, и вот комната уже полна народу, и в центре – Федоров. Нет, нет, товарищи ни о чем его не расспрашивают – каждый и сам знает, что это была за поездка. Они просто смотрят на него – живого, невредимого и так на себя не похожего, – и от одного этого испытывают огромную радость.
– Потрясающих новостей нет? – спрашивает Федоров. – А все остальное после доклада начальству.
Артур Христианович Артузов, как все в этот час, чаевничал и одновременно просматривал «Правду». Он, конечно, уже знал о появлении Федорова и, увидев его входящим в кабинет, не вскочил, не изобразил на лице ни радости, ни удивления.
– Вернулись? – обыденно спросил он.
– Конечно, – чуть улыбнулся Федоров.
– Вполне естественно, – согласился Артузов. – Я вот положил перед собой часы, гляжу, когда вы соизволите оказать честь начальству…
Федоров отлично знает Артузова, понимает, что тот шутит, но не может быть таким серьезным, как он, и улыбается.
– Если я и унизил начальство, то не больше чем на пару минут, – говорит он.
Артузов легко выскочил из-за стола и крепко обнял Федорова.
– Цел-целехонек!
– Вроде да…
Артузов долго смотрит на него молча, ласково, потом отталкивает от себя, быстро возвращается к столу и снимает трубку телефона.
– Феликс Эдмундович? Вернулся Федоров! Сию минуту!
Он хватает Федорова под руку и тащит к дверям.
– Бегом! Учтите, начальство унижать опасно… – смеется Артузов.
Дзержинский, Менжинский и Артузов в самом начале условились – никаких вопросов не задавать, чтобы не мешать Федорову стройно изложить свои впечатления. Но все они беспрерывно делали какие-то записи: видно, потом вопросов у них будет достаточно…
Когда Федоров сообщил о привезенных им от польской разведки пятистах долларах и положил пачку на стол перед Дзержинским, Феликс Эдмундович недоуменно смотрел то на лежавшую перед ним пачку, то на Федорова, то на Менжинского и Артузова и вдруг принялся хохотать во весь голос. Он взял трубку телефона и назвал номер.
– Это нарком финансов? – спросил он, и глаза его сияли веселым лукавством. – Вас беспокоит некто Дзержинский. Здравствуйте, товарищ нарком. Хочу напомнить вам, как однажды униженно и слезно я просил у вас на одно очень важное дело хотя бы двести долларов. А вы, тоже со слезами на глазах, дали семьдесят пять. И в будущем году обещали еще сто, если не будет войны. Как говорится, и на том спасибо. Так вот – не надо мне больше ваших долларов! Я завел свои. Что? Э-э-э, милейший, нет! В своих долларах я перед вашим наркоматом не отчитываюсь. Но когда вам станет туго, приходите, я долларов пятьдесят, так и быть, одолжу. – Дзержинский смеется и кладет трубку. – Видали, а? «Вы, говорит, обязаны сдать валюту государству». – Дзержинский вдруг вопросительно посмотрел на Федорова. – А между тем, действительно, как быть с этими долларами?
Только поздним вечером Федоров пришел к себе домой. Аня ему открыла, и он вдруг растерялся – стоял в дверях, прислонившись к косяку, и молчал.
– Ты что, Андрюша, онемел или пьян? Что с тобой?
Аня взяла его за руку и повела в комнату.
Он поставил чемодан, окинул взглядом свое тесное жилище и посмотрел на Аню. Она держала руки в карманах своего ситцевого халатика и оттягивала его вперед, чтобы меньше выпячивался живот.
– Анютка, милая, ну и потолстела ты!.. – сказал он, совсем не думая, что говорит, но тем не менее соблюдая выработанную для игры манеру замедленного разговора, на что Аня сразу удивленно обратила внимание.
– Ничего, вот-вот похудею, – сказала она обиженно.
Федоров подошел к ней, обнял за плечи и притянул к себе.
– Прости, родная. Как всегда прощала. Не умею я сказать тебе то, что хочу… Не могу… – Он поцеловал ее лицо, глаза, волосы. – Думал же – приду сейчас домой, скажу ей такие золотые слова… Черта лысого… Прости, Анок…
Анна отстранилась от мужа и тревожно глядела на него.
– Слушай, что это ты так говоришь, будто у тебя пробка в горле – слова еле выскакивают…
– Одичал я, Анка, в Париже, – засмеялся Федоров. – Это пройдет… Да! Я же тебе подарок привез!
– Ну да? Не выдумывай, пожалуйста. Такого в нашей жизни еще не бывало… – Аня тоже смеялась.
– Не бывало, так будет! – Федоров вытащил из чемодана и развернул во всю ширь очень красивую шаль ручной вышивки. – Ну?
Аня осторожно взяла шаль, почему-то понюхала ее, встряхнула и вдруг плавным круговым жестом своих полных рук вскинула ее на плечи и расправила впереди концы. Она взглянула на себя в зеркало.
– Ой, как красиво, Андрюша!.. Смотри!.. – Она медленно повернулась кругом, распахнув шаль.
Он подошел к ней, она обняла его и с головой накрыла шалью… Когда они сели ужинать, Аня спросила, как он съездил.
– Поездка была малоинтересная. Туда мы ехали в мягком вагоне, и до самого Парижа я отсыпался за весь год… – начал врать Федоров.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
После возвращения Федорова из Парижа в операции наступила фаза, когда какой-то ход должен был сделать Савинков. Чекисты знали, чем окончилась проверка Фомичева, и это вызывало тревогу. Савинков мог вытрясти из него что-нибудь, вызывающее подозрение. Наконец Савинков сам обещал послать в Россию своего доверенного человека, и этого человека нужно было ждать и, во всяком случае, не прозевать.
Для чекистов дни выжидания были, пожалуй, более напряженными, чем дни действия. Когда люди заняты делом, оно как бы ведет их за собой и иногда даже диктует им поступки. Когда же дни за днями не происходит ничего, а каждую секунду нужно быть в полной готовности – это очень трудно.
Савинков имел явки и адреса Зекунова и Шешени. За Зекунова Федоров ручался. Гораздо опаснее было положение с Шешеней, хотя его жена Саша, что называется, с ходу прижилась к новой своей судьбе. За ценности, которые она привезла с собой, ей выдали советские деньги, на них она обставила квартиру, купила старинную мебель красного дерева. Вспомнив, что в Белоруссии у нее есть родня, она написала в родную деревню и ждала в гости свою младшую сестру, хотела оставить ее в Москве, сделав бесплатной домработницей. Она уже сговорилась работать ночным администратором в ресторане «Аврора».
Действительно, она обладала удивительной способностью быстро приспосабливаться к любой обстановке. Даже к тому, что Шешеня работает на ВЧК, она в общем отнеслась спокойно, особенно когда он объяснил ей, что иначе ему грозил вполне заслуженный расстрел.
Шешеня тревожил чекистов больше, чем его жена. Он был отчаянно счастлив, что с ним Саша, втайне надеялся, что ему расстрел уже не грозит, и тем больше боялся лишиться своего счастья. Когда ему осторожно намекнули на то, что из-за границы может приехать ревизор, причем не исключалось, что им может оказаться сам Савинков, лицо у него стало белое как бумага. Он страшился встречи с соратниками «оттуда» – это было очевидно.
Чекистов тревожило, выдержит ли он такую встречу…
Саша, уже включенная в игру, уверяла, что ее муж прекрасно со всем справится, если она будет рядом с ним.
Этой ночью в дозоре на границе находился тот же боец – Александр Суворов, который задержал Шешеню. (Он был награжден тогда серебряными часами от командующего всеми пограничными войсками страны.) И находился он в дозоре точно на том же самом месте. Только напарник у него был другой – Глинников.
Где-то около полуночи Суворов услышал конский топот со стороны Польши. Скакали два или три всадника. Он свистнул напарнику и услышал ответный свист. Топот приблизился и немного стих – всадники спустились в овраг и теперь поднимались наверх, с глухим шумом скатывались вниз сбитые лошадьми камни.
Это было невероятно: через границу скакали на конях. Суворов был так изумлен, что вышел из укрытия на просеку.
Из лесу вымахнул на просеку первый всадник. Он развернул коня и помчался прямо на Суворова.
Даренная генералом Балаховичем шашка полковника Павловского со свистом врезалась в правое плечо пограничника.
Когда боец Глинников выбежал на просеку, топот лошадей уже затихал в лесу на нашей стороне. Он услышал стон и побежал к пограничному столбу, где лежал залитый кровью Суворов. На бегу он поднял к небу карабин и дал три выстрела – сигнал тревоги всем дозорным. Ему ответили выстрелы вдоль границы, и вскоре возле уже умолкшего Суворова собрались ближайшие дозорные. Бойцы подняли его, положили на шинель и понесли на заставу. Он был мертв…
Когда Савинков сказал Павловскому, что надо отправляться в Россию и проверить там Шешеню, Зекунова и все их дела, тот сразу решил, что возьмет себе в спутники старого своего соратника по банде Аркадия Иванова, который после кровавых походов по Западному краю России жил в Польше, проедая остатки награбленных ценностей. Напарника лучше Аркадия Иванова ему не найти. Храбр, жесток, жаден, тупо исполнителен, а главное, руки у него по плечи в крови большевиков – в случае чего он будет драться до последнего дыхания. Ко всему есть еще счастливое обстоятельство – брат Иванова на той стороне сохраняет небольшую банду…
Аркадий Иванов, не задумываясь, согласился на все. Они разработали такой план: напролом взять границу, углубиться до города Велижа, где связаться с бандой Данилы Иванова. Силами этой банды они собирались совершить налеты на несколько уездных банков, чтобы потом на взятые там деньги спокойно жить в России. Павловский понимал, что настоящую проверку резидентов быстро не проведешь; тут надо было действовать особенно осторожно, потому что даже самая малая ошибка могла стоить жизни. А жизнью своей Павловский очень дорожил…
Начало было хорошим. Границу они проломили легко, не сделав ни единого выстрела. Только кого-то пришлось рубануть в темноте. Вырвавшись из лесу, они свернули к корчме. Иванов не понимал, зачем полковнику понадобилась эта дряхлая корчма. Но Павловский не стал ему объяснять…
Павловский прекрасно помнил, где в корчме двери, и сам вошел через главную со стороны дороги, а Иванова поставил у выхода во двор. Приказал ему: если кто выйдет, руби наотмашь.
– И тебя? – усмехнулся Иванов.
Хозяин корчмы сразу узнал Павловского.
Силы оставили его – он не мог встать и сидел, взъерошенный, на постели и тупо смотрел на Павловского.
– Где девка? – спросил Павловский.
Старик молчал. Тогда Павловский направился к двери в маленькую комнату, ударом ноги открыл ее и осветил фонарем. Девушка не спала, она стояла на кровати на четвереньках, повернув лицо к двери. Когда Павловский осветил ее, она взвизгнула и, оттолкнувшись согнутыми ногами, как кошка, прыгнула на него и вцепилась зубами в щеку. Павловский растерялся на мгновение и от неожиданности и от ужасной боли и, с трудом оторвав ее от себя, бросил на пол. Он схватился за щеку – кровь текла ему за воротник. А девушка в этот момент быстро проползла около его ног, вскочила и выбежала из хаты – Иванов даже схватиться за шашку не успел…
Павловский бросился в погоню за девушкой. Вместе с Ивановым они бегали вокруг корчмы, светили фонариками во все щели, искали в хлеву, в сарае, в саду – тщетно! Весь в крови, дрожащий от ярости, он приказал Иванову поджечь корчму.
– Ты что? – попытался образумить его Иванов. – Хочешь фонарь засветить, на след навести?
– Зажигай, говорю! – крикнул Павловский, вскакивая на коня.
Иванов, не выполнив его приказа, тоже сел на коня и поскакал вслед…
В четвертом часу утра Крикмана, который в эту ночь был в Минске, поднял с постели посыльный. Спустя каких-нибудь пятнадцать минут он уже мчался к границе в автомашине начальника ГПУ.
На границе картина происшествия уже была установлена во всех деталях. Следы конных нарушителей границы вели к корчме. Крикман помчался туда…
Хозяин корчмы ничего толком сказать не мог, он все еще сидел на своей кровати и качался, как от боли, из стороны в сторону.
Только утром дочь корчмаря нашли в десяти верстах от дома, она пряталась в печи заброшенного овина. Но и от нее ничего добиться было нельзя.
Когда ее привезли домой и отец увидел ее, он вдруг закричал:
– Что вы стоите! Садитесь на коней! Догоняйте его!
– Кого догонять? – тихо спросил Крикман.
– Его… Он мою жену убил!.. Он дочку насиловал. И сегодня это он был!.. Догоняйте его!.. Это он!..
До рассвета Павловский и Иванов проскакали почти тридцать верст. Под Павловским пал конь. Забравшись в лесную глушь, они сделали привал.
– Упустил суку… Ах ты, а… – матерно ругался Павловский, рассматривая в зеркальце вспухшую щеку.
– А чего она тебе далась? – не понимал Иванов.
– Ладно, приласкаю ее на обратном пути, – с новой руганью сказал Павловский.
– Неужто такая она сладкая? – по-своему понял все Иванов.
Павловский не отвечал…
Следующей ночью они достигли деревни Карякино, где жил Данила Иванов. Он встретил их радостно.
– Спрячь нас получше недельки на полторы, – приказал Павловский. – И готовь своих ребят – пойдем по уездным городкам, будем банки брать.
– Да боже мой, господин полковник, да с нашим полным желанием и даже удовольствием! – отвечал Данила. – И кони и люди застоялись – давно дела просят!..
Сотрудники ГПУ были подняты на ноги по всей Белоруссии. Отряды ЧОН таились в засадах на дорогах и в лесах. В район границы была придвинута воинская часть. Но бандиты словно в воздухе растворились. Постепенно поиск и настороженность ослабевали.
Именно этого и ждал Павловский, каждую ночь посылавший в разведку десятилетнего сына Данилы. После ухода чоновских отрядов они подождали еще пять дней, а потом отправились в строго рассчитанный по часам бандитский рейд по двум уездным городам. Налеты на банки этих городов должны были произойти в одну ночь.
Первый налет прошел точно по плану. Около полуночи банда из пятнадцати человек, все на конях, ворвалась в спящий городок, убила четырех милиционеров, заставила директора банка открыть сейф и, захватив деньги, ускакала в неизвестном направлении.
В этом налете денег взяли немного. Зато во втором повезло. Кассир под пистолетом сказал, что в сейфах лежит зарплата всего города. Но ключи от сейфов были у директора банка. Его, избитого до полусмерти, притащили к Павловскому, сидевшему в его кабинете в здании банка.
– Где ключи? – спросил Павловский.
– Нету… Не знаю, – ответил директор. Это был мужчина уже в летах, в недавнем прошлом рабочий. – И я не могу распоряжаться деньгами – они принадлежат народу, – добавил он без страха.
Павловский подошел к директору вплотную.
– Ну, а жизнь твоя мышиная кому принадлежит? – спросил он, высоко подняв свою красивую голову и с любопытством разглядывая всклокоченного и окровавленного директора.
– Тоже не мне, – услышал он тихий ответ.
– А кому же?
– А жизнь моя принадлежит партии большевиков…
Павловский презрительно и удивленно рассматривал красного банкира.
– И тебе, значит, твоей жизни не жалко?
– Почему? Жалко, – ответил директор. – Но не настолько, чтобы я мог за нее заплатить народными деньгами…
Павловский отдал приказ пытать директора, пока он не отдаст ключи, и вышел из кабинета, чтобы узнать, как идет дело со вскрытием сейфов. Дюжий парень, хвалившийся, что вскроет любой сейф, обливаясь потом, сказал Павловскому:
– Надо гранатой рвать…
В это время с улицы вбежал Аркадий Иванов:
– Надо кончать! Из Велижа идет отряд!
– Взорвать сейф! – приказал Павловский и побежал в кабинет, где пытали директора.
Он лежал голый на своем письменном столе, а по бокам стояли с шомполами в руках два бандита.
– Где ключи? – заорал Павловский в ухо директору.
– Иди ты… – Директор крепко и длинно выругался.
Павловский схватился за эфес шашки, но в это время на улице послышались выстрелы и команда Данилы Иванова:
– По коням!
Павловский сам привязал директора банка к его столу и поджег дом.
Как было заранее условлено, Данила Иванов вместе с бандой вернулся на свою базу. Павловский и Аркадий Иванов поскакали совсем в другую сторону – к железнодорожной станции, находившейся отсюда примерно в тридцати километрах…
Они приблизились к маленькой безлюдной станции уже перед самым рассветом. Оставив коней в кустах, вымыли сапоги, почистились и стали ждать, когда придет поезд Минск – Москва…
