Текст книги "Заповедник Сказок 2015
(Том 5)"

Автор книги: Валентин Лебедев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 37 страниц)

Видимо, кто-то из знакомых и незнакомых легалов-нелегалов где-то кому-то рассказывал об Игоре с Астрой, о нас обо всех. И, вполне возможно, сделал это совершенно искренне, без задней мысли. И это услышал как раз такой – тьфу, даже человеком его назвать не могу… И пришла в наш дом беда.

– Кхе, – вежливо намекнул ассистент.

– Да? – режиссёр оторвался от экрана.

– Рекламу давно пора пускать.

– Пора? – удивился режиссёр. – Ладно, только давай побыстрее. И покороче – мы ведь уже сунули лишние ролики, так что этот блок урежь.

– Вы же сами говорили: деньги, – растерялся ассистент.

– Ну… – режиссёр смутился, замолк, с преувеличенным вниманием глядя на экран, где замелькали яркие картинки надоевших стиральных порошков и кухонных роботов.

– Да? – решил переспросить ассистент, подождав несколько минут.

Режиссёр, промолчав ещё какое-то время, спросил:

– Как рейтинги?

– Секундочку… – с готовностью отозвался ассистент и поколдовал над клавиатурой. – Ого! – вдруг воскликнул он. – Ещё чуть-чуть, и дотянем до нормы!

– Давай-ка закругляйся с рекламой, – оборвал его режиссёр. – И знаешь что? Ролик футуристской межконтинентальной церкви попридержи, он целых две с половиной минуты идёт. – Заметил изумлённо вытаращенные глаза ассистента и пояснил: – Скажу тебе по секрету, религиозные конфессии нам, вообще не платят, нас государство заставляет крутить их ролики. Так что благотворительностью займёмся в другой раз. Ну же, шевелись, и так уже вон сколько пропустили!

…Таких денег нам вовек было не собрать. Даже если всё продать, вплоть до дома. И потом, мы побаивались, что это будет не выход. Ну, откупимся мы от него раз. Так он потом опять заявится, снова шантажировать будет. Ещё больше захочет. Но выбора у нас так и так не оставалось. Да и не имело смысла загадывать на будущее, когда надо решать срочную проблему. Весь день мы отчаянно размышляли, где бы раздобыть денег. Ближе к вечеру нас придавила препоганое состояние полной безнадёжности…

И тут грянул гром – по новостям объявили об амнистии.

То, что амнистируют ещё не родившееся третье поколение, нас не взволновало – куда больше нас озаботило то, что система готова была принять нелегалов. Когда мы об этом услышали, то просто замерли на своих местах, потеряв дар речи, и даже старались не смотреть друг на друга. И особенно – на Астру с Игорем. Наверное, именно поэтому никто, кроме меня, и не заметил, что Астра не просто побледнела, а прямо-таки побелела. Отыскала взглядом Игоря, и столько было непонятной мне боли в её глазах, что у меня сердце защемило. Что до остальных… Могу поспорить на что угодно – каждый в тот миг подумал о том же, о чем и я. Государство гарантирует любому нелегалу восстановление в системе со всеми правами и выдачу жизнекарты. Сроком не менее чем на год и не более, чем на десять лет. То есть любому из нас можно заявиться в центр утилизации, получить несколько лет жизни, продать часть и – вот они, искомые деньги. Только… Какой бы трудной ни была наша жизнь, расставаться с ней желания не было. Одно дело – не знать, когда ты умрёшь, другое дело – вдруг выяснить, что осталось тебе, скажем, пять лет. Мы ведь, в отличие от всех остальных, не привыкли с рождения к мысли, что нам осталось ровно столько-то. И могу вас заверить, несмотря ни на что, никто не горел желанием что-либо менять для себя. Да – очень заманчиво наконец-то зажить по-человечески, не пугаясь каждой тени. Но вот цена…

Так мы и разошлись по своим углам – в куда большем смятении, чем до этого. Полагаю, никто не спал той ночью – размышлял, что делать. Наверное, готовился про себя к визиту в центр утилизации. За себя точно могу сказать – я готовился. Вернулся с работы очень ранним утром и решил, что непременно пойду. Сразу же, пока кто-нибудь другой не собрался. Мне-то должны дать все десять лет – я ведь несовершеннолетний. А вот дяде Коле вполне могут выделить всего год. Скажут, что раз ему за сорок, то и нечего на него тратиться. С них станется.

Я не успел…

На кухне плакала Астра – навзрыд. У меня сердце ушло в пятки – я сразу понял, что случилось что-то страшное. Подошёл к ней тихонько, уже собрался было спросить, что произошло, и тут увидел на столе пухлый конверт, из которого выглядывали уголки банковских чеков и жизнекарта. С фотографией её отца. И остатка на ней значилось всего два дня.

Павел Семёнович, Павел Семёнович… Он ведь сильно, очень сильно переживал, что ничем не может помочь дочке, что только отягощает ей жизнь. Что он совсем бесполезен. У Астры, когда она слышала такие слова, на глаза наворачивались слёзы. Она обнимала отца и говорила:

– Ну что ты такое выдумал? Какая обуза? Ты ж мой папка. Единственный родной человек. Я же тебя так люблю!

Эх, Павел Семёнович… Мысль о том, что уже ничего нельзя изменить, просто оглушила меня. Я обнял Астру. Она долго ещё плакала. А я гладил её по волосам, смотрел на мигающую жёлтыми цифрами жизнекарту и думал: как это нелепо, что у маленького пластикового прямоугольника столько власти над человеческой жизнью…

– Что такое? – возмутился режиссёр.

– Так ведь пора, – оправдывающимся голосом ответил ассистент.

– Ёлки… Но только не дольше двух минут. Выбираем самых крупных. Долой производителей мелкой бытовой техники и продуктов питания. Ставь рекламу пневмобилей, голографической компании и центра синтетических имплантантов. Всё. Ах, да, и нашей «Уйди красиво». А потом сразу же на прямую трансляцию, ясно?

…Той ночью выпал снег, и наутро город было не узнать. Белые улицы, чистые, свежие и притихшие. Морозный воздух принёс с собой отвратительный запах предвкушения новогодних праздников и неразлучного с ним ожидания если уж не Деда Мороза, то, по меньшей мере, шанса – шанса перевернуть страницу и начать всё заново…

Мерзкое ощущение для того, кто знает наверняка, что этого шанса не будет.

Мы все мялись в зале и не знали, куда девать глаза. Смотрели, как Павел Семёнович застёгивает пуговицы на старом пальто, как, бессильно привалившись к косяку двери, стоит Астра, как не отходит от неё ни на шаг Игорь.

– Ну что, – деланно бодрым голосом сообщил Павел Семёнович, – пора.

Растрёпанный мохеровый шарф неаккуратно выбивался из-под его воротника, оголяя шею. Астра медленно, на негнущихся ногах, подошла к нему, потянулась его поправить.

– Вот так, – сказала она, заправляя шарф поглубже, – А то вся шея голая. Простудишься.

– Не думаю, что мне стоит об этом беспокоиться, – усмехнулся Павел Семёнович.

– Ой, пап, ну зачем ты? – вдруг шмыгнула носом Астра. Всхлипнула. Потом уткнулась в плечо отца, крепко вцепилась в жесткий войлочный рукав пальто и отчаянно заревела.

– Пап, ну зачем, ну зачем ты это сделал? Мы бы что-нибудь непременно придумали, – всё повторяла она.

Павел Семёнович обнял её, принялся тихонько покачивать из стороны в сторону, будто баюкая, и приговаривал:

– Тихо, тихо. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо. Не плачь, дочка, не надо плакать.

Постепенно Астра затихла. А он продолжал покачивать её и легонько гладить по растрёпанной голове.

Пожалуй, никогда в жизни мне не было так погано, как в то тихое утро, когда мы провожали в центр утилизации Павла Семёновича. Астра не отпускала рукав отца, а Игорь крепко держал с другой стороны её саму. Мы же шли позади. Молча. И все чувствовали себя виноватыми – в том, что это не один из нас сейчас на месте Астриного отца. Я клял себя последними словами – ведь мне бы дали десять лет! Продал бы я год – вот и деньги. И ещё девять осталось бы.

Я где-то давно слышал, что раньше, когда люди умирали сами, без утилизации, устраивали такую специальную церемонию – похороны. Собирались родные и близкие, приносили много цветов, отправлялись на кладбище, хоронили умершего и оплакивали его. Пока мы шли к центру утилизации, я подумал, что, наверное, именно так и выглядели раньше похоронные процессии. И ещё решил, что тогда им легче было: они хоронили уже умершего, а тут Астре придётся отпускать от себя живого ещё человека…

Я никогда раньше даже мимо центров утилизации не проходил. Полагаю, что и большинство из вас тоже стараются обходить их стороной. На меня они всегда действовали угнетающе: мне казалось, что, приближаясь к ним, как бы переступаешь некую черту и входишь в другой мир – страшный и безжалостный. Так оно и оказалось.

Унылое двухэтажное здание за высоченной стеной – серое, приземистое, без окон. По углам – караульные башни, на них – жерла лазерных установок. Распахнутые настежь тяжёлые металлические ворота, проход под прицелом камер… Сколько усилий мне пришлось приложить, чтобы заставить себя войти в тот двор! А там, знаете… там даже воздух наполнен унынием и горем – всё это меня просто придавило. Очень хотелось бежать оттуда без оглядки. Казалось, что бетонные стены, окружающие двор, сжимаются, а небо свинцовой плитой опускается на землю. Ну, вот объясните мне, почему все муниципальные центры утилизации так похожи на тюрьмы? Зачем нагнетать обстановку? И без того погано. Или это делается специально, чтобы подавить в зародыше саму мысль о сопротивлении? Я слышал, что когда только ввели ограничение срока жизни, на территориях утилизационных центров были случаи неповиновения, массовые беспорядки. Да ведь сколько времени-то прошло! Страхуются, что ли? И почему тогда этого не боятся коммерческие утилизационные центры? Далеко ходить не надо – тот же «Уйди красиво», где я сейчас нахожусь. Входишь – и будто в рай попадаешь: цветочки, ручеёчки, рыбки с птичками, всё стеклянное, зеркальное, прозрачное… Или просто тут охрану прячут лучше? Ну да ладно. На чем я остановился? Ах, да…

Несмотря на довольно ранний час, во дворе уже находилось немало людей. Клиентов от провожающих отличить удавалось не всегда – и те, и другие были смертельно бледны и заметно нервничали. Одних провожали родственники – обнимали, целовали, торопились сказать напоследок всё самое главное, самое важное. Другие стояли молча, глядя друг на друга, словно стараясь наглядеться на прощанье. Были и такие, что приходили одни. Но и они медлили, нерешительно топтались у входа, затравленно оглядывались вокруг, нервно курили…

Трудно вспоминать, как мы прощались с Павлом Семёновичем. Астра отчаянно вцепилась в него. Игорю пришлось буквально разжимать её пальцы. Она словно окаменела и долго-долго не отводила взгляда от железной двери, захлопнувшейся за отцом…

Неделя прошла как в тумане. А потом опять позвонил тот урод – как мы и боялись, потребовал ещё больше денег.

Тем вечером в зале Игорь встал перед всеми нами и серьёзно заявил:

– Только попробуйте кто-нибудь ещё сдаться утилизации. Всё равно деньгами от него не откупишься – он так и будет их тянуть. Проблему придётся решать по-другому. Так что давайте без глупостей, ладно?

А потом оставил меня, Саньку и дядю Колю и рассказал свой план. Незатейливый, но действенный.

– Слушайте, – жалобно протянул ассистент, – мы очень, просто очень задерживаем рекламу! Второй блок пропускаем…

– Да? – рассеянно пробормотал режиссёр, не отрываясь от экрана.

– Рекламу, говорю, задерживаем, – настойчиво повторил ассистент. – Влетит нам от спонсоров, разве нет? И от руководства телеканала…

– Угу… – отозвался режиссёр.

– Сергей Анатольевич! – буквально взмолился ассистент.

Тот, наконец, недовольно повернулся и спросил:

– Как рейтинг?

– Смотрите сами. Зашкаливает.

Режиссёр удовлетворённо покачал головой, глядя на небывалые цифры.

– Вот и ладно.

– Но… – попытался было возразить ассистент.

– Слушай, – прервал его режиссёр, – деньги деньгами… куда они от нас не денутся.? Не сегодня, так завтра… А вот такой рейтинг когда ещё будет!

Посмотрел на испуганное лицо ассистента. Да, молодой ещё, неопытный. Старается делать всё по инструкции. Не понимает, что на телевидении всё меняется каждую секунду, ничего нельзя запланировать заранее. Здесь – как в сёрфинге: чтобы оставаться на гребне волны, нужно быть гибче, уметь быстро реагировать, действовать по ситуации, не бояться отойти от заданной схемы. Ну, ничего – как раз сейчас начнёт учиться.

– Запускай, но чтоб не дольше минуты.

…В глубине души я почему-то не верил, что кто-то вообще откликнется. Наверное, просто давно привык к абсолютному человеческому равнодушию и думал, что вот и сейчас никто и не вспомнит, как помогали им ребята. Я ошибся. Они пришли. Почти все. Так что осуществить наш план в жизнь оказалось легче лёгкого.

Не скажу, что я горжусь тем, что мы сделали, но и не раскаиваюсь ничуть. Этот гад ничего другого и не заслуживал…

Постепенно жизнь стала налаживаться. Только вот Астра стала бледной тенью самой себя. Она словно погасла, в ней совсем не осталось прежней энергии и внутренней силы. Поток людей, приходивших выразить соболезнования, не иссякал несколько дней. Астра механически кивала в ответ на утешительные слова, но, кажется, не очень-то вслушивалась. Мы отчаянно надеялись, что сочувствие отогреет её, старались, как могли, отвлечь – каждый по-своему. Правда, ни у кого не выходило это лучше, чем у Игоря. Он вообще старался не отходить от неё ни на шаг. Взял на работе отпуск за свой счёт, А когда отпуск закончился, попросил, чтобы кто-то из нас постоянно находился рядом, и мы не оставляли её одну.

Мне доставалась утренняя смена – когда Астра собиралась на работу, я как раз возвращался со своей. Она уходила позже других – её контора открывалась в десять. Мы с ней пили чай, и я без умолку болтал обо всём подряд, пытался её разговорить. Поначалу выходило не очень. Астра или молча кивала, или односложно отвечала на вопросы. И только об Игоре говорила охотно и подолгу – в такие моменты она отвлекалась, голос её звучал нежно, а в глазах появлялся живой блеск. Тогда я смотрел на неё и понимал, как сильно повезло Игорю…

Как-то я спросил её, почему они не завели ребёнка. Астра долго молчала, и я уже проклял свой поганый язык. Подумал: вдруг у них не может быть детей, а тут я, дурак, со своим идиотским вопросом… когда ей без того плохо. Но она, помолчав, все-таки рассказала мне. И причина оказалась куда хуже, чем я предполагал.

Когда Астре было лет десять, утилизация прознала про связь её матери с отцом. Его, впрочем, они тогда не нашли, зато мать за связь с нелегалом приговорили к сокращению срока жизни.

– Понимаешь, Никит, я сама решила не заводить ребёнка. Ну, представь себе – выпадет ему пятьдесят или пусть даже пятьдесят пять лет. Минус штрафных тридцать – и остаётся всего ничего. Пожить не успеет. Игорь, конечно, согласился. У него, правда, срок жизни нормальный, да только вот отцов в расчёт не берут, сам знаешь. А теперь, – Астра болезненно поморщилась и грустно вздохнула, – объявили амнистию нерождённому третьему поколению. То есть, роди я ребёнка сейчас, государство закрыло бы глаза на «преступление» бабушки и не стало бы отнимать у него полжизни. Да только мне до срока осталось всего одиннадцать лет…

Астра снова замолчала. В глазах у неё появилась такая пронзительная тоска, что мне стало не по себе. За последние недели на её лице появились морщинки, и я, присмотревшись в ней, вдруг впервые осознал, что Астра – старше, чем мне всегда казалось. Наверное, на самом деле ей было где-то тридцать.

Я молча смотрел на неё и ждал, не скажет ли она что-то ещё. И через несколько минут она и впрямь снова заговорила – тихо, едва слышно:

– Я знаю, некоторые решаются на такой шаг – надеются, что вдруг когда-нибудь упадут цены, и можно будет прикупить себе несколько лишних лет. Всерьёз рассчитывают на Джек-Пот Лотереи Жизни, на счастливый случай. Но сам понимаешь – шанс мизерный, нереальный. Это всё равно, что надеяться на чудо. А ждать чуда, всерьёз рассчитывать не него – бессмысленно. С такими, как мы, чудес не случается – нам всё в жизни приходится зарабатывать тяжёлым трудом, вырывать у жадной судьбы каждую кроху. Вряд ли она расщедрится, чтобы подарить мне восемь лет. Игорь предлагал отдать свои, но ты же знаешь, что передачу лет будущим матерям за счёт отцов детей запретили. И подвергать своего ребёнка такому риску я не могу. Ведь я обреку его на страшную жизнь. Понимаешь?

Конечно, я понимал – мне ли не понять! Да и Астра куда лучше других представляла, какая жизнь ждёт её ребёнка, решись она его родить… Никому не пожелаю участи нелегала.

Всё же время, и правда, лучший доктор. Через пару месяцев Астра отошла. Мало-помалу начала улыбаться, интересоваться происходящим вокруг, утешать, как раньше, других – советовать, поддерживать и ободрять. Снова стала самой собой. Мы не могли этому нарадоваться. В те дни Игорь очень переживал за Астру, ходил нахмуренный, озабоченный. Очень осунулся, в глазах – постоянная боль. Не человек, а закрученная до упора пружина. Но как только Астра стала оживать, потихоньку начало отпускать и его. Вроде бы жизнь входила в нормальную колею.

Однако тревога, поселившись в нашем доме ещё после первого злополучного звонка, так. никуда и не делась. Она носилась в воздухе, мы ею дышали и заражались всё больше. Мы волновались, если кто-то из нас задерживался. Стали насторожённо относиться к приходившим в дом посторонним. Стук в дверь заставлял нас вздрагивать. Напряжение нарастало и нарастало, стали сдавать нервы. Ожидание новой беды тёмным призраком витало по дому. Мы делали вид, что всё в порядке. Старались вести себя, как ни в чём не бывало, гнали предчувствия прочь…

– Сергей Анатольевич, это вас, – ассистент протянул наушник.

– Кто?

– Руководство телеканала.

Режиссёр взял наушник. С минуту слушал. Нахмурился.

– Да, я знаю, что три блока пропустили. Но мы в самом начале несколько лишних вставили, так что… Слушайте, что вам важнее – сиюминутная прибыль или репутация канала?.. Да вы не понимаете, у нас рейтинг рекордный. Ре-корд-ный. Никогда такого не было!..Да сами посмотрите!

Повернулся к ассистенту.

– В сто сорок пятой экран активируй.

Подождал немного.

– Ну? Теперь видите?.. Хорошо… Понял.

Ассистент смотрел с любопытством. Режиссёр ухмыльнулся:

– Всё. До конца трансляции идём без рекламы. Только ролик «Уйди красиво» запусти.

…Беда снова нагрянула внезапно. Я возвращался домой ранним вечером – приятель Игоря просил помочь с переездом, так что полдня я таскал коробки и мебель. Устал. Думал, приду и ещё успею подремать пару часиков до работы. Уже издалека заметил, что почему-то не горит свет в окнах. Я ж говорил вам, какие мы все тогда стали нервные да подозрительные. Я сразу прикинул: тётя Света и Астра – ещё на работе, а вот дядя Коля, Санёк, Игорь и Наташка должны были быть дома. Куда ж это они все четверо запропастились?

Уже на подходе меня заколотила дрожь, и руки тряслись так, что я едва открыл дверь. Вошёл, стал шарить рукой по стене в поисках выключателя, а сердце уже ухнуло куда-то вниз – я знал, просто знал: случилось что-то страшное.

Когда зажёгся свет, меня как обухом по голове ударило: всё было вверх дном – перевёрнутая мебель, разбитая посуда, сорванные шторы, страшные следы от лазеров на стенах. И никого.

Кажется, я тогда на несколько минут потерял рассудок – бестолково метался по дому, носился из комнаты в комнату, хватался за стены, зачем-то поднимал обломки, что-то бормотал. Очнулся только на кухне. Там, забившись в узкий проход между шкафами, тихо плакал мой Брюшко. Я вытащил его, прижал к себе – нас обоих трясло. Чужой страх немного привёл меня в себя. И я увидел их…

На столе, поверх слоя пепла, лежали два белоснежных листа дорогой толстой гербовой бумаги. Я попытался прочитать, что там написано. Буквы прыгали перед глазами, никак не складывались в слова – строчки словно плавали: то ныряли куда-то вглубь бумаги, то снова показывались на поверхности. Как я ни вглядывался, разобрать удалось совсем немного. Но этого оказалось достаточно – «Постановление о немедленной ликвидации нелегала… биологический возраст – двадцать шесть лет…»

«Санек!», – сердце больно ударило в рёбра.

«Постановление о сокращении срока жизни за связь с нелегалами… о немедленной утилизации за оказание сопротивления работникам утилизационной следственной группы… Пескарёв Игорь Сергеевич…» – Игорь!

Сердце колотилось с такой силой, что, казалось, разнесёт в щепки все рёбра. И тут меня пронзило насквозь: «Астра! Ох, что же с ней будет, когда она узнает!» А на руках, испуганно прижимаясь ко мне, тоненько плакал Брюшко…

– Ролик? – подал голос ассистент.

– Какой ещё к чёрту ролик!

– Наш, «Уйди красиво»… – голос ассистента звучал неуверенно.

– Я т-те покажу ролик! – взорвался режиссёр. – А ну убери руки от пульта, быстро!

…Что можно сказать в такой ситуации? Есть ли вообще на свете подходящие слова?

Нас приютили в чьём-то доме – оставаться на прежнем месте было просто безумием. Удивительно, но многие откликнулись на нашу беду – предлагали ночлег и варианты нового жилья, звонили родственникам в другие города – организовывать наш переезд, искали связи с криминалом, чтобы сделать нам новые документы…

Дядя Коля взял все заботы на себя – выслушивал предложения, что-то уточнял, обсуждал и согласовывал, много говорил по телефону, куда-то уходил и опять возвращался… Мы же не отходили от Астры и слушали Наташку.

Наташка рассказывала сбивчиво, едва сдерживаясь.

Я так понял, что подъехавшие машины утилизаторов первым заметил как раз Игорь. Рванулся к двери, крикнул, чтоб все немедленно уходили через запасный выход. Дядя Коля подбежал было к нему, и Наташка услышала, как Игорь всё повторял: «Бегите, бегите, мне-то они ничего не сделают». Наташка вспоминала ещё, что просто оцепенела – стояла на месте и никак не могла сообразить, что делать дальше. Дядя Коля схватил её за руку и потащил к выходу в задний двор. Санёк сначала побежал следом. Они почти добежали до дома напротив, когда услышали треск лазеров. И тут-то Санёк развернулся и помчался обратно, выкрикнув на ходу: «Дядя Коля, Наташку уводите!» Те, пробежав пару кварталов, укрылись в доме знакомых. О том, что случилось с Игорем и Саньком, они тогда не знали, а возвращаться обратно, понятное дело, побоялись…

Нам так и не суждено было узнать, кто же написал тот роковой донос. Ума не приложу, кому мы помешали? Да…

Астра сидела ни живая, ни мёртвая. Тётя Света пыталась отпаивать её чаем. Пустившие нас к себе люди приносили какие-то капсулы с успокаивающим, всё суетились около неё. Потом нас разместили на ночь. Один за другим, все разошлись. Тётя Света с Наташкой – спать. Дядя Коля – на работу. Я ему сказал, что боюсь оставлять Астру одну. Он кивнул и ответил, что помоет за меня мои магазины.

Астра сидела на диване, подперев рукой подбородок и вот уже который час не отводя взгляда от окна. Я подошёл и устроился рядом. Так мы и просидели в молчании до глубокой ночи. Кажется, я даже стал задрёмывать – прямо там. Очнулся, когда почувствовал, как она ледяными пальцами сжала мою руку. Не произнося ни слова, она смотрела на меня с таким отчаянием! И по её лицу текли слёзы.

Я тоже молчал. Да и что я мог ей сказать? «Извини, что Игорь погиб из-за нас? Что из-за посторонних людей ты лишилась последнего родного человека на свете?» Она долго плакала, а я обнимал её и смотрел в окно, за которым траурно падал снег.

Прошло много времени, и Астра затихла. Потом подняла на меня распухшие глаза и сказала: «Я жду ребёнка». И я всё понял.

Я давно уже знал, что в жизни совсем нет справедливости. Знал и не возмущался. Что толку – всё равно ничего не изменишь, только расшибёшься насмерть. Но когда дело доходит до таких людей, как Игорь и Астра, мириться с этим… ну, просто невозможно!

Под утро Астра всё-таки заснула– Я тихонько встал, оделся и вышел на улицу. Я знал, что буду делать. И, пожалуй, впервые в жизни совсем не боялся. Пока шёл, всё думал: «Может быть, именно потому и родила меня мама, несмотря на то, что ей оставалось всего восемь лет?»

Я не сомневался в своём решении ни секунды. За бесчисленные пинки и удары, которыми судьба щедро награждала меня всё то время, что другие называют жизнью, я наконец-то мог отвесить ей ответную оплеуху. Астре не придётся выбирать: убить ли единственную оставшуюся у неё частичку Игоря – его ребёнка, или родить, обрекая тем самым на ужасную судьбу нелегала…

На все формальности ушло не больше двух часов.

В утилизации мне выписали десять лет – как я и предполагал. В ближайшем отделении банка я продал чип на два года, позвонил в «Уйди красиво», договорился, чтобы меня пустили вне очереди. Конечно, переплатил. Но мне непременно нужно было сегодня – я очень торопился: думал успеть до того, как проснётся Астра. Не успел.

Дядя Коля ещё не вернулся с работы, тётя Света с Наташкой уже ушли. Астра снова сидела на диване, уставившись в окно. Я ничего ей не сказал. Поставил на кухне чайник. Вытащил её к столу, заставил поесть. Всё время что-то говорил, говорил – старался отвлечь. Астра молчала или отделывалась односложными ответами. Вернулся дядя Коля и скоро снова ушёл – ведь перед отъездом сделать надо немало, а заниматься этим некому. Ближе к пяти мне уже было пора. Оделся, отыскал Брюшко, почесал ему шейку, чмокнул в холодный носик и только затем сказал Астре:

– Мне надо уйти.

Потихоньку достал восемь крохотных чипов и протянул их ей. Моя жизнекарта уже вовсю мигала жёлтыми цифрами…

Она не сразу поняла, что происходит. Подняла на меня глаза, и были они такие… такие… Я проклял всё на свете за то, что ей снова приходилось испытывать боль. Астра хотела что-то сказать, но я её упредил.

– Так будет правильно, – сказал я, крепко её обнял, буквально на секунду, и поскорее вышел из дома.

Вот такая вот история. Кажется, всё… Хотя нет, секунду!

Дядя Коля, тётя Света, Наташка – я так и не успел с вами попрощаться. Спасибо вам. За всё. Астра, я люблю тебя. Всех вас очень люблю. Спасибо и… Прости меня, ладно? Пусть у тебя родится здоровый ребёнок. Чтоб на Игоря был похож…

Имена я, само собой, изменил. Вот теперь все.

Прямой эфир закончился, погасли студийные мониторы.

– Сергей Анатольевич! – ворвавшийся в полутёмную студию мужчина корпулентной наружности, в строгом, сером костюме, схватил режиссёра за руку и принялся с энтузиазмом. её трясти, приговаривая: – Невероятно! Потрясающе! Какой рейтинг! Абсолютный рекорд медиа-индустрии! Конкуренты в нокдауне! Поздравляю! Мы теперь – самая знаменитая телекомпания! Это замечательно! Вы понимаете, какие у нас перспективы? Прекрасные, прекрасные!

Режиссёр поморщился, осторожно высвобождая руку. Толстяк возбуждённо забегал по студии.

– Кто бы мог подумать! Какой неожиданный эффект! Слушайте, надо взять это на вооружение. Будем теперь регулярно выбирать одного из этих, сдавшихся или пойманных, и приводить к нам. За счёт компании. Событие месяца! «Исповедь нелегала»! Публика будет в восторге!.. Это замечательно!.. Рекламу давать заранее, за две недели вперёд! Золотая жила! Потрясающе!

Ассистент почтительно внимал руководству. Режиссёр механически кивал, не в силах оторвать взгляд от мерцающего зеленоватым светом экрана: там два офицера утилизации, ухватив под руки, уводили из-под прицела потухших камер очень серьёзного и очень спокойного парнишку пятнадцати или шестнадцати лет.