Текст книги "Заповедник Сказок 2015
(Том 5)"

Автор книги: Валентин Лебедев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 37 страниц)

Михаил Поторак

И лучше выдумать не мог

Сказка для детей изрядного возраста

первые запись о моей смерти появилась в церковной книге Эккернфёрде, в Шлезвиге, 27 февраля 1784 года. Помню, я тогда как-то особенно устал. Тамошний герцог, покровитель алхимиков, оказался удивительным кретином, и сперва это забавляло, а потом стало утомлять. Я толковал о преобразовании веществ, о ядерной реакции, о синтезе транквилизаторов, но их высочество Карл Гессенский интересовалось исключительно этиловыми дистиллятами да окраской сукон.

Всё же я прожил там лет пять. Но однажды не выдержал и умер. И впервые сделал это официально. Вообще, и время уже подошло. Век Просвещения подходил к концу, и жизнь графа Сен-Жермена исчерпала себя. Имя стало уж чересчур известным в Европе, это могло помешать. Нужно было потихоньку, не привлекая лишнего внимания, довести до конца берлинский генетический эксперимент и, вооружившись его результатами, приступать к русскому проекту.

Ну и, правду сказать, мне хотелось хоть ненадолго вернуться в природный облик – полетать ночами, поохотиться на тёплых, писклявых мышей…

Да… Это было восхитительно! Неловко признаваться, но даже во время берлинской миссии, уже будучи часовщиком Дроссельмейером, я несколько раз не мог сдержаться и оборачивался совой. Впрочем, я мог это себе позволить… Потому что в Берлине меня ждал сюрприз. Мари Штальбаум, носительница уникального генома, выводимого мною в течение двух тысяч лет, оказалась больна. Тяжёлая форма ригидности, деменция, депрессивные состояния, фобии. Семнадцать лет, а уровень развития – как у семилетней. На её репродуктивной функции это не должно было сказаться, но мне ведь нужно было как-то мотивировать бедняжку, чтоб она пошла замуж!

Жених был уже доставлен из России и поселился у меня под видом нюрнбергского племянника, Дроссельмейера-младшего. Весьма странный юноша, надо сказать… Внешне – вполне милый, только разве нижняя челюсть чересчур массивная. Но вот поведение… М-да… Пьяница, транжира и распутник!

Для устройства этого брака мне пришлось пичкать девушку сильными галлюциногенами и рассказывать ей совершенно безумную историю о принце-орехоколе и многоголовых мышах… Увы… Не мог же я не попробовать препараты, прежде, чем давать их Мари.

Несколько раз я позволял себе являться к ней в своём натуральном виде – всё равно никто не поверил бы рассказам бедной дурочки.

В конце концов дело сладилось, и молодая чета убыла якобы в Нюрнберг, а на самом деле – в Санкт-Петербург.

Я тоже улетел в Россию, в своё имение Салтыковку, купленное ещё в начале царствования умницы Софи, лучшего из творений моих в том столетии.

А сегодня, в первый год столетия нынешнего, Мари Штальбаум умерла родами. Ребёнок, к счастью, остался жив. К великому счастью, ибо это дитя – последняя надежда человечества. Его нарекли Евгением, и да хранит его судьба. Я позабочусь об образовании мальчика. Никаких стихов, никаких греческих сказок. Латынь – в минимальных пределах. С детства его настольной книгой станет «Исследование о природе и причинах богатства народов» Смита. Нам в этой стране нужен экономист, а не мечтатель.

Джузеппе в Париже уже подготовил военачальника, Франц в Гёттингене ждёт рождения поэта и философа. Французский социализм, немецкая философия, английская политическая экономия – вот что нам нужно!

В середине двадцатых я умру и отпишу Салтыковку Евгению. Папаша его к тому времени окончательно прощёлкает состояние, оставит сына без средств, и Евгений переедет сюда, в деревню, где подружится с гёттингенским проектом Франца. Они вдвоём поедут в Монсегюр, а там Джузеппе устроит им встречу со своим маленьким корсиканцем, и тот примет их на службу, а они подговорят его начать войну против англичан, а потом и против всех. Мировую, можно сказать, войну. Ибо во имя мира!

После молниеносной и победоносной войны корсиканец останется на французском престоле, финансист займёт российский, а философ станет повелителем Священной Римской Империи.

Вот этой троице и суждено будет спасти наш мир от гибели и объединить народы в новую империю, величайшую из всех.

А править империей, в итоге, будем мы, Великие Совы народа майя, посланцы страны мёртвых: я, Чаби-Тукур, Сова-Стрела, носивший имена Каспар и Сен-Жермен; одноногая Сова Хуракан-Тукур, носивший имена Валтасар и Калиостро; краснопёрый Какиш-Тукур, известный в этой части света как Мельхиор и Франц Мессмер, и Крылатая Голова Ходом-Тукур, не имеющий человеческих имён. В нашей державе навеки воцарятся свобода, равенство, братство и благоденствие, человек станет человеку другом, товарищем и братом, бедных и больных не будет, а все будут богаты и здоровы. Мы назовём нашу державу Союзом Сов. Или Совским… нет… Совейским… Ну, как-то так назовём, потом придумаем.

Цапля чахла

Сказка для детей изрядного возраста

меня тоже был здесь дом когда-то. Эти кусты самшита очень старые. Им, наверное, по сто лет. Снаружи такой куст выглядит совершенно неприступным, но если исхитриться и снизу пролезть внутрь куста, то там довольно большое пустое пространство. Залез – и сидишь, как в домике. Очень уютно. И запах у самшита особенный: горький, густой. Запах твоего личного дома, где живёшь только ты, и больше никто. Потому что, если ещё кто-то залезет, то это будет уже не дом, а штаб или танк, или дзот. Девчонки, правда, играли в домик компанией, но это совсем другое. Разве девчачья компания будет тихонько сидеть и слушать, как молча шуршат в стенах и крыше дома маленькие глянцевые листочки? Как там, далеко снаружи, долгий, шумный день вдруг потерял тебя и замер, испуганно оглядываясь? Куда там! Они будут болтать и пищать, и хихикать, и петь, и ссориться, и снова болтать и хихикать. Любой нормальный человек просто обязан им туда закинуть жабу или мышь. А можно просто еловую шишку закинуть и крикнуть: «Мышь!»

Помню, у меня в домике шишек был целый склад. И ещё деревяшка была, чтоб на ней сидеть, и бутылка для воды. Странно, но я уже не помню сейчас, какой именно куст был моим домом. Забыл. Ну да, сорок лет почти прошло…

Конечно, Жэкин дом с моим тогдашним не сравнить. У Жэки стены внутри из фанерок и картонок. И потолок из куска кровельного железа. В левом дальнем от входа углу лежит охапка сена, там иногда спит коричневая собака. А белая собака в дом заходить не любит – всегда ложится у входа на улице.

Над собачьей подстилкой на картоне – трафаретный портрет Чарли Чаплина. Голова в котелке, почти в натуральную величину. Это не Жэка рисовал, это такая картонка интересная нашлась. Чарли внимательно и грустно вглядывается в стенку напротив – там нарисован мелом ангел без лица. Вот это уже Жэкино художество. А лица нету, потому что он не умеет лица рисовать.

Стена с ангелом – это церковь. Там стоят две свечки, а над ними висят на проволочках смерть-куклы. Когда Жэка узнаёт, что кто-нибудь умер, он скручивает из тряпок или старых пластиковых пакетов смерть-куклу и вешает её в церкви.

Чарли глядит на куклу, и сердце его разрывается, но он ничего, ничего не может сделать. Когда кто-то умер – уже почти ничего сделать нельзя.

Но Жэка всё-таки пытается. Зажигает обе свечки и разговаривает с ангелом. Он просит ангела не забирать насовсем человека, который умер. А сделать так, чтобы человек мог возвращаться сюда хоть ненадолго.

Иногда, очень редко, ангел слушается… Больше всего Жэка просил за бабушку, за Гавроша из книжки ы за Петьку Зайца, который утонул в прошлом году. За всех остальных тоже просил, даже за незнакомых. Они же не виноваты, что не успели познакомиться с Жэкой и умерли. И некоторых ангел отпускал. А бабушку, Гавроша и Зайца – нет. Хотя Жэка очень его просил. Но нет, не отпускал почему-то ни разу.

Зато меня вот отпускает. Ну да… А как бы я ещё сюда попал и всё увидел? Я крупный был при жизни, никак бы в куст не пролез. А теперь я не крупный и не мелкий, теперь у меня никакого размера нет. Везде прекрасно помешаюсь.

Отпускают меня довольно часто. Судя по всему, я умер около года назад, и за это время был здесь много раз. Правда, отпускают только сюда в парк, к Жэке. Я бы, наверное, ещё кое-где побывал, но это чувствуется как-то смутно. Тоскую по кому-то, но не помню по кому, не помню…

А так помню многие вещи. И Жэке рассказываю. Мы с ним стали приятелями, насколько это вообще возможно. К нему другие тоже иногда приходят, но больше молчат. А мы разговариваем. Жэка мне рассказывает про себя, про Настю из параллельного класса и про Ваньку. С Ванькой и Настей он дружит, но не так, как с Зайцем. Заяц был самый лучший друг, еще с детского сада.

Несколько раз Жэка просил меня поискать Зайца там, откуда я прихожу. Я каждый раз обещаю, но это я вру. Как там поищешь кого-то?

Чтоб не расстраивать Жэку, я сочиняю целые истории про Зайца. Он даже стал их записывать. Получается такая сказка с продолжением. Начинается она так: «Жил-был мальчик Петька по прозвищу Заяц. Однажды он улетел из этого мира в другой и там превратился в зайца по имени Петька».

И в каждый мой приход Жэка теперь записывает новую историю про зайца Петьку и его друзей: кота Трифона, поросёнка Люсю и лошадь тётю Симу. Ну и, когда не лень, ещё кое-что записывает из моих рассказов. А я, в основном, рассказываю про себя. Про то, как был маленький, как мы играли. Ещё книжки некоторые пересказываю, которые Жэка не читал.

Почему-то я очень подробно помню книги. Стихи особенно. А людей, которых любил, не могу вспомнить. Только начинаю вспоминать, и сразу тоска подкатывает, и Чарли смотрит тревожно, и коричневая собака вздрагивает во сне, а белая собака у входа встаёт и говорит: «У-у!» Воет на меня, как на луну, зараза. И тогда я снова быстренько возвращаюсь к тому, как я был маленький – такой, как Жэка. И потом постепенно становился старше. Подрастал, взрослел и в конце концов вырос.

Вот что интересно: я ведь ещё тогда задумывался, как оно всё будет, когда я умру. Представлял себе всякое. Но вышло всё абсолютно не похоже, на то, как я тогда представлял. Лучше вышло, намного лучше! Не знаю, как мне там. Пожалуй, просто никак, словами не объяснишь, А тут с Жэкой мне хорошо. На улице пасмурно, зябкая морось шуршит по кустам, а в домике уютно: фонарик горит, и собаки как раз пришли. Жэка записывает очередную историю про Петьку и смешно пыхтит. А я вспоминаю.

Очень хорошо помню день, когда кончилось моё детство. Тридцать первого августа. В то лето я закончил школу, поступил в университет, и вот, тридцать первого августа я переезжал в город, чтобы там жить и учиться. Уезжать было очень интересно и радостно, и я совершенно не понимал, отчего плачет… Нет, не надо, не могу…

Коричневая снова вздрагивает, у Чаплина темнеют зрачки, лёгкий ледяной ветер свистит в лохмотьях смерть-кукол и меловом оперении ангела. Жэка перестаёт записывать, откладывает тетрадку и хмурится, глядя на меня. Ну, то есть, в мою сторону. Как-то он меня видит, но как – представления не имею. Потому что я себя не вижу вообще. Чарли, кстати, тоже меня видит. И смотрит теперь с комической укоризной. Ну, чего уставился?

Эх ты, «две гляделки, полные чернил…» Чарличаплин, несчастный. Цапличахлин… О! Имеем мысль!

– А скажи-ка мне, Евгений, друх ты мой, когда ты перестанешь шепелявить? Тебе, скоро девять лет, и в твоём возрасте полагается разговаривать чисто и красиво!

– Бе!

– О-о, какой язык! С таким длинным, красным и мокрым языком просто неприлично шепелявить! Давай-ка я научу тебя специальной скороговорке. Будешь её повторять и заговоришь у меня правильно. Сколько можно собак шябаками обзывать? Повторяй за мной: «Цапля чахла, цапля сохла, цапля сдохла».

– Фэ…

– Что «фэ»???

– Дохлая цапля… Фэ-э!

– Ну, ничего себе! Бестактная вы личность, Евгений! Лично мне довольно обидно слышать от вас такие заявления… Я, между прочим, тоже… того… Повторяй давай! Цапля чахла…

– Чапля цахля… Ой! – Жэка закрывает ладошками лицо и смеётся. И я, кажется, тоже.

Да, и я тоже, как ни странно.

Юлия Рабинович
Алисы не стареют

Сказка для детей изрядного возраста

у, здравствуй! А ты ничуть не изменился, Додо. Только цветы новые у тебя. Это Белый Кролик заходил? Помнишь, как мы бегали с ним когда-то? Ну, конечно, ты помнишь! А теперь? Я и хожу-то еле-еле. Каждый месяц покупаю себе новые брюки. У последних – размер уже больше, чем номер телефона. Моё тело занимает весь предоставленный ему объём. Может я газ? Но ведь тогда бы я улетела? Додо, ты ушёл и оставил мне вопросы без ответов. А в умных книжках есть только ответы без вопросов. Может, я тяжёлый газ, Додо? Углерод, например? Вот одна моя знакомая, очень глупая бабушка Мери Энн, сгорела на работе… А домашние говорят, что это от того, что я всё время сижу в кресле и решаю твои задачки, и что надо больше ходить. Но ходить – это совершенно невозможно! Если ходить по кругу, то кружится голова. А если идти по прямой, то можно уйти и неизвестно куда прийти. Вот одна моя знакомая бабушка Мери Энн однажды пошла по прямой, а потом её неделю искали. Местная полиция, пожарная команда и карета скорой помощи. А что это за доски у тебя тут на дорожке? И табличка рядом: «Осторожно, ремонт!» Если на досках написано: «Осторожно, ремонт!», значит надо ходить осторожно, особенно если ты о-о-о-очень тяжёлый газ. И медленно. Потому что ты о-о-очень медленный газ. Ну, я пошла. Ой! Я провалилась! Я падаю!! Я лечу!!! Жалко, что я зажмурилась, а там, небось, по сторонам полки с банками, книжками и тетрадками. «Рукописи не горят»… Ой! Это из другой сказки! «Банки из-под варенья никогда не бывают пустыми!» Аксиома – это то, что не требует доказательств, потому что верно. Или это опять другая сказка? А вдруг я буду лететь-лететь и упаду в чужую сказку? И мне там скажут: «Мери Энн, что ты тут делаешь, бездельница! Ну-ка быстро улетай обратно!» А я скажу: «Я никак не могу, потому что я очень тяжёлый газ, я сгорела на работе!» И они сразу предоставят мне самый почётный объем. Бум! Приземлилась! И, между прочим, совсем не больно. А вот была бы я худая, как Мери Энн, пришлось бы искать кучу сухих листьев. А как вы можете искать кучу сухих листьев, когда вы летите с зажмуренными глазами? Ну, всё: теперь уже можно их разожмурить. Или отожмурить? Ну, в общем, больше не зажмуривать. Ну, что ж, очень миленькая комнатка. Но где же дверь? Как же я буду входить в сказку, у которой нет двери? Вот был бы Додо, он бы всё правильно устроил. И лифт, кстати. Если вы приглашаете уже немолодую леди, должны были бы позаботиться о лифте.

– А мы и не приглашали!

– А кто написал «Осторожно, ремонт»?

– Так мы и написали, чтоб никто не ходил.

– Как же можно осторожно «неходить»? Осторожно можно только ходить, а иначе как узнать, осторожно это было или нет? И вообще, вы кто?

– А я Никто. Меня видно, только если внимательно несмотретъ.

– Внимательно несмотретъ, осторожно неходить… Ещё скажите: диетически непитатъся! Вас просто не существует!

– Да? А ну-ка, несмотри направо! Теперь видишь?

– Вижу: в шляпе с перчатками, но почему-то с человечьими ушами – это очень смешно! Послушайте, Никто, а почему я вас вижу справа, когда смотрю налево?

– Потому что я действительно справа, а ты туда внимательно несмотришь. Значит, для тебя я существую.

– А для других? Например, для Мери Энн?

– Ну, это от многого зависит. Вот ты для неё существуешь?

– Я? Конечно! Она же каждый вечер заходит ко мне в гости неесть мой йоркширский пудинг.

– Значит, ты существуешь для неё, а я существую для тебя. Ты знаешь, что такое «транзитивность»?

– Транзи… знаю! Это когда летишь из Лондона в Нью-Йорк через Лос-Анжелес, а твой самолёт опаздывает на два часа.

– Вот! Правильно! Ну, и для тебя ведь существует рейс Лос-Анжелес – Нью-Йорк?

– Нет! Я им так и сказала: компания, которая не дожидается своих пассажиров, для меня больше не существует! Значит, и вы не существуете для Мери Энн. Вот и шоколадный торт – для неё он тоже не существует. А он есть.

– Это опять другая сказка.

– А вы откуда знаете?

– А я её внимательно несмотрел.

– Ой! Лестница! И надпись: «Не влезай – убьёт!» А я знаю! Из не-В следует не-А, а значит там написано: «Не убьёт – влезай!»

– Ну, может быть и так…

– Ну, я полезла? Главное: внимательно несмотреть вниз, а то закружится голова. Эй, Никто! Вы ещё там?

– Там-там… лезь, Алиса, лезь… Встретимся наверху…

Лестница закончилась круглым окошком, и Алиса вылезла на залитую солнцем лужайку.

– Всё-таки, Додо, тебя очень не хватает: приходится самой говорить твои слова. А вдруг я лезла-лезла и вылезла из сказки? И ещё хорошо, если я вылезла у себя в Англии… Впрочем, ничего хорошего. Англия – не лучшее место вылезать из сказок, тем более в пыльных брюках.

Алиса отряхнула брюки и огляделась.

– Кто-то идёт! Добрый день! Вы не скажете?.. Убежал. Наверное, я его напугала. Ещё бы! Когда из-под земли выскакивают пыльные бабушки… Ой! Вон еще кто-то! И несёт огромный транспарант. А на транспаранте написано: «Все на мыборы!»

– Здравствуйте, извините, пожалуйста, но у вас здесь ошибка: должно быть «Все на выборы!»

– Это у вас в Англии выборы, а у нас тут мыборы!

– Ура! Значит я всё-таки не в Англии! А чем ваши мыборы отличаются от наших ны… ой, выборов?

– А тем, что мы сами решаем, кому отдавать свой голос, а вы выбираете из тех, кого вам выдают.

– А тот, в клетчатых брюках, он тоже на мыборы?

– Разумеется! Здесь же ясно написано: «Все»!

– А кто это, и почему он со мной даже не поздоровался?

– Это Сэр Электор. Он молчит, потому что уже отдал свой голос.

– Кому?

– Своей жене.

– И что жена?

– Она теперь поёт на два голоса в хоре хордовых.

– А как же Сэр Электор читает элекции без голоса?

– Он читает их про себя. И ты, кстати, могла бы тоже про него прочитать, а не отвлекать серьёзных людей глупыми вопросами.

– А где прочитать? Эй! Куда же вы?! Ну вот. И этот тоже убежал. Какая-то невежливая сказка получается: все убегают. Ладно, посмотрим, что будет дальше. Вот. Все ушли. Значит, самое время заняться любимым делом. А какое, Алиса, у тебя любимое дело? Разумеется, сидеть и расстраиваться: как же ты располнела. Очень подходящая лужайка для такого важного дела! Садись, Аписа, не стесняйся. Располагайся поудобнее и начинай расстраиваться. А вот и пакетик с миндальным печеньем: он всегда сам появляется, стоит только начать расстраиваться. И кстати, раньше я всегда раздваивалась: одна моя половина говорила: «Какое вкусное печенье, скорее съешь его!», а другая кричала: «Не ешь печенье, Алиса, в каждом печенье по 742 калории!» С тех пор как я начала растраиваться, жить стало вкуснее: первая половина меня говорит «ешь», вторая – «не ешь», а третья – «ешь, конечно!» И не надо мне рассказывать, что не бывает трёх половин! Всё зависит от того, чьими половинами мерять. Вот если, например, Мери Зиниными, то получится… дайте посчитать…

– Прекрати немедленно есть печенье, а то ты скоро заполнишь всю поляну!

– Ой! Я всё раздвигаюсь и раздвигаюсь! Я уже не успеваю считать половинки! Что же делать?!

– Скорей выбрось пакет!

– Ох, спасибо. Говорящий цветок! А то я чуть со счёта не сбилась.

– Сама ты цветок – божий одуванчик!

– Это же Кузнечик! Добрый день, уважаемый, простите, пожалуйста, я вас не сразу заметила!

– Да, я – кузнечик! И тебе того же советую. Каждый, между прочим, сам кузнечик своего счастьица. Недаром говорят: куй счастье, да несчастье помогло.

– Нет-нет, постойте! Говорят совсем не так! Куй железо – вылетит, не поймаешь! Ой. Что-то не то… Вспомнила! Рано вставать, рано ковать… Опять не так?

– Гляди-ка, до седых волос дожила, а всё та же путаная девчонка!

– Нет уж! Вот на этот раз вы меня не запутаете! Я глаз не смыкала, учила стихи, на случай если опять попаду в какую-нибудь сказку. Чтоб не вышло, как прошлый раз с крокодильчиками речными.

– Так-таки не смыкала?

– Ну-у-у… немного присмыкала…

– Тогда давай что-нибудь коротенькое, а то я спешу.

– Я вот из Гоголя помню: «Я тебя крокодил, я тебя и убью!» Ой, нет, лучше из Маяковского:

 
В какие бы дебри я не забродил,
Со мною не выйдет конфуза!
Читайте!
Завидуйте!
Я крокодил!.. Ой…
 

– Ну да, если всё читать присмыкаглазами…

– Нет, постойте! Я еще знаю:

 
Я помню чудное мгновенье
Передо мною проходил,
Как мимолетное виденье.
Зелёный, чистый… Ой…
 

– Я, пожалуй, пойду. А то так с тобой ещё разучишься кроковать!

– Ушел. Знаешь что, Алиса? Хватит растраиваться! А то потом разбредёшься на все четыре стороны, то есть на все три – собирай тебя потом! Так что вставай и – вперёд!.. Легко сказать вперёд, а дорога-то в обе стороны! И в какую идти? Значит, надо найти цель! Потому что если идти без цели, то может оказаться, что всё это время ты шла назад. Что-то нигде вокруг не видно никакой цели… А если без цели идти назад? Тогда ведь может оказаться, что я всё это время шла вперёд? Тогда в путь!! Хорошо, что никто не видит, как я пячусь.

– И очень даже прекрасно вижу!

– Ой, привет, Никто! Как хорошо, что вы снова появились! Но если вы появились, почему я вас не вижу?

– А я как раз там, куда ты смотришь – сзади.

– Ура! Если вы сзади, значит спереди у меня зад, а сзади у меня перед! Теперь я точно знаю, куда надо идти! Разворачиваемся и шагом марш назад, то есть вперёд! И вас теперь вижу, особенно, если внимательно неприсмотрюсь. Даже песня такая есть:

 
Не гляди назад, не гляди,
Просто в переди нет Никта…
 

– Странная какая-то песня…

– Да, наверное, её какие-нибудь странники писали. Есть такие поэты-странники: пишут очень странные песни. Вот послушай:

 
Люди идут без цели,
Им, вроде, туда не надо,
И цели не надо тоже,
Лишь был бы длиннее путь…
 

– Посмотри, Никто: какой странный дом! На нем вывеска: «Работа». И люди! Много людей! Целая толпа! Одни входят, а другие выходят! Пойду спрошу, что там. Извините, пожа… Пронёсся мимо, как будто меня тут и нет вовсе. Простите, любезнейший, вы не ска… И этот убежал. Что это, они не хотят со мной разговаривать?

– Ты разве не видишь, они же спешат на работу! Ты бы лучше разговаривала с теми, у кого выходной.

– А где найти тех, у кого выходной?

– Это же очень просто: те, кто входят – у тех входной, а те, кто выходит – выходной.

– Интересно, что же там внутри? Я одним глазком загляну и… Нет, пожалуй, лучше двумя, а то куда же я дену второй? Ой, смотри-ка, на дверях стоит какая-то коза с тремя рогами!

– Не коза, а служащий проходной! Вам надо на работу?

– Мне? Зачем? Я на пенсии давно!

– Ну, тогда отойдите, не мешайте людям входить! Проходите, граждане, проходите.

– Уффф. Не пустили. Вот бы узнать, что они там делают!

– Ну, а ты, Алиса, когда ходила на работу, что ты там делала?

– Я? Ничего интересного. Самое скучное, что только можно придумать.

– Ну, вот и они тоже делают самое скучное, что только можно придумать. Каждый старается найти себе дело поскучнее. А тем, кто не нашёл, помогает Министерство скучных дел.

– Какая скука!

– Зато потом есть выходной.

– Да, я помню… А кто это кружится там, за домом?

– Это наши круженики! Они круглый день за Работой.

– Без выходных? Бедняжки! Послушайте, Никто, у меня ещё один вопрос.

– Задавай скорей, пока не появился другой, иначе как ты будешь знать, на какой из них я тебе ответил?

– Вот скажи, зачем этой козе третий рог?

– Так это же у неё такая трироготива – впускать и выпускать. Послушай, Алиса, ты не забыла ещё, что шла к цели?

– Да-да! Конечно, к цели! Я, правда, не поняла, к какой, но зато точно знаю, что она там! Скорее к цели!

Вдруг кто-то железной хваткой схватил Алису за руку.

– И кстати, Никто, вы могли бы и сами произносить текст автора.

– Как же я узнаю, что говорить, если сказку сочиняешь ты?

– И этого, огромного, тоже я сочинила? Отпустите меня немедленно! И вообще, кто вы?

– Я гирижор хора хордовых! А отпустить даже не подумаю! Признавайся, Алиса, ты взяла «до» второй октавы?!

– Я ничего не брала! Меня вообще тут не было! Может это они? Ой, какие смешные! Они хордовые, да?

– Бесхребетные! Если не услышат «до», совершенно не могут петь «после». Бестолковые! Беспаспоррртные! Безррработные!

– А это уже из другой сказки!

– Да? И её тоже ты написала?

– Нет. Её списал Алексей Толстой у какого-то Карло!

– Всё ясно: Карл у Клары украл кораллы, Толстой у Карла украл сюжет, а Алиса у хора взяла «до» второй октавы!

– Какие глупости!

– И нечего дуться! А уж если дуешься – дуйся в дудку!

– Какая смешная дудка! И ни одной дырочки сверху. Она же совсем не дудит!

– Не дудит, потому что в ней была нота «до» второй октавы, которую ты взяла.

– Как? Всего одна?

– Наши селекционеры разводят в каждой дудке по ноте, в крайнем случае, по две. Вот в этой – «фа-соль», а в этой «ля-ля» разводили. А в твоей – «до». Дуй, не отвлекайся.

– Ушёл. Странный какой-то гирижор… Интересно, он действительно гирями питается? Что-то я дую-дую, а звука всё нет. Никто, как вы думаете, долго мне ещё дуться?

– Главное, ты вся в эту дудку не выдуйся.

– И тогда будут объявлять: «Выступает выдующийся музыкант Алиса!»

– Посмотри на себя!

– Ой! Я совсем худая! И всё худею и худею! Я уже хуже Мери Энн! Мамочка! Я вдуваюсь в дудку! У-у-у-у… Никогда раньше не бывала внутри дудок! Какая я теперь стала тонкая – как иголка! Зря они ещё дырочек не провернули: такая темнота в этой дудке, хоть глаз выколи! Интересно, чем иголке можно выколоть глаз? О! Вот она – «до» второй октавы! Лежит себе, спит!

– Уважаемая, проснитесь, вас ищут.

– До?

– Весь хор с ног сбился, а вы тут просто спите!

– До-о-о.

– Ну, так я могу сообщить снаружи, что вы нашлись?

– До!

– Тогда я пошла. Счастливо оставаться. Ой, и упала в стог сена. Никто, вы здесь? Лучше б вы его мне подстелили, когда я падала из Англии. Надо мне скорее потолстеть, а то я тут совсем растерялась.

Недаром говорят: легче иголке пройти сквозь верблюжье ушко, чем найтись в стоге сена. Никто, как вы думаете, что нужно сделать, чтобы потолстеть?

– Думаю, что поесть сладкого.

– Что, и в сказке тоже?

– Думаю, везде.

– Скукотища! У вас осталось ещё то миндальное печенье?

– На. И кстати, можешь поесть немного и остановиться, а не толстеть до прежних размеров.

– Ага, а что же я буду делать со всем своим гардеробом? Звать соседей и носить втроём? Соседа слева вдевать в левый рукав, а соседа справа – в правый? К тому же – о! – вот оно и кончилось всё, это печенье. А что это там за круглое полосатое?

– Ну, как же? Это же и есть твоя цель! Так, за едой и разговорами, незаметно до неё и дошли.

– Мне надо непременно попасть в цель!

– Ты уверена? А вдруг там конец?

– Конец чего?

– Сказки, дитя моё, сказки…

– Ой, Никто, вы становитесь похожим на Додо. И не надо меня пугать! Конец так конец! Должна же я, наконец, узнать, что за сказка у меня получилась? Ой! Что они делают! Эй, уважаемые! Зачем вы засовываете мою цель в мельницу?

– Перемелется, мука будет!

– Какая-такая мука?

– Цельная!

– Зачем же мне цельная мука? Я ведь пока ещё не Мери Энн? Или уже да? Никто, как вы думаете?

– Алиса! Хватит болтать! Мы тут все ждём только тебя!

– Ура! Значит не Мери Энн! А куда это мы попали, и кто все эти люди?

– Мы? На мыборы. А эти люди – счётная комиссия.

– А зачем на них цифры?

– Комиссия называется счётной, если каждому её члену можно поставить в соответствие натуральное число.

– Да-да, я что-то об этом слышала… А этот, который то встает, то садится – это, наверное…

– Слово предоставляется преседателю счётной комиссии.

– О! Я так и подумала.

– Меньшинством голосов президентом избирается Алиса Плезенс Лидделл! Ей не был отдан ни один голос.

– Какие глупости! Избирают большинством голосов!

– А нам не нужен президент, который будет петь с чужого голоса. Тем более хором!

– Но я даже не знаю, президент чего?!

– А этого не знает ни один президент. И кстати, Алиса, а кому ты сама отдала свой голос?

– Я? Никому! Зачем же вам президент без голоса?

– О! Это как раз самый удобный вид президентов! Право голоса у президента – это рудимент устаревшей системы! Впрочем, как и лево голоса президента.

– Послушайте, Никто, ну скажите вы им, что мне без голоса никак нельзя! Меня без голоса переспорит даже Мери Энн!

– Нет уж! Сама их придумала, сама и выкручивайся! Тем более, я здесь Никто, меня всё равно не станут слушать.

– Сейчас я их убеждю! Убежу? Убегу! Послушайте! Человек без голоса – что крыша без крыл, что степень без корней, что коза без баяна.

 
Человек и голос – сплелись, как колос!
Кто матери и патерю ценен навек?
Говорит человек, а слышится – голос.
Говорит голос, а слышится – человек!
 

– Ой, а что это они? Заснули?

– Это ты их заворожила своей пылкой речью.

– И как же их теперь оттвораживать?

– Думаю, никак. Только переждать это творожное время.

– Что ж, придётся теперь сидеть и ждать без цели и без миндального печенья… У-у-у-у… Я, пожалуй, вздремну пока, а вы меня разбу-у…

* * *

– Уважаемая леди, просыпайтесь, пожалуйста!

– Ой, кто это? Никто?

– Почти. Кладбищенский сторож. Пойдёмте, мне закрывать пора.

– Как же я уйду? Я же президент не знаю чего, а они там недооттвороженные…

– Я о них позабочусь, леди, не волнуйтесь.

– Спасибо вам. Это так мило с вашей стороны! До свидания!

– До свидания двадцать седьмого января[19]19
  День рождения Льюиса Кэрролла.


[Закрыть] следующего года, мэм.