Текст книги "Заповедник Сказок 2015
(Том 5)"

Автор книги: Валентин Лебедев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 37 страниц)

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что городу, из которого уезжают его жители, угрожает опасность. Кем бы эти горожане ни были.

– Вот я как раз и хочу сказать, что меня беспокоят участившиеся погромы. И меня беспокоят не столько те, против кого они направлены, сколько те, кто их совершает. Если киршбергцы привыкнут бить стёкла и начнут получать от этого удовольствие, что станет с ними самими?

– Да, всё верно. Но я хочу напомнить, что каждый делает свой выбор самостоятельно. За спасение своей души каждый отвечает сам. Святой защитник бережёт только город, ему важно сократить количество возможных разрушений, снизить число будущих смертей. С этой точки зрения совершенно неважно, где найдут свою смерть его жители, в самом Киршберге или за его пределами. Это к вопросу об отъезде…

– Найдут свою смерть? Что ты хочешь этим сказать?

Юбер, до этого мирно листавший книгу, закрыл её и отложил в сторону:

– Помнишь Иду Майер, которую мы с тобой дёргали за косы и, кажется, оба хотели на ней жениться? Ты ещё страшно расстроился, когда узнал, что даже когда мы вырастем, ни одному из нас этого будет сделать нельзя.

– Да, помню. Она вышла замуж за какого-то банкира и уехала с ним жить в Берлин.

– Помнишь её прекрасные волосы?

– Конечно, помню.

– Так вот я видел сон, где люди в военной форме – чужой, не нашей военной форме, вспарывали мешки, набитые такими волосами. В каждом мешке – двадцать килограммов срезанных женских волос. Всего – где-то три с половиной тысячи таких мешков. Семьдесят тонн. Это примерно сто сорок тысяч женщин, подобных Иде Майер. Всего лишь в одном из лагерей смерти.

Линде притихла на полу у подоконника, боясь шелохнуться. Когда мерный голос Юбера затих, в комнате воцарилась такая тишина, что стало слышно, как на Киршгассе стучат по мостовой каблуки случайных прохожих.

– Лагеря смерти?

– Видимо, это такие места, сооружённые для уничтожения негодного человеческого материала. Людей отравляют газами, сжигают в специально построенных печах, потом из костей делают удобрение. Пред смертью на них ставят опыты, снимают волосы для мебельных фабрик, выдирают золотые зубы, иногда – сдирают кожу, её дубят и потом из неё шьют сумки, абажуры и портмоне.

– Этого не может быть!

– Почему? – спокойно спросил Юбер.

– Нет, этого просто не может быть! – отказывался верить Айхенхольц.

– Что тебя удивляет? Массовость или сам способ?

Тот не нашёлся, что ответить.

– Последний раз на Марктплац сожгли женщину в середине XVIII века, – продолжил Юбер. – По меркам человеческой истории, это совсем недавно. А что до размеров явления, то это следствие общего индустриального развития. Если теперь с помощью прессы стало возможным внушить одновременно большому числу людей такие личные чувства, как страх и ненависть, если даже такое индивидуальное переживание, как любовь, стало, благодаря кинематографу, массовым и управляемым явлением, то логично ожидать, что и такое личное событие, как смерть, тоже должно стать массовым и организованным. Особенно, если речь идёт о жертвоприношении. Не я создавал этот мир. Это – человеческая природа.

Айхенхольц едва заметно кивнул, глядя куда-то в сторону.

– Но… скажи мне, – наконец, собрался он с мыслями. – Можно ли с этим что-то сделать? Как-то помешать этому безумию?

Юбер пожал плечами:

– Я же уже сказал, что нельзя за человека спасти его душу. По крайней мере, мы с тобой этого сделать не можем. Каждый сам выбирает, становиться ему убийцей или нет. Мы можем спасти только город…

* * *

В один из будней перед днём Святой Барбары патрон объявил выходной и предложил прогуляться на Белую гору для того, чтобы набрать к празднику веток вишни. Юбер встретил это предложение долгим внимательным взглядом, который не остался незамеченным.

– Скажи ещё, что мы никогда этого не делали! – вспылил патрон. – Так вот, делали! Когда была жива тётя Гретхен, она каждый год посылала нас за ветками. И непременно на Белую гору. Заодно Линде туда сводим. Надо же её ввести в курс дела. – Юбер на это только пожал плечами.

На Белую гору они поднялись по петляющей гравиевой дорожке, изначально предназначенной для колясок и экипажей, а теперь в выходные служившей бегунам и велосипедистам. Следуя туристическим указателям, они прошли вдоль стен древнего кельтского поселения, обследовали руины монастыря Святого Георга, заглянули в открытый для обозрения раскоп с фундаментом античного храма, обнаруженным в трансепте монастырской церкви. Прирождённый экскурсовод, Юбер без остановки рассказывал, каким образом выглядели древние постройки до разрушения: вот тут был колодец, но его в XIV веке засыпали… вот эта каменюга служила основанием алтаря, но археологи поставили её не в том месте, потому что нашли вон в том углу… вот тут находилась первая келья и огород Святого Хуберта, потом на их месте в XI веке был свинарник, а спустя столетие построили каменный странноприимный дом…

Где, в каких источниках, черпал он свое вдохновение, неизвестно, но пред глазами Линде сами собой вставали из небытия деревянные укрепления кельтов над земляными валами, крашенные деревянные балки и мраморные колонны античного портика, могучие стены с романскими арками, изрезанные суровыми лицами капители и исписанный вдоль нервюр тонкими черно-коричневыми узорами готический свод. Оказалось, что мотивы этой средневековой росписи до сих пор вдохновляют киршбергцев, а тончайшие листики и стебельки, которыми горожане украшают фахверковые дома, в народе называют «червячками».

Преодолев остатки каменной доисторической насыпи, вышли к обзорной площадке, на которой из камней разрушенного аббатства была в начале XIX века возведена башенка-бельведер, как водится, гораздо более отвечавшая современным представлениям об эпохе рыцарства, чем подлинные средневековые бурги. Под скрип ржавого флюгера, поднялись на её вершину, и Айхенхольц тут же воспользовался паузой, чтобы раскритиковать выложенный на полу осколками средневековой черепицы городской герб. Послушать его, так и крылья у чёрного в белом поле линдвурма были лишними, и аббатский посох Святого Хуберта, белый в червлёном поле – главная католическая святыня Киршберга – был изображён неправильно. Линде надоело слушать это ворчание, и она отошла к парапету, откуда отрывался вид на город, надеясь, что Юбер продолжит свою экскурсию. Но не тут-то было.

– Что ты видишь? – услышала она прямо над ухом не терпящий возражения голос.

– Киршберг.

– Киршберг?

– Ну, да… город.

– Надо же, как странно. Ты видишь Киршберг, и я вижу Киршберг. Но ты видишь город, а я вижу повешенного. Мерзкого карлика с большим брюхом, гигантской башкой и крошечными раскинутыми в разные стороны ножками. А вокруг шеи у него обернулась чёрной змеёй верёвка.

Линде присмотрелась к пятну городской застройки, зажатому между холмами и берегами реки. Выпавший за ночь снег ещё не успел растаять, и поля и сады выделялись белёсыми полосами на фоне красноватого камня и черепицы городских кварталов. Река, казавшаяся в этом время года особенно чёрной, петлёй отсекала район с торговым речным портом от Замковой горы и кварталов Старого города.

– Видишь, он танцует, – патрон взял её за плечи и наклонился к самому её уху, как бы желая удостовериться, что с высоты её роста ей видно то же самое, что и ему. – У него две ноги, одна белая, другая чёрная.

И в правду, вытянувшуюся вдоль реки белёсую полосу городского парка можно было принять за ногу, оканчивавшуюся и вовсе белой «ступнёй» городского стадиона. А протянувшийся между холмов в сторону от воды городской квартал – вторая нога – завершался чёрным пятном железнодорожных путей городского вокзала.

– Петля надета на шею, но верёвка ещё не затянулась. Одной ногой этот карлик уже в могиле, вторая застряла в небесах. Если как следует дёрнуть за правую белую ногу, то ему наступит конец. А если немного поддержать его за чёрную левую ступню, то глядишь, какое-то время он ещё провисит, болтаясь между землёй и небом.

Линде оглянулась на Юбера за помощью и возможным смыслом. Но тот, внимательно выслушав бессвязную речь патрона, кивнул и задумчиво произнёс:

– Хорошая метафора. Единственно, непонятно, как. можно одновременно быть и верёвкой, и левой ступнёй повешенного. Но оставим это на совести патрона.

– Да, оставим на совести патрона. Ибо червь он, а не человек, поношение у людей и презрение в народе[30]30
  Слова из Псалма 21, которые, согласно христианской традиции толкования, относят к Спасителю.


[Закрыть], – с усмешкой добавил Айхенхольц, наконец выпустив Линде.

– Да уж, агнец… – вздохнул Юбер. Линде вспомнила цитату и заулыбалась, тут же удостоившись мрачного взгляда патрона.

Они спустились с башенки и направились через вишнёвую рощицу вдоль седловины горы к её второй вершине. Когда они вышли к Башне Бисмарка[31]31
  Башни-памятники в честь «железного канцлера» Отто фон Бисмарка возводились на общественные средства во многих городах Германии и немецких колонии; 47 из них было построено по типовому проекту «Сумерки богов» 1899 г. (архитектор Вильгельм Крайс).


[Закрыть], небо стало совсем серым и внезапно разродилось дождём. Схватив Линде с двух сторон за руки, они бросились в укрытие. Снаружи башня выглядела как массивное соединение четырёх колонн с гигантской каменной чашей факела наверху, который, как уже знала Линде, ни разу с момента постройки не зажигался. Внутри обнаружилась чугунная лестница с перилами, шедшая вдоль стен, как в обычном многоквартирном доме. По сути, это была ещё одна смотровая вышка.

Айхенхольц за руку притянул к себе девушку.

– Будем учиться целоваться. Времени у нас – целый дождь.

Линде растерянно оглянулась на Юбера. Тот стоял к ним спиной, слегка покачивая чугунную кованую решётку, служившую дверью в башню. И если его что-то и волновало в этот момент, так это то, с какой скоростью срываются с чёрных перекладин водяные капли. Ну, может быть, ещё скрип дверных петель.

– Давай, – букинист прижал её к себе. – Видишь, он не против. Надо же тебе его будет чем-то впечатлить, когда вы наконец останетесь вдвоём.

Юбер медленно обернулся. С такой ангельски-блаженной улыбкой, что Линде захотелось его ударить. Они встретились глазами, и он вдруг рассмеялся.

– Всё правильно, патрон, – одобрительно молвил он, проходя мимо и поднимаясь по лестнице. – Физический контакт, как известно, укрепляет привязанность. А чем крепче привязанность, тем вернее жертва.

Айхенхольц проводил Юбера мрачным взглядом, покуда тот не скрылся на верхней площадке, потом оттолкнул от себя Линде и кинулся наверх следом. Юбера он нашёл сидящим на корточках у основания каменной чаши с подветренной стороны.

– Ты что же это, собака такая, решил наконец, с кем хочешь остаться?

– Я ничего не решаю, – ответил Юбер, глядя вниз на чёрные стволы вишен.

– Тогда что это за выходки? Мне казалось, мы с тобой обо всём договорились.

– Ну, считай, что это обычная ревность. Если тебе так легче.

– Нет, мне не легче! Так что изволь объясниться!

Юбер поднял на него глаза.

– Не забывай, что нас теперь трое, а не двое.

– Так! Вот об этом даже думать не смей! – вскипел Айхенхольц. – Даже разговаривать с ней не вздумай! Это только твоё и моё дело! Вообще не впутывай её! Ни в каком виде! Ты слышишь, что я говорю?

– Слышу, – со вздохом ответил Юбер. – Но я не об этом. Я хотел напомнить, что она теперь тоже принимает решение. Не ты один.

– Ах, вот оно что… – патрон опустился рядом с ним на корточки, достал из внутреннего кармана спички и портсигар, закурил. Потом передал папиросу Юберу, тот морщась от табачного дыма, затянулся и тут же протянул её обратно.

– В самый непредсказуемый момент она может вмешаться. А ты сам знаешь, каково это жить, когда на руках чья-то кровь. Неважно, чья. Я уж не говорю о том, что ни ты, ни я не знаем, что ей может прийти в голову. Так что не играй, пожалуйста, с её чувствами, пока всё не кончится. И потом видишь же, что ей это неприятно.

– Думаешь, может вмешаться? – вздохнул Айхенхольц. – Тогда хорошо бы, чтоб на стороне города. Иначе вообще непонятно, для чего это…

– А точно «хорошо бы»? – равнодушно спросил Юбер.

– Неужели жить не хочется? – с сарказмом поинтересовался патрон.

– Мне? Нет.

– А мне хочется! – Айхенхольц глубоко затянулся и выпустил из ноздрей прямо в дождь облако дыма, тут же растворившееся в окружающей мороси. – Мне тебе даже не передать, как хочется, И чем дальше, тем сильнее… – докурив, он хлопнул Юбера по коленке. – Ладно, пойдём вниз. Хватит ребёнка изводить. Вот уже и дождь кончается.

Когда они спустились, девушка стояла в дверном проёме у чугунной решётки и так же, как до того Юбер, внимательно смотрела на срывающиеся с неё дождевые капли.

Пройдя по широкой прогулочной тропе, которая обходила гору по кругу и носила название «Путь философов», они неожиданно свернули в сторону на едва заметную узкую тропку. Двигаясь друг за другом, они поднялись чуть выше и продвинулись вглубь обозначившейся расселины. Заваленная опавшей листвой и присыпанная снегом тропинка, петляя между разбросанных тут и там осколков скалистой породы и пробивающихся между ними деревьев, привела их к полупрозрачной рощице диких вишен. Мокрые стволы чернели на фоне красноватой стены голого скального выступа.

Небольшое пространство перед уступчатой пологой скалой было расчищено от камней, и лишь один гигантский валун с человеческий рост остался лежать у самой стенки. Слева от валуна, подобно пустой глазнице, зиял провал – загадочный Хайденлох, или «Дыра язычников», куда, если верить экспликации из городского музея, в незапамятные времена сбрасывались останки принесённых в жертву людей. Юбер ещё раз напомнил, что шахта рукотворная. Но кем и для чего она была вырыта, доподлинно неизвестно: когда на рубеже VI века до нашей эры сюда пришли кельты, она уже тут была.

Часть склона с валуном и провалом была перегорожена чугунными столбиками. Навершия их были выполнены в виде драконьих голов, сквозь зубы которых была протянута чёрная корабельная цепь. Тринадцать чёрных линдвурмов должны были служить напоминанием, что приближаться к провалу опасно для жизни. Тем не менее, Айхенхольц и Юбер привычно перешагнули через ограду и направились к валуну. Линде последовала за ними. У валуна оказалось своё романтическое название – «Каменное Око». А само место именовалось Край Света: малозаметная тропка, служившая ответвлением Пути философов, здесь заканчивалась, и дальше дороги не было.

Айхенхольц, выругавшись, плюнул в сторону камня.

– У меня такое чувство, что я здесь каждый выступ на ощупь помню, – пробормотал он. – Тебе не кажется, что камень сдвинулся? Или у меня паранойя?

– Сдвинулся, – задумчиво подтвердил Юбер. – Они всё время движутся. Вода, скапливаясь в скальных трещинах, зимой замерзает и, увеличиваясь в объёме, расширяет трещины и немного приподнимает камни. Потом, когда лёд тает, камни опускаются под своим весом, занимая немного другое положение. Глазу почти не заметно. По крайней мере, за человеческую жизнь движения не увидеть… Так что, да, патрон, – Юбер улыбнулся, – у вас именно что паранойя.

И он принялся рассказывать, как в первой половине XIX века на вершине камня была установлена статуя Святого Хуберта, но лет через тридцать она упала, и её не стали восстанавливать. А до разграбления города в XVII веке французами, тут была смешная позднеготическая беседка, опять же со Святым Хубертом…

Слушая его, Линде вскарабкалась вверх по склону, чтобы посмотреть, не осталось ли на вершине валуна чего-то, что могло бы напоминать о том времени, когда он служил постаментом.

– Осторожнее, – встревожился Айхенхольц.

– Не-не, всё в порядке, – Линде выпрямилась во весь рост, задрала голову, но ей всё равно было не видно. Едва взглянув под ноги, она шагнула вверх по склону и встала на цыпочки. Но тут камень под её левой ступнёй пошатнулся, она не удержала равновесия и, ахнув от удивления, полетела в провал.

– Линде!!!

Айхенхольц бросился к ней и успел схватить за руку. Она карабкалась, пытаясь зацепиться ногами за скалу, но стенки каменной воронки были покрыты слоем полусгнившей листвы, и нога всё время соскальзывала. Хуже того, рука начала вдруг выскальзывать из пальцев патрона, который не успел как следует захватить её кисть. До второй руки ему было никак не дотянуться, этому мешала неровность скалы.

– Юбер! Да что ж ты стоишь! Помоги!

Юбер, часто заморгав, вышел из оцепенения и кинулся на помощь. Промедление его длилось всего пару секунд, но бессильно цеплявшейся за скалу Линде и покрасневшему от напряжения патрону это мгновение показалось вечностью.

– Бледная немочь! Как можно было столько медлить?!

Вдвоём они успели вытащить девушку из провала и помогли ей встать на ноги.

– Не надо… – попыталась было возражать Линде, но патрон оттолкнул Юбера и, крепко обняв, прижал её к себе, так что она едва не задохнулась.

– Ну, какая же ты всё-таки сволочь, святой защитник! Ещё бы секунда…

– Не надо нападать на Юбера! – Линде попыталась выбраться из объятий патрона, но тот только крепче обнял её и вдруг засмеялся. Линде испуганно замерла.

– Кажется, у кого-то истерика, – с улыбкой произнёс Юбер, снова подходя к ним и обнимая их обоих.

– Это не истерика, – решительно возразил Айхенхольц, вытерев кулаком глаза и моментально взяв себя в руки. – Ох, Юбер… Какую мы глупую девку себе нашли, – зарывшись лицом в волосы Линде, прошептал он. – Это ж надо, самой броситься в Хайденлох, когда тебя об этом даже не просят!

Юбер потрепал её по волосам:

– Пойдёмте домой.

– А как же ветки? – напомнила Линда.

– Ничего, переживёт старушка Барбара. Она и не такое переживала.

И обняв девушку с двух сторон за плечи, они не спеша отправились в обратный путь.

* * *

Юбер дочитал главу, отложил книгу и ждал, когда можно будет выключить свет. Айхенхольц только что побрился, почистил щёткой пиджак и, стоя перед раскрытой дверцей платяного шкафа, мучительно выбирал галстук.

– Вурм, ну сколько можно?

– Молчи, ты в этом ничего не понимаешь.

Раздался стук в дверь.

– Кто там? – поинтересовался Айхенхольц.

Дверь открылась, и в свете прикроватной лампы они увидели Линде Шверт, с головы до ног завёрнутую в одеяло. Оба с изумлением уставились на неё. Она же уставилась на благоухающего одеколоном Айхенхольца.

– Это ещё что за явление? – спросил патрон.

– Выкуп, – глядя в пол, пробормотала она. – Тринадцать ночей…

– Что?!

Линде, потупившись, молчала. В поисках разъяснений Айхенхольц обернулся к Юберу и увидел, что тот, прикрыв лицо ладонью, трясётся от смеха. Переведя взгляд на стоящую, словно мышь в капустном листе, девушку, патрон и сам расхохотался.

– Юбер! За кого она нас держит?

– Ну, ты ж сам сказал, что ты чудовище…

Смеясь, патрон не глядя вытянул из шкафа галстук, быстрыми и точными движениями повязал его, подхватил со спинки стула пиджак и поспешил к двери. Проходя мимо Линде, он обнял её за плечи и подтолкнул в комнату, шепнув:

– Что ж ты раньше-то не сказала? А я тут, видишь, уже на свидание собрался, – и выскользнул из комнаты, закрыв за собой дверь.

Оставшись наедине с Юбером, Линде оглянулась на дверь, но с места не двинулась.

– У него что, правда, свидание?

– Ну, да. Кто-то у него там есть, о ком нам знать не положено. Но не думаю, чтобы что-то серьёзное. Так что можешь особо не переживать.

– А разве вы не…

Юбер с грустной улыбкой помотал головой:

– Это бы ничего не изменило, – он хлопнул ладонью по кровати. – Ложись. Поболтаем.

Путаясь в тяжёлых складках, Линде обошла кровать и, не отпуская одеяла из рук, как гусеница, проползла на середину постели. Юбер повернулся на бок лицом к ней.

– Когда ты понял, что ты его любишь? – спросила она его.

– В последнее наводнение. Нам тогда было четырнадцать.

– В последний Тибермаксимум?

– Да.

– Это когда погибли ваши собаки?

– Они не погибли. Он их своими руками бросил в Хайденлох. В ту самую Дыру, в которую ты чуть не свалилась.

– Своими руками?! Подожди, как такое может быть? Он же рассказывал, что они погибли из-за наводнения. У него тогда чуть ли не слёзы в глазах стояли.

– Вот-вот… Столько лет прошло, а он до сих пор не может успокоиться.

– Ничего не понимаю.

– Чтобы замирить реку, под вишнями на Белой горе нужно принести жертву. В жертву приносят дракона. Либо того, кого дракон выберет вместо себя. Кого-нибудь, кто ему очень дорог.

– Дракона?

– Угу. Понимаешь теперь, насколько неверно трактуется подвиг Святого Хуберта? – и, видя, что Линде смотрит на него с ужасом, Юбер улыбнулся своей ангельской улыбкой, – Но в этот раз так не будет, – без улыбки продолжил он. – Я дал себе тогда зарок, что в следующее наводнение дракон одолеет. Я возненавидел этот город, когда увидел, как он рыдает… из-за каких-то щенков! У доктора Драхе, с которым я жил до десяти лет, были собаки, и суки довольно часто щенились. Топить кутят для меня было обычным делом. Мне в голову не могло прийти, что можно так убиваться. Я знал, что он к ним сильно привязан, поэтому и предложил ему пожертвовать ими. Но мне в голову не могло прийти, что это будет так страшно. Там больше ста метров, и когда они туда упали, наверняка, сразу погибли. Но он чуть сам не бросился вслед за ними. Всё уверял меня, что слышит, как они воют, а значит, живы, и ещё можно что-то сделать… Ему несколько дней после этого слышалось, как они воют… А когда он сказал мне, прямо там, на горе, как он меня ненавидит и что никогда мне этого не простит… я понял, что пойду на всё что угодно, лишь бы в следующий раз он остался жить, а я бы ушёл вместо него под гору… Так что можешь за него не бояться.

– Но для этого ему придётся бросить туда тебя?

– Не велика потеря. Город, правда, лишится части своих построек. Но они уже столько столетий всем мозолят глаза, что можно и не расстраиваться.

– Будет такое сильное наводнение?

– Нет, бомбёжка.

– Ещё одна война?!

– Ну, все её так хотят…

– Какой ужас.

– Ужас не ужас, а война – такое же обычное дело, как и наводнения. Люди к ней, в принципе, привычны.

– Но он никогда не пойдёт на это! Не знаю, может, я опять чего-то не понимаю, но мне кажется, что он тебя очень любит. Он даже поединка с тобой не будет устраивать.

– Ничего, разлюбит, – и Юбер, снова улыбнувшись, тронул её правую бровь и ласковым жестом провёл по ней пальцем.

«Обещай не ходить с Юбером на Белую гору», – вспомнились ей слова патрона.

– Я буду приманкой?

– Например… Обещаю тебе, что с тобой ничего не случится, если ты пообещаешь мне, что останешься с ним и будешь о нём заботиться.

– Мне надо подумать, – прошептала она.

– Подумай. Если не хочешь сделать это ради него, сделай это, пожалуйста, для меня. И ему – ни слова. Договорились?

Превозмогая страх, Линде кивнула.

– Ну, вот и хорошо. А теперь давай спать.

Он обнял её, и она, действительно, вскоре уснула. Очевидно, Юбер, как и всякое волшебное существо, обладал своим даром убеждения.

* * *

Через несколько дней Айхенхольц читал, лёжа в постели, когда дверь приоткрылась, и на пороге возникла Линде, закутанная в одеяло. Вошла и уставилась на пустую половину кровати.

– А где Юбер?

Патрон пожал плечами.

– Откуда я знаю. Меня его личная жизнь не интересует.

– У Юбера есть личная жизнь?

– А почему нет?

– Мне казалось, что это только вы по ночам гуляете.

Патрон усмехнулся:

– Уже не гуляю. В отставку выгнали.

Линде шмыгнула носом, решительно влезла на кровать, подползла вплотную к нему, уткнулась носом в плечо и заплакала. Ему ничего не осталось, как повернуться к ней и обнять.

– Поцелуй меня, пожалуйста.

– Что? – не поверил услышанному Айхенхольц.

– Меня никто никогда не целовал, – расслышал он сквозь судорожные всхлипы. – Ни разу в жизни… А я так и не узнаю… Не узнаю, что это такое.

– Линда, да что с тобой?

– Он… он… он не хочет… не хочет, чтобы ты умер…

– Ах, вот оно что…

И вдруг внезапная догадка обожгла его:

– Эй, ты чего удумала?! Ты что, помирать из-за нас собралась? Линде, глупая! Не смей даже думать об этом! Ты что? Я тебе запрещаю, слышишь! Юбер – вообще не человек, чтобы за него помирать! А уж тем более из-за каких-то там его чувств…

Рыдания стихли, а через некоторое время Линде подняла голову:

– Не человек?

– Конечно не человек! Какой человек способен в деталях помнить всю городскую историю Киршберга? Да еще видеть во снах будущее?

– А ты? – шмыгнув носом, спросила она.

– Я – вообще чудовище! Меня тем более жалеть не стоит…

– А я?

– Ох… А ты, Линде, извини – глупое чучело, которое лезет, куда не просят.

– А зачем же вы тогда меня к себе взяли?

– Зачем-зачем… Затем, чтобы с Юбером кто-то остался. На вот, платок возьми.

Она громко высморкалась.

– А зачем я Юберу? Чтобы стать следующим чудовищем?

– Да… Но это, надеюсь, будет ещё нескоро.

– А если я откажусь?

– Попробуй, – со вздохом ответил патрон, потом прижал ее к себе. – Помнишь, я тебе говорил, чтобы ты уезжала из города? Надо было уехать тогда… Если у тебя есть силы всё бросить, собирайся и уезжай. И никогда больше не появляйся в Киршберге. Здешняя сказка замешана на крови. Я понятия не имею, почему Юбер тебя выбрал, как когда-то выбрал меня. Но я знаю одно: если его полюбишь, разлюбить уже невозможно, что бы эта светлая сволочь ни сделала.

– Так и есть, – тихо вздохнула она.

– Ну, видишь, значит, мы с тобой в одной лодке. Не надо спешить вперёд меня. Ещё успеешь, – он погладил её по голове, уткнулся лицом в её волосы и поцеловал в макушку. – Давай спать, малыш. – Линде ничего не сказала, лишь размазала рукой по лицу слёзы, прижалась к нему и вроде бы через какое-то время заснула.

Посреди ночи явился Юбер. Не зажигая света, разделся и ничком упал на кровать.

– Осторожно, – шёпотом предупредил Айхенхольц. – Тут у нас гусеничка в липовом листочке.

– О, фройляйн Линде у нас сегодня не просто Шверт, а Меч Тристана[32]32
  Имя Линде (Linde) означает «липа», фамилия ее (Schwert) переводится как «меч». Тристан – герой средневековых романов о любви между рыцарем и женой его сеньора. В кельтских сказаниях меч Тристана, которым он убил дракона и который он кладёт ночью между собой и своей возлюбленной – символ целомудрия и верности долгу.


[Закрыть]!

– Ты что, пьян?

– А то! Трезвым бы я никуда не пошёл. Зато мне сегодня сказали, что я земное воплощение Бальдера[33]33
  Бальдер – в германской мифологии бог красоты, света, весны и возрождающейся природы; его любит всё живое, и от этого ничто не может причинить ему вред.


[Закрыть].

Патрон усмехнулся.

– Ну, что-то, безусловно, есть. Но я-то уж точно не Локи[34]34
  Локи – в германской мифологии бог хитрости и обмана, воспользовался веткой омелы, не принёсшей клятву не вредить Бальдеру, чтобы сделать из неё стрелу и убить Бальдера чужими руками.


[Закрыть].

– Да, не стоит продолжать ассоциации, а то, глядишь, папаша Киршбаум окажется слишком важной персоной[35]35
  Намёк на Одина, верховного боге в германо-скандинавской мифологии, отца Бальдера.


[Закрыть]. Но ты знаешь, я вдруг понял, что ни разу в жизни не умирал от старости, – зевнув, добавил Юбер.

Айхенхольц тихо рассмеялся.

– Можно подумать, кто-то из живущих может сказать о себе иное.

– Да, но мало кто может похвастаться такой привычкой к умиранию.

– Что, не так часто везёт, как хотелось бы?

– Ну, знаешь, страх смерти – дело такое… в самый последний момент далеко не все выбирают город.

– А если кто-то не захочет умирать, но при этом и не захочет становиться убийцей?

– О, ты думаешь, я знаю, что такое милосердие, – усмехнулся Юбер. – Нет, если кто-то не захочет умирать, ему придётся убить меня.

Через какое-то время, видя, что Айхенхольц молчит, он перевернулся на спину и продолжил уже серьёзным тоном:

– Так что подумай, Вурм. Подумай ещё раз. От твоего выбора зависит, окажется ли в будущем на твоём месте Линде Шверт. Гора, как и я, всеядна, ей всё равно, какого пола дракон.

– У тебя раньше были девушки?

– Конечно, были. Женщин проще соблазнить чувством долга. Но, знаешь, с ними морока. Иногда нежданно-негаданно у них обнаруживается спаситель.

– Как в последний раз?

Юбер замолчал. Айхенхольц видел, как в полоске лунного света из-за неплотно закрытых штор поблёскивают его глаза, обращённые к потолку.

– Что-нибудь помнишь с того раза?

Юбер кивнул.

– Ты ведь неслучайно попал к Драхе?

Он помотал головой.

– Расскажи.

Юбер молчал, но Айхенхольц терпеливо ждал и наконец дождался:

– У него была жена. Лет на тридцать моложе его. Мы с ней любили друг друга. И когда я понял, что будет оползень, я предложил ей вместе покончить с жизнью – вдвоём спрыгнуть в Дыру. Она согласилась, мы назначили день и час. Я ждал её, но она не пришла, вместо неё явился сам Драхе. Мы сцепились, но ему под руку попался камень, и он размозжил мне голову. Труп, естественно, сбросил в Дыру, чтобы скрыть следы преступления.

– Ну, прям, как мы…

– Да, это древний языческий способ. Чтобы мозги и кровь попали на вишнёвые побеги. Меч – это уже средневековое изобретение.

– Но что стало с ней? Я правильно понимаю, что после твоей смерти она оказалась беременной?

Юбер кивнул.

– И что с ней стало потом?

– Не знаю, – выдохнул Юбер. – Драхе никогда о ней не упоминал. Хотя на кладбище прибирать могилу мы с ним, я помню, ходили. Наверное, умерла при родах.

– А кто подкинул младенца?

– Да он же, скорее всего, и подкинул. Или кто-то, кому он поручил – повитуха там или кормилица. Потому что записка была точно его. Его стиль – не мог не обыграть свою фамилию: Дракон, побеждённый Святым.

– «Побеждённый», потому что не смог убить тебя сразу?

– Нет, не думаю, чтобы он собирался убивать младенца. Он же даже из приюта меня потом забрал. Растил, заботился. Хотя взрослые, я сейчас думаю, прекрасно понимали, чей я ребёнок. Поэтому мы почти и не бывали с ним в городе.

– А потом внезапно «сошёл с ума»?

– Нет… Просто в десять лет у меня пробудились воспоминания. Как раз перед очередным подъёмом воды. Он сначала подумал, что меня специально подговорили, чтобы отравить ему жизнь. Но когда я, десятилетний ребёнок, принялся рассказывать ему о его жене, причём такие вещи, которых, кроме него, не мог знать никто, он понял, что всё серьёзно. Ну, и в очередной раз решил избавить от меня город.

– Скажи, а если бы она пришла… Ты бы прыгнул с ней вместе?

– Только, если бы она меня столкнула. Я не могу убить себя сам.

– Но ты пытался её на это подговорить. А потом зачем-то, не имея возможности самому разобраться с Драхе, открылся ему, дал связать себя и, как пасхального агнца, привести на гору. Ведь я мог тогда не успеть… Почему?

– Нет, они оба знали, что городу угрожает опасность и что для того, чтобы его спасти, надо убить дракона. Так что это был их собственный выбор. Ведь когда Драхе убил меня, я ему перед этим тоже всё рассказал. Он на меня потому и набросился, что я наврал ему, будто собирался принести в жертву его жену.

– Юбер… Почему?

Юбер повернул к нему полные слёз глаза:

– Вурм, я уже говорил тебе, что не хочу жить… И очень давно.

Патрон протянул руку через голову девушки, погладил его по волосам, а потом вдруг крепко схватил за загривок.

– Ага, – сказал он, – только я помню, как ты рыдал тогда на груди этого мёртвого мерзавца. Так что не надо мне врать, что тебе жить не хочется. Дело в другом. Но на этот раз у тебя ничего не выйдет: я уже всё решил. И не смей впутывать в это дело Линде! По крайней мере, на этот раз…

* * *

Наступила весна, пора поэтов и влюблённых. В Киршберге это означает, что даже те немногие, кто весь остальной год относились к любви и поэзии со скептицизмом, не выдерживают и проникаются общим настроением. Любопытные киршбергцы, которые всё лето, осень и зиму гадали, чем же разрешится любовный треугольник в букинистической лавке на Киршгассе, получили новый повод для пересудов. В последний день апреля, когда в окружающих город садах и рощах расцвели деревья, а Белая гора действительно стала белой, в один из будних дней, утром, в Хубертскирхе состоялось венчание, на котором не было ни родственников, ни специально приглашённых гостей. Свидетелями были Юбер и Киршбаум. По завершении обряда, Киршбаум надолго задержал в своих крупных ладонях руку невесты и сказал ей с ласковой улыбкой: