Текст книги "Собеседники на пиру. Литературоведческие работы"

Автор книги: Томас Венцлова

Особенно важным для Корвина-Пиотровского было участие в берлинском Клубе поэтов (1928–1933), основанном Михаилом Горлиным[809]809
  Об этом литературном объединении см.: Каннак Е. Берлинский кружок поэтов (1928–1933) // Русская мысль. 25 марта 1971; Берлинский «Кружок поэтов» (1928–33). Русский альманах. 1981. С. 363–366; Burchard A. Op. cit. P. 239–283; Urban Thomas. Russische Schriftsteller im Berlin derzwanziger Jahre. Berlin: Nicolai, 2003. P. 212–225.


[Закрыть]. Членами этого клуба были Ассад-бей, Раиса Блох, Офросимов, София Прегель и многие другие; в нем бывал Борис Вильде, приехавший в Берлин из Тарту, с клубом связана была и Лидия Пастернак, сестра поэта. В объединение входил Набоков – тогда еще Сирин[810]810
  Согласно биографу, который ссылается на письмо Набокова к матери, Набоков впервые встретил Корвина-Пиотровского в Клубе поэтов в 1928 году после пятилетнего перерыва. Вначале он относился к нему с недоверием, памятуя о его «сменовеховском» прошлом, но вскоре оба писателя сблизились. См. Boyd Brian. Vladimir Nabokov: The Russian Years. Princeton, N. J.: Princeton University Press, 1990. P. 277–278, 564.


[Закрыть]. Вместе с ним Корвин-Пиотровский почитался в клубе лидером – только его Сирин принимал как равного[811]811
  Каннак E. Берлинский кружок… // Верность. С. 216, 244; Field А. Nabokov: His Life in Part. P. 166; VN: The Life and Art of Vladimir Nabokov. P. 137–138.


[Закрыть]. Видимо, здесь сыграл роль не только несомненный талант Корвина-Пиотровского, но и свойства его характера: «…он был на редкость верным товарищем, и это чувство товарищества, понятия уже почти исчезнувшего из нашего обихода, никогда его не покидало»[812]812
  Бахрах A. Op. cit. C. 161.


[Закрыть].

В архиве поэта сохранился рукописный журнал клуба, в который входят протоколы (писанные Горлиным), письма, стихи, рисунки и т. д.[813]813
  АКП, box 11, folder 31.


[Закрыть] Материалы этого журнала дают представление о непринужденной атмосфере, царившей в кружке. Приведем оттуда некоторые выдержки. В протоколе восьмого заседания (15 мая 1928) находим:

«Поэт Рабинович прочел перевод из Фауста (Пролог в театре, Сцена самоубийства). Перевод вызвал оживленные прения. Поэт Пиотровский выставил тезис: „Либо Гёте плох, тогда перевод хорош. Либо Гёте хорош, тогда перевод плох“. Сам он считает второе свое предложение более вероятным, однако настаивать на этом не осмеливается ввиду „недостаточного знания немецкого языка“. Поэт Сирин поддерживает поэта Пиотровского и также признается в своем незнании немецкого языка. В виду того, что оба вышеупомянутых поэта о своем незнании немецкого языка говорили не с пристойной стыдливой самоуничтоженностью, а с некаким [sic!] горделивым высокомерием, постановлено было дать им титул поэтов мракобесов. […]

После оффициальной [sic!] программы немало всех обрадовал поэт Пиотровский острой и глубокой поэмой-экспромтом на немецком языке о пользе „Веронала“, после чтения которой, ввиду заслуг перед немецкой литературой, лишен был оный поэт Пиотровский звания мракобеса, оставшегося таким образом лишь за п.[оэ-том] Сириным.

Решено было торжественным пиршеством отпраздновать следующее девятое заседание. Поэтам Офросимову и Пиотровскому поручена закупка вина, прозопоэтессе Залькинд заготовление бутербродов».

На одиннадцатом заседании (25 июня того же года) стихотворение Ю. Джанумова привело «к сложному, глубокому и не весьма для других вразумительному спору п. Пиотровского и п. Рабиновича о ясности в искусстве». На двенадцатом заседании (9 июля) было предложено устроить «шествие на слонах и верблюдах по Курфюрстендамму, провозглашение здравия всем членам клуба поэтов на Wittenbergplatz в присуствии президента Гинденбурга, министра народного просвещения Беккера, Юзи Левина и других именитых личностей». Здесь же намечены будущие праздники клуба – день его основания, день лицейской годовщины, а также 28 июля (15 июля по старому стилю) – «день тезоименитства обоих метров [sic!], Владимира Пиотровского и Владимира Сирина». «Политическая программа клуба поэтов определяется единственно отношением его к магарадже Бенаресскому. Отношение это отрицательное».

В журнале можно найти «Клубную азбуку»:

 
Гориллу редко видишь бритой, —
Граф Корвин – мальчик родовитый.
…………………………………………………
Тупиц легко узнать по морде, —
Тоскует Сирин об Оксфорде.
…………………………………………………
Фаррер – писатель ерундовский, —
Франтит упорно Пиотровский.
…………………………………………………
Поэт бывает редко точен;
Пиотровский гений – но не очень.
 

С азбукой сходны по духу куплеты, воспевающие участников кружка (15 мая 1928):

 
Пиотровский грозен в хмеле:
«Вы молчите – мне видней!»
«Поредели, побелели
Кудри – честь главы моей».
…………………………………………………
Только Сирин очень кротко,
Очень вежливо молчал —
И с лица стальной решетки
Ни пред кем не подымал.
 

Разумеется, было бы неверно считать, что заседания клуба сводились к подобным непритязательным шуткам. Его члены читали там и вполне серьезные вещи: так, 5 марта 1928 года Корвин-Пиотровский прочел драматическую поэму «Король», 2 апреля – стихи «В гавани» и «Ямбы», а 9 июля – «неотделанную и незаконченную еще трагедию „Франческа да Римини“, произведшую весьма сильное впечатление»[814]814
  Об этой трагедии мы знаем только из протокола клуба. Кстати, именно ее, видимо, пародирует «Марта Фабриччио, трагедия» (там же).


[Закрыть].

После выхода книги «Каменная любовь» стихи Корвина-Пиотровского печатались в эмигрантской периодике и в коллективных сборниках Клуба поэтов – «Новоселье» (1931), «Роща» (1932), «Невод» (1933). «Стихи у Корвина выливались с легкостью поразительной, но с тем большим упорством работал он над отделкой», – писал Офросимов[815]815
  Офросимов Ю. Op. cit. С. 252. Ср. ироническое замечание Георгия Иванова в письме 25 января 1956 г.: «Я не Корвин, что[бы] из кожи лезть, чтобы поражать всякими „чеканками“» (Иванов Георгий. Девять писем к Роману Гулю. Звезда. 3 (1999). С. 152).


[Закрыть]. Поздние берлинские стихи, многие из которых поэт в старости счел достойными включения в итоговый сборник, отличаются установкой на лирику начала XIX века, особенно на Пушкина (среди них есть цикл «Стихи к Пушкину»). В них вырабатываются черты поэтики Корвина-Пиотровского, свойственные ему и в дальнейшем, – горькая и сухая тональность, причудливость образов, игра на стыках реального и ирреального, натурализма и патетичности, простая метрика, строгость словаря («Вечерняя звезда», «Зверь обрастает шерстью для тепла»). Впрочем, им присуща и некоторая вторичность. Среди эмигрантов Корвин-Пиотровский относится к «архаистам» и в этом, как и во многом другом, сходен с Ходасевичем, которого, по мнению А. Бахраха, «не очень-то любил, но всё же к нему бессознательно тянулся»[816]816
  Бахрах A. Op. cit. С. 163. Андрэ де Корвин утверждает, что его отец ценил Ходасевича весьма высоко. После смерти Ходасевича Корвин-Пиотровский писал о нем доклад, тезисы которого сохранились в АКП (box 5, folder 29). Видимо, это доклад, прочитанный на вечере памяти русских поэтов в Париже 20 ноября 1948 года, см. Русское зарубежье: Хроника научной, культурной и общественной жизни, 1940–1975, Франция / Под общей ред. Л. А. Мнухина. Париж: YMCA-Press, Москва: Русский путь, 2000. Т. I (5). С. 278.


[Закрыть]. Жизнь города он часто изображает в гротескных тонах с подчеркиванием мотивов неприкаянности, преступления, дьявольщины («Тени под мостом», «Пудель», «Когда с работы он идет», «Сивилла»). Ущербный, обманчивый мир оборачивается адом и пустотой («Десятый круг»); в любовных стихах присутствует тема самоубийства («Как часто на любовном ложе»), картины надвигающейся войны и мировой катастрофы («Так ясно вижу – без сигнала»). По-видимому, воздействие на эти стихи оказала не только русская поэзия, но также Гофман и немецкий экспрессионизм.

В 1929 году вышла книга «Беатриче», в которую поэт включил четыре драмы. Все они написаны пятистопным, местами рифмованным ямбом, стилизованы под Шекспира и «Маленькие трагедии» Пушкина (согласно Офросимову, «Пушкина знал он досконально, слышал каждую его интонацию и ритм»[817]817
  Офросимов Ю. Op. cit. С. 258.


[Закрыть], Шекспира «холодновато чтил, но изучил основательно»[818]818
  Там же.


[Закрыть]). Критика отмечала нигилизм и скепсис драм Корвина-Пиотровского, напряженность их действия, своеобразие персонажей, а также ясный, отточенный язык. Заглавная трагедия основывается на истории Беатриче Ченчи – теме, которую до Корвина-Пиотровского уже разрабатывали Стендаль и Шелли, а позднее Антонен Арто и Альберто Моравиа. Изобилующая острыми сюжетными ходами, трагедия описывает Италию конца XVI века как аналог современного мира; в этом мире господствует порок, интрига, насилие и смерть, и лишь неожиданная вспышка любви рождает ощущение катарсиса.

Восторженную рецензию на «Беатриче» опубликовал Набоков[819]819
  Сирин В. «Беатриче» В. Л. Пиотровского // Россия и славянство (11 октября 1930); перепечатано: Набоков Владимир. Собрание сочинений в пяти томах: Русский период. Санкт-Петербург: Симпозиум, 2000. Т. III. С. 681–684. Ср. также Офросимов Ю. Беатриче // Руль (17 апреля 1929).


[Закрыть]. Он оценил «пронзительную талантливость всей вещи», «чудесную, переливчатую выпуклость действующих лиц», «великолепную] медлительность речей, важность и суровость эпитетов, полнозвучность и прозрачность стиха» и закончил свою статью словами: «У Пиотровского можно научиться ясности, чистоте, простоте, но есть, правда, у него одно, что мудрено перенять, – вдохновение». Впрочем, заглавной трагедии Набоков предпочел две следующие за ней, гораздо более короткие пьесы. Первая из них, «Король», написана в духе, в определенной степени предвещающем драматургию экзистенциализма: ее герой – властитель, совершивший тяжкие преступления и кончающий с собой от сознания бессмысленности и пустоты жизни. Вторая, «Смерть Дон Жуана», – как бы продолжение пушкинской трагедии «Каменный Гость»: в ней торжествует пошляк Лепорелло. Пьеса «Перед дуэлью», завершающая сборник, есть краткий поэтический этюд о гибели Пушкина. Впоследствии Корвин-Пиотровский основательно переработал все четыре драмы, особенно «Беатриче» и «Перед дуэлью» (название которой было изменено на «Ночь»). В его итоговом сборнике «Поздний гость» к ним присоединена драма «Бродяга Глюк», впервые опубликованная в 1953 году и изображающая фантастический эпизод из жизни Бетховена.

В 1930 году (по-видимому, в июне) Корвин-Пиотровский женился на Нине Алексеевне Каплун, которой посвящена трагедия «Беатриче»[820]820
  Ей было также посвящено стихотворение «Тени под мостом» (1928).


[Закрыть]. Этот брак был счастливым и способствовал творческому расцвету; заслугой Нины Алексеевны является и сохранение архива мужа. О своей женитьбе поэт писал сестре: «10 месяцев тому назад я женился на очень хорошей девушке (зовут ее Ниной), она хорошо знает иностранные языки, служит во французском посольстве в Берлине и зарабатывает больше, чем я. Это дает нам возможность сводить концы с концами, но мне очень жаль ее, бедняжка работает до 7 часов вечера в посольстве, потом дома, и очень устает. […] Она умница, добрая и любит меня. Она не только хорошая жена, но и верный друг, хотя и значительно моложе меня (ей 23 года). Знакомство наше началось со стихов. Она полюбила мои стихи и еще не зная меня, а потом уже мы познакомились. Пять лет были знакомы и теперь женились несмотря на разные препятствия»[821]821
  См. цитированное письмо от 29 апреля 1931 г.


[Закрыть]. «Препятствия», по-видимому, заключались в нежелании родителей Нины выдавать дочь за бедного эмигранта[822]822
  См. Каннак Е. Памяти поэта. С. 246.


[Закрыть]. Брак позволил Корвину-Пиотровскому бросить ремесло шофера[823]823
  Там же.


[Закрыть]. В декабре 1935 года у Владимира и Нины родился сын Андрей.

Берлинский Клуб поэтов распался с приходом к власти Гитлера. Многие его участники покинули Германию, что не всегда могло их спасти (Михаил Горлин и жена его Раиса Блох были арестованы во Франции после оккупации и погибли). Ближайший друг Корвина-Пиотровского Офросимов оказался в Белграде. Сам Корвин-Пиотровский оставался в Берлине до 1939 года. По свидетельству сына, семья перебралась из Берлина в Париж перед самым началом Второй мировой войны вместе с французским посольством, где Нина работала. Впрочем, уже в феврале – мае 1939 года поэт находился в Париже – возможно, временно. Встречи с ним в промежутке от 7 февраля до 5 мая упоминаются в «камер-фурьерском журнале» – дневнике Ходасевича[824]824
  Ходасевич Владислав. Камер-фурьерский журнал. М.: Эллис Лак, 2002. С. 327–331. См. также Русское зарубежье: Хроника научной, культурной и общественной жизни, 1920–1940, Франция / Под общей ред. Л. А. Мнухина. М.: Эксмо, 1996. Т. III. С. 540, 563.


[Закрыть]. 4 марта был устроен его вечер, на котором присутствовали Адамович, Вейдле, чета Горлиных, Георгий Иванов с Ириной Одоевцевой, Набоков, Прегель, Анна Присманова, Ходасевич и другие[825]825
  Там же. С. 328.


[Закрыть]. На этом парижском вечере Корвин-Пиотровский читал не только лирику, но и «Смерть Дон Жуана»[826]826
  Русское зарубежье… Т. III. С. 540. Ср. Булгаков Валентин. Словарь русских зарубежных писателей. New York: Norman Ross, 1993. С. 112.


[Закрыть]. Париж указан как место написания многих его стихов, относящихся к марту и апрелю 1939 года – это видно из рукописей.

Как уже было сказано, Корвина-Пиотровского ценили видные фигуры французской диаспоры – Бердяев[827]827
  Ср. письма К. Вильчковского к Корвину-Пиотровскому от 6 и 27 января 1947 (АКП, box 8, folder 39).


[Закрыть] и Бунин[828]828
  Ср. Звеерс А., публ. Письма И. А. Бунина к Г. В. Адамовичу // Новый журнал. 110(1973). С. 169.


[Закрыть]. Видимо, он общался и с Цветаевой. В книге воспоминаний Одоевцевой «На берегах Сены» Корвин-Пиотровский упомянут как участник встречи нескольких русских парижан с Цветаевой перед самым ее отъездом в Москву[829]829
  Одоевцева Ирина. На берегах Сены. Paris: La Presse Libre, 1983. С. 125–133. Воспоминания Одоевцевой, как известно, не слишком точны: достаточно сказать, что отъезд Цветаевой в них отнесен к лету 1938 года.


[Закрыть]. Но, по утверждению Юрия Терапиано (впрочем, враждовавшего с Корвином-Пиотровским), он «…не сумел занять среди парижских поэтов того места мэтра, которое […] привык занимать в Берлине. Парижане, судившие его […] даже слишком сурово, нашли его поэзию провинциальной и внешней, а его погоня за формальным блеском противоречила […] одному из основных положений „Парижской ноты“»[830]830
  Терапиано А. Литературная жизнь… С. 133.


[Закрыть]. «Близости с русским поэтическим Парижем у Корвина не могло выйти – упал он в этот Париж действительно „телом инородным“. Наполненный страстями воздух, веющий в его драматических поэмах, самый размах их явились полной противоположностью царившему сравнительно долгое время модному парижскому учению о поэзии „малых форм“, упершемуся в конце концов в интимные дневниковые записи. […] В Париже Корвин болезненно чувствует безвоздушность окружающего пространства и одинокость в своем творчестве, и это тем тяжелее, что жизнь продолжает даваться нелегко»[831]831
  Офросимов Ю. Op. cit. С. 265.


[Закрыть]. В свой французский период Корвин-Пиотровский сблизился с Анной Присмановой и ее мужем Александром Гингером, которые противопоставляли себя как салону Мережковского и Гиппиус, так и поколению «Чисел». Он вошел в группу «формистов» – впрочем, неясно, до или после нацистской оккупации[832]832
  Ср., в частности Герра Ренэ. Они унесли с собой Россию: Русские эмигранты – писатели и художники во Франции (1920–1970). Санкт-Петербург: Русско-Балтийский информационный центр «БЛИЦ», 2003. С. 307–308.


[Закрыть]. Присманова посвятила ему стихи «Сирена», напечатанные в ее сборнике «Близнецы» (1946). Тем не менее с несколько эксцентрической поэтикой «формистов» он имел мало общего.

Когда нацисты оккупировали Париж, Корвин-Пиотровский, как многие русские эмигранты, стал участником Сопротивления. Он был арестован гестапо на авеню Фош в Париже и с 3 января по 21 августа 1944 года находился в тюрьмах – в основном, в крепости Монлюк (Fort de Montluc) в окрестностях Лиона; по непроверенным сведениям, был приговорен к расстрелу, но перед самой экзекуцией его вместе с другими обменяли на пленных офицеров СС[833]833
  Ср. «Автобиографическая справка»; Field A. Nabokov: His Life in Part. P. 166. Документы об участии Корвина-Пиотровского в Сопротивлении, его пребывании в тюрьмах, тюремные записки и др. находятся в АКП (box 6, folder 35). Ср. также рассказ об армянине-маляре, которого поэт спас в заключении: Гуль Р. В. Л. Корвин-Пиотровский. С. 247.


[Закрыть]. После освобождения Корвин-Пиотровский провел около месяца в госпитале. Стихи, написанные в тюремной камере, он позднее восстановил по памяти. Об этом периоде своей жизни поэт не любил рассказывать, но в автобиографической справке 1966 года заметил, что «удостоился смертного приговора и симпатии своих товарищей по тюрьме»[834]834
  В АКП (box 5, folder 29) сохранился очерк «День в крепости Монлюк» (в русском и французском вариантах), записанный женой поэта с его слов. См. еще письмо Корвина-Пиотровского к Прегель (копия, б. д.) – АКП, box 8, folder 39.


[Закрыть]. Эта симпатия и уважение подтверждаются известным французским писателем Андрэ Фроссаром, который был заключен вместе с ним[835]835
  Фроссар Андрэ (André Frossard, 1915–1995) – писатель-католик, член Французской академии с 1987 г. По-видимому, его можно отождествить с «молодым композитором» Андрэ Ф., которому Корвин-Пиотровский переводил в тюрьме свои стихи («День в крепости Монлюк»).


[Закрыть]. В его книге «Дом заложников» («La maison des otages», 1945) Корвин-Пиотровский описан как староста камеры, «славный товарищ, получивший это место после смерти двух переводчиков […]. Был он обаятелен, исполнен благородства, с даром юмора […] Кроме того, он был удивительно смел, и я никогда не замечал в нем ни малейших признаков моральной слабости»[836]836
  Frossard André. La maison des otages. Paris: Éditions du Livre Français, 1945. C. 115–116. Беллетристическая природа книги не дает уверенности в реальности всех описываемых событий. Так, Корвин-Пиотровский в ней назван татарским князем, не знающим немецкого языка. Впрочем, здесь нельзя исключить «мифотворчество» поэта, которое могло способствовать его выживанию в нацистской тюрьме.


[Закрыть].

В октябре 1944 года мы опять встречаем Корвина-Пиотровского в Париже. Он упомянут в «Черной тетради» Нины Берберовой: «Собрание поэтов в кафе „Грийон“, в подвале. Когда-то собирались здесь. Пять лет не собирались. Все постарели, и я в том числе. Мамченко далеко не мальчик, Ставров – почти седой. Пиотровский. Появление Раевского и Гингера, – который уцелел. Почтили вставанием Юру Мандельштама, Воинова, Кнорринг и Дикого [Вильде]»[837]837
  Берберова Н. Курсив мой: Автобиография. 2-е изд. New York: Russica, 1983. Том II. С. 513–514. Ср. Русское зарубежье… Т. I (5). С. 63.


[Закрыть].

Еще в ноябре 1944 года Корвин-Пиотровский был избран в правление Объединения русских писателей и поэтов во Франции и вошел в состав его «Коллегии по проверке деятельности отдельных лиц в годы оккупации»[838]838
  Русское зарубежье… Т. I (5). С. 64.


[Закрыть]. В июне 1948 года он был награжден французской медалью Освобождения за участие в движении Сопротивления[839]839
  Там же. С. 265.


[Закрыть]. После войны семья жила трудно, зарабатывая на жизнь раскрашиванием шелковых платков[840]840
  Офросимов Ю. Op. cit. С. 264–266. В 1946 г. Корвин-Пиотровский с Романом Гулем собирались создать фильм о Мусоргском «La Chanson Fatale» («Роковая песня»). См. письмо от 30 мая 1946 (Roman Gul’ papers, box 8, folder 170).


[Закрыть]. Этим Корвин-Пиотровский платил за обучение сына в Англии. На некоторое время он примкнул к группе «возвращенцев», публиковал в их печати стихи и умеренно просоветские статьи[841]841
  См., в частности: Русское зарубежье… Т. 1 (5). С. 70, 96, 101, 202, 227. Ср. Чернышев Андрей, ред. «Этому человеку я верю больше всех на земле»: Из переписки И. А. Бунина и М. А. Алданова. Октябрь 3 (1996). С. 131.


[Закрыть]; в давнее стихотворение «Плач Ярославны», варьирующее мотивы «Слова о полку Игореве», ввел упоминание «конницы Сталинграда»[842]842
  Стихотворение опубликовано: «Руль», 15 апреля 1928; перепечатано с изменениями: «Советский патриот», 9 июня 1945, и в «Поздний гость», I.


[Закрыть]. Советский паспорт Корвин-Пиотровский, однако, не взял и вскоре отошел от группы[843]843
  Ср. Герра P. Op. cit. С. 318.


[Закрыть]. В письме к старому приятелю Роману Гулю (31 октября 1953 года) он писал: «Ты прав: я много наглупил, но видит Бог – сердце мое и руки мои – всегда были чисты. Я о многом сожалею, но ничего не стыжусь»[844]844
  Roman Gul’ Papers, box 8, folder 170.


[Закрыть].

В это время Корвин-Пиотровский принимал участие в неформальных парижских литературных кружках. По субботам он посещал квартиру Сергея Рафальского, где собирались Гингер, Присманова, Шаршун, Кирилл Померанцев и др.[845]845
  Герра P. Op. cit. C. 143–144.


[Закрыть] В первой половине 50-х годов на собраниях в квартире Анны Элькан, где жил Сергей Маковский, поэт встречался с Адамовичем, Ивановым, Одоевцевой, теми же Гингером и Присмановой[846]846
  Померанцев Кирилл. Сквозь смерть: Воспоминания. London: Overseas Publications Interchange Ltd., 1986. C. 86. Ср. Русское зарубежье… Т. I (5). С. 374.


[Закрыть]. Участие его в литературных вечерах, чтения и выступления в Париже – как индивидуальные, так и с другими авторами – отмечены с 16 декабря 1944 года по 9 февраля 1960 года[847]847
  Русское зарубежье… Т. I (5). С. 66, 152–153, 187, 194, 229, 269, 278, 283, 382, 420, 522; Т. II (6). С. 381, 394.


[Закрыть]. С 1945 по 1950 год он нередко печатался в журнале «Новоселье», основанном в Нью-Йорке и позднее перенесенном в Париж; был включен также в несколько антологий и коллективных изданий: «Встреча» (1945), «Русский сборник» (1946), «Эстафета» (1948), «На Западе» (1953), «Муза Диаспоры» (1960). В 1950 году опубликовал сборник лирики «Воздушный змей» (куда вошли и тюремные стихи), в 1960 году – книгу «Поражение», состоящую из четырех поэм и небольшого числа стихотворений. Обе книги подтвердили его высокую поэтическую репутацию[848]848
  О «Воздушном змее» писали Н. Андреев (Тверской П. Полет по «ломаной кривой» // Грани. 12 (1951). С. 168–169, перепечатано: Поздний гость, И, с. 221–222); Иваск Ю. Воздушный змей // Новый журнал. 25 (1951). С. 303. См. также Вильчковский К. Литературные заметки о поэзии В. Корвин-Пиотровского // Возрождение. 53 (1956). С. 129–135, перепечатано: Поздний гость, II, с. 223–231. О «Поражении» писали Г. Адамович: Стихи Вл. Корвин-Пиотровского // Новое русское слово, 10 апреля 1960, перепечатано: Поздний гость, II, с. 218–220; Офросимов Ю. Против течения // Новый журнал. 61 (1960). С. 154–159.


[Закрыть].

Парижские стихи Корвина-Пиотровского написаны в метафизическом ключе, по-прежнему ориентируются на Пушкина, но также и на философских поэтов XIX века – Баратынского, Тютчева. В них ощутима и лермонтовская традиция: так, во многих стихотворениях («На дымный луг, на дол холмистый», «Терзаемый недугом грозным» и др.) использованы мотивы «Демона». Нигилизм, опустошенность, отрешенность от мира выражены особенно в ранних стихах этого периода («Непрочное апрельское тепло» и др.). Парижские пейзажи отмечены глубокой тоской по России («Дырявый зонт перекосился ниже»). С Ходасевичем Корвина-Пиотровского связывает интерес к острым стыкам «низкого» быта и вечности, вторжениям чуда – или небытия – в каждодневный мир («Бредет прохожий спотыкаясь», «Очки», «Фрегат», «Сквозняк»). В центре тюремных стихотворений («За дверью голос дребезжит», «Нас трое в камере одной») – столкновение неволи и внутренней свободы, приобретающей трансцендентное измерение. Репертуар тем и топосов поэта невелик, часта традиционная символика двумирности (полет ангела, воздушного шара, бабочка, зеркало, дым, туман). Отмечалось также метрическое однообразие Корвина-Пиотровского[849]849
  См., например, Бахрах A. Op. cit. С. 163.


[Закрыть]. После раннего периода, закончившегося в 1923 году, он отдавал явное предпочтение четырехстопному ямбу[850]850
  Ср. в этой связи известные стихи Ходасевича «Не ямбом ли четырехстопным…».


[Закрыть]. Из 197 стихотворений, включенных в первый том сборника «Поздний гость», только 40 используют иные размеры (обычно хорей и амфибрахий); четырехстопным ямбом написаны и все четыре поэмы[851]851
  См. Smith G. S. Stanza Rhythm in the Iambic Tetrameter of Three Modern Russian Poets // Inter-national Journal of Slavic Linguistics and Poetics. 24(1981). P. 135–152.


[Закрыть]. Однако эта монотонность искупается разнообразием ритмических форм, умелой звукописью. Рифмовка Корвина-Пиотровского обычно проста, он отнюдь не избегает грамматических рифм. С годами в его поэзии нарастает странность и загадочность, появляются почти сюрреалистические образы, причудливые искажения перспективы, смысловые и/или грамматические сдвиги, многочисленные эллипсисы, иногда оттенок пародийности («Чиновник на казенном стуле»). Всё чаще литературные отсылки, особенно к Шекспиру («Леди Макбет в темной ложе», «Офелия» и др.).

Критики отмечали тяготение Корвина-Пиотровского к большим формам, нечастое у эмигрантских поэтов[852]852
  Ср. Вильчковский К. Op. cit. C. 226.


[Закрыть]. Некоторые (например, Ю. Иваск) говорили, что ему больше всего удавались поэмы[853]853
  Иваск Юрий. Поэзия «старой» эмиграции // Русская литература в эмиграции: Сборник статей / Под ред. Н. П. Полторацкого. Питтсбург: Отдел славянских языков и литератур Питтсбургского университета, 1972. С. 61.


[Закрыть]. Они посвящены детству в Белой Церкви («Золотой песок»), военным и эмигрантским воспоминаниям («Поражение», «Ночная прогулка»), истории еврейского мальчика, который предстает как бы двойником автора («Возвращение»). Все эти произведения отличаются легкостью и непринужденностью интонации (автор часто вводит отступления, использует переносы, скобки и т. п.), а также некоторой смутностью и невнятностью сюжета, как бы случайностью образов, не только отсылая к пушкинской традиции, но и напоминая, скажем, поэмы Кузмина из его книги «Форель разбивает лед»[854]854
  В АКП сохранились также произведения «легкого жанра» – эпиграммы, наброски шуточной пьесы.


[Закрыть]. Поэт продолжал печатать и прозу – рассказы, которые часто развивали мотивы, сходные с мотивами стихов и поэм (детство, война, впечатления искусства)[855]855
  В письме к Роману Гулю от 22 апреля 1954 упоминается и о замысле романа (Roman Gul’ papers, box 8, folder 170).


[Закрыть].

С 1953 года Корвин-Пиотровский был постоянным сотрудником «Нового журнала». Примерно с этого времени он стал планировать переезд в Америку, хотя старый приятель Роман Гуль предупреждал его о сопряженных с этим политических сложностях («Твое послевоенное „совпатриотство“, участие в газете этой гнусной – вероятно, Вам всем очень повредило в смысле возможности переезда сюда. Ибо, как всегда в таких случаях, – из мухи часто делают слона и к.[акие]-н.[ибудь] русские настрочат на тебя такие доносищи – что надо годами разматывать будет всю эту беллетристику»[856]856
  Письмо от 14 августа 1955 (АКП, box 8, folder 39).


[Закрыть]). В начале 1961 года (видимо, в феврале) поэт с семьей всё же переселился в США, куда еще в 1938 году переехали из Берлина родственники Нины Алексеевны (сестра и ее муж). Здесь он принял американское гражданство. Семья жила на французские сбережения, с 1963 года родителям помогал и Андрей (ставший профессором математики Андрэ де Корвином). Жили в Сан Хосе, позднее в Лос-Анджелесе. «Я – вне быта!» – писал Корвин-Пиотровский Офросимову[857]857
  Офросимов Ю. Op. cit. С. 249.


[Закрыть]. К его калифорнийскому периоду в итоговом сборнике отнесены несколько десятков пейзажных и философских стихов (некоторые написаны еще в Европе). Они отмечены дневниковой интимностью, нередко – ощущением приближающейся смерти («Бессонница и задыханье», «Не от свинца, не от огня»). Среди них тематически (и ритмически) выделяются стихотворения о Дмитрии Самозванце и Марине Мнишек («Налево, направо – шагай без разбора», «Замостье и Збараж, и Краков вельможный»), а также о прибытии праха эмигранта на крейсере в Россию («Для последнего парада»):

 
Час желанного возврата
(Столько звезд и столько стран), —
В узком горле Каттегата
Северный залег туман.
 
 
И до Финского залива,
Сквозь балтийский дождь и тьму,
Бьет волна неторопливо
В молчаливую корму.
 
 
И встают, проходят мимо
В беглой вспышке маяка
Берега и пятна дыма,
Острова и облака.
 

Умер Корвин-Пиотровский в Лос-Анджелесе 2 апреля 1966 года, в Вербную субботу. Там (в Голливуде) он и похоронен. Причиной смерти была аневризма аорты[858]858
  О последних днях и смерти поэта подробно говорится в письмах его вдовы к Офросимову (3 апреля 1966 г., 19 апреля 1966 г., 1 апреля 1967 г. – АКП, box 7, folder 38b).


[Закрыть]. В гроб поэта был положен мешочек с киевской землей, который привезла девушка-француженка, побывавшая в Киеве туристкой[859]859
  Письмо от 19 апреля 1966 г. (см. предыдущую сноску).


[Закрыть].

* * *

За помощь в работе над данной статьей автор выражает искреннюю благодарность Андрэ де Корвину, Николаю Богомолову, Карен Роснэк и Василию Рудичу.