Текст книги "Собеседники на пиру. Литературоведческие работы"

Автор книги: Томас Венцлова

Многие конкретные рецепты Горького несомненно полезны, но в контексте эпохи поражают наивностью, – особенно когда они преподносятся в качестве панацеи. Так, Горький призывает издавать «толково и убедительно» написанные научно-популярные сочинения (с. 51, ср. также с. 65), ратует за «удешевление книги и расширение книгопечатания» (с. 119); советует основать общедоступные информационные журналы (с. 196, 200), учреждает – вместе с Плехановым, Верой Засулич и Верой Фигнер – просветительское общество под девизом «Культура и свобода» и в пример другим жертвует народным библиотекам 835 книг (с. 199–200, 291), восторгается творческой ролью индустрии (с. 56) и даже предлагает – «вместо того, чтобы посылать на убой миллионы людей», – прорыть канал, соединяющий Балтийское море с Черным (с. 28). Слова эти сказаны за 16 лет до известной писательской экскурсии на ударную стройку пятилетки. То, что строительство каналов при некоторых условиях может быть не менее эффективным средством убоя людей, чем война, по-видимому, не осознавалось Горьким ни в 1917 году, ни в 1933-м.

Как ни странно, и сильные и слабые места «Несвоевременных мыслей» проистекают из одного и того же источника – из мифологии «всесильного человека» и «закономерной истории». Нежелание мириться с принижением людей и подавлением мысли порождает блестящие тирады Горького против тоталитарной тирании («А на празднике, где будет торжествовать свою легкую победу деспотизм полуграмотной массы и, как и раньше, как всегда – личность человека останется угнетенной, – мне на этом „празднике“ делать нечего, и для меня это – не праздник», с. 119–120). И в то же время культ воли, разума, науки, нежелание видеть их ограниченность влечет Горького к движению, объявившему своей целью научную переделку мира и перековку человека, вооруженному фразеологией «разумности» и «строительства», освящающему активность как таковую, волевые решения и социальный эксперимент. Горький резко и убедительно выступает против Ленина, пока ему кажется, что большевики нарушают историческую закономерность, «перескакивают этап», пускаются в безответственную авантюру в недостаточно созревшей для социализма стране и тем самым идут с ней к гибели. Но как только начинает выясняться, что большевики достаточно энергичны и, пожалуй, не будут раздавлены, – напротив, сами кого угодно раздавят, – они становятся для Горького – при всех своих неприятных свойствах – живым воплощением исторического закона и силой, ведущей к предустановленной гармонии. «Мятеж не может кончиться удачей, в противном случае его зовут иначе».

В этой ситуации для Горького остается один выбор – пойти на компромисс. Если большевики не оттолкнут интеллектуальные силы, а привлекут их «к делу строительства жизни» (с. 167), «к совместной работе» (с. 187) – конфликт, по Горькому, в конце концов будет исчерпан. Легальная оппозиция горьковского типа станет «оппозицией их величеств»: с разрешения и при поддержке – или хотя бы благожелательной нейтральности – властей она займется культурно-просветительной работой (с. 228), смягчением жестокости, пересозданием нравов, облагораживанием отношений (с. 238), духовным оздоровлением и возрождением страны (с. 199, 224). Сейчас многие сказали бы, что это попытка создания «социализма с человеческим лицом». Можно сказать и иначе: Горький примыкает к стану ликующих и праздно болтающих, надеясь, что они не будут слишком обагрять руки в крови. Надежда эта, как известно, оказалась тщетной.

Дерево, под которым хотел умереть Гумилев[**]**
  Публикуется впервые.
  На первый (ненапечатанный) вариант данной заметки уже ссылался Р. Тименчик, который тем самым ввел ее тему в гумилевоведение. См. Тименчик Р. О Гумилеве и Африке // De visu. 1993. № 9. С. 76.


[Закрыть]

Многие помнят заключительную строфу «Вступления» к гумилевскому сборнику «Шатер» (1921):

 
И последнюю милость, с которою
Отойду я в селенья святые:
Дай скончаться под той сикоморою,
Где с Христом отдыхала Мария.
 

Может показаться, что сикомора, упоминаемая в стихе, порождена фантазией поэта. В. В. Иванов возводит этот образ к абиссинскому складню, привезенному экспедицией Гумилева в петербургский Музей антропологии и этнографии и упомянутому в его африканском дневнике[742]742
  Иванов В. В. Звездная вспышка // Поэтический мир Н. С. Гумилева. Гумилев Н. Стихи. Письма о русской поэзии. М.: Художественная литература, 1989. С. 12–13.


[Закрыть]. Это объяснение проникло в комментарий к стихам Гумилева, написанный Н. А. Богомоловым[743]743
  См. Гумилев Николай. Избранное. М.: Панорама, 2000. С. 510.


[Закрыть]. Позднее В. В. Иванов расширил и уточнил свое замечание: «Предание о том, что Дева Мария отдыхала под сикоморой (или скрывалась с младенцем Христом в ее стволе), отражено в апокрифических евангелиях и было широко известно в коптской и абиссинской традициях. […] Об этом же мог напомнить абиссинский складень»[744]744
  См. его статью «Два образа Африки в русской литературе начала XX века: Африканские стихи Гумилева и „Ка“ Хлебникова» // Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. М.: Языки русской культуры, 2000. Т. 2. С. 292.


[Закрыть].

Следует добавить, что речь идет о вполне конкретном растении и вполне конкретном месте. Дерево, под которым хотел умереть Гумилев, до сих пор растет в предместье Каира.

Сикомора Богоматери находится примерно в десяти километрах к северо-востоку от каирского центра, в районе Эль-Матария (Al-Matariyah). В древности там располагался город Он (Гелиополис), столица тринадцатого нома Нижнего Египта, упоминаемая в Книге Бытия (41:45): «жрецом Илиопольским» был Потифер, тесть Иосифа Прерасного[745]745
  См. также Книгу пророка Иеремии (43:13).


[Закрыть]. Город славился школами философии и астрономии, которые, согласно традиции, посещали Пифагор, Солон, Платон, даже Гомер и Орфей. Имя Гелиополис сейчас присвоено другому, новому пригороду Каира, находящемуся восточнее и южнее: этот пригород строился по специальному плану с 1905–1907 годов (там находится, в частности, президентская резиденция). Эль-Матария остается бедной арабской деревней, но она известна древним обелиском времен XII династии, рядом с которым сохранилось упомянутое нами дерево.

По преданию коптских христиан, Древо Девы Марии (Shajjarat Maryam) связано с историей бегства Св. семейства в Египет. Это бегство дало начало многочисленным местным сказаниям. Согласно одному их них, Дева с Младенцем и св. Иосиф остановились в Гелиополисе, в тени сикоморы, после перехода через пустыню. Ствол дерева раскрылся, дабы они могли в нем спрятаться от воинов Ирода (по другой версии – разбойников). Младенец Иисус отверз в этом месте источник, где Мария стирала Его рубашку.

Честь Древу Девы Марии воздавалась, видимо, со времен раннего христианства. Доминиканец Феликс Фабри, посетивший эту местность в XV веке, нашел его обнесенным оградой, внутри которой могли одновременно поместиться четыре паломника. Считается, что теперешнее дерево проросло из побега древней сикоморы в 1672 году. Оно привлекло внимание египтологов во время наполеоновской экспедиции[746]746
  Views of Ancient Egypt since Napoleon Bonaparte: Imperialism, colonialism and modern appropriations / Ed. by David Jeffreys. London: Cavendish Publishing, 2003. P. 90–91.


[Закрыть]. По случаю открытия Суэцкого канала хедив Исмаил символически подарил его французской императрице Евгении, жене Наполеона III.

Дерево и сегодня посещается паломниками и туристами (автор настоящей заметки видел его в январе 1989 года). Оно было хорошо известно в начале XX века, когда Гумилев ездил в Африку, – описывалось в путеводителях и других книгах, которые вполне могли быть доступны поэту[747]747
  См., например: Reynolds-Ball Eustace Alfred. Cairo of Today: A Practical Guide to Cairo and the Nile. London: Adam and Charles Black, 1899. P. 144–46; Budge E. A. Wallis. The Nile: Notes for travellers in Egypt. 9th ed. London – Cairo Thos. Cook & Son, 1905. P. 409.


[Закрыть]. Вряд ли можно сомневаться, что Гумилев – может быть, даже не единожды – побывал в Эль-Матарии, у сикоморы Богоматери.

Зеркало в зеркало: Владислав Ходасевич[**]**
  Публикуется впервые.


[Закрыть]

Я не отражаюсь в зеркалах.

Алексей Крученых

Особая роль зеркала в культуре и литературе неоднократно служила предметом исследования[749]749
  См., в частности, «Зеркало: Семиотика зеркальности» // Труды по знаковым системам. 22: Ученые записки Тартуского государственного университета. Вып. 831. Тарту, 1988.


[Закрыть]. Указывалось, что зеркало коннотирует солипсистское самонаблюдающее эго, отчужденное и отделенное от мира. Диалог с зеркалом – это диалог с собой, саморефлексия, в процессе которой подсознание открывает индивидууму его сущность, обычно в неожиданном и даже ошеломляющем ракурсе[750]750
  Jung Carl G. andothers. Man and His Symbols. New York: Doubleday, 1976. P. 205.


[Закрыть]. Изображение в зеркале также символизирует душу, переходящую в мир иной: отсюда соотнесенность зеркала со снами, призраками, привидениями, а также страх перед зеркалом, отмеченный во многих культурах. Призрак, воплощающий «тайную сущность» человека, осознается как его двойник, что создает многочисленные возможности поэтического (в том числе и сюжетного) развития. Зеркало наиболее очевидным образом выражает парадокс тождества (изображение совпадает с оригиналом и в то же время отличается от него, переворачивает его, выворачивает его наизнанку). Далее, оно оказывается моделью знака, в особенности иконического (который сходен с денотатом и заменяет его, не будучи с ним тождественным)[751]751
  См. Левин Ю. И. Зеркало как потенциалный семиотический объект // Зеркало: Семиотика зеркальности. С. 8–9.


[Закрыть]. Зеркало есть модель искусства как знакового феномена; в то же время оно ставит искусство под сомнение, подчеркивая в нем элемент иллюзии и метафизической пустоты.

Неудивительно, что тема зеркала, обладающая столь острым философским содержанием, заняла значительное место в поэзии.

В русской поэзии XX века известно множество стихов, развивающих тему отражения в самых разнообразных аспектах – от Пастернака («Зеркало») до Есенина («Черный человек»). Однако Ходасевич, пожалуй, занят ею более, чем кто-либо другой. Феномен зеркальности описан по крайней мере в девяти его стихотворениях. При этом любопытно, что реальное зеркало фигурирует только в одном из них, служащем предметом настоящего разбора, а именно в стихах «Перед зеркалом», входящих в цикл «Европейская ночь». Во всех остальных речь идет об отражении в воде, стеклах кафе или трамвая, зрачках любимой, бельмах слепого и т. д.[752]752
  Там же. С. 11–16.


[Закрыть] Одновременно стихотворение «Перед зеркалом» оказывается наименее романтическим, лишенным символистского антуража, демифологизирующим. Поэт встречается со своим двойником, которого он не узнает: отражение в зеркале выдает его подлинную суть, не замаскированную «мифом о себе».

Стихотворение небогато тропами, что соответствует его теме – беспощадной редукции кажущегося, обнажению горькой правды. Человек сталкивается с самим собой – т. е. со своим страданием и небытием – один, без каких-либо украшений и масок. Можно отметить разве что сложные эпитеты (желто-серого…) и библейское сравнение («всезнающего, как змея»), которое вводит тему демонизма, поддержанную ссылкой на дантевское «Inferno». Лишь в конце стихотворения мы находим сложную (выделенную инверсией) поэтическую фигуру, относящуюся к зеркалу: ее можно определить как двойное олицетворение (абстрактное понятие – одиночество – и предмет – стекло – обретают свойства живых существ). Семантический сдвиг идет, как видим, в двух разных направлениях. Эту двойственность и двунаправленность естественно соотнести с зеркальностью.

Тема отражения в зеркале на формальном уровне проводится приемом повтора (я, я, я, это я… это я… это я). «Я» не тождественно себе самому, что и отражено в разнообразных позициях слова я. Повторяются также риторические вопросы (разве… разве… разве) и сходные по форме адъективы (желто-серого, полу седого, всезнающего)$ кстати, слово желто-серого подхвачено во второй строфе, в той же позиции, словом желторотым. Есть и другой прием, соответствующий теме зеркала. Каждая из строф 1–3 делится на две (неравные) части: в первой дан образ поэта, каким он представляется самому себе (ребенок, подросток, юноша), во второй – подлинный образ его же в настоящем (стареющий литератор-эмигрант, усталый, циничный и предвидящий свой конец)[753]753
  Отметим, что слово зеркало анаграммировано в строках: «Желто-серого, полуседого / И всезнающего, как змея».


[Закрыть].

Речь идет о множественности «я», множественности душ человека, ведущей к сомнительности и исчезновению самой категории личности. Тягостный путь самопознания ведет к тому, что прошлое, богатое внутренней жизнью, оказывается как бы несуществующим. Оно не отражается в настоящем, где от него остается лишь кьеркегоровский «страх и трепет». В зеркале строфы перед поэтом предстает некое тупиковое «я», редуцированное, предсказуемое, неизменное[754]754
  Ср. Левин Ю. М. Указ. соч. С. 9.


[Закрыть]. Между бывшими «я», которые присутствуют в памяти, по сю сторону зеркала, и настоящим «я», находящимся по ту сторону зеркала, уже как бы в царстве мертвых, пролегает непроницаемая граница. Интегрирование личности оказывается невозможным. Есть лишь абсолютная замкнутость в мире распада, где самость заменяется отвлеченным «одиночеством».

Две последние строфы посвящены другому, метафорическому зеркалу – тексту Данте, из которого взят эпиграф стихотворения. Архетип «Божественной комедии», казалось бы, призван отразить и объяснить жизнь поэта, придать ей смысл и законченность, дать ее разгадку. Это последняя надежда интегрировать опустошенное, демоническое «я», стоящее на грани – или уже за гранью – исчезновения, и счастливое «я» прошлого, т. е. выйти из ада «европейской ночи» в чистилище и (потерянный) рай. Однако жизнь поэта опровергает дантевскую модель – иначе говоря, он не отражается и в этом зеркале. Потерявший себя «на средине рокового земного пути», он не может вступить на стезю спасения. Взамен высот Эмпирея он оказывается на жалком «парижском чердаке»: предоставленный самому себе, он лишен помощи отцовской фигуры, будь то Вергилий, Данте или Бог. Кстати говоря, на месте отрицаемого дантовского подтекста здесь выступает скрытый, неназванный подтекст – «Портрет Дориана Грея» О. Уайльда, одно из магистральных произведений модернизма, последовательно проводящее тему распада и бессилия личности.

Есть только одна возможность придания жизни единого смысла. Метафизическая пустота зеркала может быть заполнена словами. Ходасевич отождествлял зеркало с собственным поэтическим текстом уже в стихотворении 1923 года «Вдруг из-за туч озолотило…». Стихи «Перед зеркалом» продолжают эту тему. Единственное место, где воссоединяется юность и старость, динамика и статика, миф и антимиф, где могут встретиться и узнать друг друга два двойника – живой и мертвый, здешний и нездешний, есть внутренне противоречивый поэтический знак, опровергающий эту возможность, но одновременно осуществляющий ее на деле. Любопытно, что стихотворение обрамлено словами я, я, я (игра «я» и его отражения) и стекла (граница между действительным и отраженным «я»). Можно сказать, что его воображаемая плоскость перпендикулярна плоскости зеркала: она пересекает непроницаемую грань, осуществляя единственно мыслимый выход из мира неизбежности в мир свободы.

К биографии Владимира Корвина-Пиотровского[**]**
  Russian Literature and the West: A Tribute for David M. Bethea. Part II. Stand-ford, The Department of Slavic Languages and Literatures, 2008. P. 162–185.


[Закрыть]

Имя Владимира Львовича Корвина-Пиотровского знакомо, вероятно, каждому, кто занимался или просто интересовался литературным наследием русской эмиграции[756]756
  Основные, хотя и не всегда точные сведения о нем приводится в энциклопедических статьях: B[linov] V. Korvin-Pyotrovsky // Handbook of Russian Literature. New Haven: Yale University Press, 1985. P. 232; Kasack Wolfgang. Korvin-Piotrovskij // Lexikon der russischen Literatur ab 1917: Ergänzungsband. München: Otto Sagner, 1986. P. 97–99, перепечатано с дополнениями: Kasack Wolfgang. Lexikon der russischen Literatur des 20. Jahrhunderts. München: Sagner, 1992. P. 577–580; Федякин С. P. Корвин-Пиотровский // Писатели русского зарубежья (1918–1940). М.: ИНИОН РАН, 1994. Ч. И. С. 29–33; Вильданова Р. И., Кудрявцев В. Б., Лаппо-Данилевский К. Ю. Краткий биографический словарь русского зарубежья // Струве Глеб. Русская литература в изгнании. 3-е изд., испр. и доп. Париж – Москва: YMCA-Press-Русский путь, 1996. Р. 322; Попов В. В. Корвин-Пиотровский // Русские писатели, XX век: Биобиблиографический словарь / Под ред. Н. Н. Скатова. М.: Просвещение, 1998. Ч. I. С. 654–657; Корвин-Пиотровский Владимир Львович // Словарь поэтов русского зарубежья / Под общей ред. Вадима Крейда. Санкт-Петербург: Издательство Русского Христианского гуманитарного института, 1999. С. 126–128; Литературное зарубежье России: Энциклопедический справочник. М.: Парад, 2006. С. 331 и др.


[Закрыть]. Он играл определенную роль в период краткого расцвета «русского Берлина», входя в непосредственный круг Владимира Набокова (Сирина), однако и позднее оставался заметной фигурой в других центрах русской диаспоры – Париже и Соединенных Штатах[757]757
  Обширные литературные связи Корвина-Пиотровского отражены в его архиве (Beinecke Rare Book and Manuscript Library, Yale University, Uncat MS, vault 731; далее – АКП). Среди его корреспондентов – Г. Адамович, Л. Алексеева, В. Андреев, Н. Андреев, А. Бахрах, Н. Берберова, Р. Блох, А. Гефтер, А. Гингер, М. Горлин, Р. Гуль, Б. Зайцев, Л. Зуров, Г. Иванов, Ю. Иваск, А. Ладинский, С. Маковский, В. Мамченко, В. Марков, Н. Набоков, Н. Оцуп, С. Прегель, А. Присманова, С. Рафальский, О. Савич, Г. Струве, Ю. Терапиано, Тэффи, В. Ходасевич, М. Цетлин, С. Шаршун и др.


[Закрыть]. Сравнительно небольшое по объему наследие Корвина-Пиотровского отмечено несомненным мастерством. Прежде всего он был поэтом, хотя писал и прозу; опубликовал также трагедию «Беатриче» и четыре короткие драмы. Стиху его свойственна точность метафорического мышления, четкость и гибкость интонации, органичность архитектоники. Сознательно следуя русской классической традиции, Корвин-Пиотровский избегал авангардных экспериментов; его творчество в целом укладывается в рамки постсимволизма, имеет параллели с акмеизмом, однако связано и с некоторыми более поздними направлениями, в том числе с литературой экзистенциализма (здесь, вероятно, следовало бы говорить не о влиянии, а о конвергенции).

Двухтомник Корвина-Пиотровского, подготовленный автором и его вдовой Ниной Алексеевной Каплун (1906–1975), вышел посмертно. Первый его том составляют стихи, второй – поэмы и драмы (во второй том включены также статьи о творчестве поэта, некрологи и воспоминания современников)[758]758
  Корвин-Пиотровский Владимир. Поздний гость. Вашингтон: Victor Kamkin, Inc., 1968–1969. Т. I–II.


[Закрыть]. Эмигрантская литература о поэте сравнительно обильна; кроме рецензий на отдельные книги, ряд статей, а также рецензий на двухтомник появился после его смерти[759]759
  Фесенко Татьяна. Памяти большого поэта // Новое русское слово, 15 апреля 1966 (перепечатано: Поздний гость, II, с. 232–234); Померанцев К. Вл. Корвин-Пиотровский и его поэзия // Русская мысль, 9 июня 1966 (Поздний гость, II, с. 235–240); Струве Глеб. Памяти В. Л. Корвин-Пиотровского // Русская мысль, 11 июня 1966 (Поздний гость, II, с. 241–245); Гуль Роман. В. Л. Корвин-Пиотровский // Новый журнал, 83 (1966). С. 290–293 (Поздний гость, II, с. 246–248); Офросимов Ю. Памяти поэта // Новый журнал, 84 (1966). С. 68–90 (Поздний гость, II, с. 249–270); Завалишин Вяч. Переоткрытие поэта // Новое русское слово, 4 августа 1968; Терапиано Ю. Новые книги // Русская мысль, 12 сентября 1968; Рафальский Сергей. Демоны глухонемые // Новое русское слово, 20 апреля 1969; Можайская О. Полуночная душа // Возрождение, 207 (1969). С. 122–125, Поздний гость, Т. И, Возрождение, 213 (1969). С. 125–128; Перелешин Валерий. Живое творчество распада // Грани. 73 (1969). С. 201–205; В. В. [рец. на «Поздний гость», т. II] // Часовой. Октябрь 1969; Sparks Merril. Pozdny gost//New York Poetry, 1 [1969?]. P. 8–10; Rannit Aleksis [рец. на «Поздний гость», т. I] // The Slavic and East European Journal 3 (1970). C. 361–363; Перелешин Валерий. Элегия и эпопея // Новое русское слово. 5 марта 1972; Нарциссов Борис. Поздний гость // Новый журнал, 107 (1972). С. 277–279; Блинов Валерии. Поэтическая реальность Вл. Корвина-Пиотровского // Новый журнал. 138 (1980). С. 42–49.


[Закрыть].

Ценимый еще при жизни критиками и немногочисленными читателями (в том числе Бердяевым, Буниным, Набоковым), Корвин-Пиотровский пока что не обрел в истории русской литературы места, которое он несомненно заслужил. Некоторые его стихи дошли до читателей на родине; они появились в нескольких антологиях последнего времени[760]760
  См. хотя бы «Строфы века» (Минск-Москва: Полифакт, 1995. С. 207–209); «Мы жили тогда на планете другой…»: Антология поэзии русского зарубежья, 1920–1990 (Первая и вторая волна). В 4 т. М.: Московский рабочий, 1995. Кн. 1. С. 320–332.


[Закрыть]. В России были также напечатаны две его драмы[761]761
  Владимир Корвин-Пиотровский. Смерть Дон Жуана, Ночь / Предисл. и подгот. текста Е. Витковского // Современная драматургия. 2 (1990). С. 214–227.


[Закрыть]. Однако до сих пор нет научно подготовленного и комментированного издания его сочинений, хотя таких изданий (правда, весьма различных по уровню редактуры) удостоились многие менее значительные эмигрантские авторы. Будем надеяться, что это дело недалекого будущего.

В целом Корвин-Пиотровский – мало исследованный писатель. О многих периодах его биографии, в том числе и важнейших, сохранились лишь скупые, неточные и отрывочные сведения. Загадки этой биографии отчасти объясняются характером поэта. В русской эмиграции он занимал обособленное положение. «Он мог быть сух и даже заносчив, но иной раз обжигал своей горячностью, упорством убедить оппонента в правильности своих воззрений, которые, кстати сказать, не всегда бывали устойчивыми. Некоторыми это свойство может быть принято как слабость или как избыток упрямства, но, может быть, именно эта его „поэтическая вольность“ и питала его вдохновения»[762]762
  Бахрах Александр. По памяти, по записям: Литературные портреты. Париж: La Presse Libre, 1980. С. 165.


[Закрыть], «…иногда чувствовал он остро и свою „инородность“ и „безродность“. И потому, конечно, в отношениях с другими бывал он часто и труден и странен»[763]763
  Офросимов Ю. Op. cit. С. 259.


[Закрыть]. Многие современники скептически или даже с раздражением относились к «чудачествам» Корвина-Пиотровского, в частности к его подчеркнуто высокому (хотя в общем обоснованному) мнению о своем таланте[764]764
  Там же. Г. Адамович в письме к Ю. Иваску от 17 апреля 1960 отмечает: «Пиотровский (с самолюбованием)». См. «Сто писем Георгия Адамовича к Юрию Иваску (1935–1961)» / Публ. Н. А. Богомолова // Диаспора: Новые материалы. Вып. 5. Париж – Санкт-Петербург: Athenaeum-Феникс, 2003. С. 536. Ср. неприязненные замечания Иваска, который встретился с Корвином-Пиотровским по совету Адамовича: «Корвин-Пиотровский – громко звучащая фамилия, не настоящая. Маленький, носатый, юркий – из Гомеля, Могилева… Манерный шут […] все суета, еврейско-иронический смешок» (запись 18 июня 1960 г.). Проект «Акмеизм» / Ред. Н. А. Богомолов // Новое литературное обозрение. 58 (2002). С. 165. О возможном еврейском происхождении поэта см. письма Ю. Терапиано В. Маркову в кн. Минувшее. Т. 24. С.-Петербург: Феникс, 1998.


[Закрыть].

Детство и ранняя юность поэта восстанавливаются в основном по семейной традиции. Они связаны с украинским городком Белая Церковь неподалеку от Киева. Пейзаж и история этого городка играют в творчестве Корвина-Пиотровского немалую роль. По словам Кирилла Померанцева, все его поэмы «исходят как бы из одной географической точки – из Белой Церкви, точно также, как все картины Шагала исходят из другой такой точки – из Витебска»[765]765
  П.[омеранцев] К. Поражение [рец.]. Мосты. 4 (1960). С. 327.


[Закрыть]. Дата и место рождения Корвина-Пиотровского до сих пор всегда указывались следующим образом: «1891, Белая Церковь». Однако архивные материалы позволяют эти данные уточнить. Несколько французских документов, выданных поэту, освобожденному из нацистского концлагеря, определяют дату его рождения как 15 мая 1891 года. В качестве места рождения несколько раз указан Киев (лишь в одном случае – Фастов)[766]766
  АКП, box 6, folder 35.


[Закрыть]. В Белой Церкви Корвин-Пиотровский, видимо, провел детство и посещал гимназию.

Согласно воспоминаниям сына поэта, отец Владимира Корвина-Пиотровского Лев Иосифович был поляком, а мать – смешанного польско-русского происхождения. Будущий поэт имел двух сестер и двоюродного брата. Его любимым школьным предметом была история, но он рано стал интересоваться и математикой, к которой имел склонность всю жизнь[767]767
  О математических способностях Корвина-Пиотровского см. Офросимов Ю. Op. cit. С. 254.


[Закрыть]. Интерес к поэзии в нем пробудила мать. Семнадцати лет Корвин-Пиотровский пытался поступить во флот, но мать не дала на это своего разрешения. Г од спустя (видимо, в 1909) он стал служить в артиллерийских частях[768]768
  Частное сообщение сына поэта Андрэ де Корвина (André de Korvin), профессора математики в Хьюстоне (Техас).


[Закрыть].

Различные источники утверждают, что семья поэта была дворянской и даже аристократической. «Внебытовую окраску придавало ему еще и то, что носил он фамилию двойную Корвин-Пиотровский и всё не мог приспособиться, какой половинкой звучнее называться. Остановился, наконец, на второй и первые сборники так у него и появились: Вл. Пиотровский», – пишет Юрий Офросимов[769]769
  Офросимов Ю. Op. cit. С. 251–252.


[Закрыть]. Вплоть до 1945 года, иногда и позднее, поэт подписывался второй частью фамилии. Однако со временем он стал настаивать и на торжественной первой части. «Шутя любил поговорить о древности рода Корвиных, напомнить о венгерском короле Матвее Корвине (1458) и о „правах“ его, Владимира Корвина, на венгерский престол»[770]770
  Гуль Роман. Op. cit. Поздний гость, II. С. 246. Матвей Корвин, занимавший престол в 1458–1490 гг., был одним из наиболее выдающихся средневековых властителей Венгрии; в частности, он установил дипломатические отношения с Русским государством.


[Закрыть]. Свою фамилию он связывал даже с историческими фигурами древнего Рима: то возводил ее к «некоему римскому консулу Метеллу Корвинусу»[771]771
  Бахрах A. Op. cit. С. 162.


[Закрыть], то «вел свой род от римского сенатора Марцелла Корвуса, отмеченного Сенекой за красноречие и упомянутого Горацием»[772]772
  Офросимов Ю. Op. cit. С. 259. Имеются в виду полулегендарный герой IV в. до н. э. Марк Валерий Корв, воевавший с этрусками, самнитами и др., и консул времен Октавиана Августа – Марк Валерий Мессалла Корвин, друг Горация, покровитель Тибулла и Овидия.


[Закрыть]. Современники относились к этой родословной без особого доверия[773]773
  Ср., например, Бахрах A. Op. cit. С. 161–162; Терапиано Юрий. Литературная жизнь русского Парижа за полвека (1924–1974). Париж – Нью-Йорк: Альбатрос – Третья волна, 1987. С. 239.


[Закрыть].

Перед Первой мировой войной, в 1913 году, двадцатидвухлетний поэт совместно с Виктором Якериным издал в Киеве книгу «Стихотворения. Вып. 1» тиражом в 500 экз. Позднее он никогда не упоминал об этих ученических стихах. Однако о друге юности Якерине Корвин-Пиотровский не забыл и в конце жизни, в 60-е годы, тщетно пытался разыскивать его в Советском Союзе через знакомую Анну-Лизу Бетцендерфер (Anne-Lise Betzenderfer)[774]774
  В АКП (box 7, folder 39) сохранилась копия письма Корвина-Пиотровского к Бетцендерфер (б. д.), связанного с поисками Якерина.


[Закрыть]. К Виктору Якерину («Кирику») обращено вступление поэмы «Золотой песок»[775]775
  См. упомянутое письмо, письмо вдовы поэта к Офросимову от 19 апреля 1966 (там же), письмо (б. д.) Корвина-Пиотровского к Роману Гулю: Roman Gul’ papers // Beinecke Rare Book and Manuscript Library. Yale University, GEN MSS 90, box 8, folder 173.


[Закрыть]:

 
Мой милый Кирик, брат названый,
Услышишь ли ты голос мой?
Иль где-то, на большой прямой,
Ты затерялся точкой странной,
И вспыхнул, и погас (увы)
К концу вступительной главы[776]776
  Вероятно, именно «Кирик» в 20-е годы сотрудничал в «Красной нови» и «Новом мире»: именем Виктора Якерина подписаны не лишенная юмора статья «Об использовании имени Ленина» (Красная новь. 9 (1925). С. 280–281), рецензия на «Донские рассказы» Шолохова (Новый мир. 5 (1926). С. 187) и др.


[Закрыть].
 

По словам самого поэта, в Первую мировую войну он был артиллерийским офицером[777]777
  Корвин-Пиотровский Вл. Автобиографическая справка // Поздний гость, II, с. 217; впервые опубликовано в сборнике: Содружество. Вашингтон: Victor Kamkin, Inc., 1966. С. 527.


[Закрыть]. Позднее, согласно свидетельству Романа Гуля, он участвовал в Гражданской войне на стороне белых – в войсках генерала Бредова, потом в отряде есаула Яковлева[778]778
  Гуль P. Op. cit. С. 246.


[Закрыть]. Об этом периоде его жизни сохранилось несколько отрывочных рассказов. Утверждается, что он быстро достиг звания подполковника (на фронте присвоение очередного звания ускорялось), а в Гражданскую войну болел тифом и должен был «уползти из госпиталя на четвереньках», спасаясь от красных[779]779
  Частное сообщение Андрэ де Корвина.


[Закрыть]. После этого был взят в плен и «чрезвычайно неумело […] расстрелян красными партизанами»[780]780
  «Автобиографическая справка». Это утверждение повторяется в большинстве опубликованных биографий Корвина-Пиотровского.


[Закрыть]. Роман Гуль со слов поэта рассказывает, что белый офицер Корвин-Пиотровский спас от расстрела своего гимназического товарища, коммуниста Лифшица, который в 20-е годы, приехав по делам из Советской России в Берлин, помог ему в издании книги стихов[781]781
  Гуль. Op. cit. С. 246–247.


[Закрыть]. Все эти сведения трудно или невозможно проверить[782]782
  Биограф Набокова Эндрью Филд говорит, что Набоков считал военные истории Корвина-Пиотровского выдумками. Он же утверждает, что Корвин-Пиотровский мог послужить одним из прототипов Смурова, героя набоковской повести «Соглядатай» (которого, как известно, ловят на «мифотворчестве», связанном с участием в гражданской войне). См. Field Andrew. Nabokov: His Life in Part. New York: The Viking Press, 1977. P. 166; он же, VN: The Life and Art of Vladimir Nabokov. New York: Crown Publishers, Inc., 1986. P. 137. Ср. также Каннак E. Памяти поэта // Верность: Воспоминания, рассказы, очерки. Paris: YMCA-Press, 1992. С. 244.


[Закрыть].

Из письма Корвина-Пиотровского (4 июня 1931) к сестре Людмиле, жившей в Харбине, мы узнаем, что он оказался в польском лагере, после побега оттуда в 1921 году был интернирован в Германии, получил право работы и некоторое время учился в Берлинском университете[783]783
  Копия письма сохранилась в АКП (box 9, folder 40).


[Закрыть]. Поначалу пытался жить случайными литературными и окололитературными заработками, познакомился и подружился с Романом Гулем, Юрием Офросимовым, Федором Ивановым, Ниной Петровской, а также с Набоковым[784]784
  Гуль Роман. Я унес Россию, I. М.: Б. С. Г. – Пресс, 2001. С. 115, 172, 257; II, 169; Field A. Nabokov: His Life in Part. С. 165–166.


[Закрыть]. «Облачен он был в военную шинель разнообразных оттенков, не снимавшуюся и в моей комнате», – пишет Офросимов[785]785
  Офросимов Ю. Op. cit. С. 251.


[Закрыть]. Затем Корвин-Пиотровский стал работать шофером такси. «Долгое время я очень нуждался, как и большинство русских заграницей, нуждаюсь и теперь, но не так. […] Я, как тебе известно, пишу стихи, критики и издатели относятся ко мне хорошо, но денег это почти не приносит, и потому для более солидного заработка я езжу шофером на извочищьем (sic!) автомобиле. Как видишь, работа эта не очень почетная, но это единственное, чем могут заниматься заграницей русские, вроде меня. Впрочем, мои знакомые не чуждаются меня и при встрече очень вежливо со мной раскланиваются, к огромному удивлению моих немецких пассажиров. Вообще, немцы, едущие в моем автомобиле (автомобиль, конечно, не мой, а чужой), часто обращаются ко мне с расспросами: кто я таков, чем был раньше и пр. Чаще всего, чтобы избавиться от этих расспросов, я отвечаю, что я венгр и плохо понимаю по-немецки. Само собой разумеется, что работа эта очень меня утомляет, но я не падаю духом и думаю рано или поздно купить когда-нибудь собственный автомобиль, тогда можно будет передохнуть», – писал он Людмиле (29 апреля 1931)[786]786
  Копия письма – в АКП (box 9, folder 40). Здесь и в некоторых других письмах нами исправлены мелкие пунктуационные неточности. Ср. Каннак Е. Op. cit. С. 243–244. Гротескную историю о приключении Корвина-Пиотровского-шофера приводит Набоков в письме к Эдмунду Вильсону (20 января 1945), см. Karlinsky Simon, ed. Dear Bunny, Dear Volodya: The Nabokov-Wilson Letters, 1940–1971 / Rev. and exp. ed. Berkeley: University of California Press, 1979. P. 164–165.


[Закрыть].

При этом Корвин-Пиотровский стал одним из видных деятелей берлинской литературной эмиграции. Он не только публиковался в периодике, читал свои произведения в кафе и др., но и был редактором издательства «Манфред», руководил отделом поэзии в журнале «Сполохи» (ноябрь 1921 – июль 1923). Некоторое время он обладал «двойственным статусом» полуэмигранта – работал метранпажем в газете «Накануне»[787]787
  Гуль P. Я унес Россию, I. С. 182.


[Закрыть], сотрудничал в литературном приложении к ней, по-видимому, ездил в Зааров (Сааров) к Горькому[788]788
  Офросимов Ю. Op. cit. С. 262–263.


[Закрыть]. Эти «примиренческие» настроения могут быть объяснены стремлением увидеть мать и других родственников, оставшихся под советским режимом. «Я все время думал и думаю о своих родных. Все время собирался в Россию, но мне не разрешили въезд на родину»[789]789
  Письмо к сестре Людмиле 29 апреля 1931 (см. сноску 31 /В файле – примечание № 786 – прим. верст./).


[Закрыть], «…я очень рвался в Россию, и главным образом из-за матери, так как из Берлина я ничем не мог ей помочь. Но в Россию меня не пустили и не пустят»[790]790
  Письмо к сестре Людмиле 4 июня 1931 (см. сноску 28 /В файле – примечание № 783 – прим. верст./).


[Закрыть].

Поэт считался «веретенцем», т. е. был членом писательского содружества «Веретено», основанного Александром Дроздовым (1895–1963), и входил в его совет, но в декабре 1922 года из содружества вышел[791]791
  См. Новая русская книга. 1922. С. 10, 32.


[Закрыть] (оно окончательно распалось в 1923 году, когда Дроздов уехал в СССР). Летом 1922 года содружество издало альманах под тем же названием «Веретено», в котором Корвин-Пиотровский принял участие вместе с Буниным, Иваном Лукашем, Сергеем Маковским, Пильняком, Ремизовым, Сириным и др. В 1923 году в Берлине под маркой «Манфреда» и под редакцией Корвина-Пиотровского выходил альманах «Струги», собравший подлинное созвездие имен: в нем Корвин-Пиотровский печатался рядом с Айхенвальдом, Балтрушайтисом, Андреем Белым, Пастернаком, Ремизовым, А. Толстым, Ходасевичем, Цветаевой, Эренбургом…

Чтения Корвина-Пиотровского в Берлине отмечены с 5 марта 1922 по 17 июня 1932 года[792]792
  Schloegel Karl, и. a. Chronik russischen Lebensin Deutschland, 1918–1941. Berlin: Akademie Verlag, 1999. P. 96, 131–132,173, 217–218, 223, 342, 346, 429, 432, 446; Burchard Amory. Klubs der russischen Dichter in Berlin 1920–1941: Institutionen des literarischen Lebens in Exil. München: Otto Sagner, 2001. P. 231, 234–235, 275.


[Закрыть]. Несколько раз (22 октября 1922 г., 8 февраля 1931 г., в конце декабря 1931 г.) он выступал вместе с Сириным, а 26 апреля 1924 г. и с Маяковским (это произошло в ателье А. Гумича и Н. Зарецкого, «Кружок художников» которых был связан со сменовеховцами; в тот же вечер исполнялась баллада Брехта и эпилог пьесы Арнольда Броннена «Отцеубийство»).

Покинувшие «Веретено» писатели – В. Амфитеатров-Кадашев, Сергей Горный (Александр Оцуп), Сергей Кречетов, Лукаш, Сирин и др. – 8 ноября 1922 года в квартире Глеба Струве основали «тайный» литературный кружок «Братство круглого стола», который посещал и Корвин-Пиотровский[793]793
  Струве Глеб. Из моих воспоминаний об одном русском литературном кружке в Берлине // Три юбилея Андрея Седых: Альманах. 1982. С. 189–194; Schloegel К. Op. cit. Р. 135.


[Закрыть]. Утверждается, что он участвовал и в других берлинских литературных кружках[794]794
  Долинин Александр. Доклады Владимира Набокова в Берлинском литературном кружке // Звезда 4. 1999. С. 8; Burchard A. Op. cit. Р. 233–234.


[Закрыть].

«До последней войны… я успел выпустить шесть сборников стихотворений, которые ничего кроме досады во мне не вызывают», – писал Корвин-Пиотровский в 1966 году[795]795
  «Автобиографическая справка».


[Закрыть]. На самом деле он опубликовал три сборника для взрослого читателя – «Полынь и звезды» (1923), «Святогор-скит» (1923) и «Каменная любовь» (1925). Они не заслуживают столь резкой оценки, хотя в них поэт еще не вполне самостоятелен. В книгу «Полынь и звезды» входят стихи, написанные под явным воздействием Бальмонта («Я не знаю любви, я любви не хочу»), Блока («Ты живешь в омраченной долине»), Гумилева, а также Клюева и Есенина («Пути волчьи», «Север», «Голгофа малых», «Крест срединный»)[796]796
  Ср. Офросимов Ю. Op. cit. С. 256: Есенина и Клюева Корвин-Пиотровский «в те времена и знать […] не мог уже потому, что очень мало читал, не выходя из своего „круга чтения“». Это утверждение сомнительно. С Есениным поэт был знаком и присутствовал на его берлинском вечере (см. Гуль Р. Я унес Россию, I. С. 206).


[Закрыть]. «Святогор-скит» состоит из трех обширных религиозных поэм в духе сектантского фольклора. В сборнике «Каменная любовь» заметны переклички с «адамизмом» Городецкого («Сердце Адама», «Я вырезал его из дуба»), сильны экзотические «степные» мотивы, есть отзвуки Гражданской войны на Украине. Все три книги отличаются метрическим разнообразием (анапест, хорей, логаэдический, тонический, свободный стих), которое противостоит единообразию зрелого творчества поэта. Кроме того, Корвин-Пиотровский издал в Берлине несколько книжек для детей – «Светлый домик», «Погремушки» (обе в 1922 году), «Веселые безделки» (1924), «Волшебная лошадка» (1925). По-видимому, все они сочинены вместе с Офросимовым, хотя это указано только на третьей из книжек.

«Одно крупное русское зарубежное издательство купило у немецких издательств серию книжек-картинок для детей и надо было немецкое „пересоздать“ на русский лад. То есть, к иллюстрациям, бывало, по-настоящему хорошим, но порою типично немецким, сочинить нечто подходящее в русском духе в стихах, иногда целые поэмы. Случалось, что заказы давались на несколько книжек и к определенному сроку, тогда в помощь призывался Корвин. Я ложился на постель, а он – на кушетку и, упиваясь кофе уже не ячменным, а настоящим, мы, кто скорее, изготовляли книжку, не очень много думая о целях воспитательных и утешая свою совесть тем, что такие упражнения способствуют технике стиха и, стало быть, как-то всё же идут на пользу истинной поэзии»[797]797
  Офросимов Ю. Op. cit. С. 261–262.


[Закрыть].

Впоследствии автор счел возможным перепечатать лишь несколько поэтических текстов этого периода (в том числе, в сильно переделанном виде, стихотворение «Игоревы полки»). Однако в свое время они имели успех. Вместе с Сириным Корвин-Пиотровский упоминался в числе лучших молодых берлинских поэтов[798]798
  Сборник «Полынь и звезды» рецензировался в журнале «Новая русская книга» (2 (1922). С. 2, 22), в «Новое время» (22 апреля 1923 г.) и др.; «Святогор-скит» – в «Днях» (29 июля 1923 г.); «Каменная любовь» – во «Времени» (17 ноября 1924 г.), «Руле» (26 ноября 1924 г.), «Сегодня» (13 декабря 1924 г.) и др.


[Закрыть]. По словам Офросимова, Саша Черный прочил Корвина-Пиотровского в продолжатели традиции А. К. Толстого[799]799
  Офросимов. Op. cit. С. 252.


[Закрыть]. К. Мочульский в рецензии на «Полынь и звезды» сказал, что «в этическом пафосе поэта [нет] ни одной фальшивой ноты»[800]800
  Мочульский К. Полынь и звезды. Звено. 9 (1923). С. 3.


[Закрыть].

О «Каменной любви» положительно отозвалась и советская критика (Н. Смирнов в «Новом мире» назвал автора книги лучшим из эмигрантских поэтов)[801]801
  Смирнов Н. На том берегу // Новый мир. 6 (1926). С. 141. В отзыве «Ренэ Санса» Корвин-Пиотровский был объявлен «юродствующим во славу III интернационала версификатором» и «рыжим чекистом», при этом живущим в России. См. Санс Ренэ [Шумлевич К. Я.]. Каменная любовь // Новое время (2 ноября 1924).


[Закрыть].

Хотя в начале 20-х годов Корвин-Пиотровский занимал «сменовеховскую» позицию, одно время у него, по утверждению Офросимова, «были планы героической поэмы о Колчаке и нечто вроде плача Иова Многострадального – поэмы о Николае Втором»[802]802
  Офросимов Ю. Op. cit. С. 257–258.


[Закрыть]. Он также писал прозу, которая, согласно тому же Офросимову, давалась ему с трудом и не была им особенно любима[803]803
  Там же. С. 256.


[Закрыть]. В целом она уступает его стихам, хотя в ранний берлинский период Корвина-Пиотровского – вместе с Сергеем Горным, Амфитеатровым-Кадашевым и Лукашем – определяли как прозаика (в противовес Набокову, который считался по преимуществу поэтом)[804]804
  Струве Глеб. Памяти В. Л. Корвин-Пиотровского. Поздний гость, II. С. 242.


[Закрыть]. Проза, в отличие от поэзии, обычно рассматривалась им как несерьезное занятие заработка ради. В 1922 году вышел сборник его рассказов «Примеры господина аббата», который современники сочли фривольным[805]805
  Ср. там же.


[Закрыть], и, возможно, книга прозы «Крик из ночи» (никем из исследователей пока не обнаруженная). В журнале «Веретеныш» (1922) печатался сатирический роман «Заграничные приключения Ивана Сидоровича Башмачкина», который должны были писать 14 авторов (Корвину-Пиотровскому досталась вторая глава), но это сочинение осталось незавершенным[806]806
  В первом номере «Веретеныша» есть шарж на Пиотровского, сделанный С. А. Залшупиным.


[Закрыть]. По-своему любопытен фантастический роман «Атлантида под водой» (1928), который Корвин-Пиотровский написал вдвоем с Овадием Савичем. Это остросюжетное произведение в духе «Аэлиты» Алексея Толстого (1922), но несравненно более ироническое, подчеркивающее условность повествования. По основному мотиву оно сходно с известной повестью Артура Конан Дойля «Маракотова бездна», которая, однако, была опубликована только в 1929 году. Атлантида, согласно роману, сохранилась на дне океана под огромным искусственным куполом: туда попадают несколько землян, корабль которых в начале Первой мировой войны подорвался на мине. В Атлантиде они находят общество, управляемое тиранической кастой инженеров-священников. Не без помощи землян происходит революция, которая терпит поражение, но землянам удается вернуться в обычный мир. В романе заметно воздействие Свифта – в сюжете дана прямая ссылка на «Путешествия Гулливера»; многочисленны «свифтианские» сатирические ходы (церковь в Атлантиде обладает монополией на презервативы, общественное равновесие поддерживается тем, что властителей время от времени подвергают ритуальной порке). Ранее, чем в эмиграции, а именно в 1927 году, роман под видом перевода с французского был издан в СССР: как автор был указан некто Ренэ Каду, а Савич и Пиотровский как переводчики[807]807
  В АКП (box 9, folder 40) хранится письмо Корвина-Пиотровского к Савичу (2 июля 1927 г.), касающееся получения гонорара из СССР с помощью В. Лидина и Н. Тихонова.


[Закрыть]. По странному совпадению, французский поэт с таким именем действительно существовал (Ренэ Ги Каду, 1921–1951), но в момент написания романа ему было всего шесть лет. В последнее время роман был дважды переиздан в России (в 1991 и 1992 году)[808]808
  См. Энциклопедия фантастики: Кто есть кто / Под ред. Вл. Гакова. Минск: Галаксиас, 1995. С. 260–261.


[Закрыть].