сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 35 страниц)
Новинки и продолжение на сайте библиотеки https://www.litmir.me
========== Пролог. Седьмое Рождество. ==========
Ты - бочка Данаид, о, Ненависть! Всечасно
Ожесточенная, отчаянная Месть,
Не покладая рук, ушаты влаги красной
Льет в пустоту твою, и некогда присесть.
Хоть мертвых воскрешай и снова сок ужасный
Выдавливай из них - все не покроешь дна.
Хоть тысячи веков старайся - труд напрасный:
У этой бездны бездн дно вышиб - Сатана.
Ты, Ненависть, живешь по пьяному закону:
Сколь в глотку ни вливай, а жажды не унять...
Как в сказке, где герой стоглавому дракону
Все головы срубил, глядишь - растут опять.
Но свалится под стол и захрапит пьянчуга,
Тебе же не уснуть, тебе не спиться с круга. (с).
Шарль Бодлер. «Бочка ненависти». Из поэтического сборника «Цветы зла».
Не бойся, не верь — найди и убей (с).
Быть может, он многое хотел бы позабыть.
Но не мог.
Воспоминания временами бывают настойчивее любой бляди, сосущей деньги из кошелька и считающей, что мир обязан лежать у её — или его, ведь блядство, как таковое, половой принадлежности не имеет — ног по щелчку пальцев. Сколько от них не убегай — везде достанут. И не отвалят до тех пор, пока не врежешь им от души. Ну или пока не дашь то, чего они хотят. Но если рядом с одними ты всё-таки кончишь, получив удовольствие, и максимум того, что потеряешь — это немного денег; чаще всего никаких сюрпризов, лишь заранее оговоренная сумма, то длительное пребывание в компании с другими грозит пробуждением желания вскрыться прямо тут, не сходя с места. Или свернуть шею им. Жаль только, что зачастую воспоминания не имеют физического воплощения, относясь к тому, что принято именовать тонкими материями.
Не тот случай.
У его воспоминаний были лица и имена.
И сладкая жизнь, которой обладатели имён и лиц совсем не заслуживали.
Потому он...
Быть может, а вообще-то — точно, забывать ничего не хотел. Более того, боялся, что однажды воспоминания, хранимые его памятью, померкнут, станут фрагментарными, страх одолеет и превратится в доминирующее чувство, заставив отказаться от неоднократно прорепетированных и практически до блеска отшлифованных планов.
Кто-то посчитает это благоразумием.
Он назовёт трусостью. И если поддастся ей, начнёт презирать самого себя.
У каждого человека должна быть какая-то цель в жизни, какая-то путеводная звезда, за которой хочется следовать и совершить однажды поступок, благодаря которому получится войти в историю. Наплевать, что история эта не совсем благородна. Наплевать, что вспоминая о человеке, который ввязался в подобную авантюру, будут говорить, как об умалишённом, решившим вступить в противостояние с теми, кто ему не по зубам. А потому заранее обрекшим себя на провал.
У него была такая.
Но он, по правде сказать, нисколько не сожалел.
Наверное, просто привык и смирился за длительный период ожидания. Втянулся и начал находить извращённое удовольствие в том, что любому другому человеку показалось бы шокирующим.
Времени на раздумья ему выдали немало.
Сотню раз всё реально пропустить через себя.
Осмыслить и переосмыслить в деталях.
Можно говорить о каких-то сомнениях после года размышлений, даже после пяти лет, но не после того, как прошло два их десятка.
День за днём.
Неделя за неделей.
Месяц за месяцем.
Год за годом.
Один за другим.
Один. За. Другим.
Я убью их, Тереза. Слышишь? Я убью их!
Эти слова он сказал в порыве отчаяния двадцать лет назад.
И с тех пор не растерял решимости, лишь укрепив её. Уверенность в правоте и необходимости реализации задуманного следовала за ним, стала его тенью; она помогала ему двигаться вперёд в те моменты, когда жизнь начинала казаться невыносимой, она его поддерживала и привела к тому, что он ныне имел.
Не так много, как могло быть при ином раскладе. Но вместе с тем гораздо — гораздо! — больше, чем предполагала стартовая ситуация, в которой он оказался по вине других людей, посчитавших, что они вправе переписывать сценарии чужих жизней.
Какая, в общем-то, разница?
Не всё ли равно, сколькими богатствами располагает тот, кто уже завтра рискует стать остывающим телом, лежащим в глубоком овраге, на выезде из Наменлоса, с простреленной головой и перебитым в нескольких местах позвоночником? Или закатанным в бетон. Или...
Вариантов множество, фантазия не ограничена.
Кажется, вовсе никакой разницы и нет.
При любом раскладе его имя должно было быть вписано в историю этого проклятого города.
Любой ценой.
Не совсем обычными чернилами.
Кровью.
Чужой.
И, возможно, его собственной.
С большей долей вероятности, именно такой исход его и ждал. Тут даже законченный оптимист, привыкший искать во всём исключительно положительные стороны, не стал бы делать радужные прогнозы, обещая реванш, полное удовлетворение и безоговорочную победу.
Он никогда повышенным оптимизмом не отличался, предпочитая взгляд реалиста. Розовые очки не в моде. Их больше никто не носит. Он свой вульгарный аксессуар снял давным-давно.
Не сам.
Посторонние помогли.
Спонтанно и болезненно, но зато наверняка.
Он ясно осознал, что начал видеть мир в ином цвете, напрочь лишённом розового колера, в тот момент, когда стоял, прячась за дверью, затаив дыхание и боясь пошевелиться, чтобы не привлечь к себе внимание. Когда на полу в гостиной растекалась чёрная лужа, стремительно загустевшая и подёрнувшаяся плёнкой. Когда воздух пропитался сладко-удушливым ароматом — букет лилий, некогда стоявший на столе, превратился в месиво из раздавленных цветов, листьев и переломанных стеблей. Когда стеклянная крошка усеяла паркет, а какой-то укурок, раздавивший цветы, разнёсший стеклянный стол битой и со смехом выколовший складным ножом глаз плюшевому мишке, протянул руки к шее Юноны Рэдли, срывая с неё колье с изумрудами — фамильную драгоценность, передававшуюся из поколения в поколение. Сорвал и спрятал во внутреннем кармане своей куртки, предварительно рассмотрев украшение на свету и присвистнув одобрительно:
— Охуенные камушки.
Никто не остановил. Никто не помешал.
Лишь переливались разноцветными огоньками, как будто подмигивая заговорщицки, новогодние гирлянды.
И побелевшие от напряжения пальцы сжимали картонную коробку.
До того дня он обожал зиму и праздники, выпадающие на это время года, а потому с нетерпением ждал наступления Рождества.
Седьмое Рождество стало самым страшным днём в его жизни. Самым кровавым. Самым ужасающим. Самым запоминающимся.
Наполненным не праздничной суетой, а страхом, слезами и болью. Холодом неприветливых улиц и огнём, охватившим то, что осталось после взрыва от его дома. Стремительными переменами, о которых он никогда не мечтал и, находясь в здравом уме, никогда мечтать не стал бы.
С тех пор он возненавидел декабрь и все предпраздничные хлопоты.
Запах хвои.
Имбирные пряники.
Гирлянды, мерцавшие разноцветными огоньками.
Подарки в яркой упаковке, украшенной мелкими снежинками.
Всё это вызывало отторжение и ярость.
Люди любят рассказывать удивительные истории о новогодних чудесах. В его жизни чудес не было. На самом деле его спасла случайность и спонтанно нарушенное правило.
Родители говорили ему, что пить много жидкости на ночь вредно, и он не пил. Обычно. В тот вечер он поступился принципами. Не нарочно. Просто так получилось. В честь праздника ему позволили самостоятельно выбрать для себя ужин. Как и большинство детей, он не придумывал ничего удивительного и нереально сложного в приготовлении, способного загнать в тупик прославленного шеф-повара. Газировка, фаст-фуд в красочных упаковках и разнообразные десерты — вот оно типичное детское счастье.
Он съел неограниченное количество сладостей, и его мучила жажда.
Он, стараясь остаться незамеченным, спустился на цыпочках по лестнице, привидением проскользнул в кухню и, действуя максимально бесшумно, взял из холодильника коробку с соком.
Обратно он не поднялся. Так сложились обстоятельства. И, наверное, стоило сказать им спасибо за спасение. Ведь, отправься он тогда в спальню и заберись по одеяло, сейчас его не было бы в живых.
Он так и выскочил на улицу — растрёпанный, растерянный, безумно напуганный. В одной лишь тонкой пижаме, комнатных тапочках и с коробкой сока в руках.
Единственное, что он мог — это бежать, как можно дальше, и не думать о том, что довелось увидеть.
Любой взрослый сказал бы ему, что стоит обратиться в полицию, описать преступников, добиться торжества справедливости и безоговорочной победы правосудия, но он знал, что все попытки окажутся тщетными — напрасная трата времени.
Незваные гости, нагрянувшие накануне Рождества в дом одной из богатейших семей Наменлоса, не были обычными мелкокалиберными преступниками, которых интересует лишь нажива, и которые обязательно попадут за решётку, если однажды нарушат закон.
То были люди Ингмара Волфери.
Он узнал бы их из тысячи.
Из миллиона.
Или даже миллиарда.
Он видел их неоднократно, когда они маячили за спиной этого статного мужчины, чьи волосы тронула первая ранняя седина. Неизменно упакованного в дорогие костюмы, предпочитавшего жизнь, организованную по высшему разряду, говорившего хорошо поставленным, обманчиво мягким голосом и долгое время изображавшего друга семьи. А после — стоило лишь слегка утратить бдительность — нанесшего удар.
Бывший одноклассник отца, с которым они шли рука об руку, вели общие дела и, в общем-то, никогда не демонстрировали недовольства друг другом.
То были люди Ингмара Волфери.
И это значило только одно.
Он ничего не докажет и ничего не добьётся.
Незадолго до того, как они пришли, Ингмар сам нанёс визит вежливости своим деловым партнёрам. Был, как всегда, учтив, вежлив и жизнерадостен. Привёз дорогие шоколадные конфеты, приготовленные в кондитерской на заказ, сливочный ликёр и букет белых лилий. Поздравил всю семью с наступающими праздниками, крепко обнял Юнону, получив в ответ целомудренный поцелуй в щёку — отпечаток розовой помады с перламутром время от времени вставал перед глазами, как одно из самых ярких воспоминаний о событиях того вечера. Больше не сам след, а то, как Ингмар стёр его с кожи небрежным жестом, поморщившись от отвращения, пока, как он думал, никто не видел и не проявлял интереса к его поступкам.
Поздравил сына Юноны.
Вручил медведя её внуку, похлопав по плечу и крепко пожав руку представителю молодого поколения, гордости семьи и главной надежде Юноны. Сына она считала не слишком достойным продолжателем, зато во внуке видела куда больший, достаточно ярко выраженный потенциал.
Рэймонд немного гордился, наивно думал, что его равным посчитали. Принял лицемерие взрослых за чистую монету.
Поразительно то, что Юнона с самого начала напророчила им незавидную судьбу. Получив презент и дождавшись, пока Ингмар покинет их дом, она долго вертела букет в руках. Не спешила за вазой, не боялась того, что цветы увянут. Наверное, желала этого, несмотря на то, что выглядел презент роскошно — Ингмар не поскупился. Их было много. Очень много. Белоснежные лилии сорта «Касабланка» — он запомнил их название лишь благодаря одноимённому фильму, который Юнона любила гораздо сильнее цветов — не пробуждали у неё типичного женского восторга, напротив, породили некую нервозность.
— Лучше бы выбросить их, — произнесла задумчиво.
— Почему? Они ведь такие красивые.
— Для меня лилиями пахнет смерть, — ответила Юнона, пристально разглядывая безумно красивые, но такие пугающие после прозвучавших слов «Касабланки». — Если я где-то и захочу их видеть, то только на своей могиле. А пока я жива, предпочла бы получать другие цветы.
Невероятное попадание.
Оглушительное открытие.
Ингмар Волфери исполнил её желание в кратчайшие сроки, и длинные зелёные ветки, увенчанные белыми плотными и невероятно крупными бутонами, легли на землю, припорошенную редкими снежинками.
Зима в тот год выдалась малоснежной, но холодной.
Ингмар, ставя корзину, заполненную до отказа «Касабланками», говорил, что при жизни это были любимые цветы Юноны.
Естественно лгал.
Но это была едва ли не самая безобидная его ложь.
В сочельник, датированный тем ужасным годом, Ингмар принёс семье Рэдли обманчивую радость на пару мгновений.
Он же привёл за собой истинную смерть, окутавшую их дом навечно.
Как же давно всё это было.
Пальцы потёрли переносицу показательно усталым жестом.
Ресницы взметнулись вверх, взгляд встретился с острым, похожим на лезвие заточенной бритвы взглядом того, кто отражался в стекле.
— Волф-ф-фери-и.
Эта фамилия сорвалась с губ с шипением, похожим на змеиное. Обожгла. Удивительно, что кровоточащие язвы на коже не оставила.
Несколько произнесённых букв, как добровольно сделанный глоток концентрированной кислоты.
— Волфери, — повторил он, выдыхая облачко пара на стекло, затянутое морозными узорами.
Представил, как по гладкой поверхности растекается иной узор — карминно-красный, и ухмыльнулся. В ярко-зелёных глазах мелькнул огонёк сумасшедшинки, столь старательно удерживаемой внутри, а ныне получившей шанс на долгожданное освобождение.
Автобус проехал под мостом и замер на месте.
Конечная остановка. Городское кладбище.
Он поправил капюшон, натягивая ткань едва ли не до бровей и, перекинув небольшой рюкзак через плечо, вышел на улицу.
Тонкий хрупкий лёд, затянувший лужи, хрустел, ломаясь, под подошвами ботинок с тяжёлой подошвой. В ночной тишине этот хруст казался преувеличенно громким.
С каждым шагом Рэд подбирался всё ближе к цели.
Перемахнуть через ограждение, не тратя время на поиски центральных ворот. Дальше — ориентироваться по памяти, вспоминая о том, как они с Терезой в последний раз приезжали сюда вместе. Десять лет назад, незадолго до того, как он покинул её дом и больше не вернулся. Пропал без вести. Моментами в его душе просыпалось саднящее чувство, возникали порывы напомнить о себе, но исчезали они столь же стремительно. Он научился резко разрывать связь с прошлым и ни о чём не жалеть.
Вообще ни о чём.
Чувства — хлам. Привязанность, любовь, дружба — всего лишь ниточки, за которые можно дёргать, манипулируя другими людьми. До тех пор, пока они приносят выгоду и способны что-то дать. Главное — самому не попасть в эту западню, вовремя выскочив из ловушки. Успеть, прежде чем захлопнется капкан.
Когда срок их службы выходит, можно попрощаться. Дороги расходятся, прошлого не вернуть.
Он достал из рюкзака фонарик. Подсветил немного, пытаясь понять, где находится сейчас. Ничто не стояло на месте, всё фатально менялось. Знакомый прежде город предстал перед ним в амплуа незнакомца. Вырос, хотя и прежде не был маленьким, облагородился, расцвёл, подобно розе, которую тщательно оберегают, подкармливают, за которой ухаживают, получая в благодарность роскошные цветы.
Наменлос был прекрасен в своём многообразии лиц и примеряемых образов.
Вульгарен и строг, вычурен и сдержан, развратен и целомудрен одновременно.
Но яркие вывески и стандартное «Добро пожаловать в Наменлос», приветствовавшее путешественников на въезде, бдительности не усыпляли. Кричащий неон и многочисленные огни, заполонившие город, напоминали ему о столбах пламени, взмывающих к небесам, звоне битого стекла и взрыве, уничтожившим его прошлое за считанные секунды. Наменлос был враждебно настроен к нему, но пытался казаться приветливым.
Обманчивые улыбки при встрече, пугающая неизвестность в перспективе.
Он потратил некоторое время на поиски нужного места, искусал нижнюю губу до крови, сорвав пару сухих корочек, и отправился туда, где ждали его Рэдли в полном составе. Некогда одна из самых влиятельных семей этого города, а теперь все, как один, мертвецы. Нет людей — нет проблем.
Рэдли, чей возраст навеки застыл на одной отметке.
Три могилы в ряд.
Имена и годы жизни. Как список действующих лиц в пьесе с криминальным содержанием.
Поставить такой спектакль решился бы далеко не каждый, но Ингмар Волфери под определение «каждого» не подходил. Фигура значимая, непоколебимая. Кажется, даже если этот город разрушить до основания, Ингмар и его семья останутся единственными выжившими.
Что ж, это предстояло проверить на практике в ближайшее время.
А пока...
Пока он бродил по ночному зимнему кладбищу и читал, произнося свистящим шёпотом, имена тех, кто многое значил в его жизни прежде. Дышать получалось через раз, железный обруч, появившийся в районе грудной клетки, сковал, и сотни острых иголок разом вошли в тело. Жар прошлого опалил повторно, освежая только недавно начавшие рубцеваться шрамы.
Юнона Рэдли. Железная леди Наменлоса, оставившая мир в возрасте шестидесяти лет.
Килиан. Её сын. Смерть настигла его в тридцать восемь.
Рэймонд. Её внук семи — ему недолго оставалось до наступления восьмилетия — лет от роду.
Когда-то они были сверстниками и росли вместе.
