Текст книги "Предзимье. Осень+зима (СИ)"

Автор книги: Татьяна Лаас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 30 страниц)

– Именно! – вспылила Тая, решив, что глупо отрицать перед Гордеем очевидное. – И если этот гад выживет, то нарвется – я выйду за него замуж. Вопросы?

Гордей потер подбородок:

– Ты там что-то про проклятье говорила…

– Я могла что-то сказать в сердцах. Что-то вроде «чтоб сидеть тебе безвылазно в Змеегорске». Могла. Но не помню.

– Хочешь, прошерсщу твою память? Мыло будет точно чистое и не шерстистое! Клянусь! А Илья ревнив, но в меру.

– Он знает про сны и не ревнует к тебе. И… – она замерла. Стоит ли Илью и дальше драконить? – Пожалуй, откажусь от твоей помощи – мне голова нужнее, чем тебе.

Гордей улыбнулся:

– Готов на что угодно спорить, что это Подосинов приказал сидеть Зимовскому в городе – чтобы точно был козел отпущения, на которого можно свалить все преступления. Или сохранить его жизнь для тебя.

– О да! Сохранил. По полной с Котом и Виноградовым подставил.

Гордей тактично сказал:

– Феромоны же. И я помню – просто надо почесать и успокоиться. Таюшка, не грусти, все будет хорошо. Тут одни из лучших докторов даже не страны – мира! К Коту же из столицы лейб-медиков вытащили. Илью сейчас оперируют столичные светила. Тут даже маг смерти есть – вот от него точно никто еще не сбегал.

Этого Тая не знала. Это было именно то, что придало ей сил и заставило поверить в хороший исход операции. Тая не знала, но на улице из-за туч наконец-то вышло солнце, растапливая ненужный снег. Золотая осень все же придет в Змеегорск. Она начнется, когда Илья придет в себя.

– Что-то еще, Таюшка?

Она ожила, чувствуя, как тупая боль в сердце ушла прочь. Пока Гордей был готов отвечать, Тая забросала его вопросами:

– Что с колыбельными? Уже есть экспертиза?

– Есть. Илья… Андреевич, – с откровенным смешком добавил Гордей, – не мог слышать убаюкивающее шипение. Это только магмодам и тебе доступно. Люди тоже не слышат.

– Слышат, – мрачно сказала Тая. – Когда было нападение на Кота, все слышали… Наверное, специальная запись.

– Возможно. Эту запись мы вряд ли найдем и изучим, Тая.

– Что с записями с камер на пустыре? Их обработали в столице?

– Нет там ничего, кроме Вязева и нас с тобой…

– Что будет с Кариной?

Гордей пожал плечами:

– Тут решать суду, а не мне. Она в лесу пыталась тебя убить.

– А что решили с Никой?

– Илья сказал, что вы сами там все решите.

Тая кивнула – она решит. Только сперва Илья сам поговорит и припугнет Нику.

– Почему ты промолчал, что Дашу шантажировали из-за меня?

Гордей явно удивился:

– Я же тогда сказал, что это тебя не касается. Ты там была ни при чем. Да и вообще… С шантажом этим просто какие-то детские разборки в вашем серпентарии.

– Эти разборки чуть не стоили жизни Орлову.

Он безапелляционно сказал:

– На тот момент это тебя не касалось. Таюшка, на тот момент, ты прости меня, с тебя нечего было брать. Вот когда все поняли, что ты Снегурка – тут все и зашевелились. Вероника Орлова вообще везде удочку закидывала – всех ваших змеек прошерстила. Дарья Сумарокова отмахнулась от намека на беременность и не стала помогать, наоборот, еще сильнее стала искать Орлова – Карине пришлось вмешиваться и придумывать отговорки для Вероники. Евгения отказалась помочь с деньгами – сама нуждается в них. Ларисе нечего давать было – там муж все на любовницу спускает. У Альбины отец в долгах, как в шелках, Ольга сама с Кариной разорены. С тебя нечего было брать, и тут выяснилось, что с тебя-то как раз и можно сорвать куш – из-за сокровищ Снегурочки. Тут даже Разумовскую проняло. И я просил тебя не делать глупости с Вероникой и быть настороже.

– Я и была.

– А еще я помню, что обещал тебя спросить, когда вернусь, про люблю-люблю-ненавижу. – Он улыбнулся: – И можешь не отвечать. Ты сделала хороший выбор. Илья долго тебя ждал, в отличие от Кота – тот очень даже отвлекался от ожидания, когда же ты его заметишь. Ну же, улыбнись! У Зимовского плохо с чувством юмора. Он же меня прибьет за то, что я тебя расстраиваю.

– Зима…

Он фыркнул:

– Привыкай его так звать. Он вроде на место Сумарокова метит, а я теперь сугубо гражданский штафирка, мне боевой позывной ни к чему.

Тая с укоризной посмотрела на него:

– Тебе нестыдно?

– Абсолютно нет. Можно подумать, я не знаю, как меня за глаза называют некоторые.

– Гордей…

– Двадцать восемь лет Гордей. И ты опять куда-то погрузилась в пучины задумчивости. – Он вздохнул: – что еще тебя тревожит?

Она тихо спросила:

– Гордей, и что будет дальше?

– Ты вообще? Или только про себя?

– Я про Илью.

– А… Если про него… То дальше… – он потер подбородок. – Дальше у нас есть полоз. У нас есть герой Зимовский. И у нас нет никаких улик. Вообще. Илья молодец, что все же вышел на полоза и поймал его. Хотя это меня тоже пугает – столько раз полоз легко уходил незамеченным, и тут раз, и Илья вышел на него. Слишком легко…

– Илья, между прочим, на операции. На грани жизни и смерти. И ты называешь это легко?

– Прости, Таюшка, но это так и есть. Легко. После нападения на Кота Илья же его не взял. А тут – нашел. Тревожно мне, хотя я могу и сильно ошибаться.

Тае ругаться захотелось. Но не на Гордея же. Она сцепила зубы и подняла глаза вверх, ища успокоения. Для верности она еще и считала про себя. До тридцати дошла, когда поняла, что снова может говорить.

– Так что с уликами?

– Ни. Че. Го. Я поднял дело об аварии. Виновником признан твой отец. Плохие погодные условия, опасная манера езды. Я поднял дело о ритуале Снегурочка. Вязев мертв, иных на месте ритуала не было. Подосинов в тот вечер весь день был в лаборатории, есть записи в журнале. Но записи легко подделать – дописать позже. Камер тогда в лабораториях не было.

– Операция Зимовского? – напомнила Тая.

– Надо поднять его историю болезни, но, Таюшка, тринадцать лет прошло. И была война. Мы можем никого не найти. Но я попытаюсь, ты же меня знаешь, Тая. У него было несколько операций, если ты не в курсе. Три раза за годы войны он был на грани жизни и смерти – еле собирали заново. Ты не знала? Не знала… – вздохнул Гордей. – Посмотри на это с другой стороны – он тоже не знает, сколько раз ты рисковала собой. Полагаю, гораздо чаще. Таюшка, гены могли забрать на любой операции. И не факт, что этим людям уже не промыли мозги… Я проверю все, что смогу.

– Оба ритуала с веретеном… Нити жизни были короткие.

Гордей разбил в пух и прах её довод:

– И это ничего не доказывает. Тебе и раньше не верили, сейчас и тебе, и Зимовскому тоже не поверят – никто не знает, сколько кому жить уготовано. Тупик. Тебе, могут сказать, и уготовано было судьбой мало прожить. Никто никогда не мерил жизненные нити. Криминалистика, даже ритуальная, опирается на факты – метры, сантиметры и прочее.

– Смерть деда?

– Удачно наложилось на приезд императрицы. Тогда никому не было никакого дела до Подосинова. Зимовский был в патологии, ты должна была оказаться там же.

Тая отступать не хотела, хоть и сама понимала, что улик нет никаких:

– Патологоанатом?

– Ничего необычного не помнит – я проверял его мозги. Глаши нет. Полицейские нечего странного не заметили. Вскрытия, сама понимаешь, не было: возраст, задокументированный диагноз… Танатопрактик тоже ничего не заметил – в моргах холодно, змеи замирают в холоде. Выскользнуть из гроба в момент его переправки из зала в камеру нетрудно. Даже выжить в камере в огне можно – полозы не горят. Я спрашивал экспертов, и это был не Зимовский. С точки зрения закона господин Подосинов категорически, бесповоротно мертв.

– А Белкин жив… Только, Гордей, Подосинов не мог принимать мелкие формы.

Он сразу её понял:

– Ты об Орлове?

– Именно.

– Спорно, – возразил он. – Орлов ничего не видел и не слышал, кроме колыбельной. Как свидетель, он пустышка – ничего не даст, это и Подосинову было ясно. Магмодов-целей у Подосинова было много – он позволил себе возможно десятку уйти от колыбельной. И никто при этом не заявил в полицию. Орлов даже если бы вылез из своей щели, то для Подосинова это было неопасно. Тем более земля ему могла сообщить о том, когда Орлов вылезет. Это не доказательство того, что у Подосинова не было мелкой формы. А вот нападения на магмодов как раз свидетельствуют за то, что мелкая форма была.

– То есть…

Гордей её утешил, забывая, что сам чешется от феромонов:

– Таюшка, у нас есть уничтоженный в бою полоз. Это главное. Илье ничего не грозит. Не буду отрицать – не будь полоза, дело было бы плохо для Ильи. Было бы трудно что-то доказать. Зимовского ждала бы каторга – из-за записи из отделения и Кота. И не смотри так, я бы был первым, кто помог бы Илье сбежать.

– То есть… – Тая снова беспомощно повторилась. За Илью было страшно.

Гордей с силой сжал её пальцы в своей ладони:

– Даже выжившие Сумароковы не помогли бы – сказали бы, что Илья защитил их из-за тебя, чтобы не потерять твою благосклонность. Но! Полоз есть. Его все видели. Рано или поздно трупное окоченение заставит труп перекинуться в человека. Все будет хорошо. Даже Кот ничего не сможет возразить против Ильи.

В палату влетел ошарашенный Владимир.

– Простите, что мешаю… – Его взгляд замер на Таиных пальцах, утонувших в ладони Гордея.

– Слушаю! – сухо сказал Гордей. – Что случилось?

Владимир отмер:

– До вас не могли дозвониться… Там полоз…

– Что? – Тая от испуга выморозила палату. По стеклу расползлись снежные узоры.

– Полоз, которого победил Илья Андреевич, это Белкин. Не Подосинов.

– Ушел, зараза… – с каким-то непонятным чувством в голосе сказал Гордей. Очень похоже на восхищение.

Владимир напомнил:

– Так купол еще стоит. Поиски возобновили, ваше превосходительство.

– Он ушел еще шесть дней назад. Сразу после взрыва императорского маглева. На Кошкина нападал Белкин, и на Виноградова, пойдя на поводу феромонов, тоже напал он. Черт, не знаю, восхищаться или найти и прибить на месте Подосинова. Мразь, но до чего талантливая! Если бы не ошибка с Виноградовым, пролившим на себя феромоны, то все бы повесили именно на Белкина, потому что вот он на блюдечке лежит… А все остальное только наши, Тая, домыслы были бы. Никаких улик.

* * *

Илья пришел в себя на третий день.

Первыми дрогнули пальцы в Таиной руке. Тая встрепенулась, просыпаясь на стуле – умудрилась задремать, ожидая его возвращения.

Потом затрепетали ресницы. Они у него для змея вполне густые и пушистые.

Потом открылись глаза, блеснув расплавленным золотом.

Потом Илья прошептал:

– Та… ю… ша… – Каждый слог он буквально выгрызал у воздуха.

Потом ворвались медсестры и доктор. Тая выходить из палаты не стала – чего она там не видела в медицинских манипуляциях? Илья больше мумию напоминал, чем человека. Зашитые раны. Заживающие ожоги от магимпульсов. Пересадка кожи там, где не удавалось стянуть края ран. Несколько собранных на операции переломов. Удивительно, что он еще жил.

Тая, отпустив упирающие до последнего пальцы Ильи, отошла к окну, чтобы не мешать врачам, и смотрела, как за окном перестал валиться снег. Небо быстро очищалось. Уже к вечеру от снега останутся только лужи. Он с тихим шорохом скатывался с еще зеленых листьев кленов, берез и сирени. Сосны же терпеливо ждали, когда снег соизволит растаять.

Тая достала походник и написала Гордею: «Он пришел в себя.»

«Умница!» – ответил Гордей. Потом он опомнился и добавил: «Ты умница, а не он.»

«Умница, что сообщила! Вот!»

«Хотя он тоже не дурак – упускать тебя только дурак бы и стал!»

Через четверть часа кутерьма в палате закончилась, и Тая смогла подойти к Илье обратно.

– Жив?

Он виновато на нее посмотрел:

– Жив… Прости… Я тебя подвел…

– Вот дурной. Чем ты меня подвел?

– Не сдержал слово… и влип… – Он принялся перечислять все свои ошибки: – клык не выбил… Пломбу не поставил… Моргать не научился…

Тая не сдержала улыбки:

– Но выжил же. Это самое главное. Героям за это положена награда…

Он улыбнулся ей в ответ – сил хватило только еле-еле обозначить улыбку приподнятыми кончиками губ:

– Гордей, да?

– Прости? – Тая его искренне не поняла.

– Он сейчас принесет… салфетки и бутерброды.

Смех Тая сдерживать не стала – Илья тут, он жив, кризис миновал, теперь можно улыбаться, смеяться, дышать, жить.

– Ты его переоцениваешь – про салфетки он не вспомнит, но еду точно принесет для героя. И раз ты хочешь награды именно от меня…

Она потянулась и осторожно поцеловала Илью в губы, помня, что он весь изранен.

Дверь в палату чуть скрипнула.

Гордей начал было:

– Спорю на что угодно, вы еще не куша… Впрочем, неважно. – Он замолчал и деликатно закрыл дверь, исчезая в коридоре.

Тая чуть отстранилась:

– Твоя награда застеснялась и сбежала.

– Готов принять твою награду… в двойном экземпляре.

Она снова подалась к нему, целуя сухие после тяжелой травмы губы, упрямые, иногда говорящие неприятные вещи, наглые, но главное живые губы. А целоваться они научатся. Потом. Вместе. Потому что герой, кажется, все эти годы ждал только её. И даже на помидорах не тренировался. Он предпочитает сразу бой всем тренировкам. О том, что дед ушел, а он победил всего лишь Белкина, она скажет потом. Сейчас герою важнее получить свою награду. И самой поверить, что Илья все же жив. Поверить, что он выкарабкался.

Эпилог

Эта осень подарила Тае больше, чем все годы до этого. Неприятные открытия про родных. Новые силы и, главное, принятие их. Согласие с самой собой. Длинную жизнь. Любовь. Илью. Понимание, что месть – это не выход, даже если в своей вендетте сохраняешь жизни тех, кто тебе дорог, как та же Даша Сумарокова, изначально Белкина. Наверное, дед мечтал именно о такой внучке – приятной, заглядывающей в рот и прислушивающейся к его словам. Потому и простил ей принадлежность к Белкиным. Потому и защитил даже её мужа. Тая оказалась не такой, и потому между нею и Дашей дед выбрал Дашину жизнь. Чума, к лешему такие мысли! Ей все равно. Ничто не испортит её дружбу с Дашей, даже дед. Хотя он сохранил жизни Кота и Гордея, зная, что они дороги Тае… Она будет думать, что не настолько он и гениален был. Кот и Гордей – сильные маги, то, что они выжили, их заслуга, а не заслуга деда… Иначе можно до такого дойти, что страшно становится. Вдруг Тая все же была не сильно безразлична деду. Илья-то тоже выжил. Он выжил вопреки, а не потому, что дед не старался его уничтожить. И Тая не будет думать о том, что Гордей все же ошибся. Она не будет думать о том, что дед ушел только после нападения на Кота, когда купол уже был. Всего-то надо забиться под корни, приказать земле молчать о себе и заснуть до весны. Никто даже ради него не стал бы держать купол над городком почти полгода. Купол уже сняли. Две недели назад, когда Илья пришел в себя в реанимации. К лешему все эти мысли о деде. Пусть у Гордея голова болит, а у неё есть этот вечер и Змеегорск. Город, который она любила и ненавидела одновременно. Вот такая амбивалентность. Так и живем!

Золотая осень все же была, хоть с бабьим летом в этом сентябре не сложилось.

И вечер был. С сиреневыми сумерками, с приглушенными звуками города, с усталой суетой его жителей, разбредающихся по домам.

И дождь был. Тихий, вкрадчивый, робкий, как и любила Тая.

И зонт был. Огромный, мужской. Желтый, как солнце. Струи дождя еле слышно стучали по нему, создавая мелодию приятного осеннего вечера: когда тепло в длинном пальто, специально купленном для прогулки, когда воздух свеж в меру, когда знаешь, что в конце ждет дом, уют и длинная, нежная ночь.

И лужи были. Именно такие, как Тая любила: неглубокие, спокойные, гладкие, в которых отражается и дробится при случайных порывах ветра свет фонарей и наружной рекламы, словно скоро Рождество. В такие лужи еще прыгать можно и наблюдать, как пляшут огоньки на внезапных волнах.

И желтые кораблики из листьев в лужах были – их этой осенью не победить дворникам, угрюмо метлами разгоняющим лужи.

И Илья был. Уставший. Прихрамывающий на прооперированную правую ногу. Непривычно одетый в удивительно синее пальто и такие же синие джинсы и свитер. Кажется, Тая впервые видела, как он перелинял во что-то иное, изменив любимому черному цвету в одежде. Илью без предупреждения выписали сегодня – еще утром его лечащий врач говорил, что ему еще неделю, не меньше, лежать в больнице.

Тая, давая роздых прооперированной ноге Ильи, остановилась у еще работающего фонтана. Листья принесло и сюда. Они плясали на холодной сизой воде, вызывая странное стеснение в груди. Наверное, это грусть. Или страх перед неминуемыми переменами – Илья же выписался из больницы. Вот-вот все круто изменится раз и навсегда.

Илья, временно вручив зонт Тае, галантно скинул с себя пальто и положил его на край парапета фонтана, приглашая Таю сесть. Она послушно опустилась, но утянула за собой и Илью, заставляя садиться рядом. Она не мерзнет – он очень даже. Отбирать одеяло по ночам она у него ни за что не будет – наоборот, будет укрывать еще и своим. Зачем ей тормозящий из-за холода парень? Но говорить об этом она тоже не будет. Может, Илья уже двести раз пожалел, что когда-то заговорил о свадьбе.

Он продолжал удерживать над ними зонт, и Тая сама обняла Илью за талию, еще и голову на плечо пристроила. Вблизи было особенно видно, как тяжело Илье после травм – лицо осунулось, о скулы порезаться можно, губы до сих пор бледные и синюшные из-за кровопотери, но хоть дыхание спокойное, а до сердца не добраться, чтобы прослушать тоны и шумы.

– Устал?

Ему явно нужно в тепло – согреваться и отдыхать. Он же первый день после выписки. Тая и сама бы не отказалась вернуться в тепло.

Этот гад чешуйчатый тут же воспрял, выгибая грудь колесом:

– Что ты, Таюша, я готов продолжать прогулку.

Он посмотрел на Таю честным-честным взглядом и снова не моргал. Когда-нибудь она привыкнет к его змеиным глазам, а пока надо просто молчать и улыбаться. У всех свои недостатки. Она тоже далеко не подарок. Хотя бы привитую дедом неуверенность в себе и тяжко дающееся доверие вспомнить. И вечный холод от испуга.

– Илья… Тебе надо отдохнуть. Поздно уже.

Он опустил глаза, упираясь взглядом куда-то в мокрые носки высоких походных ботинок. Смотреть вверх и искать дзен в небесах мешал зонт.

– Прости. Глупое ощущение, что все утекает прочь и ничего не удержать, – признался Илья.

Тая хулигански подула ему в бесстрашно подставленную шею, почти прикасаясь губами. После больницы видны были все мышцы и быстро бьющаяся сонная артерия. Илья откровенно нервничал. Острый кадык так и ходил туда-сюда, когда Илья сглатывал. Тая провела рукой по краю его подбородка. Щетина чуть-чуть кололась.

– Откуда столько ненужной грусти? Тебе рекомендовали психолога на время реабилитации?

Он рассмеялся, немного хрипло, словно раскаркался старый ворон.

– Таюша, я знаю о билете на утренний маглев.

– Чума… – выдохнула Тая, выпрямляясь. – Вот почему ты выписался так быстро!

– Только не надо спрашивать, кто тебя сдал. Много кто. Сперва мне позвонил знакомый жандарм, отвечающий за продажу билетов. Потом прилетел со списками уезжающих и прибывающих в город взволнованный Владимир. Потом мне прислал сообщение Гордей, сообщив, что я не умница. «НЕ» было капслоком. А потом примчалась Дарья Сумарокова, она атаковала всех не успевших спрятаться врачей, поставив больницу на уши, и меня все же выписали.

Тая честно сказала:

– Я убью Дашку. С такими друзьями, ты был прав, и враги не нужны. Я спонтанно приняла решение о поездке – утром доктор сказал, что ты точно не умрешь, если только с тоски, и я решила, что вот, все. Пора.

Он перевел взгляд с ботинок на Таю. И не понять, нашел ли он свой дзен.

– Таюша, я разве не заслужил хоть каплю доверия?

– Я собиралась тебе сказать, но ты был недоступен. Да-да-да. Когда я приехала в больницу, тебя уже выписали. Это камень в огород твоего доверия, Илья, если ты не понял.

– Я просто испуганный заяц. Я уже потерял тебя десять лет назад, когда ты рассказывала Дарье, что «всего лишь на экскурсию по музеям» собралась в Александродар. Ты потом уже не вернулась в Змеегорск.

Тая нахмурилась, ничего не понимая. Она смутно помнила, что это было вроде в кафе.

– А разве ты тогда присутствовал при нашей с Дашей беседе?

– Очень даже рядом болтался. Я собрался сопровождать тебя, предложив экскурсию на другую дату – у меня было очередное обследование запланировано. Ты еще тогда на вопрос Дарьи: «А как же Зимовский?» – сказала, что тебе все равно и пожелала мне тут плесенью покрыться, оставаясь навсегда.

– Ой… А у тебя защиты от проклятий не было, да? От Снегурочек…

– Это было проклятье?

Тая робко призналась:

– Очень может быть. И пока ты не подал на меня жалобу за незаконное лишение свободы, сразу сообщаю: обратный билет на маглев в Змеегорск мною тоже куплен. Я хочу собрать свои вещи, расплатиться с квартирной хозяйкой и попрощаться с Санкт-Петербургом. Навсегда. Днем туда, ночью сборы, днем решение проблем с хозяйкой и ночью маглев. Итого: утром после-послезавтра я буду уже тут, Илья. Честно-честно. Я бы съездила раньше, решая все задачки, но я очень боялась за тебя. Не хотела оставлять одного. А тут доктор сказал, что ты в полном порядке, я и решила управиться со всем до твоей выписки.

Все это время Илья смотрел на нее исподлобья, еще и не моргая, – Тая под конец своей речи старательно давила желание или привычно возмутиться, или забиться куда-то от страха. Надо просто помнить, что это обычный змеиный взгляд. Привыкнет.

Илья наконец-то отвис и моргнул, спасая Таю от тихой паники.

– Таюша, грибо… – он поперхнулся словами, вспоминая, что она не гриб, а осень. Только ласковых уменьшительных от осени почти не бывает. Кот год шел от Осеньки к Асюше, а Илья не может пойти тем же путем.

– Солнышко, котенок, рыбка и кто хочешь… Неважно, Илья.

Он кивнул, давая понять, что запомнит её предложения. Илья опять долго смотрел вниз, усмиряя своих демонов.

– Ты хочешь завершить прогулку, я правильно тебя понял?

– Да, Илья, – осторожно сказала Тая.

– Тогда я провожу тебя до гостиницы.

– Зачем? Не нужно…

– Тогда… – Он снова искал дзен, который на кончиках ботинок никак не находился.

Тая подсказала – знала же, что педант:

– Можешь пригласить меня на чашечку кофе.

Илья встрепенулся, странно глядя на неё:

– Кофе? На ночь?

До чего же он правильный!

– Уговорил. Утром. И в кровать. Только про стадию чашки не забудь. Утро, кофе, чашка, кровать. О, стадию футболки куда-то надо вклинить… – её снова несло от испуга. Она же так и не спросила про его намерения. Они могли измениться. Полмесяца, между прочим, прошло! Они с боя с Белкиным не заговаривали о свадьбе…

Илья потянулся к ней, прижимая к себе, и жадно поцеловал Таю в губы. Яростно, жарко, и прочь мысли о медсестрах в отделении, умеющих целоваться и делать кое-что иное по ночам… Это не об Илье. И совершенно странно, что после такого горячего поцелуя, когда губы горели от страсти и легких укусов Ильи, в душе Таи воцарилось умиротворение, бесповоротное и абсолютно ничем не прошибаемое. Никакие удары судьбы не страшны, когда так целуют.

Зонт желтый корабликом мирно колыхался на волнах в фонтане.

Конец