Текст книги "Крым, Северо-Восточное Причерноморье и Закавказье в эпоху средневековья IV-XIII века"

Автор книги: Светлана Плетнева

Соавторы: Яков Паромов,Ирина Засецкая,Бабкен Аракелян,Джаббар Халилов,Александр Дмитриев,Арам Калантарян,Татьяна Макарова,Алексей Пьянков,Екатерина Армарчук,Рамин Рамишвили
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 54 страниц)

Все перечисленные захоронения, условно относимые нами к эпохе средневековья, безынвентарные, что, вероятно, следует объяснять религиозными воззрениями людей, хоронивших своих близких без сопровождения хотя бы скромного инвентаря. Трудно представить, что захоронения вокруг Фанагории и в ней самой принадлежали исключительно беднейшему населению. Известно, что в простых могилах вытянуто на спине, головами на Запад и без вещей хоронили своих мертвых представители двух религий, наличие которых в Фанагории зафиксировано в письменных источниках: христиане и иудеи.

В Фанагории была в VI в. даже собственная епархия (Васильевский В.Г., 1912, с. 384). Правда, позднее она уже не упоминалась в источниках, но христианизированное население, вероятно, осталось в городе, хотя, согласно сообщению византийского историка Феофана Исповедника (Чичуров И.С., 1980, с. 60), город в VII в. в значительной степени был заселен евреями-иудеями. Факт пребывания евреев в городе подтверждается археологически: на городище было обнаружено несколько типичных иудейских надгробных каменных плит с семисвечниками и другой иудейской атрибутикой (Даньшин Д.И., 1993). На обратной стороне некоторых из них выбиты тамги, что, видимо, позволяет связывать эти надгробия с хазарами-иудеями? Однако ни одной могилы, связанной с иудейским надгробием, обнаружено пока не было, поэтому считать часть безынвентарных захоронений иудейскими (или христианскими) мы можем только предположительно.

Таким образом, судя по тем материалам, с которыми удалось познакомиться исследователям средневековых слоев, можно сказать, что в VIII и IX вв. город явно процветал. Об этом свидетельствует постоянно подновлявшееся покрытие большой (главной?) улицы, благоустроенность усадеб, большое количество амфор, свидетельствующее об оживленной торговле города с дальними странами и ближними регионами, развитое ремесло (гончарное, камнерезное, ювелирное), подтверждаемое находками.

Несмотря на это, в конце IX, может быть, в первые годы X в. Фанагория прекратила свое существование. При этом следует учитывать тот факт, что город не был разгромлен и разрушен в громадном пожаре. Полное отсутствие бытовых находок в остатках домов и усадеб создает впечатление, что все было аккуратно собрано и вывезено при общей тотальной эвакуации. Последняя могла быть обусловлена надвигавшейся на город опасностью нашествия варваров, которыми в те годы могли быть печенеги (Плетнева С.А., 1981, с. 15–16; 1980, с. 26). Другой причиной стали природные изменения. В частности, сильно обмелевшая гавань привела к потере городом значения крупного портово-торгового центра. Последнюю точку в истории города поставили повышение уровня моря (размыв береговых кварталов) и занесение илом и песком омывавших Фанагорию русел Кубани (Атавин А.Г., 1987, с. 32, 34). Природные факторы безусловно сыграли важную отрицательную роль в жизни Фанагории, но при этом следует помнить, что археологические материалы свидетельствуют не о постепенном затухании города в эпоху средневековья, а как говорилось, о длительной полноценной его жизнедеятельности.

Торговые связи осуществлялись сухопутными дорогами, проложенными еще в античное время и продолжавшими функционировать в средневековье. Пять крупных магистралей сходились в Фанагории (рис. 9). Они обеспечивали город всем, что мог дать Таманский полуостров, буквально усеянный поселениями. Кроме того, невозможность пользоваться собственной гаванью способствовала активизации перевозок товаров сухопутьем из ближайших портов: Таматархи, Кеп.

Все сказанное делает, по-видимому, предпочтительной гипотезу о внезапном оставлении города под угрозой неминуемой надвигающейся гибели. Перерезанные врагом сухопутные дороги могли стать для жителей значительно большей трагедией, чем постепенно мелеющая морская гавань.

Северо-Восточное Причерноморье

Введение
(Е.А. Армарчук)

К югу от Керченского пролива, за крутым мысом Таманского полуострова, открываются просторы Черного моря, на протяжении 350 км омывающего кавказские берега. Эта узкая полоса, Северо-Восточное Причерноморье географически относится к Северному Кавказу и составляет 2 % его территории, входя в Краснодарский край (Рос. Фед., 1968, с. 402 и сл.). Она вытянулась вдоль моря от основания Таманского полуострова до реки Псоу, по которой проходит государственная граница с Грузией. Море согревает и увлажняет эту территорию, а горы, особенно в южной части, защищают от холодных ветров зимой и знойных суховеев летом. Умеряя летний жар и утепляя воздух зимой, Черное море сильно воздействует на климат этой береговой полосы. В свою очередь, климат, почвенный покров гор и растительность строго подчинены закону вертикальной поясности, перемене от предгорий в сторону высокогорий.

Большую часть Северо-Восточного Причерноморья занимают горы, сложенные мергелями, глинистыми сланцами и частично известняками. В основном, на приморских склонах преобладают низкогорья и средневысотные горы с округлыми вершинами и пологими склонами, почти сплошь заросшие лесами. Северо-Западные цепи Большого Кавказа подступают к берегу вблизи Анапы. В этой части региона рельеф образуют холмы с мягкими очертаниями, перемежающиеся равнинными участками. Вначале, до Геленджика, горы не превышают 750 м, но и здесь растительность располагается поясами. Самый нижний пояс (до 150–200 м от уровня моря) характеризуется зарослями сухолюбивых, мелколистных колючих кустарников: кизила, боярышника, шиповника, барбариса, держидерева и терна в сочетании с лесными видами – дуб пушистый, изредка древовидный можжевельник, фисташка, локально – сосна пицундская. Кроме того, здесь широко распространены издревле окультуренные грецкий орех, лещина, грушевые и яблоневые деревья, виноград, табак, а в полосе дубрав много граба, ясеня, осины, ольхи, вяза. На высоте от 200 до 500 м кустарники те же, а леса состоят из более крупных экземпляров можжевельника, дуба, граба, ясеня. Выше 500 м лесная растительность сильно угнетена постоянно дующими здесь ветрами и постепенно сменяется горными степями. Зимой холодные континентальные воздушные массы, преодолев горы, проникают на побережье на отрезке от Анапы до меридиана Михайловского перевала, принося низкие температуры и иногда сильные ветры – норд-осты (бора). В общем же, зима заметно теплее равнинной предкавказской, а лето ясное и жаркое, что приравнивает климат к средиземноморскому.

Иной облик имеют причерноморские ландшафты к югу от Михайловского перевала, особенно от Туапсе до Адлера, где они весьма обильны разнообразной вечнозеленой растительностью. Здешний ровный климат отличается большой теплотой и круглогодичными осадками, что приближает эту часть Причерноморья к влажным субтропикам. У Туапсе горы достигают 900 м, а затем к югу чуть восточнее Сочи – уже 3000 м. Их склоны покрыты дубовыми и буковыми лесами, густо заросшими различными лианами и подлеском из реликтовых видов растительности.

Предгорно-прибрежная часть Причерноморья значительно меньше горной по площади и занимает узкую полосу шириной от нескольких метров до нескольких километров. Обычно она отделяется от хребтов крутым и высоким уступом, а там, где реки, прорезав хребты, прорываются к морю, образуются глубокие и узкие долины-щели. Вдоль побережья морской прибой за длительный период времени образовал полосу галечниковых, гравийных, а в устьях рек – песчаных пляжей. Ее ширина может достигать нескольких десятков метров, но местами скалы обрываются прямо в море. Такие крутые обрывы встречаются на всем протяжении побережья от Анапы до устья Псоу. В целом, на прибрежной полосе мало ровных площадок, рельеф преимущественно представлен холмами и возвышенностями и поэтому под сельскохозяйственные угодья часто сооружались террасы на их склонах. Сельским хозяйством освоена незначительная часть территории Причерноморья: пашни, сады, плантации многолетних культур и даже пастбища представляют собой маленькие, отвоеванные у леса и гор островки.

На протяжении от Анапы до Адлера только в трех местах большие естественные морские бухты вдаются в берег – у Новороссийска, Геленджика и Туапсе. Однако в древности он имел другие очертания из-за пониженного уровня моря. Самой большой является глубокая и незамерзающая Цемесская бухта, возле которой в устье реки Цемес вырос Новороссийск. Суджукской косой в северной части и мысом Дооб в южной она отделена от морской акватории, а со стороны материка окружена предгорьями хребта Маркотх, поднимающегося до 750 м над уровнем моря. Живописную Геленджикскую бухту образуют два мыса – Толстый и Тонкий. Некогда в окрестностях Геленджика горы были сплошь покрыты дубравами, вырубленными ради экспорта древесины. На подверженных ветрам участках растительность прячется в щелях-балочках. Туапсинская бухта расположена возле устья большой межгорной котловины с двумя речушками. Благоприятный микроклимат и защищенность от ветров горами издавна привлекали сюда поселенцев. Далее к югу берег в устье Мзымты и до Псоу низменный и некогда был болотистым.

В предгорно-приморской полосе естественный растительный покров претерпел большие изменения за длительный период антропогенного воздействия, поскольку издавна прибрежная кромка была довольно густо заселена. Наиболее это касается территории Больших Сочи, отличающейся обилием как местных, так и иноземных субтропических и акклиматизировавшихся тропических растений. Первые результаты изучения палеоландшафта в северной части региона, под Новороссийском, свидетельствуют, что с рубежа эр здесь были распространены те же виды широколиственных и кустарничковых пород, которые характерны для современной растительности предгорий и нижнего яруса гор (Антипина Е.Е. и др., 2001, с. 32–33). Карпологический анализ Е.Ю. Лебедевой образцов с античных и средневековых, XII–XIV вв., поселений под Новороссийском показал, что в обе эпохи в палеоботаническом комплексе лидирует полба или пшеница двузернянка, затем следует просо (ячмень сеялся в незначительном количестве). Это были две ведущие посевные культуры в местном земледелии с устойчивыми традициями в силу стабильных природно-экологических условий (Антипина Е.Е. и др., 2001, с. 35). В целом, природно-географическое своеобразие региона, сочетающего морское побережье, степные и равнинные участки в северной его части и горы (с плодородными южными долинами), обусловило этно-исторические процессы и синтез культур местных горцев, кочевников-степняков и заморских пришельцев, который улавливается со времен античности.

Глава 8
Раннесредневековые древности побережья (IV–IX вв.)

Историографический очерк.

(И.О. Гавритухин, А.В. Пьянков)

К концу XIX в. относятся первые публикации раннесредневековых древностей Северо-Восточного Причерноморья (Сизов В.И., 1889, с. 76, 77, табл. XI, 9, 11; ОАК за 1892 г., с. 93), а уже в начале XX в. здесь проводятся первые профессиональные раскопки могильников, начинается систематическое издание коллекций, памятники обсуждаются крупнейшими специалистами, начинают формироваться собрания местных музеев (Спицин А.А., 1907; Саханев В.В., 1914; ОАК за 1913–1915 гг., с. 159). На долгое время эти работы составили основную источниковую базу для суждения о культуре Северо-Восточного Причерноморья в третьей четверти I тыс. н. э. Борисовский же могильник, благодаря представительности материала и образцовому для начала XX в. исследованию В.В. Саханева, вплоть до недавнего времени играл роль одного из эталонов в оценке раннесредневековых древностей Кавказа и других территорий.

В последующие более чем полвека пополнения корпуса источников происходили преимущественно из случайных находок, сборов на разрушающихся памятниках, спорадических и очень ограниченных раскопок. Публикации материалов были редкими, краткими и выборочными (Анфимов Н.В., 1980; Минеев М.Г., 1984 и др.).

Исключением стал труд Е.П. Алексеевой, явившийся первой попыткой обобщения раннесредневековых памятников Северо-Восточного Причерноморья (Алексеева Е.П., 1964). Тогда же римско-византийские монеты были представлены в сводах В.В. Кропоткина, опиравшегося во многом на труд Е.А. Пахомова (Кропоткин В.В., 1961; 1962).

С конца 1960-х годов начинаются систематические работы с местными древностями в южной и северной частях рассматриваемого региона, проводимые профессиональными специалистами, уроженцами Черноморского побережья Кавказа – Ю.Н. Вороновым, обследовавшим, опираясь на помощь местных краеведов, окрестности Сочи и представившим материал в ряде публикаций (Воронов Ю.В., 1971; 1979; 1979а) и А.В. Дмитриевым, до настоящего времени работающим в Новороссийске. Раскопки в 1974 г. А.В. Дмитриевым раннесредневекового могильника на р. Дюрсо стали сенсацией и сразу же привлекли внимание отечественных и зарубежных специалистов.

В последние годы археологические материалы III–IX вв. продолжали пополняться профессиональными раскопками ряда первоклассных памятников. Особенно значимы впервые исследованные материалы могильников III–IV вв. в Бжиде и Южной Озерейке (Пьянков А.В., Строчевой А.А., 1992; Пьянков А.В., 1998; Шишлов А.В., 1999), материалы могильника Бжид, непрерывно существовавшего с III по VII в. на стыке культурных влияний Северного Причерноморья и Закавказья, погребения гуннского времени в Цемдолине, позволяющие заполнить хронологическую лакуну между материалами Южной Озерейки и Дюрсо в окрестностях Новороссийска (Малышев А.А., 1995). Археологические исследования в Анапе позволили очертить пока немногочисленный круг находок, отражающих жизнь на территории разрушенной в середине III в. Горгиппии в конце римского времени и раннем средневековье (Алексеева Е.М., 1997, с. 144; Трейстер М.Ю., 1982, с. 159).

Оценивая в целом состояние источников по археологии Северо-Восточного Причерноморья, отметим, что древности рассматриваемой территории известны очень неравномерно и нет ни одного района, изученного систематически. Опубликованные своды и обзоры памятников (Алексеева Е.П., 1964; Онайко Н.А., 1970; Воронов Ю.Н., 1979; 1979а; Ковалевская В.Б., 1981; Bortoli-Kazanski A., Kazanski M., 1987) неполны, содержащиеся в них сведения требуют корректировки или дополнительной проверки. Основной массив наших данных связан с материалами могильников. Хотя некоторые из них исследованы полностью или на большой площади, ни один не опубликован по комплексам на уровне современных требований. Ряд важнейших памятников известен лишь по сборам, а поселения практически вообще не исследованы.

Таким образом, очевидно, что в настоящее время систематическое рассмотрение особенностей материальной культуры Северо-Восточного Причерноморья III–VII вв. вряд ли возможно. Поэтому мы ограничимся характеристикой опорных памятников, констатацией наиболее показательных черт представленной в них культуры с учетом их динамики, привлекая прочие доступные отрывочные данные. Обоснованная и детальная культурная дифференциация материала и, соответственно, его этническая интерпретация, представляется нам преждевременной; возможны лишь краткие предварительные выводы или гипотезы.

Могильники III–IV веков.

(И.О. Гавритухин, А.В. Пьянков)

О процессах, происходивших в те столетия в районе нынешних Новороссийска и Анапы, мы можем судить по материалам могильника в Южной Озерейке, единичным находкам в Анапе и ее окрестностях (рис. 12). Выделение горизонта второй половины III–IV вв. по материалам поселений пока не может быть предложено с необходимой степенью надежности (Масленников А.А., 1990, с. 80; Алексеева Е.М., 1997, с. 144).

Рис. 12. Памятники и находки в Северо-Восточном Причерноморье второй половины III–VII вв. Составлена И.О. Гавритухиным.

1 – Джигинское (Михаельсфельд), находки 1892–1893 гг.; 2 – Капустня, находки 1986 г.; 3 – Султановская гора, впускное погребение 1982 г.; 4 – Анапа, отдельные погребения и находки; 5 – «Андреевская щель», отдельные находки; 6 – Гай-Кодзор; 7 – «Ленинский путь», сборы разных лет; 8 – Борисовка, комплекс 31.12.1955; 9 – Цемдолина; 10 – Дюрсо; 11 – Южная Озерейка; 12 – Мысхако; 13 – Борисово; 14 – Геленджик, сборы и единичные погребения разных лет; 15 – Геленджик, «Толстый мыс»; 16 – Бжид; 17 – Тенгинка, «курган»; 18 – Сопино; 19 – Новомихайловский, городище «МТС»; 20 – Новомихайловский, Дузу-кале; 21 – Небугская, находки 1897 г., сборы и погребения 1983 г.; 22 – Агойский аул; 23 – Шепси; 24 – Верхнее Буу, погребение 1985 г.; 25 – Сочи, находки разных лет; 26 – совхоз «Приморский», погребение 1979 г.; 27 – находки 1913 г. в кургане бывшего г. Романовска; 28 – Красная поляна, погребение 1942 г., находки разных лет; 29 – Адлер и окрестности, находки разных лет; 30 – Ермоловка, находка браслета; 31 – Веселое, находки разных лет; 32 – Псоу.

Условные обозначения; 1 – граница региона; 2 – случайные находки и единичные погребения второй половины III–IV вв.; 3 – могильники III–IV вв.; 4 – случайные находки и единичные погребения V–VII вв.; 5 – могильники V–VII вв.; 6 – укрепленные и неукрепленные поселения.

А (врезка). Памятники Кубано-Черноморской группы кремаций конца VII–IX вв. и важнейшие находки, синхронные им в Причерноморье: 1 – Борисово; 2 – Мысхако; 3 – Южная Озерейка; 4 – Дюрсо; 5 – «Ленинский путь»; 6 – Большие хутора; 7 – Цемдолина; 8 – Су-Псех; 9 – Гастагаевская; 10 – Молдавановское; 11 – Общественный; 12 – Хабль; 13 – Тахтамухай; 14 – Казазово; 15 – Псекупс; 16 – Гай-Кодзор; 17 – гора Болтын; 18 – Новороссийск, ул. Днестровская; 19 – поселение Уташ; 20 – клад византийских монет в Сукко.

Условные обозначения: 7 – трупосожжения; 8 – храмовый комплекс; 9 – клад.

На Южноозерейском могильнике А.В. Шишловым выделены три группы погребений. Только третья, расположенная в западной части раскопа, содержит древности позднеримского времени (Шишлов А.В., 1999). Эти могилы сгруппированы в четыре скопления, различающиеся как датировками, так и по набору типов могил (табл. 72). На участке I расположены единичные человеческие погребения по обряду ингумации с юго-западной ориентировкой, захоронения коней, ориентированные головами на запад, погребение всадника и коня, положенных параллельно головами на северо-запад. Плохая сохранность не позволяет детально говорить о ряде особенностей погребального обряда. Возможно, к этой группе относится безынвентарное погребение 41, совершенное головой на север с небольшим отклонением на запад и с каменной наброской. Этот участок использовался во II и в первой половине III в., о чем свидетельствует состав бус (Колпакова А.В., 1999), керамической посуды (Малышев А.А., 1999, с. 76–77, форма II.1), круглые железные пряжки с нефасетированным язычком, одночленная лучковая фибула с корпусом, нависающим над пружиной, монеты 211–226 и 234 гг. (табл. 72, 51–64). Топографически и хронологически участок I примыкает к зоне погребений предшествующего времени, ориентированных в подавляющем большинстве в северо-восточном секторе. По составу инвентаря, по погребальному обряду эти погребения вполне вписываются в круг традиций, зафиксированных для данной территории памятниками I–III вв. (Масленников А.А., 1990; Малышев А.А., 1996). Прекращение функционирования участка I приходится на то же время, что ряда могильников и поселений в окрестностях Новороссийска и Анапы.

В отличие от ряда других пунктов, жизнь населения, оставившего некрополь в Южной Озерейке, в середине III в. не прекратилась. Перерыв в использовании некрополя либо был кратковременным, либо отсутствовал вовсе. По составу могил участок III (раскопанная его часть датируется в рамках середины III – первой половины IV в.) близок участку I: та же ориентировка погребенных, расположение конских захоронений по периферии участка. Отличия либо объяснимы ограниченностью выборки, либо носят хронологический характер: одночленные лучковые фибулы вытесняются двучленными, появляются новые типы ременной гарнитуры, уменьшается количество керамики и бус (табл. 72, 28–50). Иначе можно объяснить отсутствие на участке III могил воинов с конем. Они сконцентрированы на участке II, синхронном участку III (табл. 72, 23–39), причем, если не принимать во внимание ограбленное погребение 109, все могилы здесь содержат захоронение человека и коня. К особенностям этого участка относится отсутствие собственно конских захоронений, как и погребений с бусами (женских?), наличие кремации. Наряду с широко распространенными двучленными лучковыми фибулами, обращают на себя внимание дуговидная фибула-брошь, находящая аналогии в Абхазии, и железная фибула с обмоткой, напоминающая образцы из Бжида (табл. 72, 24, 28–31). Все это, как и серебряный флакон, обувь с серебряными пряжками (табл. 72, 27, 29, 35), свидетельствует об особом статусе людей, погребенных на участке II.

Судя по всему, участок II оставлен специальным военным отрядом (что не исключает возможность использования в военных действиях собственно местного населения, оставившего участок III, где есть погребения с оружием). Как бы то ни было, со второй половины III в. население, оставившее могильник в Южной Озерейке, имеет иную, в сравнении с предшествующим временем, социальную структуру.

Участок IV отличается от рассмотренных по датировке, составу захоронений, особенностями материальной культуры (табл. 73, 1-12). Пряжки с заметно утолщенной впереди рамкой и язычком, охватывающим рамку на половину толщины, двучленная прогнутая подвязная фибула, монеты позволяют датировать участок около середины IV в. Округлое сечение язычка и двучленная прогнутая подвязная фибула, а возможно, и изделия из янтаря (табл. 73, 2–6, 10, 8) по происхождению связаны с «западным», скорее всего – крымским, кругом культурных традиций. Хронологическая разница участков II и IV позволяет предполагать, что около второй четверти IV в. происходит смена «гарнизона». На смену отряду всадников с «восточными» культурными пристрастиями приходят носители черноморско-восточногерманской культурной модели, отраженной и в находках из Анапы, Фанагории, Пантикапея (особенно показательны двучленные прогнутые подвязные и двупластинчатые фибулы) (Казанский М.М., 1999). Наличие гривны и браслетов (табл. 72, 11, 12), вещей, не характерных для восточногерманской одежды в римское время, свидетельствует, что даже если новый гарнизон включал собственно германцев, то их культура была существенно адаптирована местными традициями, о которых говорит и устройство могил на участке IV. Отсутствие серег, категории украше-ний, обычной для боспорских некрополей, но не встреченных в южноозерейском могильнике ни на ранних, ни на поздних этапах, вероятно, является одной из его этнографических или даже этнокультурных особенностей.

М.М. Казанский постарался привести ряд археологических аргументов в поддержку идеи В.Г. Васильевского о смене династии на Боспоре, отраженной письменными источниками и прекращением местной чеканки монет в 340-х годах (Казанский М.М., 1999). Причем, новая политическая верхушка связывается с восточногерманской культурной традицией. Рассмотренные материалы вполне могут соответствовать такой интерпретации.

Древностей, допускающих датировку именно гуннским временем, на Южноозерейском некрополе нет. В районе Новороссийска они представлены лишь двумя одиночными ингумациями и захоронением коня на Цемдолинском могильнике, основная масса погребений которого датируется в рамках I – первой половины III в. (табл. 72, 14–19) (Малышев А.А., 1995; 1996; 1999). Прекращение функционирования одних и возникновение других некрополей позволяет утверждать, что в последние десятилетия IV или в начале V в. на рассматриваемой территории происходят какие-то потрясения, хотя для суждения об их степени и характере материалов мало. Все же можно отметить, что по погребальному обряду цемдолинские погребения раннегуннского времени вполне находят соответствие в местных древностях.

Находки из Анапы и ее окрестностей (табл. 73) не могут существенно дополнить или откорректировать сделанные наблюдения. Можно лишь утверждать, что после разгрома Горгиппии жизнь в городе не замерла вовсе, хотя поселение стало значительно меньше и беднее, чем город предшествующего времени (Алексеева Е.М., 1997). К рассматриваемому периоду относится поздняя группа «варварских» подражаний римским денариям Марка Аврелия. Основная зона концентрации этих монет приходится на район между Анапой и Новороссийском. Специалисты связывают «варварский» чекан денариев то с деятельностью пришлых племен готов или аланов, то с местными «торетами» или «ахеями» (Казманова Л.И., Кропоткин В.В., 1961; Кропоткин В.В., 1961, с. 16; Кругликова И.Т., 1966, с. 203; Онайко Н.А., 1967, с. 52, 53; Шелов Д.Б., 1973, с. 194; Малашев В.Ю., 1994, с. 48–50; Малышев А.А., 1995, с. 152; Сергеев А.Я., 1999, с. 33–35).

О культуре населения Черноморского побережья Кавказа в III–IV вв. между Новороссийском и Сочи можно судить лишь по материалам могильника Бжид. Начало его функционирования, судя по сменяющим одночленные двучленным лучковым фибулам, фасетированным прогнутым подвязным фибулам, изготовленным из массивного сравнительно узкого стержня (табл. 74, 50–51, 61, 68), и другим материалам, приходится на вторую половину III в. Ранний участок Бжидского некрополя расположен в возвышенной северо-западной части исследованной площади. Погребальный обряд очень разнообразен: есть как ингумации с различной ориентировкой, так и кремации, как единичные погребения людей, так и сопровождаемые конями, даже двумя, есть отдельные захоронения коней, часть могил представлена простыми грунтовыми ямами, другая – каменными ящиками.

Ранний состав украшений на рассматриваемом участке (в рамках последних десятилетий III – первой половины IV в.), наряду с упомянутыми лучковыми и прогнутыми подвязными, характеризуют две своеобразные местные серии фибул: одночленных с овальной спинкой, украшенной прессованным орнаментом, и трапециевидной ножкой с подвязным приемником (табл. 74, 52–53); сравнительно крупных железных дуговидных с бронзовой обмоткой, в рамках которой представлены как одночленные с верхней тетивой, так и двучленные варианты (табл. 74, 33, 35). Кроме обычных в Причерноморье браслетов и подвесок с завязанными концами, для ранних погребений показательны браслеты со «шляпками» на концах (табл. 74, 62, 63, 66). Не редкостью являются гривны, все они тордированные, с замком из крючков с шишечками на концах (табл. 74, 49). Своеобразны серьги, выгнутые из длинного прута, плавно утолщающегося к концу, который завершает биконическая или округлая литая «шишечка» (табл. 74, 54). Это ведущий тип серег для ранних погребений Бжида, а их аналог из Горгиппии (Трейстер М.Ю., 1983) единичен. От большинства кавказских и северопричерноморских памятников III–IV вв. Бжид отличается богатством ожерелий, в которых доминируют разнообразные янтарные бусы, в том числе так называемые грибовидные и дисковидные, обточенные на токарном станке, попадаются металлические полые бусы, подвески-лунницы, стеклянные подвески в виде клыка (табл. 74, 67, 69–74, 76). Очковидная подвеска к фибуле (табл. 74, 75) имеет ближайшие аналогии в материалах Абхазии (Воронов Ю.Н., Юшин В.А., 1979). Из ременной гарнитуры отметим портупею провинциального римского облика и уздечный набор с фасетированными зажимами, как у сармат на Боспоре и Северном Кавказе (табл. 74, 58–60, 78). Оружие представлено мечами, конское снаряжение – удилами с крупными кольцами (табл. 74, 77, 79). Из керамики известен миниатюрный лепной сосудик с зауженным горлом и своеобразный биконический сосуд с высокой шейкой раструбом (табл. 74, 64, 80).

Более поздние погребения этого же участка, датируемые в рамках IV в., сохраняют традиции предшествующего времени и непосредственно примыкают к зоне ранних могил. В качестве хронологического ориентира показательны изменения ожерелья: становятся хуже качеством и уменьшаются количественно янтарные бусы, зато преобладают изготовленные из синего стекла, а также разнообразные полихромные бусы и бусы с металлической прокладкой (табл. 74, 20, 22–23, 41–48, 56). Двучленные прогнутые подвязные фибулы из массивного стержня сменяются изготовленными из уплощенной пластины (табл. 74, 17, 30–31). Среди уникальных образцов обращает на себя внимание серебряная одночленная лучковая фибула, орнаментированная по дужке частыми короткими фасетками (табл. 74, 29). Пряжки представлены образцами с овальной утолщенной спереди рамкой и язычком, охватывающим около половины ее толщины (табл. 74, 14–15, 28). Наряду со старыми формами украшений появляются серьги с длинным обмотанным проволокой стержнем и округлой полой подвеской (табл. 74, 32). Браслеты с расширенными концами встречены в тех же комплексах, что и небольшие зеркала с петлей в центре обратной стороны, украшенной простейшим лучевым орнаментом или «елочкой» (табл. 74, 18, 19, 21). Оружие представлено разнообразными мечами, встречаются копья и своеобразные ножи с горбатой спинкой (табл. 74, 11, 27, 38, 39). Кроме лепных горшочков с раздутым туловом и зауженным горлом, керамика представлена, вероятно, импортными гончарными кувшинами и краснолаковыми мисками (табл. 74, 24–26).

Наиболее поздние погребения этого же участка характеризуются появлением новых вариантов тех типов вещей, которые были известны и раньше. Язычки на бесщитковых пряжках охватывают дужку по всей ее ширине, наконечник с валиком на конце узких вытянутых очертаний, прогнутые подвязные фибулы становятся крупнее (табл. 74, 1–2, 5, 6, 8). Все это соответствует направлениям эволюции материальной культуры многих групп восточноевропейских варваров в раннегуннское время (последние десятилетия IV – первые десятилетия V в.). Одночленная дуговидная пластинчатая фибула в сочетании со вставками, судя по концентрации аналогов, свидетельствует о связях с племенами Абхазии, как и наконечник копья с продольным ребром и «утяжеленным» жалом (табл. 74, 3–4, 13). В конской упряжи к инновациям относятся удила со стержневидными псалиями (табл. 74, 10), являющиеся одной из показательных форм V в. В керамике отметим появление сосудов, находящих аналоги в черняховской культуре (табл. 74, 12). Итак, прекращение функционирования участка 1 могильника Бжид приходится на конец IV или начало V в. и отличается интенсивными связями как в юго-восточном, так и северо-западном направлениях. Отметим, что к этому времени относится ряд гуннских походов в Закавказье, предшествующих перенесению центра активности гуннов в Центральную Европу, в конце IV в. происходят отмеченные выше изменения в районе Новороссийска, а в первой половине V в. – существенные изменения структуры населения на Северном Кавказе (Абрамова М.П., 1997; Малашев В.Ю., 1994). Однако о том, с какими событиями связаны изменения в жизни населения Северо-Восточного Причерноморья, которые можно предположить по материалам Бжидского могильника, данных явно недостаточно.