Текст книги "Крым, Северо-Восточное Причерноморье и Закавказье в эпоху средневековья IV-XIII века"

Автор книги: Светлана Плетнева

Соавторы: Яков Паромов,Ирина Засецкая,Бабкен Аракелян,Джаббар Халилов,Александр Дмитриев,Арам Калантарян,Татьяна Макарова,Алексей Пьянков,Екатерина Армарчук,Рамин Рамишвили
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 54 страниц)

Рассказы Феофана и Никифора об уничтожении ромеями всего населения Херсона явно недостоверны. С войсками Стефана в Херсон прибыл назначенный императором архонт спафарий дорифор Илья. Для улучшения отношений с каганом Юстиниан П решил вернуть в Херсон тудуна и бывшего главу самоуправления протополита Зоила, а архонта Илью отозвать в Константинополь. Однако архонты Херсона и Готии, не доверяя императору, вновь призвали хазарские войска. По Феофану, архонт Илья, «херсониты и жители других крепостей» отреклись от Юстиниана II и провозгласили императором сосланного в город Вардана. Разгневанный Юстиниан II вновь отправил в Херсон флот во главе с патрикием Мавром. Войска ромеев разбили тараном две городские башни. В результате раскопок И.А. Антоновой и А.И. Романчук в портовом районе Херсона выявлены разрушенные во время осады Мавра оборонительные сооружения и жилые кварталы (Антонова И.А., 1971, с. 116; Романчук А.И., Белова О.Р., 1987, с. 62, 63). Подоспевшие войска хазар заставили ромеев прекратить осаду. Византийские воины отреклись от Юстиниана II и провозгласили новым императором бежавшего к кагану Вардана, переименовав его в Филиппика. Каган потребовал от ромеев дать клятву верности Вардану и уплатить выкуп за каждого воина (Чичуров И.С., 1980, с. 64, 65).

Описанные события красноречиво характеризуют реальные позиции Византии и каганата на полуострове после 712 г. После уничтожения карателями протевонов, Херсоном управлял перешедший на сторону Вардана архонт спафарий Илья. Примечательно, что херсонцы не позволили возглавлявшему при хазарах местное самоуправление протополиту Зоиле вернуться в город. Хазары признали принадлежность Херсона империи, но установили свой протекторат над остальным Крымом и не желали мириться с присутствием крупных византийских войск даже в Херсоне.

Из города происходят печати VIII в. представителей византийской военной администрации – ипата и комита Косьмы (Соколова И.В., 1983, с. 145–146, № 2) и офицера императорского кандидата и комита Исоя (Соколова И.В., 1991, с. 203, № 49), печать высшего финансового чиновника императорского спафария главного логофета первой половины VIII в. (Соколова И.В., 1991, с. 203, 210, № 41).

Утрата политического и военного контроля над Готией и карательные экспедиции не могли не вызвать в Херсоне кризис экономики, но не привели к полному замиранию экономической деятельности. Не прекращалась торговля с метрополией и Готией. В Херсоне найдена печать с изображением Льва III и Константина V 739–751 гг., архонта Влатия и главного коммеркиария, которой опечатывали тюк с произведенными в мастерских Константинополя шелковыми тканями (Соколова И.В., 1991, с. 202, № 11). В VIII в. в город из Византии завозили белоглиняную поливную керамику (Седикова Л.В., 1997, с. 15; 1998, с. 646, 648, 649). В местных бронзолитейных мастерских изготовляли византийские поясные пряжки VIII в. с прямоугольной рамкой (табл. 42: 6), пряжки типа Коринф 2 (табл. 42: 8, 9) второй половины VIII–IX вв. и другие. Скорее всего, там же сделаны и многие обнаруженные на территории Готии однотипные византийские пряжки (табл. 37, 22, 32, 37, 38, 45; 36, 36, 40; 42), крестики и украшения. Вероятно, через Херсон попали в Скалистое золотые тремиссисы Вардана Филиппика (711–713) и Константина V (741–775) (Веймарн Е.В., Айбабин А.И., 1993, с. 167), а на Баклу – византийские белоглиняные сосуды.

Обстановка в Херсоне в первой половине IX в. охарактеризована в содержащемся в сочинении Константина Багрянородного докладе Петроны Каматира императору Феофилу (829–842) (Константин Багрянородный, 1989, с. 172). Из доклада следует, что Херсон оставался византийским городом, которым управляли архонт и возглавлявшие органы самоуправления протевон и отцы города. А.В. Вишнякова считает владельца печати ипата и кира Херсона Исаака отцом города, занимавшим должность эпарха (градоначальника) (Вишнякова А.Ф., 1939, с. 123). Никифор и Феофан неофициальным титулом кир именовали булгарских ханов Кубрата и Тервела, других варварских правителей (Чичуров И.С., 1980, с. 39). Должности кира города нет в византийских табелях о рангах. На найденных в Херсоне печатях, датированных второй половиной VIII в. или концом VIII – первой четвертью IX в. архонт Херсона имел византийский чин плата или стратора, или спафария (Соколова И.В., 1983, с. 76, 145–147, № 1, 5, 5а, 67; Nesbitt J., Oikonomidès N., 1991, p. 183; Алексеенко Н.А., 1996, с. 156–159). Скорее всего, их назначали из Константинополя. Происходящие из Херсона печати первой половины IX в. византийских офицеров спафарокандидата и турмарха Константина позволяют говорить о присутствии в городе византийского воинского контингента (Соколова И.В., 1991, с. 212, № 50, 51). Судя по одновременным печатям финансовых чиновников магистра и главного лагофета Сергия и анфипата и коммеркиария, Херсон выплачивал империи налоги и торговые пошлины (Соколова И.В., 1991, с. 203, 210, № 42–43, 45; 1992, с. 194). Печать второй четверти IX в. ипата и комита Иерона Косьмы свидетельствует о поступлении в Херсон товаров, ввозимых в Черноморские порты через Иерон (Соколова И.В., 1991, с. 211, 212, № 47).

Петрона предложил Феофилу создать фему в Херсоне. Как отмечалось выше, решение о создании фемы Климатов было принято летом 841 г. По словам Константина Багрянородного, император присвоил Петроне ранг протоспафария и назначил его стратигом новой фемы, «…повелев тогдашнему протевону и всем (прочим) повиноваться» (Константин Багрянородный, 1989, с. 173). После учреждения фемы император ограничил полномочия городских органов самоуправления, подчинив протевона стратигу, и упразднил должность кира, в начальный период существования фемы сохранилась должность архонта Херсона с чином более высокого класса – спафарокандидата (Oikonomidès N., 1972, p. 42, 57, № 13).

С середины IX в. реконструируются куртины и башни Херсона, поврежденные войсками Юстиниана II (Стржелецкий С.Ф., 1969, с. 25–29; Антонова И.А., 1971, с. 116–117; 1996, с. 114). Во второй половине IX в. перестраиваются кварталы в Северном и Портовом районах. В цитадели возводятся два прямоугольных здания и храм, замыкавший пространство между ними (табл. 43: 16). Двор между зданиями с востока и запада ограждали стены. По предположению А.И. Антоновой, эти здания соорудили для военной администрации фемы (Антонова И.А., 1997, с. 14–17).

С созданием фемы активизировалась экономическая деятельность в Херсоне. Выше уже сказано о производстве в городе значительных строительных работ. При Феофиле возобновляется выпуск местных монет. На них и монетах Михаила III (842–867) изображены буквы П с омикрон – П°, означающие полис. Некоторые монеты Михаила отлиты с буквами П и X, читаемые как – полис Херсона (Соколова И.В., 1983, с. 34–36; Анохин В.А., 1977, с. 113–115, 127, 158, 159). Херсон являлся важным византийским ремесленным и торговым центром в Северном Причерноморье. Именно там для экспедиции Петроны были подготовлены легкие гребные суда каматиры, предназначенные для плавания по рекам (Zuckerman C., 1997, p. 213, 214) и каботажа. Найденная в Херсоне импортированная из Византии керамика, прежде всего редкие типы поливной посуды, свидетельствует о торговле с Константинополем и другими портами империи (Седикова Л.В., 1997, с. 20). В результате изучения обнаруженных в нивелировочных слоях в Северном и Портовом районах керамических комплексов Л.В. Седикова установила, что в IX в. в городе по византийским прототипам изготавливали пять типов амфор и разнообразные столовые и кухонные сосуды. Гончарные печи были обнаружены и исследованы близ стен Херсона в Песочной бухте и на противоположном городу берегу Северной бухты, в районе Радиогорки (Седикова Л.В., 1997, с. 11, 16–21). Продукция херсонских гончаров вывозилась в Готию.

И.В. Соколова, опираясь на разработанную ею типологию и хронологию печатей стратигов Херсона, предположила, что в 70-е годы IX в. фему Климатов преобразовали в фему Херсона (Соколова И.В., 1992, с. 191, 192). Реорганизация фемы, видимо, произошла в связи с неспособностью империи эффективно контролировать территорию за пределами Херсона (Zuckerman C., 1997, с. 217, 221, 222). Н. и В. Зайбт обоснованно выделили раннюю серию печатей стратигов Херсона с крестообразной монограммой, обращением и тетраграммой на лицевой стороне. Причисленные к данной серии печати стратигов Херсона, ипата Зоилы, императорских спафариев Фоки и Константина отнесены к 50-м годам IX в. Печати другого стратега Херсона, Никифора, с так называемым нимбированным крестом датированы 860–880 гг. На одной печати у Никифора был ранг императорского спафарокандидата, а на второй – императорского протоспафария (Зайбт Н., Зайбт В., 1995, с. 91, 92). Ему же принадлежали еще две вновь найденные в Херсоне печати (Алексеенко Н.А., 1998, с. 705, 706, 708).

Новая обстановка на полуострове отразилась в житии Константина-Кирилла Философа, возглавлявшего в 860–861 гг. миссию, отправленную из столицы империи через Херсон к хазарскому кагану. Прибыв в Херсон, он узнал о нападении хазар на один из христианских городов и отправился на переговоры с «воеводой» хазар, осадившим город. На обратном пути в Херсон на Константина напали мадьяры (Климент Охридски, 1973, с. 126, 127, 158). В 860-е годы Анастасий Библиотекарь направил письмо епископу города Веллетри в Италии, в котором охарактеризовал обстановку в Херсоне, названном пограничным с хазарской землей, и на его хоре – Гераклейском полуострове: «… место опустело и сделалось необитаемым, храм разрушился, и вся та часть Херсонской области была почти покинута, так что видно было, что епископ Херсона с очень немногочисленным народонаселением оставался внутри того города, да и те, казалось, были скорее жители тюрьмы, чем города, из которого не смели выходить» (Ягич И.В., 1893, прил. 6, с. 6, 7, 9, 10). Житие Константина-Кирилла Философа и Анастасий Библиотекарь указывают на многоэтничность населения Херсона и его округи. Константин изучал в городе хазарский и еврейский языки. Об обитателях Гераклейского полуострова Анастасий писал: «Все жители того места не туземцы, а пришельцы из разных варварских народов» (Ягич И.В., 1893, прил. 6, с. 6, 7, 9, 10). Как отметил А.Л. Якобсон, житие и письмо свидетельствуют о соседстве хазар с областью Херсона, т. е. с его климатами (Якобсон А.Л., 1959, с. 46, 52). По свидетельству материалов раскопок на Гераклейском полуострове, в этот период там селились носители крымского варианта салтово-маяцкой культуры. На территории заброшенных херсонцами сельских усадеб были сооружены постройки со стенами, сложенными кладкой в елку и с характерной салтово-маяцкой керамикой (Яшаева Т.Ю., 1999, с. 351–356).

Глава 4
Крым в X – первой половине XIII века

Боспор-Корчев.

(Т.И. Макарова)

Средневековый Боспор получил новое, созвучное современному имя Корчев где-то на рубеже X–XI вв. Впервые оно запечатлено на знаменитом Тмутараканском камне с высеченной на нем надписью об измерении князем Глебом Святославичем Керченского пролива по льду в декабре 1067 или январе 1068 г. «От Тмутороканя до Корчева» оказалось 14 000 саженей (Рыбаков Б.А., 1964, с. 16–17). Никаких археологических свидетельств о Корчеве не было до раскопок в портовой части города на издревле освоенном удобном мысу, о которых уже шла речь выше (см. главу 3, с. 53–55). Здесь в сорока метрах севернее от стен церкви Иоанна Предтечи был открыт квартал, возведенный по правилам византийского градостроительства (Макарова Т.И., 1998, с. 344–398). Возникновение его было связано с очередным утверждением власти Византии в Крыму и с ликвидацией хазарского правления на Боспоре (Айбабин А.И., 1999, с. 222). Вещественным свидетельством этих событий стало разрушение стен хазарской крепости, погибшей в большом пожаре. Амфоры, красноглиняные кувшины ранних форм, византийская поливная белоглиняная керамика позволяют отнести эти события к IX в. Разрушение хазарской крепости было тотальным: ее остатки перекрывал плотный белый от включений крошки ракушечника снивелированный слой, залегавший на глубине 2,1 м от современной поверхности.

На этой утрамбованной поверхности началась новая стройка. Была открыта часть квартала из пяти домой и двух пересекавшихся под прямым углом замощенных улиц (табл. 44, 3). Одна из них вела к северному входу в храм, что позволяет предположить, что застройка квартала велась с учетом уже стоявшей здесь или строящейся церкви (табл. 44, 8).

Пять домов, частично попавших в раскоп, сложены из плоских камней ракушечника, составляющих внутреннюю и внешнюю облицовку стен, с более или менее выраженными рядами (иногда – «елочкой») – Пространство между облицовкой стен забито бутом из бесформенных обломков ракушечника. Швы между камнями заложены большими обломками амфор и пифосов. Стены сохранились на высоту от пяти до девяти рядов камней (от 1 до 1,4 м). Судя по одной, полностью раскопанной постройке, жилища в квартале были двухкамерными, общей площадью до 50 кв. м (табл. 44, 3, дом 2). Со стороны входа сохранилась плита порога с характерной затертостью и конструкцией для двери. Дом был двухэтажным: в двух случаях во внутренних панцирях кладок стен сохранились ступени. Аналогичные лестницы в нишах стен известны в Херсоне в домах X в., в которых нижний этаж, как и здесь, был хозяйственным (Якобсон А.Л., 1959, с. 297; 1964, с. 62). Это типичные дома средиземноморского типа, прямоугольные в плане и двухэтажные, с примыкавшими к ним двориками. Застройка открытого раскопками квартала была тесной. Дома, не разделенные улицей, отстояли друг от друга всего на 0,5–0,3 м. Поэтому в северной стене дома 2 пришлось заложить окно после постройки почти впритык к нему следующего дома (табл. 44, 3, дом 3). Напротив них, по другую сторону улицы, располагался дом, очевидно, тоже двухкамерный (дом 1). Южная часть его, площадью в 12 кв. м, имела вход со стороны дворика, примыкавшего к дому с запада. От входа сохранился дверной проем и плита порога с пятой от стояка двери. С внутренней стороны западной стены сохранились ступени: дом, как и строение 2, был, по всей видимости, двухэтажным. Пол был зафиксирован по глиняной подмазке на уровне нижних камней кладки стен, сохранившихся на высоту 5–6 рядов. Юго-восточный угол помещения был занят глинобитной сводчатой печью, в которой на поде был найден лепной горшок, близкий по общему облику лепной керамике из слоев XI–XII вв. Белой Вежи и Таманского городища (табл. 44, 2) (Плетнева С.А., 1959, рис. 49; 1963, с. 10, 12, рис. 4, 5).

Остальные две постройки по технике строительства ничем не отличались от предыдущих. Существенно, что в общей планировке они образовывали единый комплекс домов по сторонам двух смыкающихся под прямым углом улиц, одна из которых, идущая по направлению север-юг достигала в ширину трех метров, другая, идущая по направлению запад-восток – 2,75 м. Мостились улицы дважды. Нижняя мостовая, как уже говорилось, представляла собой слой крошки белого ракушечника толщиной 0,15 м. Нижние ряды кладок домов покоились прямо на ней, ясно, что она была образована при закладке квартала из щебня и крошки белого ракушечника – основного строительного материала этих мест. Вторая мостовая плотно утрамбована обломками красноглиняной керамики, в основном – красноглиняных кувшинов, часто снабженных изнутри черным смолением. Она была открыта на глубине 1,60 м от современной поверхности и хорошо прослежена в профилях раскопа.

Такой обычай в Крыму хорошо известен с античных времен. Так, улица с черепяно-щебенчатой мостовой, уровень которой постепенно повышался, открыта раскопками в Мирмекии (Гайдукевич В.Ф., 1940, с. 301). Такое же мощение из битой керамики было обнаружено при раскопках квартальной застройки VIII–IX вв. в Фанагории (Плетнева С.А., 1981, с. 16).

Полуметровый слой, залегавший между этими мостовыми, дал основной материал для датировки. Массу его составляли амфоры и кувшины. Они принадлежат к достаточно хорошо известным категориям тарной керамики Крыма IX–XII вв. Амфоры относятся к трем типам (табл. 45) (Якобсон А.Л., 1959, с. 21–26, рис. 5, 6).

Самые ранние из них снабжены высоким горлом и ручками, начинающимися под ним почти под прямым углом. Они круглодонные, сделаны из светлой глины и украшены зональным рифлением. Причерноморское происхождение их несомненно: А.Л. Якобсон открыл гончарные мастерские, где они изготовлялись в IX – первой половине X в. (Якобсон А.Л., 1954; 1959, с. 307).

Второй тип принадлежит круглодонным амфорам с грушевидным реберчатым туловом, низким горлом со слабо выраженным венчиком и начинающимися прямо под ним почти круглыми в разрезе ручками. Они встречаются в слоях X в. в Херсонесе, Тиритаке, на Таманском городище, в Саркеле-Белой Веже (Плетнева С.А., 1959, с. 241–244, рис. 28, 3–6; 1963, с. 51).

Третий тип амфор характеризуется венчиком «воротничком» и массивными поднимающимися над ним ручками. Важно отметить, что они найдены при расчистке верхней (второй) мостовой. В Херсоне, Саркеле и на Таманском городище они появляются в слоях XI в. и исчезают в слоях XII в. (Якобсон А.Л., 1951, рис. 11, 34–36; Плетнева С.А., 1959, с. 246, рис. 31).

В настоящее время можно было бы выделить среди этих амфор варианты с более узкой датой. С учетом новых исследований в Причерноморье у нас и за рубежом появились данные для пересмотра устоявшихся датировок средневековых амфор (Sazanov A., 1997, p. 97–102). Однако воспользоваться этими новыми наработками на материале находок раскопок в Керчи невозможно; в слое между мостовыми найдены лишь очень мелкие обломки, общее их количество на открытом участке улиц достигало двух с половиной тысяч, но идентифицировать их с определенными типами не удается.

Кувшины, найденные в том же полуметровом слое, представлены тоже мелкими обломками, их около 500 (табл. 45). Попадающиеся среди них фрагменты венчиков подтверждают наблюдение С.А. Плетневой: венчики с диаметром от 6 до 8 см характеризуют более ранние формы, венчики до 12 см диаметром – более поздние (Плетнева С.А., 1963, с. 54). К этому можно добавить, что профиль венчиков тоже меняется: у ранних, узкогорлых кувшинов он сглаженный, у более поздних – рельефный, с четкой продольной канавкой. Меняется и цвет обжига глины: в первом случае она буро-красная, во втором – светлая, розовая.

Для датировки слоя мощения улиц важно отметить, что именно он дал большинство всех найденных обломков белоглиняной византийской поливной посуды второй половины IX–XI вв. (табл. 45) и стеклянных византийских браслетов с росписью. Самый ранний материал из слоя мощения улиц можно датировать не ранее второй половины IX в., самый поздний – XII в., скорее – его началом.

Материал из заполнения жилищ не представляет собой такого закрытого комплекса, как материал мощения улиц. Это понятно: камни рухнувших при гибели города стен разбирались на протяжении долгого времени. Так, в стенах открытых раскопками домов (табл. 44, 3) были зафиксированы четыре ямы для выборки камня с материалом XVII–XVIII вв. В заполнении жилищ попадались и обломки поливной керамики XII–XIV вв. – следы перекопов этого времени.

Но все же массовый материал из жилищ довольно однороден и не выходит за рамки XI–XII вв. Большинство его составляют амфоры с зональным рифлением и овальными в разрезе ручками и амфоры с венчиком-воротничком. Красноглиняные кувшины, как правило, имеют широкое горло (10–12 см в диаметре). Обломки белоглиняной поливной посуды представлены значительным разнообразием типов. Наряду с желтой и пятнистой зеленой поливой найден обломок чаши с налепным рельефным узором, выполненный в редкой «лепестковидной» технике середины IX в. (Макарова Т.И., 1998, с. 141, рис. 2). Найдены и обломки белоглиняных чашечек с подглазурной полихромной контурной росписью, появление которой исследователи относят к последней трети X в. В Корчеве, как и в Тмутаракани, они обнаружены в слоях XI – начала XII в. (Макарова Т.И., 1998а, с. 142–143).

В заполнении жилищ встречены обломки лощеных сосудов салтовского типа, а в одном из них найдено два целых красноглиняных кувшинчика, близких энохойевидным кувшинчикам из крымских городов, Саркела и Тмутаракани. Нередкой находкой были стеклянные византийские браслеты с росписью и кусочки стеклянных сосудов. На полу одного из жилищ найдено бочковидное шиферное пряслице.

Находки из заполнения жилищ говорят о том, что они перестали существовать в начале XII в. Обычных для слоев XII–XIII вв. амфор с высокими массивными ручками, так хорошо известных по напластованиям этого времени на Таманском городище, здесь нет. В целом материал из заполнения жилищ согласуется с находками из расчистки верхнего горизонта улиц, т. е. второй мостовой, представляющей собой дневную поверхность разрушения квартала.

Самые поздние находки этого горизонта – красноглиняная поливная керамика с орнаментом в технике граффито XI–XII вв., стеклянные витые, круглые четырехгранные стеклянные браслеты, доживающие в крымских городах до начала XII в., поздние типы красноглиняных кувшинов – подтверждают дату гибели квартала. Через несколько десятилетий автор «Слова о полку Игореве» назовет Сурож, Корсунь, Тмутаракань, а значит, и соседний, через пролив расположенный от Тмутаракани Корчев «землей незнаемой» (Рыбаков Б.А., 1952, с. 44). Следовательно, археологические материалы, связанные с жизнью открытого раскопками квартала – это то немногое, что проливает свет на историю города, когда он поменял свое древнее имя Боспор на славянское Корчев.

Мы теперь знаем, что в портовой части Корчева существовал квартал, построенный в традициях византийского градостроительства (табл. 46, 6). Из средневековых городов Северного Причерноморья самый яркий пример его дает Херсон. Прямоугольные кварталы, завершающиеся площадями с храмом – типичный элемент византийского градостроительства, восходящий к регулярной планировке позднеримской архитектуры (Якобсон А.Л., 1964, с. 60).

Зафиксированное раскопками разрушение квартала Боспора-Корчева в начале XII в., вероятно, содержит в себе указание на вторжение в пределы Крыма новых кочевников-половцев (Плетнева С.А., 1975, с. 276), разгромивших прибрежные строения города. Однако, половецкое вторжение ненадолго прервало строительство в столь важном городском районе. Из камней рухнувших домов строились новые. Отдельные кладки их были раскрыты раскопками с материалом XIII–XIV вв. Постройки при этом повторяли более древнюю планировку, что объясняется обычным для южных городов использованием частей кладок более старых построек для возведения новых и, безусловно, той организующей ролью, которую играла сохранившаяся до наших дней церковь Иоанна Предтечи. Раскопки около нее, проводившиеся в связи с реставрационными работами, позволили вскрыть на глубину до трех метров участок общей площадью 95 кв. м у южной стены церкви и у ее апсид (Макарова Т.И., 1982, с. 91–106; 1998, с. 344–393) (табл. 46, 4).

Главным результатом этих раскопок стала возможность документально связать строительство церкви Иоанна Предтечи с открытым кварталом Корчева.

Вдоль южной стены церкви был открыт участок стены, «вросший» в землю на 2 м и часть фундамента, местами на 6 рядов кладки. При этом между пилястрами удалось уловить на протяжении 2,5 м полуметровую полосу строительного мусора, прослеженного и в профиле раскопа (табл. 46, 2–4). Она подходила вплотную к самым нижним камням стены церкви, в отличие от слоев строительных ремонтов, лежавших выше. Полоса строительного мусора была перерезана в непосредственной близости от стен церкви каменным ящиком могилы № 15.

Строительный мусор состоял из розоватой прослойки с вкраплениями битой плинфы, черепицы и керамики, белого раствора с морским песком, который и сейчас называют «греческим», и желтоватого раствора того же состава. Мелкие обломки плинфы по толщине и цвету глины идентичны плинфе, использованной в кладке стен церкви. Керамические обломки представлены разбитыми черносмолеными красноглиняными кувшинами и обломками белоглиняной византийской посуды с пятнистой зеленой поливой и рельсовидными венчиками. Слой земли, на котором сохранился строительный мусор, местами розовый от его вкраплений, очевидно, являлся дневной поверхностью времени постройки храма Иоанна Предтечи. Она залегает на той же глубине, что и первое покрытие мостовой Корчева – 2,2 м от современной поверхности. Совокупность этих фактов дает основание предполагать одновременное или очень близкое по времени возведение храма и открытого квартала Корчева.

Раскопки прицерковного кладбища дополняют данные в поддержку этой датировки. Кладбище занимало значительную площадь. При разбивке сквера в наши дни отдельные погребения встречались даже в 20 м к востоку от апсид церкви. Исследовать удалось погребения, находившиеся в непосредственной близости от нее, вдоль ее южной стены и около апсид (табл. 47, 9). Они были совершены в каменных ящиках из поставленных на ребро плит из белого ракушечника (табл. 47, 1). Всего было открыто около 50-ти таких ящиков, содержащих от двух до шести последовательных захоронений и служивших семейными склепами. Погребенные лежали в них на спине, головой на запад, с руками, сложенными на груди или вытянутыми вдоль тела. Глубина ящиков не превышала 0,40 м, и при повторных захоронениях кости предыдущих погребений нарушались и сгребались в углы ящиков. Но попадались и ящики, в которых было захоронено несколько умерших без следов разрушения скелетов предшествующих захоронений. Закладные плиты часто украшались тщательно вырезанными византийскими крестиками с расширяющимися концами. Почти все могилы были ограблены в древности, часть – при совершении погребений, непосредственно перекрывающих нижележащие, часть – в татаро-турецкой период, о чем говорят находки в их заполнении обломков поливной керамики XIV–XV вв.

Почти 2 м культурного слоя около церкви оказалось буквально «забито» каменными ящиками могил, располагавшимися ярусами так, что перекрытие нижнего служило дном верхнего. По устройству ящиков и обряду эти погребения целиком вписываются в погребальные традиции средневекового Крыма (Махнева О.А., 1968, с. 155–168). Инвентарь, обнаруженный в них, находит бесспорные аналогии в плитовых могилах Крыма из старых раскопок Н.И. Репникова (Репников Н.И., 1906, с. 4–35) и раскопок О.И. Домбровского на Южнобережье (Домбровский О.И., 1974, с. 5–56). Могилы у стен церкви можно разделить на два горизонта: первый, древнейший, нарушал уровень дневной поверхности ее постройки, т. е. перерезал строительный мусор, второй не достигал его (табл. 48). Можно считать, что погребения первого горизонта были совершены вскоре после возведения храма, погребения второго горизонта – тогда, когда культурный слой около него вырос не менее, чем на полтора метра. Самые поздние погребения были открыты на глубине 0,75-0,8 м от современной поверхности, самые древние – на глубине 2,7 м от нее.

Одно из погребений первого горизонта принадлежало священнослужителю храма. Его каменный ящик был перекрыт тремя плитами так, что они образовали в плане подобие креста (табл. 47, 1). Швы между камнями были залиты белым известковым раствором. Плиты ракушечника, из которого сложен ящик, тщательно подтесаны и пригнаны впритык друг к другу. Плита изголовья украшена изнутри врезным орнаментом: в арке из двух дуг – круг с четырехлепестковой розеткой. В ящике оказалось одно погребение, крайне плохо сохранившийся скелет лежал на спине, его покрывал тлен с остатками длинной черной шерстяной рясы. Сохранились куски кожаного пояса и кожаной обуви. Еще три каменных ящика, открытые на той же глубине, принадлежали рядовым погребениям городского кладбища, ящики их были разрушены почти полностью, вещей мало: один рыболовный крючок – в одном, бронзовая пуговица, три бусины и подвеска из коралловой веточки – в другом (табл. 48, 9, 11).

Достаточно выразительны датирующие вещи в погребениях, расположенных на 0,5 м выше. Самая важная из них – серебряная монета Олега-Михаила, чеканенная, по мнению В.В. Кропоткина, во время его первого пребывания в Тмутаракани в 1078 г. (Кропоткин В.В., Макарова Т.И., 1973, с. 250–254).

Она была найдена в каменном ящике, в котором оказалось два последовательных захоронения, от нижнего сохранился только череп и кости рук, второе оказалось непотревоженным. На груди его и была найдена монета (табл. 48, 12). Сверху погребенного перекрывала камка. Другие каменные ящики первого горизонта тоже содержали по два-три последовательных захоронения. Все они были разрушены в древности: кости перемешаны с землей и камкой, первоначально перекрывавшей скелеты, а вещи разграблены. Судя по случайно сохранившейся золотой серьге с напускной бусиной и двум височным колечкам из серебра (табл. 48, 1, 2, 14), покойных сопровождал богатый инвентарь, что и оказалось причиной постоянных ограблений прицерковного кладбища. Оставшиеся в заполнении могил вещи дают представление о его характере. Прежде всего это необходимые детали одежды: разнообразных форм бронзовые пуговки и бубенчики, штампованные из двух половинок, круглые, слегка уплощенные (табл. 48, 6, 9, 13, 16–18), одна из пуговок – рифленая с большим ушком и с каплевидным окончанием (табл. 48, 7). В одном погребении были найдены костяная пуговка и наперсток (табл. 48, 3, 19). Из украшений надо упомянуть и три перстня: железный и два бронзовых, с утраченной вставкой и гравированным орнаментом на шестиугольном щитке (табл. 48, 15, 4, 5). О разнообразии нагрудных украшений говорят сохранившиеся отдельные бусины из хрусталя, сердолика, разноцветного прозрачного стекла, а также черные, рифленые (табл. 48, 8).

Больше всего аналогий вещам из первого горизонта прицерковного кладбища Корчева содержит инвентарь могильника Саркела-Белой Вежи. Это касается и отдельных вещей, и общего их облика в целом. Так, золотое височное кольцо с напускной бусиной, украшенной сканной нитью (табл. 48, 14), идентично саркельскому. То же можно сказать и о височных кольцах с заходящими концами из серебряной и бронзовой проволоки и о бубенчиках-пуговках (Артамонова О.А., 1963, с. 56, 57, 128, рис. 44, 45, 88, 89). Все найденные в погребениях первого горизонта бусы находят аналогии среди богатого ассортимента бус Саркела-Белой Вежи (Львова З.А., 1959, с. 326–330). Большинство саркельских погребений не выходит за рамки конца X – начала XII в. (Артамонова О.А., 1963, с. 103). К этому же времени можно относить и погребения первого горизонта корчевского кладбища.