Текст книги "Исход. Том 2"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 43 страниц)

И Мусорщик отправился в другую комнату (шагая на цыпочках, несмотря на прямо-таки коматозное состояние Малыша), как можно плотнее прикрыв соединяющую комнаты дверь, но все равно получилось неплотно. Дверь немного перекосило от выстрелов. На тумбочке стоял механический будильник. Мусорщик завел его, поставив стрелки на полночь, так как не знал, который час был на самом деле (и это его не беспокоило), и поставил звонок на пять часов. Затем свалился на одну половину двуспальной кровати, даже не попытавшись снять с себя кроссовки. Минут через пять он уже спал.

Спустя некоторое время он проснулся в черной могиле раннего утра, лицо обдувало воздухом, насыщенным запахами пива и рвоты. Что-то лежало на кровати рядом с ним, что-то горячее, гладкое и извивающееся. В первое мгновение его охватила паническая мысль, что это ласка, которая каким-то образом выбралась из его сновидений в Небраске и очутилась здесь в действительности. И когда он осознал, что животное, которое находилось рядом с ним в постели, хотя и небольшое по размерам, было все же слишком большим, чтобы быть лаской, с его губ сорвался жалобный тихий стон. У него от пива раскалывалась голова; оно безжалостно ухало в висках.

– Хватайся за меня, – прошептал Малыш в темноте. Схватив руку Мусорщика, он потянул ее к чему-то твердому, цилиндрическому, пульсирующему. – Дрочи меня. Ну, давай, дрочи меня, ведь ты знаешь, как это делается, я это понял сразу же, как только увидел тебя. Давай, сука, дрочила, дрочи меня.

Мусорщик знал, как это делается. Это было облегчением во многих отношениях. Он знал об этом по долгим ночам, проведенным им в возбуждении. Говорили, что это плохо, что это ненормально, но то, что делали гомосексуалисты, было намного лучше того, что делали некоторые другие, проводившие ночи напролет над обтачиванием черенков ложек либо валявшиеся на своих койках и, хрустя костяшками пальцев, глядевшие на него с усмешкой.

Малыш положил руку Мусорщика на то, что он тоже воспринимал как своего рода оружие. Мусорщику ничего не оставалось, как сомкнуть пальцы и приняться за работу. После того как это закончится, Малыш снова уснет. И тогда он выберется. Дыхание Малыша становилось все более прерывистым. Он начал двигать бедрами в такт поглаживаниям руки Мусорщика. Вначале Мусорщик даже не понял, что Малыш расстегивает его ремень и стягивает с него джинсы и трусы. Мусорщик не сопротивлялся. Ничего страшного, если Малыш засунет это в него. Мусорщик уже не раз испытал это на себе. От этого не умирают. Это не отрава.

И вдруг его рука замерла. В его анус упиралось нечто, что могло быть чем угодно, но только не плотью. Это была холодная сталь.

И вдруг он осознал, что это такое.

– Нет, – прошептал он и замер в темноте с широко открытыми от ужаса глазами. Теперь он мог смутно различить в зеркале нависшее над его плечом личико куколки-убийцы с упавшими на красные глазки волосами.

– Да, – прошептал в ответ Малыш. – И ты не собьешься с ритма, Мусор. Ни разу. Иначе я нажму на курок этой штуковины. И разнесу твою фабрику дерьма в пух и прах. Кое-чем, Мусор. Ты мне веришь?

Поскуливая, Мусорщик снова начал гладить Малыша, его повизгивания превратились в короткие болезненные вздохи по мере того, как ствол 45-го калибра все глубже проникал в него, то вращаясь, то рывками. Неужели это могло возбудить его? Но так оно и было на самом деле.

Вскоре его возбуждение стало очевидным и для Малыша.

– Нравится, верно? – тяжело дыша, выдохнул Малыш. – Я знал, что тебе понравится, ты, мешок с гноем. Тебе нравится, когда это проталкивается в твою задницу, не так ли? Скажи «да», ты, мешок с гноем. Скажи «да», иначе отправиться на тот свет.

– Да, – прохныкал Мусорщик.

– Ты хочешь, чтобы я это делал с тобой?

Он не хотел. Несмотря на возбуждение, он не хотел. Но лучше знать это про себя, а не говорить.

– Да.

– Я ни за что не прикоснулся бы к твоему х… даже за все бриллианты мира. Сам это делай. Как ты думаешь, для чего еще Господь дал тебе две руки?

Как долго это продолжалось? Один Бог ведает, Мусорщик же не знал. Минуту, час, целую вечность – какая разница? Он уже был уверен, что в момент оргазма Малыша он испытал две вещи одновременно: горячую струю спермы маленького монстра на своем животе и предсмертную агонию от разрывающей его внутренности пули. Смертельная клизма.

Затем бедра Малыша замерли, и его пенис несколько раз конвульсивно дернулся в руке Мусорщика. Рука стала скользкой, словно резиновая перчатка. Мгновение спустя пистолет был убран. По щекам Мусорщика заструились тихие слезы облегчения. Он не боялся смерти, по крайней мере на службе у темного человека, но он не хотел умирать в ночной тьме этого мотеля от руки какого-то психопата. Так и не увидев Сиболы. Он вознес бы хвалу Господу, но он интуитивно сознавал, что Господь не жалует тех, кто принес свою верность на алтарь темного человека. Кстати, что хорошего Господь когда-либо сделал Мусорщику? А также Дональду Мервину Элберту, если уж на то пошло?

В тишине, нарушаемой одним лишь дыханием, Малыш вдруг запел высоким надтреснутым голосом, который затем стал затихать, переходя в сонный лепет:

 
«Мои дружки и я
Известны всем пивнушкам,
Все урки нам друзья,
Нам не страшны их «пушки».
 

Он захрапел.

«Сейчас я сбегу», – подумал Мусорщик, но он боялся, что, пошевельнувшись, разбудит Малыша. «Я убегу, как только он крепко уснет. Пять минут. Вряд ли на это уйдет больше времени».

Но кто знает, сколько длятся пять минут в темноте; можно даже сказать, что в темноте пяти минут не существует. Мусорщик ждал. Он то погружался в дремоту, то выныривал из нее, даже не сознавая того, что дремал. И вскоре забылся тяжелым сном.

Он был на какой-то черной дороге, очень высоко. Звезды, казалось, сияли настолько близко, что можно было протянуть руку и коснуться их; казалось, их можно просто сорвать с неба и положить в банку, как жуков-светляков. Было очень холодно. Темно. В серебристом сиянии звезд он смутно различал ожившие лики скал, сквозь которые пролегла эта черная дорога.

В темноте что-то приближалось к нему. И затем раздался его голос, исходящий из ниоткуда, исходящий отовсюду:

– В горах я подам тебе знак. Я покажу тебе свое могущество. Я потоку тебе, что происходит с теми, кто поворачивается против меня. Подожди. И ты увидишь.

Во тьме начал открываться красный глаз, за ним другой, словно кто-то включил три дюжины аварийных лампочек со щитками и теперь этот кто-то снимал щитки пара за парой. Это были глаза, и они окружали Мусорщика наподобие рокового кольца. Вначале он подумал было, что это глаза ласок, но по мере того как кольцо сжималось вокруг него, он увидел, что это глаза больших горных волков, стоящих навострив уши, пена капала с их черных морд. Его охватил страх.

– Они пришли не за тобой, мой добрый, верный слуга. Ты видишь?

И они исчезли. Именно так – шумно дышащие горные волки исчезли.

– Смотри, — сказал голос. – И ты увидишь — сказал голос.

Сон прервался. Когда Мусорщик открыл глаза, яркий солнечный свет уже заливал комнату мотеля. Перед окном стоял Малыш, на котором, похоже, выпитое вчера количество пива «Корз» никак не отразилось. Его волосы были взбиты в прежние блестящие локоны и завитки, он любовно разглядывал свое отражение в стекле. Его кожаная курточка висела на спинке стула. На ремне, как крошечные трупики на виселице, раскачивались кроличьи лапки.

– Эй, мешок с гноем! Я думал, что мне опять придется смазать твою руку, чтобы разбудить тебя. Вставай, нас ожидает великий день. Сегодня произойдет кое-что важное, разве я не прав?

– Конечно же, прав, – ответил Мусорщик со странной улыбкой.

Когда вечером пятого августа Мусорщик очнулся ото сна, он по-прежнему лежал на игорном столе в казино Гранд-отеля МГМ. Перед ним, оседлав стул задом наперед, сидел неизвестный молодой человек с прямыми, светлыми, как солома, волосами и в зеркальных солнцезащитных очках.

Первое, что заметил Мусорщик, был камень на его шее, видневшийся в V-образном вырезе спортивной рубашки. Черный, с красной щелью в центре. Словно волчий глаз в ночи.

Он попытался сказать, что хочет пить, но смог выдавить из себя лишь слабый стон «ПИ-И!»

– Думаю, ты немало времени провел на солнцепеке, – сказал Ллойд Хенрейд.

– Ты – это он? – прошептал Мусорщик. – Ты – это…

– Шеф? Нет, я – не он. Флегг сейчас в Лос-Анджелесе. Впрочем, он знает, что ты здесь. Сегодня днем я разговаривал с ним по радиосвязи.

– Он приезжает?

– Что?! Только для того, чтобы повидать тебя? Нет, черт побери! Он будет здесь, когда сочтет нужным. Ты и я, парень, мы всего лишь сошки. Он будет здесь, когда сочтет нужным. – И он повторил вопрос, который утром того же дня задал тому высокому мужчине спустя некоторое время после того, как Мусорщик пришел сюда: – Тебе так хочется его увидеть?

– Да… Нет… Я не знаю.

– Ну, как бы там ни было, тебе еще представится случай.

– Пить…

– Конечно. Держи. – И Ллойд вручил ему большой термос, доверху наполненный вишневым прохладным напитком. Мусорщик осушил его в мгновение ока и тут же согнулся, схватившись за живот и постанывая. Когда спазмы отпустили его, он посмотрел на Ллойда с немой благодарностью.

– Теперь, я полагаю, ты можешь и поесть? – спросил Ллойд.

– Да, я думаю, что могу.

Ллойд повернулся к человеку, который стоял у него за спиной. Тот равнодушно крутил колесо рулетки, заставляя маленький шарик подпрыгивать, тарахтя.

– Роджер, пойди и скажи Уитни или Стефании-Эми поджарить для этого человека картофель и пару гамбургеров. Тьфу, черт, что я такое несу? Он же заблюет все вокруг. Супа. Принеси ему супа. Хорошо, парень?

– Что угодно, – с благодарностью согласился Мусорщик.

– У нас здесь есть парень, – сказал Ллойд, – по имени Уитни Хоган, он когда-то работал мясником. Это толстый, громогласный мешок дерьма, но как он готовит! Бог ты мой! И у них здесь есть все. Когда мы сюда въехали, генераторы еще работали, а холодильники были битком набиты. И… Вегас! Видел ли ты место получше?

– Да, – сказал Мусорщик. Ему понравился Ллойд, но он еще не знал, как того зовут. – Это Сибола.

– Что ты сказал?

– Сибола. Ее разыскивают многие.

– Да, много людей искали ее долгие годы, но большинство из них уехали, как будто пожалев, что нашли ее. Да называй ее как хочешь, но, похоже, ты порядком изжарился, пока добрался сюда. Как тебя зовут?

– Мусорщик.

Ллойду, как оказалось, его имя не показалось странным.

– С таким именем, бьюсь об заклад, ты побывал за решеткой. – Он протянул руки. С кончиков его пальцев до сих пор не сошли памятные отметины о пребывании в тюрьме Финикса, где он чуть не умер от голода. – Я Ллойд Хенрейд. Рад с тобой познакомиться, Мусорщик. Приветствую тебя на борту нашего корабля «Лоллипоп».

Мусорщик ответил рукопожатием, с трудом сдерживая нахлынувшие слезы благодарности. Насколько он помнил, это был первый случай в его жизни, когда ему подали для пожатия руку. Он был здесь. Его приняли. Наконец-то он находился внутри чего-то. Ради этого мгновения он преодолел бы расстояние вдвое большее, чем эта пустыня, он сжег бы и вторую руку, и обе ноги.

– Спасибо, – пробормотал он. – Спасибо, мистер Хенрейд.

– Черт, брат, если ты не станешь называть меня просто Ллойдом, я вылью твой суп.

– Ну тогда Ллойд. Спасибо, Ллойд.

– Так-то лучше. После того как ты поешь, я проведу тебя наверх и покажу твою комнату. Завтра ты сделаешь для нас кое-какую работенку. У шефа, я так думаю, на тебя свои планы, но до того времени у тебя будет порядком работы. Кое-что нами уже восстановлено, но это далеко не все. Одна команда работает на дамбе, пытаясь вернуть электричество. На водоснабжении работает еще одна. Мы посылаем разведывательные отряды, и к нам приводят по шесть-восемь человек в день, но пока хватит с тебя и этих подробностей. Похоже, ты так назагорался, что тебе хватит солнца на месяц вперед.

– Пожалуй, что так, – слабо улыбнувшись, согласился Мусорщик. Он уже готов был отдать жизнь за Ллойда Хенрейда. Собрав все свое мужество, он указал на камень в вырезе рубашки Ллойда. – Тот…

– Да, у нас все парни, обладающие какой-то властью, носят такие штуковины. Это черный янтарь. Ну, знаешь, это вовсе и не камень. Что-то наподобие нефтяного пузыря.

– Я имею в виду… красный свет. Глаз.

– Тебе тоже так кажется, да? Это – щель. Подарок от него. Не то чтобы я был самым крутым парнем из его ребят или даже из ребят старого доброго Лас-Вегаса, далеко не так. Но я… черт, думаю, ты мог бы назвать меня его талисманом – человеком, приносящим ему счастье. – Он пристально посмотрел на Мусорщика. – Может быть, ты – тоже, кто знает? Уж, во всяком случае, не я. Он – скрытный тип, этот Флегг. Во всяком случае, мы слышали, что ты – особенный. Я слышал, и Уитни тоже. Такое бывает редко. Слишком много народу приходит, чтобы на всех обращать особое внимание. – Он помолчал. – Хотя, я думаю, он бы смог, если бы захотел. Думаю, он мог бы обратить внимание на всех и вся.

Мусорщик утвердительно кивнул головой.

– Он может творить чудеса, – сказал Ллойд с внезапной хрипотцой в голосе. – Сам видел. Ни за что на свете не хотел бы оказаться среди людей, которые против него, понимаешь?

– Да, – согласился Мусорщик. – Я видел, что произошло с Малышом.

– С каким Малышом?

– Парнем, с которым я ехал, пока мы не поднялись в горы. – Он вздрогнул. – Мне не хочется говорить об этом.

– О'кей, парень. А вот и прибыл твой суп. Уитни даже положил гамбургер на край тарелки. Тебе понравится. Парень готовит отличные гамбургеры, но только постарайся не блевать, о'кей?

– О'кей.

– Ну, мне пора идти по делам. Если бы мой старый приятель Лентяй увидел меня сейчас, он бы глазам своим не поверил. Я занят больше, чем одноногий калека в конкурсе «Пни ногой в задницу». Увидимся позже.

– Конечно, – сказал Мусорщик, а затем робко добавил: – Спасибо. Спасибо за все.

– Благодарить надо не меня, – дружелюбно заметил Ллойд. – Благодарить надо его.

– Я это и делаю, – сказал Мусорщик. – Каждую ночь.

Но сказал он это про себя. Ллойд в это время уже успел удалиться в центр вестибюля, по пути беседуя с тем человеком, который принес суп с гамбургером. Мусорщик провожал их любовным взглядом, пока те не скрылись из вида, а затем с жадностью принялся за еду, мгновенно поглотив почти все. Он бы прекрасно себя чувствовал, если бы не посмотрел в тарелку. Это был томатный суп, и он был цвета крови. Мусорщик резко отодвинул тарелку в сторону, внезапно потеряв всякий аппетит. Ему было очень просто сказать Ллойду Хенрейду, что ему не хочется говорить о Малыше; совсем другое дело – перестать думать о том, что с ним произошло.

Мусорщик подошел к колесу рулетки, потягивая из стакана принесенное вместе с супом молоко. Слегка толкнув колесо, он бросил в круг маленький белый шарик. Тот, обежав по ободку, перескочил уровнем ниже на желобки и начал перекатываться вперед-назад. Мусорщик думал о Малыше. Интересно, размышлял он, придет ли кто-нибудь показать, где его комната. Он не мог не думать о Малыше. Интересно, выберет ли шарик красную или черную цифру… И все-таки больше он думал о Малыше. Подпрыгнув, шарик попал в один из желобков, на этот раз окончательно, и успокоился под зеленым двойным зеро.

А у Мусорщика голова кружилась все сильнее и сильнее.

В тот безоблачный, нестерпимо жаркий день, когда они ехали по шоссе № 70, направляясь из Голдена прямо в сторону Скалистых гор, Малыш бросил пить пиво, предпочтя ему бутылку виски. Между ними, на возвышающемся ведущем валу, стояли еще две бутылки, аккуратно упакованные в пустые картонные пакеты из-под молока, чтобы они не упали и не разбились. Время от времени Малыш отхлебывал из бутылки, быстро запивал пепси-колой, а затем на пределе своих голосовых связок орал или «Чертовски жарко!», или «Йахоо!», или «Секс-машина!». Несколько раз он изрек, что, если бы мог, то мочится бы только этим виски. И спрашивал у Мусорщика – верит ли тот ему. Мусорщик, бледный от испуга и страдавший похмельем от выпитых накануне трех банок пива, отвечал, что верит.

Даже Малыш не мог выжимать на этих дорогах девяносто миль. Он сбросил скорость до шестидесяти и еле слышно пробормотал что-то об этих чертовых горах. Вдруг лицо его просияло.

– Когда доберемся до Юты и Невады, мы наверстаем упущенное, Мусорщик. Эта малютка будет выдавать сто шестьдесят миль по равнине. Веришь?

– Конечно, это хорошая машина, – сказал Мусорщик с улыбкой больного пса.

– Клянусь твоей задницей! – Малыш отхлебнул виски. Запил его пепси. Заорал во все горло: – Йахоо!

Мусорщик не отрывал мрачного взгляда от проносящихся мимо пейзажей, озаряемых солнечным светом разгоравшегося утра. Шоссе врезалось прямо в плечо горы, временами их путь пролегал между огромными скалистыми утесами. Эти утесы он видел во сне прошлой ночью. После наступления темноты откроются ли снова те красные глаза? Мусорщик вздрогнул.

Вскоре он отметил, что скорость с шестидесяти упала до сорока. Затем до тридцати. Малыш непрерывно грязно ругался сквозь зубы. Машина петляла среди замерших автомобилей. Те встречались все чаще и чаще, стоя на дороге, как продолжение скал, и храня гробовое молчание.

– Какого черта они все стоят? – Малыш бушевал. – Они что? Все решили подохнуть на высоте в десять тысяч? Эй вы, долдоны, убирайтесь с дороги! Вы меня слышите? Убирайтесь с дороги к чертовой матери!

Мусорщик съежился от страха.

Они завернули за очередной поворот и наткнулись на ужасную груду из четырех столкнувшихся машин, полностью перекрывших западную ветку шоссе № 70. На дороге, распластавшись лицом вниз, лежал мертвый мужчина, весь в крови, давно высохшей и имевшей вид неровной, потрескавшейся глазури. Рядом с ним валялась сломанная кукла. С левой стороны пробку невозможно было объехать из-за металлических шестифутовых столбов ограждения. С правой же стороны шоссе резко обрывалось, уступая место облачным далям.

Малыш глотнул виски и рванул машину в сторону обрыва.

– Держись, Мусорщик, – прошептал он, – мы объезжаем.

– Но там не проехать! – завизжал Мусорщик. У него пересохло в горле.

– Да, почти не проехать, – прошептал Малыш. Его глаза блестели. Он начал съезжать с дороги. Правые колеса уже со свистом катили по обочине.

– Я выхожу из игры, – поспешно проговорил Мусорщик и схватился за дверную ручку.

– Сиди! – приказал Малыш. – Иначе превратишься в мертвый мешок с гноем.

Мусорщик повернул голову. Прямо на него смотрело дуло пистолета 45-го калибра. Малыш напряженно хихикнул.

Мусорщик откинулся на спинку сиденья. Он хотел было закрыть глаза, но не смог. С его стороны из вида пропали последние шесть дюймов обочины. Теперь далеко внизу его взгляду открылся бесконечный пейзаж из голубовато-серых сосен и огромных разбросанных валунов. Он уже представлял, как четыре дюйма отделяют шины автомобиля от края… потом два дюйма…

– Еще один дюйм, – напевал Малыш. Глаза его стали огромными, улыбка – широченной. На бледном кукольном личике крупными каплями выступил пот. – Всего… лишь… один.

Все закончилось мгновенно. Мусорщик почувствовал, как заднее правое колесо потеряло опору и резко провалилось. Он услышал шум падающего потока камней – вначале вниз полетели мелкие камешки, затем камни покрупнее. Он завизжал. Малыш, ужасно ругаясь, перешел на первую скорость и утопил акселератор. Слева, где от трупа микроавтобуса их отделял всего лишь дюйм, раздался скрежет металла.

– Лети! – заорал Малыш. – Лети, как самая большая птица! Лети! Черт побери, ЛЕТИ!

Задние колеса машины бешено вращались. На мгновение показалось, что крен все увеличивается. Но вот машина рванулась вперед, наклонилась, и они снова оказались на шоссе с другой стороны затора, оставляя позади пятна резины.

– Я же говорил тебе, что она сможет! – торжествующе заорал Малыш. – Черт побери! Неужели у нас получилось, ты, Мусор, обделанная цыплячья задница?

– У нас получилось, – тихо пробормотал Мусорщик. Его трясло. Он, казалось, полностью потерял контроль над своим телом. И затем, во второй раз после своего знакомства с Малышом, он интуитивно сказал ту одну-единственную вещь, которая могла спасти ему жизнь. Малыш наверняка убил бы его – это явилось бы своеобразным празднованием его победы. – Отлично водишь, чемп, – сказал Мусорщик. До этого еще ни разу в жизни он никого не называл чемпионом.

– А-а-а… не совсем, – заметил Малыш покровительственным тоном. – В этой стране есть еще по крайней мере два парня, которые могли бы сделать то же самое. Веришь?

– Ну, если уж ты так считаешь, Малыш.

– Ты помалкивай, дорогуша, а скажу я, мать твою. Ну, вперед! Надо все успеть за этот день.

Но они отъехали недалеко. Не прошло и четверти часа, как машина Малыша снова остановилась, пробежав от места своего рождения Шривпорт в штате Луизиана 1800 миль или около того.

– Глазам своим не верю! – воскликнул Малыш. – Я… черт подери, не ВЕ-Е-Е-РЮ-Ю!

Распахнув дверцу, он выскочил из машины, по-прежнему сжимая в левой руке на три четверти опорожненную бутылку виски.

– УБИРАЙТЕСЬ С МОЕЙ ДОРОГИ! – заорал Малыш, пританцовывая в своих смехотворных ботинках на высоченных каблуках, – этакая крошечная естественная сила разрушения, подобная землетрясению в бутылке. – УБИРАЙТЕСЬ С МОЕЙ ДОРОГИ! ВЫ ПОДОХЛИ, ВАШЕ МЕСТО НА КЛАДБИЩЕ, КАКОЕ ВАМ ДЕЛО ДО МОЕЙ ДОРОГИ!

Он швырнул бутылку, и та, переворачиваясь, полетела по шоссе, разбрызгивая янтарные капли виски. В конце концов она разбилась на тысячи осколков о борт старого «порше». Малыш стоял молча, тяжело дыша и слегка покачиваясь на тонких ногах.

На этот раз препятствие было посерьезнее, чем затор из четырех машин. На этот раз препятствием стал весь транспорт на их пути. На этом участке восточные полосы были отделены от западных; заросшей травой промежуточной лентой шириной в десять ярдов. Машине Малыша, возможно, и удалось бы перебраться с одной части шоссе на другую, но обе артерии были забиты шестью рядами транспорта, бампер к бамперу, борт к борту.

Тормозные полосы также были переполнены, как и проезжие. Некоторые водители попытались воспользоваться даже промежуточной лентой, хотя ее поверхность была очень неровной, со множеством камней, торчавших из рыхлого серого грунта, как зубы дракона. Возможно, восьмиколесные машины с большой подвеской и смогли бы пройти здесь, но то, что увидел на промежуточной полосе Мусорщик, было кладбищем разбитого, смятого, вывернутого детройтского прокатного листа. Казалось, массовое безумие одновременно охватило всех водителей, и внезапно на высокогорном участке шоссе № 70 они решили провести апокалипсическую автогонку на самоуничтожение или сумасшедшие спортивные состязания. «В Колорадо, высоко в Скалистых горах, – подумал Мусорщик, – на моих глазах шел дождь из классных «шевроле». Он едва не рассмеялся и поспешно прикрыл рот рукой. Если бы Малыш услышал сейчас, что он смеется, ему наверняка уже никогда больше не пришлось бы смеяться.

Малыш вернулся, неторопливо вышагивая на высоких каблуках, его тщательно причесанные волосы блестели на солнце. У него было лицо карликового василиска с выпученными от ярости глазами.

– Я не собираюсь бросать свою трахнутую машину, – зло сказал он. – Ты слышишь меня? Никогда я не брошу ее. Вставай, Мусорщик! Иди вперед и посмотри, насколько растянулась эта чертова пробка. Может быть, поперек дороги грузовик, я не знаю. Но что я знаю, так это то, что назад мы не повернем. Пусть мы застряли. Мы проверим весь этот отрезок пути. И если мы торчим из-за какого-то там заглохшего грузовика или еще чего-то, то мне плевать. Я по одной посбрасываю все эти сукины штуковины в обрыв. Я это сделаю, и тебе лучше поверить мне. Пошевеливайся, сынок.

Мусорщик не стал возражать. Он начал осторожно продвигаться вверх по дороге, петляя между машинами. Он был готов пригнуться и побежать, начни только Малыш стрелять. Но Малыш не стал делать этого. Когда Мусорщик отошел на безопасную, как ему казалось, дистанцию (т. е. на расстояние пистолетного выстрела), он взобрался на верх танкера-грузовика и оглянулся. На таком расстоянии длиной в полмили Малыш казался миниатюрным уличным панком, вышедшим из ада, не больше куклы. Опершись о свою машину, он пил. Мусорщик подумал было помахать ему на прощанье, но потом решил, что это неудачная мысль.

В этот день Мусорщик отправился в путь в половине одиннадцатого утра. Продвижение было медленным – ему часто приходилось перелезать через капоты и крыши машин и грузовиков, настолько плотно они стояли; и к тому времени, когда он добрался до первого знака «ТУННЕЛЬ ЗАКРЫТ», было уже четверть четвертого пополудни. Он прошел около двенадцати миль. Двенадцать миль – не такое уж большое расстояние, особенно для того, кто на велосипеде проехал пятую часть территории страны, но если учесть все препятствия, подумал он, то двенадцать миль – приличное расстояние. Он мог бы уже давным-давно вернуться и сообщить Малышу, что всякие попытки проехать бесполезны… если бы, предположим, он имел намерения вернуться. Конечно же, он таковых не имел. Мусорщик никогда особенно не увлекался историей (после электрошоковой терапии ему стало трудно читать), но ему и не нужно было знать того, что в давние времена короли и императоры часто убивали гонцов, приносивших дурные вести, просто из досады. Ему достаточно было знать одно: он вдоволь насмотрелся на Малыша, чтобы понять, что ему никогда уже не захочется встретиться с этим маленьким монстром.

Мусорщик стоял в раздумье над знаком с черными буквами на ромбовидном оранжевом фоне. Знак был сбит и лежал под колесом того, что было похоже на самый древний автомобиль в мире. «ТУННЕЛЬ ЗАКРЫТ». Какой туннель? Приложив руку к глазам, Мусорщик всматривался вдаль, и ему показалось, что он что-то увидел. Он прошел еще сотни три ярдов, перелезая там, где нужно, через автомобили, и подошел к ужасной груде машин и мертвых тел. Даже некоторые грузовики сгорели до основания. Было много военных машин. Многие тела были в одежде хаки. Позади этого места битвы – Мусорщик был почти уверен в том, что так оно и было, – транспортная пробка возобновлялась. А позади нее, на восток и на запад, машины исчезали в абсолютно одинаковых провалах того, что знак, привинченный к естественной горной породе, именовал «ТУННЕЛЕМ ЭЙЗЕНХАУЭРА».

Он подошел ближе, с бешено колотящимся сердцем, еще не зная, что собирается делать. Те две скважины, пробуравившие скалу, пугали Мусорщика, но по мере приближения к ним его испуг перерос в неподдельный ужас. Он бы прекрасно понял чувства Ларри Андервуда в отношении туннеля Линкольна; в это мгновение, сами того не ведая, они стали братьями по духу, оба испытывали одно и то же душевное смятение – холодящий кровь ужас.

Основное различие состояло в том, что в туннеле Линкольна пешеходная дорожка была высоко над проезжей частью, здесь же она располагалась настолько низко, что некоторые машины практически задевали ее, одной парой колес проезжая по дорожке, а другой – по проезжей части. Туннель был длиной в две мили. Единственный способ преодолеть его – проползти вдоль машин в кромешной тьме. На это уйдет несколько часов.

В животе у Мусорщика похолодело.

Он еще долго стоял, глядя на туннель. Больше месяца назад Ларри Андервуд, несмотря на свой страх, все-таки вошел в свой туннель. Мусорщик же после продолжительных раздумий повернулся и отправился в обратный путь, к Малышу. Его плечи были опущены, уголки рта подрагивали. И не только отсутствие свободного прохода заставило его повернуть вспять, и даже не длина туннеля (Мусорщик, который всю жизнь провел в Индиане, понятия не имел о том, насколько длинен туннель). Ларри Андервудом двигало (а может, и контролировало его) скрытое чувство самопознания, простая логика выживания: Нью-Йорк был островом, и ему нужно было спастись, выбравшись на материк. Поэтому он пройдет свой путь как можно быстрее, сделает это так, как больной, зажав нос, глотает лекарство, зная, какое оно отвратительное на вкус. Мусорщик же был уже изрядно потрепанным созданием, он привык принимать щипки и удары не только судьбы, но и своей неизъяснимой натуры… и делал это с опущенной головой. И эта переломная встреча с Малышом нанесла еще больший ущерб его чувству человеческого достоинства, почти полностью лишила его способности мыслить. На него наехали на скорости, достаточной для того, чтобы окончательно свести с ума. Он был полностью стерт как личность, если бы не смог залпом выпить целую банку пива и впоследствии вырвать ее. Его изнасиловали пистолетным стволом. Его чуть не сбросили на повороте в пропасть с тысячефутовой высоты. Вдобавок ко всему, мог ли он набраться достаточно мужества, чтобы проползти сквозь дыру, продолбленную в толще горы, где, кто знает, с какими страшилищами он столкнулся бы во тьме? Нет, он не мог. Другие, может быть, смогли бы, но только не Мусорщик. И кроме того, в этой идее возвращения к Малышу была определенная логика. Пусть это была логика истязаемых и полубезумных, но все же, по-своему извращенно, она была привлекательна. Он не был на острове. И пусть на то, чтобы вернуться и найти дорогу в обход гор, у него уйдет весь остаток этого дня и весь завтрашний день, – его это не остановит. Правда, ему придется проходить мимо Малыша, но, подумал Мусорщик, тот, может быть, изменил свое решение и уехал, несмотря на все свои заявления в обратном духе. А может быть, Малыш мертвецки пьян. Он, может быть (хотя Мусорщик и сомневался в том, что такая удача может посетить его), просто мертв. В худшем случае, если Малыш по-прежнему там, весь в напряженном ожидании, Мусорщик мог бы дождаться темноты и затем проползти мимо него подобно ласке в подлеске. А потом он пройдет дальше на восток, пока не найдет дорогу, которую ищет.

Он вернулся к танкеру, с верха которого в последний раз видел Малыша и его мифическую машину. На обратное путешествие у него ушло меньше времени. На этот раз Мусорщик не стал залезать на грузовик, иначе его силуэт четко выделялся бы на фоне вечернего неба, а начал ползти на четвереньках – как можно тише, от машины к машине. Малыш может быть настороже. С таким парнем, как Малыш, никогда не знаешь… и не предугадаешь. Он вдруг поймал себя на мысли о том, что напрасно не прихватил возле туннеля солдатское ружье, пусть даже ни разу в жизни не держав его в руках. Мусорщик все полз и полз, дорожные камешки больно вонзались в его изувеченную руку. Было восемь часов вечера, солнце уже зашло за горы.

Мусорщик остановился позади того самого «порше», в который Малыш швырнул бутылку из-под виски, и осторожно выглянул. Да, машина Малыша была на месте – того же яркого огненно-золотистого окраса, врезающаяся в темно-фиолетовое вечернее небо своим выпуклым ветровым щитом и акульим плавником. Малыш, сгорбившись, сидел за рулем, его глаза были закрыты, рот – открыт.