Текст книги "Исход. Том 2"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 43 страниц)

Глава 4

Листовки с объявлением о назначенном на 18 августа собрании были расклеены по всему Боулдеру. Это вызвало немало оживленных споров, которые большей частью касались сильных и слабых сторон семерки, вошедшей в организационный комитет. ‹

Дневной свет еще не покинул небосвод, когда матушка Абигайль улеглась в постель совсем измученной. Этот день был бесконечным потоком посетителей, каждый хотел знать ее мнение на этот счет. Она считала большинство кандидатур в комитет вполне достойными.

Людям также не терпелось узнать, войдет ли она в состав постоянного комитета, если таковой будет сформирован на общем собрании. Матушка Абигайль ответила, что это не так просто, но она, конечно же, будет оказывать комитету избранных представителей посильную помощь, если люди обратятся к ней за советом. И ее вновь и вновь заверяли в том, что если будущий постоянный комитет откажется от ее помощи, то его публично заклеймят, и очень скоро. Итак, матушка Абигайль легла спать уставшая, но вполне удовлетворенная.

Как и Ник Андрос в тот вечер. За один день, благодаря листовке, отпечатанной на ротаторе, Свободная Зона Боулдера превратилась из аморфной группы беженцев в сообщество потенциальных избирателей. Людям это понравилось; у них появилось чувство места, за которое можно держаться после долгого периода свободного падения.

В тот день Ральф повез Ника на электростанцию. Он, Ральф и Стью договорились провести через день предварительное собрание на квартире у Стью и Франни. Это даст всем семерым дополнительные два дня, чтобы послушать, что говорят люди.

Ник улыбнулся и изобразил локаторы, приставив ладони к ушам.

– Читать по губам даже лучше, – сказал Стью. – Знаешь, Ник, я начинаю верить, что у нас действительно что-то получится с этими неисправными моторами. Брэд Китчнер не боится никакой работы. Если бы у нас было десять таких, как он, к первому сентября все в городе заработало бы.

Ник ответил ему кружком из большого и указательного пальцев, и они вошли в помещение электростанции.

В тот день Ларри Андервуд и Лео Рокуэй направились на запад по Арапахо-стрит к дому Гарольда. В рюкзаке, который Ларри пронес через всю страну, сейчас лежали лишь бутылка вина и шоколад «Пэйдэй».

Люси не было с ними – она и еще шесть человек нашли два грузовичка-развалюхи и начали очищать улицы и дороги в самом Боулдере и вокруг него от заглохших машин. Беда была в том, что они работали лишь временами, только тогда, когда несколько человек решали, что пора бы собраться и приняться за дело. Разрушающая пчела вместо созидающей пчелы, подумал Ларри, и его взгляд упал на листовку с заголовком «ОБЩЕЕ СОБРАНИЕ» – та была прибита к телеграфному столбу. Может быть, это станет ответом. Черт, сколько людей вокруг хотели работать; им нужно было только, чтобы кто-то все скоординировал и сказал им, что делать. Он подумал, что больше всего они хотели поскорее стереть следы, напоминавшие о том, что произошло здесь в начале лета (неужели уже конец лета?), на манер того, как стирают с заборов бранные слова. Может быть, во всей Америке, от края и до края, нам и не удастся это сделать, подумал Ларри, но мы должны суметь сделать это здесь, в Боулдере, если матушка-Природа нам поможет.

Звон стекла заставил его обернуться. Лео запустил большим камнем в заднее стекло старого «форда». На капоте красовалась бамперная наклейка: «УБЕРИ СВОЮ ЗАДНИЦУ С ПРОХОДА – КАНЬОН ХОЛОДНОГО РУЧЬЯ».

– Не делай этого, Джо.

– Я Лео.

– Лео, извини. Не делай этого больше.

– Почему не делать? – с довольным видом спросил Лео, и Ларри не смог сразу найти удовлетворительный ответ.

– Потому что получается противный звук, – наконец сказал он.

– А-а-а. Ладно.

Они пошли дальше. Ларри заложил руки в карманы. Лео сделал то же самое. Ларри пнул ногой банку из-под пива. Лео свернул в сторону, чтобы пнуть валявшийся камень. Ларри начал насвистывать мелодию. Лео ловко аккомпанировал ему шипящими звуками. Ларри взъерошил волосы мальчугана, и тот, взглянув на него своими загадочными китайскими глазами, улыбнулся. А Ларри подумал: «Господи, да я ведь просто влюбляюсь в него. И дело зашло уже далеко».

Они дошли до сквера, о котором говорила Франни, напротив него находился зеленый дом с белыми ставнями. На бетонированной дорожке, ведущей к парадному входу, стояла тележка с кирпичами, а рядом лежала крышка от мусорного бака с готовым строительным раствором. Рядом на корточках сидел какой-то широкоплечий хлыщ без рубашки, показывающий улице шелушащуюся от загара спину. Орудуя мастерком, он выкладывал кирпичом ограждение вокруг цветочной клумбы.

Ларри вспомнил, как Франни сказала: «Он изменился… Не знаю как и даже того, почему, к лучшему ли это… и иногда мне страшно…» Потом он сделал шаг вперед и сказал именно то, что собирался сказать в течение долгих дней своего путешествия:

– Гарольд Лаудер, я полагаю?

Гарольд вздрогнул от удивления, затем резко обернулся, держа в одной руке кирпич, а другой замахнувшись мастерком со стекающим с него раствором, словно это было оружие. Краешком глаза Ларри заметил, как отпрянул назад Лео. И, конечно, первой мыслью его было то, что Гарольд выглядит совсем не так, как он себе его представлял. Вторая мысль имела отношение к мастерку: «Господи, неужели он собирается огреть меня этой штуковиной?». У Гарольда оказалось злое лицо с узкими темными глазами. Прямые волосы закрывали потный лоб. Почти белые губы были плотно сжаты.

И вдруг произошла метаморфоза, настолько внезапная и разительная, что Ларри потом не верилось, что он видел Гарольда напряженным и неулыбчивым, видел лицо человека, который скорее был способен мастерком замуровать кого-то в стену подвала, чем обложить кирпичами цветочную клумбу. Гарольд улыбнулся широкой безобидной улыбкой, на щеках у него появились ямочки. Его глаза утратили угрожающее выражение (они были бутылочно-зеленого цвета, и как только такие ясные, открытые глаза могли показаться угрожающими и даже темными?). Он воткнул мастерок в раствор – чвак – вытер руки о джинсы и протянул руку.

«Боже мой, да он просто ребенок, моложе меня. Едва ли ему больше восемнадцати, да я съем все свечи на его именинном пироге».

– По-моему, я вас не знаю, – произнес Гарольд с улыбкой, пожимая Ларри руку. У него была крепкая хватка. Руку Ларри покачали ровно в три приема, а потом отпустили. Это напомнило Ларри, как он пожал руку Джорджу Бушу, когда старый Бродяга[7]7
  Bushwhacker – обитатель лесной глуши, бродяга (игра слов).


[Закрыть] баллотировался в президенты. Это было на политическом митинге, который он посетил по мудрому совету своей матери. Если не хватает денег на кино, иди в зоопарк. Если не хватает денег на зоопарк, иди поглазей на политика.

Улыбка Гарольда была такой заразительной, что Ларри улыбнулся в ответ. Ребенок или нет, рукопожатие политика или нет, улыбка показалась ему совершенно искренней, и после стольких дней, после тех конфетных оберток перед ним Гарольд Лаудер во плоти.

– Да, не знаете, – сказал Ларри. – Но я знаком с вами.

– Как так! – воскликнул Гарольд и улыбнулся еще шире. «Если улыбка станет еще шире, – подумал Ларри с восхищением, – ее концы встретятся на затылке, а верхние две трети головы просто слетят».

– Я шел за вами по всей стране начиная от штата Мэн, – пояснил Ларри.

– Без дураков? Правда?

– Правда. – Ларри расстегнул рюкзак. – Здесь у меня есть кое-что для вас. – Он вытащил бутылку бордо и вручил ее Гарольду.

– Да ну, не надо, – сказал Гарольд, глядя на бутылку с некоторым удивлением. – Тысяча девятьсот сорок седьмой?

– Хороший год, – заметил Ларри. – И вот это.

В другую руку Гарольда он сунул около полдюжины конфет. Одна из них выскользнула из руки и упала в траву. Гарольд наклонился, чтобы поднять ее, и на мгновение Ларри уловил на его лице то прежнее выражение.

Затем Гарольд выпрямился, снова улыбаясь.

– Откуда вы узнали?

– Я шел по вашим знакам… и конфетным оберткам.

– Черт меня побери! Давайте зайдем в дом. Нам нужно пропустить по рюмочке, как любил говаривать мой отец. Мальчик будет пить кока-колу?

– Конечно, ты будешь, Л…

Ларри оглянулся, но Лео рядом не было. Далеко позади он рассматривал трещины на тротуаре, словно они представляли для него огромный интерес.

– Эй, Лео! Будешь колу?

Лео пробормотал что-то, но Ларри не расслышал.

– Говори громче! – сказал он раздраженно. – Для чего тебе Бог дал голос? Я спросил тебя, хочешь ли ты колу?

Едва слышно Лео ответил:

– Я пойду, проверю, пришла ли мама-Надин домой.

– Какого дьявола? Мы только что пришли сюда!

– Я хочу домой! – воскликнул Лео, оторвав взгляд от тротуара. То ли солнце слишком ярко отсвечивало в его глазах, и Ларри подумал: «Господи, да что же это такое? Он чуть не плачет».

– Секундочку, – сказал он Гарольду.

– Конечно, – ответил с улыбкой Гарольд. – Иногда дети стесняются. Я сам был таким.

Ларри подошел к Лео и присел на корточки так, чтобы они могли смотреть друг другу в глаза.

– В чем дело, малыш?

– Просто я хочу домой, – сказал Лео, отводя взгляд. – Я хочу к маме-Надин.

– Ну, ты… – Ларри беспомощно замолчал.

– Хочу домой. – Мальчик быстро взглянул на Ларри. Его глаза сверкнули через плечо Ларри туда, где на лужайке стоял Гарольд. Затем он снова уставился на тротуар. – Пожалуйста.

– Тебе не нравится Гарольд?

– Не знаю… он нормальный… просто я хочу домой.

Ларри вздохнул:

– Сам дойдешь?

– Конечно.

– Ладно. Но мне, честно говоря, хотелось бы, чтобы ты пошел с нами и выпил колы. Я долго ждал встречи с Гарольдом. Ты ведь знаешь это?

– Да-а-а…

– И мы бы пошли домой вместе.

– Я не войду в тот дом, – прошипел Лео, на мгновение снова превратившись в Джо с пустыми, дикими глазами.

– Ладно, – поспешно сказал Ларри и встал. – Иди прямо домой. И держись подальше от шоссе.

– Хорошо. – И вдруг Лео выпалил тихим, свистящим шепотом: – Почему ты не идешь со мной? Прямо сейчас? Пойдем вместе! Пожалуйста, Ларри! Ладно?

– Господи, Лео, чего…

– Это я так, – пробормотал Лео. И не успел Ларри сказать и слова, как мальчик поспешил прочь. Ларри смотрел ему вслед, пока тот не скрылся из вида. Затем он вернулся к Гарольду, обеспокоенно хмуря брови.

– Да ладно, все в порядке, – попытался успокоить его Гарольд. – Все дети странные.

– Да, уж этот наверняка, но у него есть на то право. Он многое пережил.

– Клянусь, так и есть, – поддакнул Гарольд, и на какое-то мгновение Ларри почувствовал недоверие, почувствовал, что столь поспешное сочувствие Гарольда к совершенно незнакомому мальчику такой же суррогат, как и яичный порошок.

– Ну хорошо, входите. – Гарольд сделал приглашающий жест. – Собственно говоря, вы мой первый гость. Франни и Стью заходили несколько раз, но они не в счет.

Его усмешка превратилась в улыбку, немного грустную, и Ларри вдруг охватило чувство жалости к этому мальчишке – потому что он действительно был всего-навсего мальчишкой. Он был одинок, а рядом стоял Ларри, прежний дружище Ларри, никогда слова доброго никому не сказавший, сплошь бравада и пустословие. Нет, это несправедливо. Пора прекращать быть таким недоверчивым.

– Я рад, – ответил он.

Гостиная была маленькой, но удобной.

– Я собираюсь все здесь обставить новой мебелью, когда получше разузнаю эти места, – сказал Гарольд. – Современной. Хром и кожа. Как говорят торговцы: «К черту бюджет! У меня карточка Хозяина».

Ларри от души рассмеялся.

– В подвале есть красивые бокалы, – продолжал Гарольд. – Я схожу за ними. Но если не возражаете, мне лучше воздержаться от шоколада – я не ем сладкого, пытаюсь похудеть, но вино мы обязательно попробуем, ведь это особый случай. Вы прошли через всю страну от штата Мэн, следуя за нами, ого, следуя моим – нашим – знакам. Это действительно что-то. Вам придется мне об этом рассказать. А пока присядьте в то зеленое кресло. Оно самое приличное среди всей этой рухляди.

Во время этого словоизлияния Ларри посетило последнее сомнение: «Он даже разговаривает как политик – гладко, быстро, бойко».

Гарольд вышел, а Ларри сел в зеленое кресло. Он услышал, как отворилась дверь, а затем тяжелые шаги Гарольда вниз по лестнице. Ларри огляделся. Н-да, бывают гостиные и получше, но с ковром и современной мебелью она будет выглядеть неплохо. Самое лучшее в этой комнате – камин. Красиво сработано, вручную. Но один камень в кладке держался непрочно. Ларри даже показалось, что его вынимали, а затем небрежно задвинули обратно. Оставив его так, словно кроссворд без одного фрагмента или повешенную криво картину. Гарольд все еще возился внизу. Ларри встал и легко вынул камень. Он уже было собирался вставить его поплотнее, как вдруг в углублении увидел книгу, ее обложка была припорошена каменной пылью, но не настолько, чтобы невозможно было прочитать единственное, оттиснутое золотом слово: «ЛЕТОПИСЬ».

Чувствуя легкий стыд от того, что он стал невольным свидетелем чьей-то тайны, Ларри вставил камень на место как раз вовремя – Гарольд поднимался по лестнице. На этот раз кладка была безупречной, и, когда Гарольд вернулся в гостиную, держа в руках по бокалу из дутого стекла, Ларри снова сидел в зеленом кресле.

– Пришлось задержаться, чтобы вымыть их, – сказал Гарольд. – Они немного запылились.

– Какие красивые, – заметил Ларри. – Я не могу ручаться, что это бордо не выдохлось. Может статься, мы будем угощаться уксусом.

– Волков бояться, – усмехнулся Гарольд, – в лес не ходить.

От его усмешки Ларри стало не по себе, и он поймал себя на мысли о том, что думает о «Летописи» – кому та принадлежала: Гарольду или прежнему владельцу дома? И если Гарольду, то что же, черт возьми, там может быть написано?

Откупорив бутылку бордо, они обнаружили к обоюдному удовольствию, что вино просто отличное. Спустя полчаса оба слегка захмелели, Гарольд даже немного больше, чем Ларри. Усмешка, не сходившая с лица Гарольда, стала еще шире.

А у Ларри развязался язык, и он сказал:

– Эти листовки. Общее собрание восемнадцатого.

Как получилось, что ты не вошел в этот комитет, Гарольд? Я думаю, что такой парень, как ты, просто рожден, чтобы быть там.

Гарольд расплылся в блаженной улыбке:

– Ну, я ужасно молод. Думаю, они решили, что у меня еще недостаточно опыта.

– Я считаю, это просто позор. – «Действительно он так считает?» Усмешка Гарольда. Темное, едва заметное подозрительное выражение. Действительно он так считает? Ларри и сам не знал.

– Ну, кто знает, что нас ожидает впереди? – философски заметил Гарольд. – Всякой собаке свое время.

Ларри ушел около пяти часов. Они расстались друзьями; Гарольд пожал ему руку, усмехнулся и сказал, чтобы тот почаще заходил. Но у Ларри почему-то появилось ощущение, что Гарольду будет абсолютно наплевать, если он больше не придет.

Он медленно прошел до тротуара и обернулся, но Гарольд уже скрылся в доме. Дверь была закрыта. В гостиной Гарольда было очень прохладно из-за опущенных жалюзи, внутри это казалось в порядке вещей, но теперь, снаружи, Ларри внезапно пришла в голову мысль, что это единственный дом из всех, в которых он побывал в Боулдере, где были опущены жалюзи и задернуты шторы. Конечно, подумал он, в Боулдере есть еще множество затемненных домов. Но то были дома мертвецов. Когда люди заболели, они задернули шторы, пытаясь оградиться от окружающего мира, подобно уползающим в укрытия животным, когда те чувствуют приближение смерти. Живые же – возможно, в знак подсознательного признания существования смерти – широко раздвинули шторы и распахнули окна.

От вина у Ларри слегка разболелась голова, он пытался убедить себя, что испытываемый им легкий озноб был следствием справедливой кары, ниспосланной за неумеренное питие хорошего вина, словно это был дешевый мускат. Но дело было вовсе не в этом. Ларри подумал: «Слава тебе, Господи, за видение в туннеле. Слава тебе, Господи, за избирательность восприятия. Потому что без него все мы уже могли бы войти в историю любовных иллюзий».

Его мысли путались. Внезапно его охватила уверенность, что Гарольд следит за ним сквозь планки жалюзи, сжимая и разжимая кулаки, словно душитель, а его улыбка превратилась в маску ненависти… Всякой собаке свое время. И тут же Ларри вспомнил ночь, проведенную в Беннингтоне на оркестровой площадке, когда он проснулся с ощущением ужаса от чьего-то присутствия… и как он затем услышал (или это ему только приснилось?) приглушенный стук удаляющихся на запад ботинок.

«Сейчас же прекрати. Прекрати пугать себя до смерти».

«Бут-Хилл. – В его воображении стали возникать ассоциации[8]8
  Boot– ботинок; обертка; выражение «to have one's heart in one's boots» означает «в страхе», «душа в пятки ушла» (англ.).


[Закрыть]. – Ради Христа, прекрати, лучше было не вспоминать о мертвецах за этими задернутыми шторами, лежащих в темноте, как в туннеле, тунелле Линкольна, а вдруг они все задвигаются, зашевелятся, Боже праведный, да прекрати же…».

И вдруг он поймал себя на воспоминании далекого детства. Мать повела его в зоопарк в Бронксе. Когда они вошли в обезьяний питомник, тяжелый дух ударил ему в ноздри так, словно его ударили кулаком не по носу, а прямо внутрь его. Он было повернулся, чтобы выскочить оттуда, но мать остановила его.

«Просто дыши спокойно, Ларри, – сказала она. – И через пять минут ты уже не будешь замечать никакого противного запаха».

Он остался, не веря ей, борясь с приступом тошноты (уже в семь лет для него не было ничего хуже рвоты), и оказалось, что она была права. Уже через полчаса он с удивлением наблюдал, как люди, только переступив порог обезьянника, начинали махать перед носом с выражением отвращения на лице. Он сказал об этом матери, и Элис Андервуд рассмеялась;

– Да, здесь по-прежнему плохо пахнет. Но не для тебя.

– Как так, мамочка?

– Я не знаю. Это может каждый. Нужно только сказать себе: «Сейчас я снова понюхаю, как НА САМОМ ДЕЛЕ пахнет в обезьяннике» – и сделать глубокий вдох. Он так и сделал, и снова появилась вонь, даже хуже, чем прежде, и его хот-доги и вишневый пирог стали снова подступать к горлу тошнотворным взбитым комком, и он бросился к двери, туда, на свежий воздух, и едва удержал все в себе.

«Это и есть избирательность восприятия, – подумал Ларри, – и мать знала, как это называется». Как только эта мысль оформилась в его сознании, он услышал голос Элис: «Только скажи себе: «Я сейчас снова понюхаю, как НА САМОМ ДЕЛЕ пахнет Боулдер». И он действительно вдыхал его именно так, он действительно вдыхал его. Он вдыхал то, что просачивалось через все закрытые двери и задернутые шторы, он вдыхал запах непрекращающегося гниения даже сейчас, когда почти все до единого вымерли.

Он шел все быстрее, он еще не бежал, но уже был близок к этому, вдыхая эту сочную, густую вонь, которую и он – и все остальные – перестали сознательно ощущать потому, что она была везде, она была всем, она окрашивала мысли, и уже не надо было задергивать шторы даже тогда, когда занимаешься любовью, потому что за задернутыми шторами лежат мертвые, а живые по-прежнему хотят смотреть в мир.

И снова у него подступило к горлу, но на этот раз это были не хот-доги и не вишневый пирог, а вино и конфеты «Пэйдэй». Потому что это был такой обезьян ник, из которого он никогда не сможет выбраться, разве что переправится на необитаемый остров, и, хотя по-прежнему для него не было ничего хуже рвоты, он собрался сделать это сейчас…

– Ларри? С тобой все в порядке?

Ларри был настолько потрясен, что у него из горла вырвалось тихое: «Айк!» – и он подпрыгнул. Это был Лео, сидевший на краю, тротуара в трех кварталах от дома Гарольда. Он играл шариком от пинг-понга.

– Что ты здесь делаешь? – спросил Ларри. Его сердце постепенно возвращалось к нормальному ритму.

– Я хотел, чтобы мы вдвоем пошли домой, – робко сказал Лео, – но мне не хотелось заходить в дом того парня.

– Почему? – спросил Ларри, садясь рядом с Лео.

Мальчик пожал плечами и перевел взгляд на шарик.

Тот ударялся о тротуар с тихим стуком – чпок! чпок! – и отпрыгивал назад в руки.

– Это очень важно для меня. Потому что Гарольд мне нравится… и не нравится. У меня к нему два чувства. Ты когда-нибудь чувствовал подобное к какому-нибудь человеку?

– У меня к нему одно чувство. – Чпок! Чпок!

– Какое?

– Я испугался, – просто сказал Лео. – Пойдем домой к маме-Надин и к маме-Люси.

Какое-то время они молча шли по Арапахо-стрит, Лео по-прежнему глухо бросал шарик о мостовую и ловил его.

– Извини, что заставил тебя так долго ждать, – наконец сказал Ларри.

– А-а, все в порядке.

– Нет, правда, если бы я знал, то поторопился бы.

– У меня ведь было дело. Я нашел это на лужайке. Это шарик для игры в понг-пинг.

– Пинг-понг, – рассеянно поправил Ларри. – Как ты думаешь, почему у Гарольда все окна занавешены?

– Чтобы никто не мог заглянуть, я так думаю, – ответил Лео. – Чтобы он мог заниматься тайными вещами. Как и мертвецы, верно? – Чпок! Чпок!

Они дошли до угла Бродвея и повернули на юг. Теперь они увидели других людей – выглядывающих из окон женщин в легких платьях, идущего куда-то мужчину и еще одного, сосредоточенно перебирающего рыболовные снасти в разбитой витрине магазина спорттоваров. Мимо них в обратном направлении проехал на велосипеде Дик Воллмен из их группы. Он помахал рукой Ларри и Лео. Те ответили ему.

– Тайные вещи, – размышлял Ларри вслух, вовсе не пытаясь вытянуть из мальчика что-либо еще.

– Может быть, он молится темному человеку, – как бы невзначай обронил Лео, и Ларри передернуло, словно он прикоснулся к оголенному проводу. Лео этого не заметил. Теперь он отбивал шарик два раза, вначале от тротуара, а затем ловил его на отлете от кирпичной стены, вдоль которой они шли… чпок-чпэк!

– Ты действительно так думаешь? – спросил Ларри как можно непринужденнее.

– Не знаю. Но он не такой, как мы. Он много улыбается. Но я думаю, что это черви внутри заставляют его улыбаться. Большие белые черви, которые пожирают его мозг.

– Джо… Лео, я хотел сказать…

Глаза Лео – потемневшие, отчужденные, китайские – вдруг прояснились. Он улыбнулся:

– Смотри, вон Дайана. Она мне нравится. Эй, Дайана – закричал он, размахивая руками. – Жвачка есть?

Дайана, которая смазывала цепное колесо по-паучьи тонкого десятискоростного велосипеда, обернулась, улыбаясь. Из кармана рубашки она вытащила пять пластин жевательной резинки, разложив их в руке веером, словно карты в покере. Со счастливым смехом Лео бросился к ней – с развевающимися на ветру волосами, с зажатым в руке шариком, оставив Ларри позади. Эта идея о белых червях под улыбкой Гарольда… откуда Джо («Нет, Лео, его зовут Лео, по крайней мере я в это верю») взял такую изощренную – и такую ужасную – идею? Этот мальчик побывал в состоянии полутранса. И не только он; как много раз за те несколько дней, которые они здесь, Ларри видел людей, останавливающихся, как вкопанные, посреди улицы с ничего не видящими глазами, а затем шедших дальше? Все изменилось. Казалось, весь спектр человеческого восприятия поднялся на целый уровень. Это чертовски пугало.

Ларри заставил свои ноги двигаться и направился туда, где Лео и Дайана делили жвачку.

В тот день Стью застал Франни за стиркой в маленьком дворике их дома. Наполнив таз водой, она всыпала туда чуть ли не полпачки порошка и размешала все ручкой швабры до образования густой белой пены. Она сомневалась, правильно ли все делает, но она ни за чтo на свете не пойдет к матушке Абигайль и не выкажет своего невежества. Франни погрузила одежду в воду, а вода была ледяной, затем прыгнула туда с мрачным видом и начала старательно шлепать ногами, как сицилийка, давящая виноград. «Новая модель стиральной машины «Мэйтэг-5000», – подумала она. – Метод взбивания обеими ногами, совершенный для ярких красок тончайшего нижнего белья, и…».

Обернувшись, она узрела своего милого; тот стоял у задней калитки и наблюдал за ней с выражением неподдельного удивления. Франни остановилась, немного запыхавшись.

– Ха-ха! Очень смешно. И долго ты там стоишь, красавчик?

– Пару минут. Признайся, как ты это называешь? Любовным танцем дикой утки?

– Снова ха-ха. – Франни холодно взглянула на Стью. – Еще одна подобная шуточка, и можешь спать на диване или на Флагстаффе вместе со своим дружком Гленом Бейтменом.

– Да ну, я не хотел…

– Здесь и ваша одежда, мистер Стюарт Редмен. Хоть вы у нас теперь и отец-основатель и все такое прочее, но это не мешает вам изредка оставлять на трусах гадкие пятна.

– Грубовато, моя милая.

– В данный момент я не склонна к вежливости.

– Ладно, вылези на минутку. Мне нужно с тобой поговорить.

Франни была рада этому, даже если ей придется мыть ноги перед тем, как забраться обратно. Ее сердце учащенно билось, не счастливо, а немного грустно, словно преданная часть механизма, которую вследствие отсутствия здравого смысла использовали не По назначению. Если моей прапрапрабабушке приходилось стирать именно таким образом, подумала Франни, то я имею полное право на ту комнату, которая со временем стала драгоценной гостиной моей матушки. Можно считать это своеобразной расплатой или чем-то в этом роде.

Франни с унынием взглянула на свои ноги. С них все еще не сошел слой серой мыльной пены. Она с отвращением стерла ее.

– Когда моя жена стирала вручную, – заметил Стью, – она пользовалась… как это называется? По-моему, стиральная доска. У моей мамы, я помню, их было штуки три.

– Я знаю, – раздраженно сказала Франни. – Мы с Джун Бринкмейер обошли половину Боулдера в поисках стиральной доски, но не нашли ни единой. Техника бастует.

Стью улыбнулся.

Франни уперлась руками в бока:

– Ты что, собираешься меня рассчитать к чертовой матери, Стюарт Редмен?

– Да нет. Просто я подумал, что, кажется, знаю, где достать стиральную доску. И для Джун тоже, если ей понадобится.

– Где?

– Дай мне сначала проверить. – Улыбка исчезла с его лица, он обнял Франни и прислонился лбом к ее лбу. – Я очень ценю то, что ты стираешь мне одежду, – сказал он, – и я знаю, что беременная женщина знает лучше своего мужа, что ей нужно делать, а что не нужно. Но, Франни, к чему такие хлопоты?

– К чему? – Она недоуменно посмотрела на него. – Да что же ты будешь носить? Ты хочешь ходить по городу в грязной одежде?

– Франни, магазины битком набиты одеждой. И на меня очень просто подобрать.

– Что, выбрасывать одежду только потому, что она грязная?

Несколько обеспокоенный, он пожал плечами.

– Ни за что, у-ф-ф, – сказала Франни. – Так было раньше, Стью. Как с коробками, в которые упаковывали биг-маки, и с одноразовыми бутылками. Больше такого не будет.

Он чмокнул ее.

– Хорошо. Только в следующий раз стирать моя очередь, слышишь?

– Конечно. – Она хитровато улыбнулась. – И как долго это будет продолжаться? Пока я не рожу?

– Пока мы не включим электричество, – ответил Стью. – Тогда я принесу тебе самую большую, самую блестящую машинку, которую ты когда-либо видела, и сам включу ее.

– Предложение принято. – Франни крепко поцеловала Стью, и он вернул ей поцелуй, перебирая сильными руками ее волосы. По ее телу разлилось тепло (жар, не надо стесняться, я вся горю, и так бывает всегда, когда он это делает) – вначале оно сосредоточилось в сосках, а затем растаяло внизу живота.

– Лучше перестань, – сказала она, слегка задыхаясь, – если собираешься ограничиться одной беседой.

– Мы, наверное, поговорим позже.

– Одежда…

– Пусть мокнет – грязь лучше отойдет, – сказал Стью серьезным тоном. Франни разобрал смех, и он закрыл ей рот поцелуем. Когда он поднял ее и понес в дом, ее поразило, как сильно солнце греет ее плечи, и она удивилась: «Бывало ли раньше так жарко? Прыщики все до единого исчезли у меня на спине… интересно, это ультрафиолет или высота? Неужели так каждое лето? Так жарко?»

А затем он начал любить ее, уже на лестнице он любил ее, раздевая донага, бросая ее в жар, заставляя ее любить его.

– Нет, ты сядь, – сказал он. – Говорю тебе, сядь, Франни.

– Стюарт, да оно задубеет. Я бухнула туда полпачки порошка…

– Не волнуйся.

И она села в шезлонг в тени крыши. Стью снял туфли, носки и закатал брюки выше колен. Когда он шагнул в таз и стал с серьезным видом топтать одежду, Франни, не сдержавшись, захихикала.

Стью посмотрел на нее:

– Хочешь провести ночь на диване?

– Нет, Стюарт, – ответила она с раскаянием, а затем снова рассмеялась… пока слезы не покатились градом и не заболели мышцы живота. Овладев собой в очередной раз, она сказала: – Говорю тебе в третий и самый последний раз, о чем ты пришел поговорить?

– Ах да. – Он маршировал в тазу, уже успев взбить целую подушку пены. На поверхность выплыли голубые джинсы, и он втоптал их обратно, выпустив на лужайку пушистую пенную струю. «Это напоминает… ох нет, отгони это, если не хочешь досмеяться до выкидыша».

– Сегодня вечером у нас будет первое заседание организационного комитета, – сказал Стью, выйдя из воды и садясь в другой шезлонг

– У меня есть два ящика пива, сырные крекеры, плавленые сырки, консервированные огурчики, которые, должно быть, еще…

– Да я не о том, Франни. Утром приходил Дик Эллис и сказал, чтобы его кандидатуру сняли.

– Неужели? – удивилась Франни. Дик, как ей казалось, был не из тех, кто боится ответственности.

– Он сказал, что будет рад выполнить любую работу, как только у нас появится настоящий врач, но до тех пор он не может. Сегодня к нам прибыло еще двадцать пять человек, и у одной из женщин гангрена ноги. И все из-за царапины, которую она заработала, по всей видимости, проползая под колючей проволокой. Дик спас ее… Дик и та медсестра, которая пришла с Андервудом. Высокая красивая девушка. Лори Констебл, так ее зовут. Дик сказал, что он не спас бы женщину, если бы не Лори. В общем, они отняли ей ногу по колено, и оба устали до смерти. У них ушло на операцию три часа. Плюс к этому у них мальчик с судорожными припадками, и Дик доводит себя до умопомешательства, пытаясь выяснить, что это – эпилепсия, следствие повышения внутричерепного давления или, может быть, диабет. У нас уже было несколько случаев отравления просроченными консервами, и Дик сказал, что немало людей умрет от этого, если мы не выпустим обращение, причем как можно скорее, с разъяснением, как выбирать продукты питания. Вот, так на чем я остановился? Две сломанные руки, один случай гриппа…

– Боже мой! Ты сказал грипп?!

– Успокойся. Это обычный грипп. Аспирин запросто сбивает жар… и он уже не возвращается. Также никаких черных пятен на шее. Но Дик не уверен, какой антибиотик лучше применять, и засиживается допоздна, пытаясь найти ответ. Он также боится распространения гриппа, ведь люди впадут в панику.

– А кто заболел?

– Женщина по имени Рона Хьюитт. Она прошла пешком почти всю дорогу от Ларами, штат Вайоминг. Дик говорит, что от нее остались кожа да кости.

Франни сочувственно покачала головой.

– К счастью для нас Лори Констебл, похоже, влюбилась в Дика, хотя он в два раза старше ее. Но я считаю, это нормально.

– Как великодушно с вашей стороны, Стюарт, удостоить их своего одобрения.