Текст книги "Исход. Том 2"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 43 страниц)

Ник: «Мой второй довод такой же, как и у Ларри насчет Судьи. Противник не ожидает, что мы пошлем шпионом умственно отсталого. Ваша общая реакция на мое предложение, может быть, наилучший аргумент в его пользу. Мой третий и последний довод: хотя Том и умственно отсталый, но он не дурак. Однажды, во время урагана, он спас мне жизнь, и он отреагировал намного быстрее, чем это сделал бы на его месте кто-нибудь другой из тех, кого я знаю. Том как ребенок, но даже ребенка можно научить делать определенные вещи, если его натаскать и обучить. Я не вижу проблемы в том, чтобы дать Тому запомнить очень простую легенду. В конце концов, они скорее всего решат, что мы отправили его потому…»

Сьюзен: Потому, что не захотели, чтобы он портил нам наследственность? Нечего сказать, отлично придумано.

Ник: «… потому, что Том умственно отсталый. Он даже может сказать, что безумно ненавидит тех, кто его отправил, и хочет вернуться назад, чтобы им отомстить. Единственный приказ, который мы должны внушить ему, – никогда, что бы ни случилось, не менять своей легенды».

Франни: О нет, я ни за что не поверю…

Стью: Продолжай, Ник. Соблюдайте порядок.

Франни: Да-да, извините.

Ник: «Некоторые из вас могут подумать, что, так как Том умственно отсталый, его будет даже проще сбить с его легенды, чем кого-то иного с полными умственными способностями, но… на самом деле верно обратное. Если я скажу Тому, что он просто должен придерживаться легенды, которую я ему дам, придерживаться ее, что бы ни случилось, он так и сделает. Так называемый нормальный человек может выдержать несколько часов пыток водой или столько-то электрошоков либо иголок под ногти…»

Франни: Но ведь до этого не дойдет, не правда ли? Не дойдет? Я имею в виду, никто на самом деле не думает, что дойдет до этого, правда?

Ник: «… прежде чем скажет: «О'кей, сдаюсь. Я расскажу вам все, что знаю». Том просто не сделает этого. Если он повторит свою легенду несколько раз, то не просто выучит ее наизусть, он станет чуть ли не верить в то, что это правда. И никто не сможет его поколебать в этом. Я только хочу объяснить, что думаю. В ряде случаев отсталость Тома является неоспоримым плюсом миссии, подобной этой. «Миссия» звучит претенциозно, но так оно и есть».

Ральф: Есть еще соображения?

Сьюзен: Если он на самом деле начнет жить согласно выдуманной легенде, то как он сообразит, Ник, что ему пора возвращаться?

Ральф: Прошу прощения, мэм, но похоже, что он говорит именно об этом.

Ник (Ральф продолжает читать): «Прежде чем отправить Тома, все это можно внушить ему с помощью гипноза. И снова, я не витаю в облаках; когда мне пришла в голову эта мысль, я попросил Стэна Ноготни попытаться загипнотизировать Тома. Стэн иногда проделывал это как фокус на вечеринках, он об этом рассказывал. Ну, Стэн не ожидал, что это сработает, но Том вошел в состояние гипноза спустя какие-нибудь шесть секунд. Причина, по которой я предполагал, что Том сверхчувствителен к гипнозу, относится еще к тому времени, когда я познакомился с ним в Оклахоме. Очевидно, за долгие годы он выработал в себе такую штуку, как самогипноз до какой-то степени. Это облегчает ему связку. В тот день, когда мы с ним познакомились, он никак не мог понять, что я хотел сказать. Я беспрестанно прикладывал руку к губам, а затем к горлу, чтобы показать, что я немой, но он меня совсем не понимал. Тогда внезапно он просто отключился. По-другому я не могу это назвать. Он стоял совершенно неподвижно. Его взгляд был устремлен вдаль. Затем он вышел из этого состояния точно так же, как субъект выходит из него, когда гипнотизер говорит ему, что пора просыпаться. И он понял. Вот так-то. Он углубился в себя и появился с готовым ответом».

Глен: Это действительно потрясающе.

Ник: «Стэн по моей просьбе сделал ему одно постгипнотическое внушение, когда мы пробовали это около пяти дней назад. Внушение было таковым, что, когда Стэн скажет: «Я так хотел бы увидеть слона», Том почувствует назойливое желание пойти в угол и встать на голову. Стэн привел внушение в действие спустя полчаса после того, как разбудил Тома, и Том поспешил прямо в угол и встал на голову. Все игрушки и шарики выпали из карманов его брюк. Затем, сев, он улыбнулся и сказал: «Интересно мне, почему Том Каллен пошел и сделал это?»

Глен: Могу себе представить, как он сделал это.

Ник: «В любом случае, вся эта сложная гипнотическая ерунда просто является вступлением к двум очень простым моментам. Первый: мы можем сделать Тому постгипнотическое внушение, чтобы он вернулся в определенное время. Вероятнее всего увязать это с луной. С полнолунием. Второй момент: введя его в состояние глубокого транса по возвращении, мы получим определенно точный отчет обо всем увиденном им».

Ральф: На этом конец записям Ника. Уф-ф-ф!

Сьюзен: У меня к тебе вопрос, Ник. Не смог бы ты также запрограммировать Тома – по-моему, это подходящее слово, – чтобы он не выдал никаких сведений о том, что делается у нас?

Глен: Ник, позволь мне ответить на этот вопрос. И если твои рассуждения не совпадут с моими, ты просто покачай головой. Я бы сказал так – Тома вовсе не нужно программировать. Пусть себе выложит все и вся, что он о нас знает. Все равно все наши дела, имеющие отношение к Флеггу, постоянно в камере, и мы ничего не можем сделать такого, о чем бы Флегг сам не догадался… даже если его хрустальный шар барахлит.

Ник: «Совершенно верно».

Глен: Отлично, я немедленно поддерживаю предложение Ника. Думаю, мы ничего не потеряем, а только выиграем. Это чрезвычайно смелая и оригинальная идея.

Стью: Выдвинуто и поддержано. Если вы пожелаете, мы можем еще немного подискутировать, но совсем немного. Иначе так можно просидеть всю ночь напролет. Есть желающие продолжить обсуждение?

Франни: Можешь не сомневаться в этом. Глен, ты сказал, что мы ничего не потеряем, а только выиграем. Ну, а как же Том? Как же насчет наших божественных дум? Может быть, вас никого не волнует, что те люди будут загонять… что-то… под ногти Тому и пропускать через него электрический ток, но это волнует меня. Как вы можете сохранять подобное хладнокровие? А ты, Ник, собираешься загипнотизировать его так, что он будет вести себя как… курица, голову которой завернули под крыло! Тебе должно быть стыдно! А я-то думала, что он твой друг!

Стью: Франни…

Франни: Нет, я уж все скажу. Я не собираюсь, умыв руки, выйти из состава комитета или же с обиженным видом уйти, если за меня не проголосуют. Неужели вы на самом деле собираетесь такого милого, туповатого парня взять и превратить в человеческий вариант самолета «У-2»? Неужели никто из вас не понимает, что это равносильно тому, чтобы заново начать все это старое дерьмо? Неужели вы этого не видите? Ник, а что мы будем делать, если его убьют? Что мы будем делать, если их всех убьют? Взлелеем какие-нибудь новые безумные идеи? Усовершенствованный вариант Капитана Мертвая Хватка?

В полной тишине Ник написал свой ответ.

Ник (зачитывает Ральф): «То, что сказала Франни, глубоко потрясло мою душу, но я настаиваю на кандидатуре Тома. Нет, мне совсем не по душе то, как Том стоял на голове, и мне совсем не по душе отправлять Тома на такое, где его могут замучить и убить. Я хочу только выделить главное: он будет делать это ради матушки Абигайль, ее идей и ее Господа, но не ради нас. И я также глубоко уверен в том, что мы должны использовать любые имеющиеся в нашем распоряжении средства, чтобы покончить с угрозой, которую представляет собой то существо. Он там распинает людей. Я твердо знаю это из моих снов, и я знаю, что кое-кто из вас тоже видел такие сны. Матушка Абигайль тоже видела такой сон. И я знаю, что Флегг – это зло. Если кто-то и придумает новую версию Капитана Мертвая Хватка, так это он, и он испытает ее на нас. Мне хотелось бы, чтобы мы, пока еще можем, остановили его».

Франни: Все это верно, Ник. Я с этим не спорю. Я знаю, что он зло. Насколько я понимаю, он, возможно, отпрыск Сатаны, как говорит матушка Абигайль. Но мы нажимаем на ту же кнопку, чтобы остановить его. Помните «Звериный питомник»? Они смотрели то на зверей, то на людей и не могли понять, в чем между ними разница. Мне кажется, я хочу только одного – чтобы ты сказал, что если нам действительно необходимо нажать на одну и ту же кнопку, чтобы остановить его… то, если мы сделаем… так, это больше никогда-никогда не повторится. Ты можешь так сказать?

Ник: «В этом я не уверен. Не уверен».

Франни: Тогда я голосую против. Если мы должны отправлять людей на Запад, то, по крайней мере, таких, которые понимают, на что идут.

Стью: Кто еще желает высказаться?

Сьюзен: Я против, но по более практичным соображениям. Если мы решимся сделать шаг, на который нас толкают, то все равно распрощаемся со стариком и недоумком. Извините, Том мне тоже нравится, но именно таковым он и является. Я против, а теперь я замолкаю.

Глен: Давайте голосовать.

Предложение было принято пятью голосами против двоих – Франни и Сьюзен.

Франни: Я хотела бы переголосовать. Если мы действительно должны отправить Тома на такое, то лучше нам это сделать сообща. Ник, извини, что я устроила всю эту кутерьму. Я понимаю, как тебе больно – я вижу это по твоему лицу. Это просто безумие! Ну почему все так получилось? Здесь, конечно, все совсем по-другому, чем на выездном заседании женского землячества, вот что я вам скажу. Франни за.

Сьюзен: Тогда и я тоже. Рот-фронт. Никсон стоит твердо и говорит: «Я вам не плут». За.

Стью: При повторном голосовании предложение принято единогласно. Возьми платок, Франни. И я хотел бы, чтобы в протоколе было записано, что я люблю тебя.

Ларри: На этом, я думаю, нам следует отложить заседание.

Предложение об отсрочке было принято единогласно.

– Идешь спать, Стью?

– Да. Уже поздно?

– Почти полночь.

Стью вошел с балкона в комнату. На нем были одни плавки, казавшиеся на фоне его загорелой кожи ослепительно белыми. Франни, опершись на локти, приподнялась в кровати. Рядом на ночном столике горел газовый ночник; она в очередной раз удивилась невероятной глубине того чувства, которое испытывала к нему.

– Все думаешь о заседании?

– Да. Думал. – Стью налил в стакан воды из графина, стоявшего на ночном столике, и сморщился от пресного кипяченого привкуса.

– По-моему, из тебя получится удивительный председатель собраний. Глен тебя спрашивал о том, согласишься ли ты председательствовать на общем собрании, да? Тебя это беспокоит? Ты отклонил предложение?

– Нет, я согласился. Мне кажется, я справлюсь. Я думал о тех троих, кого мы отправляем через горы: Это грязное дело засылать шпионов. Ты была права, Франни. Но вся беда в том, что и Ник тоже прав. Как бы ты поступила в подобном случае?

– Спроси у своей совести, а затем как можно лучше выспись, я так полагаю.

Она погасила свет, и он скользнул под одеяло рядом с ней.

– Спокойной ночи, Франни, – сказал он. – Я люблю тебя.

Она лежала, глядя в потолок. Она уже заставила себя успокоиться насчет Тома Каллена… но тот грязно-шоколадный отпечаток пальца никак не шел у нее из головы.

«Всякой собаке свое время, Франни».

«Может быть, мне следует рассказать сейчас об этом Стью», – подумала она. Но если в этом и была проблема, то это была ее проблема. Ей придется только ждать… наблюдать… не случится ли чего. Прошло еще немало времени, прежде чем она заснула.

Глава 5

В ранние утренние часы матушка Абигайль лежала в постели без сна. Она пыталась молиться.

Она поднялась в темноте и, встав на колени в своей белой хлопчатобумажной ночной сорочке, прижалась лбом к Библии, которая была открыта на «Деяниях святых Апостолов». Обращение непреклонного старого Савла после явления ему Господа на пути в Дамаск. Савл был осиян светом с неба, и пелена спала с его глаз. «Деяния» были последней книгой Нового Завета, где доктрина подкреплялась чудесами, а что же такое чудо, как не блажь Божия в действиях. О да, и на ее глазах была пелена, и неужели ей суждено когда-нибудь упасть, как Савлу, и услышать голос, говорящий: «Что ты гонишь Меня?»

Тишину в комнате нарушали лишь слабое шипение керосиновой лампы, тиканье старых механических часов и тихий, бормочущий голос матушки Абигайль.

– Господи, указуй мне грех мой. Я пребываю в неведении. Я знаю, что оставила, пропустила нечто такое, что Ты предназначал мне увидеть. Я не могу спать, я не могу зернышка макового проглотить, и я не ощущаю Тебя, Господи. У меня такое чувство, будто мои молитвы обращены в немой телефон, и надо же, чтобы это случилось в такой страшный час. Чем я прогневила Тебя? Я слушаю, Господи. Я внимаю тихому голосу моего сердца.

И она слушала и слушала. Прикрыв глаза скрученными артритом пальцами, она склонилась еще ниже и постаралась очистить свое сознание. Но там было темно, темно, как ее кожа, темно, как земля, оставленная под пар, ожидающая доброго семени.

«Прошу тебя, Господи, прошу тебя, Господи…»

Но перед ее внутренним взором возникла лишь одинокая лента грунтовой дороги в море кукурузы. По ней шла старая женщина с мешком, наполненным только что зарезанными курами. Появились ласки. Они бросились вперед и вцепились зубами в мешок. Они учуяли запах крови – старой крови греха и свежей крови жертв. Матушка услышала, как старая женщина возносит Богу свои молитвы, но делала она это слабым, завывающим голосом, голосом, в котором звучало раздражение, а не смиренная мольба о ниспослании воли Божией, какое бы место она ни занимала в Его устройстве вещей; женщина требовала, чтобы Бог спас ее для того, чтобы она могла закончить работу… свою работу… как будто она знала замыслы Господни и могла подчинить Его волю своей. Ласки осмелели еще больше; полотняный мешок начал поддаваться их когтям и зубам. А ее пальцы были слишком старыми, слишком слабыми. И когда ласки съедят кур, они по-прежнему будут голодны, и они придут за ней. Да. Они…

И вдруг ласки бросились врассыпную, они с писком исчезли во мраке ночи, оставив содержимое мешка наполовину недоеденным, и она с ликованием подумала: «Все-таки Господь спас меня! Да восславится имя Его! Господь спас Своего доброго и верного слугу!»

«Не Господь, старуха. Я спас тебя».

В своем видении она обернулась, и от страха ком сдавил горло, и во рту появился привкус свежей меди. И там, раздвигая плечами стебли, выходил из кукурузы, подобно косматому серебристому привидению, огромный горный волк с раскрытой в сардонической ухмылке пастью, с горящими глазами. Мощную шею охватывал ошейник из чеканного серебра – вещь, красивая варварской красотой, а с нее Свисал маленький камешек чернейшего янтаря… а в центре была маленькая красная трещина, напоминающая глаз. Или ключ.

Она перекрестилась, расщепляя надвое знак злого глаза на этом мерзком привидении, но пасть волка лишь еще шире раздвинулась в ухмылке и из нее выпал длинный розовый язык.

«Я приду за тобой, матушка. Не сейчас, но скоро. Мы затравим тебя, как собаки травят оленя. Я – все то, что ты обо мне думаешь, и даже больше. Я волшебник. Я говорю от имени последней эпохи. Твои люди лучше всех меня понимают, матушка. Они называют меня Джоном-Завоевателем»,

«Уходи! Оставь меня во имя Всемогущего Господа Бога!»

Но она страшно испугалась! Не за людей, окружавших ее, которые в ее сне были представлены курами в мешке, а за саму себя. В глубине души она боялась за свою душу.

«Твой Бог не властен надо мной, матушка. Его суденышко ушло».

«Нет! Неправда! В моей силе сила десятерых, я поднимусь на сотне крыльев, подобных орлиным…»

Но волк лишь ухмыльнулся и подошел ближе. Она отпрянула, почувствовав его дыхание, тяжелое, дикое. Это был ужас в полдень и ужас, летающий в полночь, и она боялась. Ужас ее не знал границ. А волк, по-прежнему ухмыляясь, начал говорить двумя голосами, спрашивая и затем отвечая самому себе.

– Кто добыл воду из скалы, когда мы умирали от жажды?

– Я, – ответил волк наглым голосом, в котором перемешались ликование и страх.

– Кто спас нас, когда мы упали духом? – ухмыляясь, спросил волк, теперь его морда находилась в нескольких дюймах от нее, а его дыхание было дыханием настоящей скотобойни.

– Я, – завывал волк, придвигаясь еще ближе, его ухмыляющаяся пасть была полна острой смерти, а в прекрасных глазах пылало высокомерие. – Да, падите ниц и восхваляйте имя мое, я тот, кто дал напиться в пустыне, и зовут меня так же, как и моего Хозяина…

Пасть волка широко распахнулась, чтобы проглотить ее.

– … имя мое, – бормотала она. – Молитесь во имя мое, славьте Господа Бога, от которого проистекают все блаженства, славьте Его все сущие на земле…

Она подняла голову и окинула комнату взглядом, словно в состоянии помешательства. Ее любимая Библия упала на пол. В выходящем на восток окне появился свет утренней зари.

– О мой Господь! – воззвала она громким дрожащим голосом.

«Кто добыл воду из скалы, когда мы умирали от жажды?»

Не потому ли? Не потому ли, Боже милосердный? Не потому ли пелена упала на ее глаза, сделав ее слепой на то, что ей следовало знать? Слезы горечи покатились у нее из глаз, медленно, с болью она поднялась с колен и подошла к окну. Артрит вонзал тупые, жгучие иглы в бедра и колени.

Она долго смотрела в окно и, наконец, поняла, что ей нужно было теперь делать. Она подошла к шкафу и сняла ночную сорочку, уронив ее на пол. Теперь она стояла обнаженная, открыв тело, настолько изборожденное морщинами, словно это было русло великой реки времени.

– Да исполнится воля Твоя, – промолвила она и стала одеваться.

Спустя час она медленно шагала по Мэплтон-авеню на запад в направлении диких лесных зарослей и узких теснин, начинавшихся за городом.

Стью находился на электростанции, а с ним и Ник, когда туда ворвался Глен. Без всякого вступления он выпалил:

– Матушка Абигайль. Она ушла.

Ник пронзительно посмотрел на него.

– Что ты такое несешь? – спросил Стью, одновременно отводя Глена в сторону подальше от рабочих, наматывающих медную проволоку на одну из взорвавшихся турбин. Глен утвердительно кивнул головой. Он бросил велосипед в пяти милях отсюда и еще не успел перевести дух.

– Я пошел к ней рассказать немного о вчерашнем заседании и прокрутить ей пленку, если бы она захотела ее прослушать. Я хотел, чтобы она знала о Томе, потому что вся эта идея не давала мне покоя… все, что сказала Франни, как бы подействовало на меня перед рассветом. Я хотел прийти к матушке пораньше, так как Ральф сказал, что прибудут еще две партии людей, а ты знаешь, как она любит всех приветствовать. Я был у нее дома около половины девятого. Она не ответила на мой стук, и я вошел. Я думал, что, если она спит, я просто уйду… но я хотел убедиться, что она… ну, не умерла или еще что-нибудь… Она ведь так стара. Но ее вообще там не было. И на ее подушке я нашел вот это.

Он протянул им лист бумаги. На ней крупным, неровным, размашистым почерком было написано следующее:

«Мне необходимо ненадолго уйти. Я согрешила, возомнив, что знаю помыслы Божии. Мой грех – ГОРДЫНЯ, и Он хочет снова найти мне место в Своих деяниях. Скоро я снова буду с вами, если на то будет воля Божия.

Абби Фриментл».

Что же нам теперь делать? – воскликнул Стью. – Как ты думаешь, Ник?

Ник взял записку и, прочтя ее еще раз, вернул Глену. Жесткое выражение исчезло с его лица, уступив место грусти.

– Думаю, нам следует перенести собрание на сегодняшний вечер, – сказал Глен.

Ник покачал головой. Вытащив блокнот, он что-то написал, оторвал лист и передал Глену. Стью прочел написанное через плечо Глена: «Человек предполагает, а Бог располагает. Матушка Абигайль очень любила это высказывание и часто цитировала его. Глен, ты сам сказал, что она по-иному направлена; Бог или ее собственное сознание, или ее заблуждения, а может, еще что-то. Что делать? Она ушла. Мы этого уже не изменим».

– Но какой шум… – начал было Стью.

– Конечно, шума будет много, – согласился Глен. – Ник, может, нам, по крайней мере, провести заседание комитета и обсудить это?

Ник быстро написал: «С какой целью? Зачем устраивать заседание, которое ничего не решит?»

– Ну, мы должны отправить кого-то на поиски. Она не могла далеко уйти.

Ник обвел двойным кружком фразу « Человек предполагает, а Бог располагает». Ниже он написал: «Если вы найдете ее, как вы приведете ее обратно? С помощью цепей?»

– О Господи, нет! – воскликнул Стью. – Но мы не можем позволить ей просто так бесцельно бродить, Ник! Ей пришла в голову безумная мысль, что она оскорбила Господа. А что, если она вздумает забрести в какие-нибудь немыслимые кущи, как какой-то парень из Ветхого Завета?

Ник написал: «Я почти уверен в том, что она именно так и сделала».

– Ах, даже так!

Глен положил руку на плечо Стью:

– Погоди минуту, Восточный Техас. Давай-ка рассмотрим подоплеку этого дела.

– К черту подоплеку! Я не вижу никакой подоплеки в том, что мы бросаем старую женщину на произвол судьбы, предоставляя ей бродить день и ночь неизвестно где, пока она не умрет от истощения!

– Она не обычная старая женщина. Она матушка Абигайль, а здесь она Папа Римский. Если Папа решил, что ему нужно отправиться в Иерусалим, станете ли вы спорить с ним, если вы истинный католик?

– Черт возьми, это не совсем так, и вы прекрасно это понимаете!

– Да, это именно так. Именно. По крайней мере, именно так люди Свободной Зоны будут смотреть на это. Стью, ты готов утверждать, что Господь не говорил ей отправиться в кущи?

– Не-ет… но…

Ник все это время быстро писал, и теперь протянул листок Стью, который с трудом начал разбирать некоторые слова. Обычно почерк Ника был безупречным, это же было написано торопливым, даже нетерпеливым почерком: «Стью, это ничего не меняет, разве что пострадает боевой дух Свободной Зоны. Но я не уверен, что так будет. Люди не станут разбегаться только потому, что нам не придется советоваться с ней о наших задачах на теперешний момент. Может быть, это и к лучшему».

– Я просто схожу с ума, – сказал Стью. – То мы говорим о ней как о препятствии, которое нужно обойти, как будто она – камень, лежащий посреди дороги. То мы говорим о ней как о Папе Римском и что она не может сделать неверного шага, если она решилась на него. Но все дело в том, что я люблю ее. Чего ты хочешь, Ник? Чтобы кто-то наткнулся на ее тело, упавшее в одну из расщелин-ловушек, что к западу от города? Ты хочешь, чтобы мы бросили ее там на произвол судьбы, чтобы она послужила… святой вечерей для воронья?

– Стью, – мягко остановил его Глен. – На то было ее решение, чтобы уйти.

– О черт побери, ну и каша, – вздохнул Стью.

К полудню новость об исчезновении матушки Абигайль облетела всю общину. Как Ник и предсказывал, всех, скорее всего, охватило скорбное чувство покинутости, нежели тревоги. Все восприняли это так, что она, должно быть, ушла, «чтобы молиться о Божьем наставлении», чтобы помочь им выбрать правильный путь на общем собрании, назначенном на восемнадцатое.

– Не хочу богохульствовать, называя ее Господом, – сказал Глен за скромным обедом в парке. – Она… скорее всего, доверенное лицо Господа. Можно оценить силу веры любого общества наблюдением за тем, насколько ослабевает эта вера с уходом эмпирического объекта.

– Объясни еще разок.

– Когда Моисей разбил золотого тельца, израильтяне перестали ему поклоняться. Когда Гедеон разрушил жертвенник Ваала, мадианитяне решили, что Ваал – не такое уж средоточие святости. Но Христос вот уже две тысячи лет как удалился пообедать, а люди не только по– прежнему следуют его учению, но живут и умирают с верой в то, что он скоро придет, и не будет ничего удивительного во втором пришествии. Примерно то же чувствуют люди Свободной Зоны в отношении матушки Абигайль. Эти люди абсолютно уверены в том, что она вернется. Вы с ними разговаривали?

– Да, – сказал Стью. – Просто не верится. Старая женщина разгуливает неизвестно где, а никто и в ус не дует. Интересно, успеет ли она до собрания принести Десять заповедей на каменных скрижалях.

– Может быть, – серьезно ответил Глен. – Во всяком случае, в ус не дуют не все. Ральф Брентнер просто рвет и мечет.

– Бог с ним, с Ральфом. – Стью пристально посмотрел на Глена. – Плешивый? Ты-то сам как к этому относишься?

– Пожалуйста, не называй меня так. Это звучит недостойно. Вот что я скажу… получается довольно забавно. Старина Восточный Техас оказался более невосприимчивым к Божьим дарам, ниспосланным ею на общину, чем агностик – зубр социологии. Думаю, она вернется. Не знаю почему, но так я считаю. А что по этому поводу думает Франни?

– Понятия не имею. С самого утра не видел ее. А матушка Абигайль… где-то там ест личинки и дикий мед? – Стью задумчиво посмотрел на горы, вздымающиеся на востоке в голубой дымке разгорающегося дня. – Господи, Глен, только бы с нашей старенькой леди все было в порядке.

Франни не знала, что матушка Абигайль ушла. Все утро она провела в библиотеке, изучая литературу по садоводству. И она была далеко не единственной студенткой. Еще двое или трое человек читали книги по сельскому хозяйству, молодой очкарик лет двадцати пяти сосредоточенно изучал книгу «Семь независимых источников энергии для вашего дома», а хорошенькая белокурая девочка лет четырнадцати сидела над зачитанным томиком «600 простых рецептов».

Франни ушла из библиотеки около полудня и по Уолнат-стрит направилась в центр города. Она была уже на полпути к дому, когда встретила Ширли Хэммет, ту женщину средних лет, которая пришла в Боулдер вместе с Дайаной, Сьюзен и Пэтти Крогер. Теперь ее было не узнать. Она напоминала энергичную привлекательную матрону, беспокоящуюся о всех и вся.

Ширли, поздоровавшись с Франни, нетерпеливо спросила:

– Как ты думаешь, когда она вернется? Я всех об этом спрашиваю. Если бы в этом городе была газета, я бы направила вопрос в отдел опроса общественного мнения. Что-то типа: «Что вы думаете о позиции сенатора Банхоула по поводу истощения запасов нефти?» Что-то в этом роде.

– Когда кто вернется?

– Матушка Абигайль, кто же еще! Да вы что, милочка, с луны свалились?

– О чем ты говоришь? – встревоженно спросила Франни. – Что случилось?

– В этом-то все и дело. Никто ничего толком не знает.

И Ширли рассказала Франни обо всем, что произошло за то время, пока та находилась в библиотеке.

– Она просто… ушла? – спросила Франни, нахмурившись.

– Да, но, конечно, она вернется, – уверенно добавила Ширли. – Так ока написала.

– Если на то будет воля Божья?

– Именно так было написано, уверяю тебя, – сказала Ширли, взглянув на Франни уже более холодно.

– Ну… если бы это так и было. Спасибо, что рассказала, Ширли. Тебя по-прежнему донимают головные боли?

– Нет. Все прошло. Я иду голосовать за тебя, Франни.

– Гм-м-м? – Мысли Франни витали где-то далеко, переваривая новую информацию, и на какое-то время она даже не поняла, о чем говорит Ширли.

– Чтобы ты вошла в состав Постоянного комитета.

– Ах да, спасибо. Но я не уверена, что хочу этого.

– Ты прекрасно справишься. И ты, и Сюзи. Мне пора, Фран. Пока.

Они расстались. Франни поспешила домой, горя желанием выяснить, не знает ли Стью чего-нибудь нового. Исчезновение старой женщины поразило ее в самое сердце и вызвало суеверный страх. Ей было жаль, что они не могут представить на суд матушки Абигайль основные решения их вчерашнего заседания – например, о засылке разведчиков на Запад. Теперь, с уходом матушки Абигайль, Франни почувствовала, как на ее плечи ложится еще более тяжелая ответственность.

Дома было пусто. Она разминулась со Стью минут на пятнадцать. В записке под сахарницей было написано: «Вернусь к 9.30. Я с Ральфом и Гарольдом. Не беспокойся. Стью».

«С Ральфом и Гарольдом? – подумала она, и внезапно ее охватил страх, который не имел никакого отношения к матушке Абигайль. – Ну почему я должна бояться за Стью? Боже мой, а что, если Гарольд попытается сделать что-то… ну, что-то странное… Да Стью разорвет его на куски! Разве что… разве что Гарольд подкрадется к нему со спины и…» Дрожа от страха, она мучительно думала, что же Стью может делать вместе с Ральфом и Гарольдом.

«Вернусь к 9.30».

Господи, но это еще так не скоро.

Франни постояла в кухне еще с минуту, хмуро глядя на свой рюкзак, который она положила на верх буфета.

«Я с Ральфом и Гарольдом».

Следовательно, домик Гарольда в конце Арапахо-стрит будет пуст до половины десятого вечера. Если, конечно, они не там… а если и там, то она просто присоединится к ним и удовлетворит свое любопытство. Она доедет туда на велосипеде за считанные минуты. И если в доме никого нет, она, может быть, найдет там что-нибудь такое, что успокоит ее сознание… или… но она не позволит себе даже думать об этом.

«Успокоит твое сознание? – с издевкой спросил внутренний голос. – Или еще больше взбудоражит его? А вдруг ты ДЕЙСТВИТЕЛЬНО найдешь что-нибудь странное? Что тогда? Что ты будешь делать с этим?» Она не знала. Она действительно не имела ни малейшего понятия.

«Не беспокойся. Стью».

Но беспокойство было. Отпечаток пальца в дневнике означал, что было о чем беспокоиться. Потому что человек, укравший дневник и выведывающий чужие мысли, не имеет ни принципов, ни совести. Такой человек может подкрасться со спины к тому, кого он ненавидит, и столкнуть его с высоты. Или убить ударом камня. Или ножа. Или выстрелом из пистолета.

«Не беспокойся. Стью».

«Но если Гарольд сделает что-нибудь подобное, ему тогда нечего делать в Боулдере. Что же тогда он станет делать?»

Однако Франни знала, что он тогда сделает. Она не знала, был ли Гарольд на самом деле таким, как она внушила себе, но в глубине души она знала, что подобным людям и сейчас есть место. О да, действительно есть.

Она быстро вышла из дома и спустя три минуты уже катила по Арапахо-стрит в ярких солнечных лучах, думая:

«Они будут сидеть в гостиной Гарольда, попивая кофе и разговаривая о матушке Абигайль, и все будут прекрасно себя чувствовать. Просто прекрасно».

Но в маленьком доме Гарольда было темно, безлюдно… дом был… заперт. Уже само по себе это было странно для Боулдера. В прежние времена люди, уходя, запирали дверь, чтобы не украли их телевизор, стереосистему, семейные драгоценности. Но сейчас стереосистемы и телевизоры стали бесплатными, от них было мало проку без электричества, а что касается драгоценностей, то можно было просто зайти в ювелирный магазин и набрать их хоть целый мешок.

«Почему у тебя заперто, Гарольд, когда все повсюду бесплатно? Потому что никто так не боится воровства, как сам вор? Может быть, поэтому?»

Франни не была взломщицей. Она решила было ретироваться, как вдруг ей пришла в голову мысль попробовать проникнуть в дом через окна подвала. Они были чуть выше уровня земли, занесенные песком. Первое же из них, которое она попыталась открыть, с неохотой поддалось, осыпая песком пол подвала.