Текст книги "Лжедмитрий"

Автор книги: Станислав Венгловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 41 страниц)

26

Шесть недель в Кракове показались шестью годами.

Андрей уже рвался назад, в Самбор. Он устал в каменном Кракове, с его высокими синими крышами и островерхими пышными костёлами. Его томили бесконечные красные стены и бесчисленные торговые лавки и лавчонки. Уже не радовали чудесные дворцы и надёжные за́мки, куда ведут подъёмные мосты. Не притягивал даже такой загадочный старинный Ягеллонский университет, куда ежедневно стекаются студенты в широких разноцветных плащах из заморского бархата, в квадратных шапках с длинными перьями, со шпагами под плащами и частенько даже со слугами, несущими за ними принадлежности для писания.

Андрею очень хотелось увидеть панну Марину. Хотелось поскорее приступить к делу, которое непременно должно вознести царевича на московский престол, а панну Марину сделать тамошнею царицею. Ради этого он, Андрей, и жил теперь на свете.

Уезжали из Кракова осыпанные нежными лепестками. В белой пене стояли городские сады. Город выглядел праздничным и нарядным, как никогда.

Князь Константин Вишневецкий отбыл с княгиней Урсулой и с многочисленной свитой днём раньше, поскольку получил известие, что на южных границах его воеводства показались, как то бывает почти каждой весною, татарские хищные отряды.

А пан Мнишек уезжал с гораздо большим числом людей, нежели приехал. Потому что нашлось уже немало воинов, которые твёрдо вознамерились поступить на службу к московскому царевичу.

Обоз пана Мнишека походил теперь скорее на войско, изготовившееся для похода. Помимо гусар из города Самбора, которые просто возвращались в свои казармы, за обозом следовали другие конники, которыми командовал ротмистр Станислав Борша. С этим молодым человеком сразу подружился его тёзка, молодой пан Мнишек, староста саноцкий. Они держались теперь рядом. Они гарцевали на одинаковых белых жеребцах, которым только отпусти поводья – так и полетят! Впрочем, таковыми казались и сами эти всадники. Молодой пан Мнишек решил участвовать в походе на Москву вместе с тёзкой и вместе со своим старым отцом.

Царевич пребывал в приподнятом настроении. Он был в серебристых рыцарских доспехах, в лёгкой бархатной шапочке с перьями и в красном широком плаще. На боку красовалась длинная сабля в вызолоченных ножнах. Он хотел предстать перед невестою достойным женихом.

Царевич ничего не рассказывал Андрею о том, что происходило с ним в Кракове в те моменты, когда паны уводили его с собою в дальние покои дворцов, монастырей, когда с ним беседовали бернардинцы, иезуиты, даже сам краковский епископ Бернард Мацеевский и краковский воевода Николай Зебжидовский. Когда он, царевич, становился отъединённым от своих московитов.

Царевич избегал о том заговаривать, хотя в обозе всем было известно, какие подарки получены им от короля. Андрей даже видел королевский красочный портрет, подаренный царевичу.

Впрочем, то, что творилось в Кракове, уже не очень занимало Андрея. Пропадали, изглаживались из памяти недавние вроде обиды. Царевич находился теперь рядом. Царевич без конца говорил о предстоящем. Он то пересаживался в карету к старому пану Мнишеку, который хоть и жаловался на подагру и хирагру, но не скрывал удовлетворённости поездкою в Краков, и разговор будущего тестя с будущим зятем вертелся вокруг одного: сколько уже навербовано воинов? от кого получены твёрдые обещания? что за люди приедут в назначенные сроки и в назначенные места? В беседах прикидывали, сколько собрано средств на содержание войска. Собрано как под залог, так и в виде подарков, добровольных взносов. Как надлежит распорядиться собранным. Как лучше устроить войско. Где назначить пункты сборов. Сходились на одном: ядро войска, его ударная сила, – это конники-рыцари. Их удара не выдержит никто. Жаль, что их так мало. Затем царевич снова оказывался в седле, снова скакал рядом с Андреем. Глаза его искрились весёлым, задиристым смехом. Он снова делился планами на будущее. Прошлое не вызывало никаких тревог.

– Друг мой Андрей! – повторял царевич. – Для всех воинов, которые придут к нам из западных земель, я назначил местом сбора город Львов. А для тех, кто прибудет с востока, – назначим сбор где-то возле Киева. А ещё, знаю, они собираются в Лубнах, во владениях князя Адама Вишневецкого. Он обещал...

Андрей находил всё это правильным. И только.

В Самборе Андрей снова увидел панну Марину. Девушка встречала отцов обоз стоя на балконе дворца. Она махала рукою, улыбалась. Но видела, кажется, только жениха.

Андрею и этого было достаточно.

Маленький, по сравнению с Краковом, Самбор наполнился пришлым людом.

Андрей велел своим помощникам, во главе с Харьком, основаться в просторной корчме на краю города, что при широком шляхе на Львов, на высоком берегу Днестра. Прибывавший люд останавливался там чаще всего.

В эту корчму Андрей наведывался по нескольку раз в день. Вместе с Харьком принимал гонцов с берегов Днепра. Однажды, неожиданно для самого себя, увидел там побратима – Петра Коринца.

– Брат! – закричал Коринец, широко разбрасывая руки.

– Брат мой! – эхом повторил Андрей.

Радости они не скрывали. Петро раздался в плечах. Он стал вроде бы даже выше ростом, хоть одевай его полковником. Приятели мигом перебрали в разговорах прошлое.

– А Яремака наш, – сказал Петро, отводя взгляд, – всё там же. Попытался я снова с товарищами, да... Недоступны подземелья житомирского замка. Есть там такой кастелян Глухарёв...

– Ничего! – утешал его Андрей. – Теперь уже недолго. Будем идти через Житомир – освободим.

– Дай-то Бог! – сверкнули у Петра глаза.

– Был разговор, с государем, – намекнул Андрей.

– Да, – встрепенулся от этих слов Петро. – Мы привезли ему подарок. Как доказательство, что не Борису-злодею будем служить, но природному царевичу.

– Какой подарок?

– Пойдём посмотрим.

Под лёгким казацким возком, прячась от горячего солнца, сидел человек, прикованный к грядке довольно длинной цепью. Был он сам лыс и толст. Лицо закрывала рыжая борода, в которой кудрявилось много седых волос.

При виде подошедших человек хотел встать на ноги, но цепь не позволила распрямиться.

– Петро Хрущёв, – пояснил Андрею Коринец. – Приходил к нам на Сечь мутить товариство.

Бородач упал на колени.

– Не по своей воле, Панове! – заныл он как-то привычно, не очень-то надеясь чего-нибудь сейчас добиться. – Принудил меня к тому подлый Бориска!

– Вот как теперь поёшь! – отмахнулся Коринец. – А что говорил на Сечи?

– Так не по своей воле! – снова забился в рыданиях Хрущёв.

– Государю всё расскажешь! – решил Андрей.

Петро Коринец был представлен царевичу – тот поблагодарил за верную службу. Он выслушал рассказ об участи Яремаки, но, вопреки предположениям Андрея, ничего определённого не сказал.

Приведённого на цепи Хрущёва царевич тоже встретил без гнева. Он уже знал об этом человеке. Он только спросил:

– Что говорят обо мне в Москве?

Хрущёв, упав к его ногам, со слезами отвечал:

– Там я, государь, пробыл всего пять деньков. Взяли меня из моего дома, привезли в Москву и приказали: ты, дескать, знаешь казаков. И они тебя знают. Ещё отца твоего знали и уважали. Так что вразуми их. А как вразумить, чем вразумить – не сказали. Вот и вразумил. А в Москве что услышишь, если Борискины люди везде шастают? И только имя твоё услышат от кого – так и замели!

Ничего о тебе в Москве не услышишь, кроме обмана страшного...

Так же, без гнева, царевич приказал увести пленника и дать ему возможность отдохнуть под стражей. Но накормить. Потому что это христианская душа.

Затем царевич долго расспрашивал Коринца, что же творится на Сечи, что думает сечевая старшина. Не мешает ли вооружаться простым воинам да собираться в отряды. Он велел отправить грамоту кошевому Вороне. В грамоте, написанной Андреем, было сказано: царевич крепко надеется на поддержку сечевиков. А приходить им было велено на ратную службу уже поближе к московскому рубежу, собираться на Днепре, к северу от Киева, уже за Вышгородом.

Не успел Андрей распрощаться с Петром Коринцом, чтобы встретиться и больше никогда не расставаться, как уже прибыли посланцы с Дона. Их привёл атаман Корела. Сверкая чёрными сверлящими глазами, Корела клятвенно обещал, что он сам приведёт отряд в тысячу сабель. А сколько ещё дончиков наберётся к нужному сроку и под его началом, и под началом других донских атаманов – о том можно лишь догадываться.

– Многие льнут к атаману Ивану Заруцкому! – напомнил Корела.

А дальше произошло нечто необычное. Представленный царевичу, Корела вдруг резко выхватил из ножен длинную кривую саблю, так что она издала настоящий змеиный свист, и так же быстро бросил её к ногам царевича, принимавшего гонцов на боковом крыльце самборского королевского дворца.

Получилось это настолько неожиданно, что Якову морозом обсыпало кожу. Он услышал, как на балконе дворца кто-то в ужасе вскрикнул. Он не мог, ему некогда было смотреть туда, хотя он и подозревал, что наблюдать за приёмом гонцов могла сама панна Марина. Он только теперь сообразил, как мало ещё знает Корелу. А Корела, не приведи Господи, мог запросто успеть за это время пустить саблю в ход. Ведь царевич стоял на нижних ступенях...

Корела улыбнулся широкой улыбкою на чёрном белозубом лице, покрытом сплошною жёсткою щетиною.

– Наше оружие, государь, в твоих руках! – крикнул он.

Царевич, совершенно свободный от подозрений, которые поразили Андрея, с восхищением смотрел на действия Корелы. Он похвалил бравого дончика.

Корела также получил указания, куда вести отряды, когда настанет пора.

Корела ускакал, готовый на всё...

Случай с Корелой очень встревожил Андрея. Он сразу вспомнил предупреждения ночных посетителей: враги могут попытаться извести царевича ещё до того, как он выступит в поход. Поэтому Андрей сразу отправился к пану Мнишеку.

Тот, выслушав его, побледнел:

– И правда! Это ещё здесь... А что будет в Московии...

Пан Мнишек распорядился:

– Бери, голубчик, моих гусар! Придумай, что можешь... Я вижу, ты верно служишь своему государю! Мне Марина говорила... Она всё видела...

Андрей решил учредить при царевиче что-то вроде службы телохранителей. Отныне его должны были постоянно сопровождать четверо дюжих гусар.

Однако вскоре выяснилось, что и этого недостаточно.

Однажды Андрей зашёл на корчемный двор. Раскидистая липа перед корчмою уже покрывала землю пёстрой тенью. Под липой был поставлен прочный дубовый стол. Писарь, сгорбившись над потемневшими голыми досками, записывал имена двух забредших в Самбор московитов.

То были дебелые молодцы, высокие ростом и крепкие телами. Оба назвались Иванами. Они убеждали Харька, который расспрашивал их, что добрались сюда из самой Москвы.

– Люди мы подневольные, пан! Но службою своему государю надеемся заслужить себе волю! – ныл один.

– И хорошую жизнь! – добавлял другой.

Андрей в разговор не вмешивался. Уселся в стороне. Его неприятно поразил взгляд одного из пришельцев. Взгляд сверкнул, словно сабля в руках у Корелы. По этой, знать, причине Андрей продолжал невольно рассматривать пришельцев и потому заметил, что одежда на них чересчур изодрана. Чтобы так обноситься, нужно, по крайней мере, пробираться по лесам от самой Москвы, что ли.

Андрей так и не вмешался в разговор Харька с этими пришельцами. Внимание его отвлекла стая новых охотников повоевать. То были люди из ближних к Самбору селений. Они шумно рассказывали друг другу в каких сражениях успели побывать, какую добычу кому удалось оттуда привезти. Они явно набивали себе цену. Потому и не поддавались на посулы в будущем, на которые не скупился Харько. Они не спешили записываться без предварительной платы.

– Без денег, пан, не заманишь! Что нам Москва?

Харько истово переругивался.

Наслушавшись всего этого, Андрей наконец снова вспомнил о двух подозрительных, как ему показалось, московитах. О двух Иванах. Да их уже и след простыл.

– Ищут пристанища! – хотел успокоить Андрея Харько. – Пускай. Пускай набираются сил!

Против этого было трудно возражать. Однако тревога не оставляла Андрея, потрясённого происшествием с дружественным, как казалось, Корелою.

Новые заботы привели его вскоре на городской рынок, и там, ещё издали, заметил он знакомых московитов. Они разговаривали с невысоким человеком, оживлённо размахивая при том руками.

Однако Андрею снова не удалось их настичь. Московиты быстро исчезли в густом саду, примыкавшем к рыночной площади. А человека, разговаривавшего с ними, впитала в себя толпа прихожан, вывалившая из костёла. Андрей всё же не терял надежды отыскать этих людей и поговорить с ними, чтобы успокоить себя. Он потолкался в толпе. И вдруг заметил, как искомый человек отделился от толпы. Догнать его теперь удалось в два счёта.

– Приятель! – сказал Андрей, взяв человека за рукав тёмной свитки. – Ты вот только что толковал с моими знакомцами. Куда они ушли, скажи Бога ради? С утра ищу.

Человек промямлил неуверенно:

– Нет, пан... Вы ошиблись... Я иду из церкви. То есть, я хотел сказать, из костёла. И ни с кем я не разговаривал...

Андрей деланно рассмеялся:

– Врёшь, дядя! Не был ты в костёле!

И тут Андрею вдруг показалось, будто человек этот ему знаком. Стоит только приставить к этому лицу бороду...

– Отец Варлаам! – не хотел ещё верить собственной догадке Андрей. – Ты это?

– Нет! – замахал руками человек. – Никакого Варлаама не знаю! А что в костёле не был – так правда! Я – православный! Сбежал от пана и хочу послужить царевичу!

– Быть не может! – твёрдо уже стоял на своём Андрей. – Ты расстался с нами после Острога. Было утро. Ты попросил отпустить тебя в Дерманский монастырь. И царевич позволил! Я помню!

Смертельная бледность покрыла лицо человека. И всё же он продолжал твердить своё:

– Нет! Нет! Нет! Деревня моя отсюда далеко. Это правда. Аж за Днепром. Возле Чернигова! Мне с трудом удалось перейти рубеж! Потому что Борискины слуги не пускают!

– Постой, братец, коли так! – крепко ухватил его за рукав Андрей, озираясь, где же тут поблизости казаки, гусары. У него уже не оставалось сомнений: это отец Варлаам. Но почему в таком виде? Кто его расстриг? Почему не признается? Почему запирается? О чём толковал он с двумя московитами?

Вручив подозрительного человека дюжим казакам, которым повелел отвести его в тюремную башню в замке, Андрей полетел к царевичу.

Схваченный, кстати, не проронил больше ни слова.

Андрей успел вовремя. Царевич как раз возвратился с верховой прогулки, куда отправлялся теперь непременно вместе с панной Мариной. Он уже спешился и с ласковой улыбкою смотрел вслед своей невесте, которая поднималась на крыльцо. За нею по крутой лестнице, украшенной яркими розами, с весёлым смехом и щебетаньем вилась вереница компаньонок и служанок в разнообразных ярких убранствах. Над белыми платьями пестрели красные банты, свет лые шляпки, струились пышные кудрявые волосы. У подножия лестницы переругивались, кривляясь, разгорячённые шуты.

Молодые ротмистры Мнишек и Борша, участвовавшие в прогулке, тоже успели спешиться. Они держались несколько в стороне, наблюдая то ли за царевичем, то ли за шутами в пёстрых одеяниях.

Царевич лёгкой походкой направился к ажурной решётке ворот, за которыми его ждала толпа. Гусары, приставленные как стража, следовали чуть позади. Они впивались взглядами в толпу.

Толпа, завидев царевича, зашумела от восторга. Некоторые люди, обнажив головы, низко кланялись. Некоторые падали ниц. А некоторые подбрасывали шапки над собою и кричали «Виват!». А кто уже тянул руку с написанными на бумаге просьбами.

Царевич знаком приказал раскрыть ворота настежь. Всё с той же восторженной улыбкой отвечал он на приветствия. Он был беспечен, как всегда. Он не помнил, не хотел помнить никаких предостережений.

Андрей, движимый тревогою, стал пробиваться сквозь толпу. Ещё издали заметил он впереди себя двух московитов, двух Иванов, которые исчезли было в прирыночном саду. Молодцы легко прокладывали себе дорогу. И так получилось, что Андрей оказался впритык к спине одного из них, того самого, который обжёг его взглядом на корчемном дворе.

Московиты уже почти выбрались из толпы, увлекая за собою Андрея. Он ни на пядь не отставал от них, будучи ими не замеченным, но готовый в любой момент обезопасить царевича. Эта-то собранность как раз и пригодилась. Потому что один московит, именно тот, о котором он думал очень плохо, быстро скользнул рукою под чёрную широкую свитку и рванулся всем телом вперёд. Не будь Андрей начеку, не ожидай он подобного – и случилось бы непоправимое. Ему удалось настичь злодея через два его шага, свалить ударом сапога под колено и придавить к земле своим телом.

– Убива-ю-ют! – раздался где-то резкий женский голос.

Андрей хотел нащупать нож, зажатый в чужой руке, но тут же почувствовал, что под ним ворочается что-то неодолимое. Ещё мгновение – и неодолимое это приподнимется. Злодей встанет на ноги. А в руке у злодея нож! Но вот пальцы Андрея коснулись с трудом отысканной стали. Боли он не почувствовал. Ощутил что-то липкое, рвущееся из-под кожи. И тут же на него навалились телами гусары. Злодей под ним обмяк и захрипел...

Когда злодеи, выдававшие себя за московитов или бывшие ими на самом деле, были укрощены при помощи крепких верёвок, то один из них, который наверняка решился на убийство, закричал, обращаясь к царевичу, стоявшему перед ним в небольшой вроде бы растерянности:

– Ты вор, а не царевич! Ты – Гришка Отрепьев! Ты – поп-расстрига! И быть тебе на колу!

Один из гусар-стражников замахнулся уже было саблей, чтобы ударом плашмя утихомирить злодея, но царевич остановил его взмахом руки и спокойно, чересчур спокойно, сказал:

– Sancta simplicitas![28]28
  Святая простота! (лат.).


[Закрыть] Одурили тебя в Москве, братец! А какой бы мог получиться защитник родной земли! О Господи! Что они делают с бедной Русью и за что ей такие кары!

27

Пан Мнишек переживал вторую молодость.

Всё, что происходило с ним недавно, вот хотя бы славная победа над татарами под Каменцом, теперь казалось игрушкою по сравнению с тем, что ему ещё предстояло совершись.

А предстояло, возможно, такое, чего не удалось добиться Стефану Баторию.

Предстоял, без сомнения, удачный поход.

Король Сигизмунд обещал не препятствовать никому, кто вознамерится помочь справедливому делу московского царевича.

Успех предвещали сообщения людей, набедовавшихся на московской земле. То, о чём прежде говорил, кажется, один Климура, теперь подтверждалось стоустно. Климура рос в собственных глазах.

– Пан Ержи! – сам по себе задирался у Климуры нос. – Я знаю, что́ говорю. Я всегда знаю, что́ говорю!

Власть Годунова, говорилось, зашаталась в Московии повсеместно. Там его почитают великим грешником. Он не остановился перед убийством невинного дитяти. Он совершил страшный грех. Бог уберёг от козней царского сына. Но от грехов правителя страдает Русь. И бедствия, голод – всё из-за него.

Пан Мнишек заказал себе в Кракове добротные доспехи. Потому что те, которые носил прежде (правда, надевал не часто), те доспехи давно не годились не только для военных походов, но даже для военных парадов. Проще говоря, он в них не влезал. И под Каменцом пришлось наряжаться в панцирь слуги-оруженосца.

Надев доспехи, пан Мнишек покрасовался перед зеркалами и перед дочерьми с сыном. Ни одно зеркало его не вмещало. Приходилось поворачиваться боком и отступать подальше.

Юная Ефросиния, как всегда, причитала громче всех:

– Ой-ой-ой! Ещё одно диво дивное! Тато стал самым важным рыцарем!

Марина посмотрела на сестрёнку так укоризненно, что та поперхнулась и убежала, заливаясь румянцем. Марина разительно переменилась с тех пор, как в её жизнь вошёл московский жених. Она вдруг забыла о детских проказах. Но ещё заметнее это стало с тех пор, как отец объявил ей, что лично отправится с царевичем в поход.

Климура тоже смотрел на детские восторги без одобрения. Кривил рыжий ус, сидя за столом с бумагами.

Климура тоже переменился. Когда он разговаривает с царевичем – он бледнеет и преображается. В нём говорит русская кровь. Возможно, он надеется возвратиться назад в Москву.

Но пан Мнишек не досадовал ни на дочерей, ни на Климуру.

– Сороки, – говорил пан Мнишек дочерям. Он был счастлив.

Свой кабинет в самборском замке пан Мнишек превратил в кабинет полководца. В его стенах, обвешанных пёстрыми картами-мапами, которые непременно перерезала синяя лента Днепра, он чувствовал себя великолепно даже в громоздких доспехах. По поручению царевича пан Мнишек обсуждал в кабинете детали предстоящего похода. Обсуждал с ротмистрами, с капитанами, с казацкими атаманами. Особенно любил говорить с умным Станиславом Боршей.

Наконец собеседниками пана Мнишека и его советчиками стали призванные из Львова, из тамошнего воинского лагеря, полковники Адам Дворжицкий и Адам Жулицкий.

Попивая венгржин, полковники в один голос твердили:

– Медлить нельзя, пан воевода!

Собравшееся войско, дескать, пусть его и не так уж много, как надо, не может сидеть без дела. Оно уже буйствует. Держать его в бездействии опасно, а сдерживать – трудно. И львовское мещанство уже отправило жалобу в Краков.

– Знаю, – разводил руками пан Мнишек. – Его величество король понимает и воина, и мещанина. Сроду так было: их примирить трудно.

Полковник Дворжицкий, с перерубленным в сражении носом, криво сросшимся над жёсткими усами, настаивал:

– Те, пан воевода, кто пришёл, могут переменить свои намерения. Вольному шляхтичу не прикажешь. Могут податься в иное место, где постоянно пахнет порохом и где драка не прекращается. А надеяться на казаков, а то и на просто бродячий люд, оставшись без европейски правильно организованного войска, – нельзя. Война – это наука. А казаки смотрят на ратное дело как на простой разбой.

Полковник Жулицкий, наголо остриженный, но с длинными чёрными усами, только поддакивал:

– Всё в порядке, пан воевода!

Царевич иногда присутствовал при подобных беседах. Он и сегодня пришёл. После нападения московитского злодея, подосланного Годуновым, царевич казался слегка задумавшимся и выглядел бледным. Бледность его усилилась после казни злодеев на городской площади.

В детали будущего похода царевич не вникал. Он доверялся будущему тестю. Он доверял всем. Царевич долго смотрел на синюю ленту Днепра. Кажется, он полагал, что разговоры эти ведутся впустую. Сражений на том берегу Днепра не будет. Стоит переправиться с войском...

И напрасно кривоносый Дворжицкий старался раззадорить царевича. Разговорить. Сам полковник воевал ещё под знамёнами Стефана Батория, будучи совсем зелёным юношей. Его увлёк клич Батория. В московский поход тогда двинулись молодцы со всего пространства от Карпат до моря, от Вислы до Днепра.

Но о силе московитской рати полковник говорил с невольным уважением. И не только перед царевичем. Нет. Полковник Дворжицкий никогда не кривил душою. Что правда, то правда. Пан Мнишек это знал. Московиты отчаянно защищали город Псков, и с ними ничего не мог поделать там даже Стефан Баторий.

– Если бы московитам дать современную воинскую выучку – о, то была бы сила! Такая армия! – заключил свою речь полковник.

Ему никто ничего не отвечал. Все уже смотрели на мапы.

Полковник начал порицать казаков:

– Это – орда! Налетят, навалятся... Получилось – получилось. А нет – спасаются бегством!

Полковник Жулицкий, чтобы не стучать о стол пустым кубком, старался почаще наполнять его венгржином.

Своими словами полковник Дворжицкий всё-таки раззадорил царевича.

Царевич остановил его, оторвав взгляд от мапы.

– Пусть они и казаки, – сказал царевич, – и строя у них нет, а всё-таки они верны мне, как никто. Я был на Сечи. Всё своими глазами видел. А на Дону был Андрей Валигура. О русских вскоре заговорит вся Европа, пан полковник. Дай Бог мне поскорее сесть на отцовский престол. То, на что я здесь нагляделся, наши люди усвоят в два счёта.

Это прозвучало так многозначительно, что оба полковника переглянулись. Затем посмотрели на пана Мнишека – и спешно перевели разговор на военный лагерь.

– Мы, конечно, стараемся увести жолнеров подальше от Львова. Мы нашли подходящее место в Глинянах. Там можно упражняться.

– Да! Да! – соглашался пан Мнишек. Он сам настаивал на таком выборе. Он его подсказывал.

Слова будущего зятя нисколько не смутили пана Мнишека. Он был доволен царевичем. Он был теперь им постоянно доволен. И ничего не значило, что речи о свадьбе пока не заводили. Царевич дал письменное обещание, скрепив его своей подписью и своей печатью: как только усядется в Москве на престол, так сразу же пришлёт в Самбор посольство, которое увезёт невесту в Москву. На издержки путешествия он выделит миллион флоринов. В подарок невесте отдаст в вечное владение города Псков и Новгород. Она получит разрешение строить там костёлы, монастыри, школы. Там не будет никаких препятствий для веры её предков. То будет её вотчина. Тесть же обретёт Смоленскую и Северскую земли, за вычетом, конечно, тех городов, которые прежде принадлежали польскому королю. Они будут возвращены польской короне. Потому что с Речью Посполитой у царевича особый договор.

Это пан Мнишек говорил открыто. Всем и каждому.

И всем показывал грамоту, выведенную яркой киноварью: «Nos serenissimus et invictissimus rex»[29]29
  Мы, наияснейший и непобедимейший царь (лат.).


[Закрыть]. Писал это собственной рукою Андрей Валигура, весьма искусный в латыни. А подпись – «rex Demetrius».

Однако многого пан Мнишек не мог сказать вслух.

Не мог сказать открыто, что царевич успел в Кракове тайно принять католическую веру, – о том пану воеводе, как брату, поведал по большому секрету епископ Бернард Мацеевский. Не мог пан Мнишек сказать кому-либо и о тайных беседах царевича с папским нунцием Рангони.

Правда, ничего определённого о том пан воевода и сам пока не ведал. А знал лишь, что должен, обязан всячески способствовать царевичу в его намерениях. Что король велел часть доходов от его самборской экономии передать царевичу для снаряжения войска. Не говоря уже о пожертвованиях многих важных панов.

Гораздо лучше знал пан Мнишек о беседах иезуитов и бернардинцев с его дочерью Мариной. Конечно, какая благородная девушка не мечтает стать царицею? Да ещё царицею на Москве. Но Марина, по отцовским наблюдениям, ответила на любовь московита не совсем по зову сердца. А может быть, и совсем не по зову сердца. Кажется, ей больше по нраву Андрей Валигура. Но кто такой Валигура? Девушка это поняла. Она лишилась чувств, узнав, что на царевича совершено покушение. Значит, он ей не безразличен? Она уверена, что её жених – настоящий царевич. И никакие письма самых знатных людей, вроде писем канцлера Замойского, известного всей Польше, не отвратят её от такой уверенности. Она, можно сказать, поверила отцам иезуитам. А им в первую очередь было нужно, чтобы назвавшийся царевичем оказался именно царевичем.

Раздумывая подобным образом, пан Мнишек иногда ловил себя на страшной мысли. Получается, будто бы он сам пытается убедить себя в том, что царевич – истинный! Но разве он, воевода, когда-нибудь в этом сомневался? О Езус-Мария!

– Мы так ударим, ваше царское величество, – принялся уверять полковник Дворжицкий, – что путь к Москве вам откроется сразу!

– Да, – поддакивал полковник Жулицкий. – Главное – переправиться через Днепр.

– Придумаем! – горячился пан Дворжицкий. – Не беспокойтесь, ваше царское величество!

Царевич не выказывал ни малейшего беспокойства. Он пробыл в кабинете ещё какое-то время и ушёл. Его наверняка ждала Марина. Теперь он отправлялся с нею на прогулки каждый день.

Выпроводив наконец изрядно подвыпивших полковников, которые уже так разошлись, что голоса их наполняли кабинет и вызывали головную боль у хозяина, дав им твёрдые наставления, что делать дальше, назвав очередные сроки выступления, которые (о Господи!) будут снова передвинуты, пан Мнишек запёрся в кабинете уже наедине с Климурой.

– Будем писать письма!

В первую очередь диктовал письмо Замойскому. Хотелось-таки переубедить падуанского студента, мудреца. Доказать ему то, чего не в силах доказать король: царевичу следует оказать помощь со стороны государства. Польза от этого превысит затраты сторицею.

Письмо начали с укоров. Почему царевич до сих пор не получил ответа на свои письма? Как согласовать подобное с правилами дипломатии, принятыми в Польше?

У Замойского, конечно, будет один ответ: это не царь. Царь в Москве – Борис Фёдорович Годунов. Если это и законный сын Ивана Грозного – пусть московиты сами разбираются в своих внутренних делах.

Но позволительно ли терпеть несправедливости, творящиеся у соседа? Как не помочь обиженному? К тому же все успели убедиться, или почти всё, что царевич – настоящий. И это уже вина Замойского, что он до сих пор не пригласил наследника московского престола в своё Замостье.

А есть ещё доводы Замойского: король, дескать, не давал вам, пан воевода, такого поручения, чтобы вы начинали войну с дружественным государством. Так вот: мир этот, по неведению, заключён с Борисом, узурпатором и преступником. Его можно не соблюдать.

Царь Борис, твердит ещё Замойский, без труда одолеет армию мнимого царевича и принесёт войну на земли Речи Посполитой. Речь Посполитая к войне не готова. Вся ответственность, все беды, все слёзы матерей падут на вашу голову, пан воевода! Вы не частное лицо. Вы – представитель нашего государства.

– Но царь Борис, пан канцлер, сразу будет свергнут с престола, как только царевич перейдёт рубеж! – не удержался пан Мнишек и произнёс это вслух.

Климура пыхтел и кряхтел, подбирая выражения.

Климура жаловался:

– Да ведь у падуанского этого студента железная логика! Ему трудно что-либо доказать.

– Да на Бориса он смотрит как на рыцаря, – отвечал пан Мнишек. – У меня есть копия письма, отправленного Замойским королю. Замойский начисто отвергает предложение поддержать царевича на государственном уровне.

Пан Мнишек порою чувствовал недовольство самим собою: зачем затевал переписку с Замойским? Однако что-то снова и снова заставляло его усаживать Климуру за стол.

Облегчение, правда, доставляли письма папского нунция Рангони. Рангони извещал: в Риме благосклонно относятся к предстоящему походу. А ещё писал о двух капелланах, которые будут сопровождать войско в походе. Там ведь наберётся много католиков. Капелланы получили инструкции. Это очень надёжные служители Бога: отец Николай Чиржовский и отец Андрей Лавицкий. Оба состоят в ордене иезуитов. Отец Николай – спокойный, уравновешенный человек. Очень рассудительный. Отец Андрей – золотое сердце. Он ещё очень молод, но уже давно мечтает о миссионерской службе в Индии.

Капелланы также побывали в кабинете у пана Мнишека. Они ему понравились. Он признался, что крепко надеется на их поддержку.

С капелланами можно было говорить о самом сокровенном, самом тайном. Они подтвердили сказанное Мацеевским: царевич принял католическую веру. Однако это и впредь должно оставаться секретом не только для московитов. Оставаться вообще в строжайшей тайне. Конечно же, до поры до времени.