Текст книги "Лжедмитрий"

Автор книги: Станислав Венгловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 41 страниц)

Была ещё надежда, что старица что-то перепутала, что юная отроковица появится снова в келье, стоит лишь туда войти, улечься на постель и закрыть глаза. И тогда всё прояснится.

Однако она вошла, успела прочитать перед иконою святого Николая несколько молитв, и дверь действительно отворилась, и вошла послушница.

– Матушка игуменья велела спросить...

Но это была незнакомая послушница.

На вопрос, где же находится та послушница, которая была здесь сегодня утром, эта громогласно отвечала, что сама она здесь новенькая, что она здесь ещё никого не знает и потому ни на что ответить не может, но готова услужить не хуже прочих.

– Ступай, милая, ступай себе с Богом, – сказала инокиня Марфа.

Ей нужно было понять, кто же подал такую драгоценную весть, которую от неё хотят скрыть, даже сейчас.

Но весть такую послать может только Бог!

И когда послушница удалилась, инокиня Марфа поспешно опустилась на колени, подняла глаза горе и громко сказала:

– Благодарю тебя, Господи! Мне теперь понятно, зачем я ещё живу...

В её мыслях снова кружилась Москва.

10

В киевской корчме, при шумном Подоле, под высокими тополями с пыльной листвою, коваль Свирид окинул коней взглядом и с пониманием покачал головою:

– Что же... Всё сейчас сделаю, – а дальше посоветовал: – И всё же вам лучше спуститься туда на плотах. Кони долго в себя приходят. Коню нужен отдых.

Андрей Валигура задумался. Отец Григорий принялся расспрашивать:

– Да как это лучше сделать? Чтобы на плотах по Днепру?

Он был уверен: люди перед ним не станут кривить душою. Не соврут.

– Главное – без задержки! – напоминал отец Григорий. – Чтобы побыстрее. Чтобы кошевого застать, пока в море не ушёл. Мне Герасим Евангелик говорил.

Коваль расхохотался:

– Без таких молодцов не уйдёт! А плоты Днепро донесёт до Канева. А то и дальше. Оно и безопасней по воде. Если встретится кто с оружием, так только казаки. А коней вам лучше продать. Потому что на Сечи таких огирей увидите, что эти вот меринами покажутся. Знаю... Кошевой вам поспособствует. А что касается плотов – так кум Опанас туда их через день спускает... Есть у него такие плотари... Он наилучшего отправит...

Андрей Валигура и сам ведал: коники эти, на которых добрались до Киева, очень выносливы, да ни один из них недостоин ходить под высоким седоком. К тому же после утомительной дороги ненадолго хватит этих коней. В новой дороге, конечно, они не свалятся, но случись неожиданность – так не унесут от беды.

А очень хотелось Андрею поскорей да побезопасней доставить отца Григория на Сечь. Впрочем, как и остальным его спутникам. Только никто ничем не мог помочь. Ни Харько, ни Мисаил, ни Пафнутий.

Андрей вспоминал дорогу от Кременца до Киева и проникался страшным удивлением: да как же люди не понимают? Как нутром не почувствуют, кто находится рядом? Стоит только пристальней посмотреть на этого человека, когда он сидит в седле! Господи! Даже на таком невзрачном коне, на котором ездил ледащий какой-нибудь казачок при панском дворе. Да сам гетман на лучшем своём жеребце так не проскачет!

Отец Григорий дальше сучил разговор со старым ковалём, который хитро посматривал то на собеседника, то на Андрея, то на Харька с Пафнутием, то на Мисаила и вроде бы догадывался, что имеет дело не с простым ловким казаком, но с человеком знатным. Нужда хоть кого заставит отправиться на Сечь. И казака, и шляхтича, и православного, и католика. Всякого.

А перед глазами Андрея снова стелилась дорога от Корца через Звягель и Житомир. Зримо вставали замки. Андрей знал: отец Григорий уже топтал эту дорогу своими ногами... Андрей тоже не раз бывал на ней, да удивления своего ему ничем не измерить.

Отец Григорий воспринимал всё так, будто сызмальства знал на той дороге каждый камешек и каждое при ней деревцо. И люди, управлявшиеся в полях с плугами да волами, завидев его глаза, сразу становились разговорчивей и доверчивей, Отец Григорий расспрашивал, они отвечали. Вопросы были такими замысловатыми, что Андрей иногда не улавливал, чем их объяснить, каким таким интересом отца Григория? Здесь ему не царствовать.

И опять же: такого человека не смог понять, не поверил ему князь Острожский? Невероятно. Да нет же, думалось Андрею, понял князь Константин Константинович, кто перед ним. Почему-то надо было сделать вид, будто ничего не понял. Зачем? Не хочет способствовать смуте в Московском государстве? Могло быть и так.

Только как же? Злодей сидит на московском престоле, когда истинный царевич, сын Ивана Грозного, скитается по миру? Когда настоящий царевич, сядь он на престол, в состоянии помочь убогому и сирому? Сможет организовать отпор татарскому нашествию... Как же будет князь Константин держать ответ перед Богом?

Отец Григорий тем временем, выспросив у коваля всё нужное, посмотрел на Андрея, понял, что Андрей выслушал этот разговор и со всем согласился. Что для Андрея нет неясностей. Отец Григорий улыбнулся по-дружески и направился в корчму. Оттуда не раз уже выглядывала полногрудая корчмарка. Все прочие спутники, подвесив коням торбы с овсом, направились следом.

Старый коваль, видя, как Андрей замешкался возле коня, поманил казака чёрною рукою.

– Что это, казаче, за человек такой? – спросил, хитро посматривая. – Говорит обыкновенными словами, а вместе с тем чувствуешь, как он землю под тобою на три сажени видит. Не характерник, часом? Конечно, на Сечи не дураки. Но предупредить надо...

Андрей даже обиделся от такого предположения. А потому захотелось удивить старого человека:

– Это московский царевич Димитрий Иванович! Только вам говорю...

Андрей ждал, что старик недоверчиво поведёт усами, подмигнёт бровью: дескать, не впервые нам такое здесь слышать, приходилось даже видеть подобных царевичей, а где они?

Но старик опустил руки и глухо сказал:

– Ишь ты... Человек действительно не простой... Господи, помоги мне и моему куму Опанасу, коли так... Это очень может быть...

Кум Опанас оказался таким же пожилым человеком и с такими же длинными усами – как и сам коваль Свирид. Только глаза его неспокойно бегали под насупленными бровями – словно полевые мышки под клочками оставленной в поле соломы. Он был весь наполнен непонятной тревогой. И это сразу заметил Андрей. Андрей даже хотел выплеснуть своё подозрение перед отцом Григорием, да тот, словно лично ему здесь нечего беспокоиться, улыбнулся старику в ожидании дальнейших слов.

– А что, Панове казаки, – не заставил себя ждать старик, – я согласен... Не впервые. На Сечи молодцы всегда нужны... Сам я когда-то со Свиридом-ковалём, который вас направил, на Сечи все ходы-выходы знал. Если бы не старость. Да что говорить...

– А мы уже готовы, – перебил Андрей. – Мы хоть сейчас...

– Ну, и завтра ещё нельзя... Я плотарей своих подготовить должен. Есть у меня такой Каленик, так завтра сюда прибудет...

И снова стариковы глаза забегали полевыми мышками.

«Уж если кто и характерник, – подумалось Андрею, – так вот он!»

– Жаль! – сказал отец Григорий. Но делать было нечего.

Путники переночевали в старом овине на берегу Днепра. Спали под шум бегущей воды. Проснулись поздно. А когда осмотрелись вокруг, то с удивлением поняли: ночью либо утром несколько плотов, стоявших у берега, исчезло.

Андрей отправился к Опанасу разбираться, что бы это могло означать. Старик отвечал, не глядя в глаза, что да, отплыли некоторые плоты – на них негоже плавать московскому царевичу.

– А вот завтра, – добавил старик, – сам Каленик вас повезёт. Он курень готовит. Если дождь будет. Да и от солнца курень спасёт.

На рассвете следующего дня их разбудили молодые плотари. Гурьбою спустились вниз, к воде, которой не было видно сквозь туман. У самой поверхности воды туман сгущался, так что приходилось по голосам узнавать, где кто находится.

Плотари своё дело знали крепко.

Чей-то низкий голос прорычал:

– Го-го! Прощайтесь с Киевом, казаки... А кто у вас царевич, как бы это без обиды у вас спросить?

Что-то неприятное послышалось Андрею в этом вопросе. Он даже пожалел, зачем открылся вчера перед ковалём Свиридом. А вдруг дойдёт до вражьих ушей?

Но отец Григорий ничего не опасался.

– Это я, – просто и коротко ответил он сам. – Да только этого всем не надо говорить.

В тумане ничего ещё не было видно, но Андрей понял – отец Григорий улыбнулся. Спросивший голос, который исходил от грузного человека (вокруг него колебался туман), неожиданно потеплел:

– Ага... Понимаю... А я – Каленик. Слыхали?

Вскоре путники оказались на середине Днепра.

Туман прилипал к берегам, и на плоту уже можно было разглядеть всех плотарей. То были дюжие молодцы в коротких серых свитках из грубого полотна, в высоких сапогах и бараньих шапках. Под стать им выглядел и сам Каленик.

Каленик высился на мешках с товарами. Мешки занимали половину поверхности всего плота и были покрыты для надёжной защиты воловьей кожей. Воловьи кожи служили также крышей для куреня – не обманул старый Опанас.

Казалось, плотарям не предвиделось больше никакой работы, как только привести плот в движение. Они для приличия не расставались с длинными шестами, чтобы время от времени опускать их в воду. Мощное течение и без их вмешательства делало свою работу, унося плот всё дальше от Киева. Селения, которые вначале прямо-таки облепляли берега, вдруг перестали почти совсем показываться. Берега по правую руку вздымались высокие, были покрыты лесами, а по левую – тянулись низменные, луговые. Плотари почувствовали себя неуютно в присутствии чужих людей. Они уселись в передней части плывущего сооружения, затянули песню:

 
Ой, у полi вiтер вie...
 

И так продолжалось, можно сказать, без конца. Разговорить этих людей, к удивлению Андрея, не мог даже отец Григорий. По приказу Каленика плотари довольно часто причаливали к берегу посреди дня (ночью плот вообще вытаскивали наполовину на сушу).

А причаливали там, где указывал Каленик. Однако в безлюдных почему-то местах. Каленик перед тем пристально всматривался вдаль. Он следил, не вздымается ли где облако пыли.

На сушу тащили большой котёл, варили на костре кашу из пшена и заправляли её старым жёлтым салом. Когда каша упревала – первым ложку получал отец Григорий. Затем такие же орудия вручались прочим гостям. Плотари запускали ложки в котёл последними, зато дружно и быстро. Для безопасности, чтобы ничего не свалилось на головы гостей, подставляли под еду широкие ладони и время от времени сами отчаянно шипели, словно кошки, стряхивая с кожи комочки варева.

– Ешьте, ешьте, казаки, – приговаривал Каленик. – Да спать ложитесь.

Лёжа под сияющим звёздным небом, Андрей не мог отделаться от подозрений: здесь что-то не так. Однако выдвинуть какие-либо обвинения не мог. Каленик отговорится: знаю, дескать, кого везу. Нельзя торопиться. Нельзя рисковать. Тише едешь – дальше будешь. Каленик вышагивал по краям плота чересчур тяжело, и плот, казалось, вот-вот опрокинется и уйдёт на дно.

Вскоре миновали Канев, Черкассы. Наконец Андрею удалось выведать под большим секретом у молодого плотаря, которого научил по-особому ловить рыбу, что до Сечи уже совсем недалеко. Пожалуй, завтра там будут. Когда же Андрей, в присутствии отца Григория, спросил Каленика, скоро ли Сечь, тот махнул рукою:

– Ещё чего! Не скоро!

Отец Григорий тоже учуял неладное. Он тихо повелел:

– Надо уходить.

Для Андрея это прозвучало громом среди ясного неба. Он представлял себе, как возликуют сечевики, увидев на Хортице царевича. Особенно обрадуется атаман Герасим Евангелик... И вот...

Андрею стало обидно. Но придумать чего-нибудь лучшего он не мог.

Поужинав, плотари завалились спать. Каленик на ночь оставался на плоту. По-видимому, от крепкой уверенности, что сегодняшний ночлег пройдёт как обычно. Потому Андрею, да и всем его товарищам, показалось: задуманное получится без помех. Они незаметно, по одному, оставляли место, где уже храпели плотари.

Собрались под деревом, которое Андрей наметил для сбора ещё с вечера, при закатном солнце. А поскольку они хорошо уже изучили и запомнили положение звёзд на небе, то все были уверены: с пути не собьются. Над головою – Казацкий шлях[7]7
  Млечный Путь.


[Закрыть]. И Днепр по левую руку...

Шли всю ночь. А ночь оказалась до удивления короткой. На рассвете набрели на стога прошлогоднего сена.

– Во! – прохрипел послушник Пафнутий, падая от усталости на траву. – Зароемся, никто не найдёт!

Его поддержали Харько с Мисаилом.

Андрей огляделся вокруг – всё спокойно.

Они залезли в шуршащие глубины, полные мышиного писка и возни насекомых, и сразу уснули.

А проснулся Андрей от пронзительного крика. Но может, и оттого, что его держали за ноги и куда-то за ноги же тащили.

– Кто там? Отпустите!

Андрей попробовал ухватиться руками за что-нибудь, да только разворотил копну, в которой ночевал, и оказался под голым небом.

– Держи его! – завопили над ухом.

Вставало солнце. И прежде чем Андрей понял, что произошло, кто его вытащил из копны и держит за ноги, он увидел, как отбивается от злодеев отец Григорий.

– Держи! Держи!

Андрей изловчился и швырнул охапку сена, зажатую в руках, прямо в глаза тому, кто тащил его за ноги. От неожиданности нападавший ослабил клещи, и Андрей почувствовал волю.

– Врёшь! Не удержишь!

В три прыжка удалось Андрею очутиться возле отца Григория. Одного злодея швырнул оземь, так что тому не скоро подняться, на другого навалился всем телом, стараясь вдавить его в землю, пока руки искали чужое горло.

– Врёте! Не удержите!

А с третьим легко уже справился сам отец Григорий.

– Бежим!

Они летели туда, где сдавленным голоском молил о помощи слабый телом послушник Пафнутий и где со стонами извивался на земле клубок человеческих тел. Там отбивался руками и ногами дюжий Харько.

– Держись, Харько!

И тут же их стоптали всадники...

Через какое-то время Андрей уже лежал вниз головою поперёк лошадиного крупа. Изо рта у него торчали какие-то тряпки, которые не давали возможности говорить. Руки были накрепко связаны за спиною. Он успел пожалеть, до чего же легко и глупо попался в руки негодяям, позабыв о предосторожности, не уберёг, не довёз до Сечи царевича, который хочет, чтобы его по-прежнему называли пока отцом Григорием. И ещё показалось, будто слышит он над собою знакомый голос. И всё...

Очнулся Андрей оттого, что голове стало холодно. И было легко дышать. Даже руки за спиною не сдавливала верёвка.

– Жив и этот! – радостно прозвенел всё тот же голос.

Андрей встрепенулся, силясь встать на четвереньки. Открыл глаза и поднял голову.

Он не ошибся. Подняться на ноги сразу не мог, однако убеждённо сказал:

– Петро, ты... – Он узнал голос Петра Коринца.

– Андрей! – бросился к нему Коринец. – Браток! Да как же ты? Да как ты жив остался? Господи! А я сколько раз твою душу поминал! – Коринец с укором бросил слова уже кому-то третьему.

А рядом с ним стоял высокий и чёрный лицом Ворона. И ещё много незнакомых казаков. Они оказались злодеями? Злость подняла Андрея на ноги.

Ворона подхватил:

– Точно, Андрей! Да как тебя угораздило? С этими... Дядько Свирид в Киеве зорко следит, чтобы плохие люди на Сечь не пробирались. И самого Каленика вырядил... А вот...

Андрей уже видел, как отливают водою отца Григория, Харька, Мисаила и Пафнутия.

Харько очнулся первым. За ним пришёл в себя отец Григорий, Мисаил тоже. А Пафнутий лежал без движения.

– Богу душу отдал! – сказал дрогнувшим голосом Петро Коринец и стащил с головы шапку. – А ведь молодой... Где-то мать дожидается... Пусть и чёрту продался...

– Брат! – живо возразил Андрей. – Это хороший человек... Разве стал бы я с плохими людьми на Сечь пробираться? Или забыл ты, как мы с тобою...

– Нет! – встрепенулся Коринец. – Я два года только о тебе и говорил. Как тебя здесь не хватало. Тебя да Яремаки!

– Да кто же это такой? Что за люди с тобою, коли так? – спросил Ворона, невольно вздрогнув при слове «Яремака». – Тебе-то мы верим, конечно. Если это только ты... Потому что я сам тогда крест для тебя вытесал...

– А привёл я вам московского царевича Димитрия Ивановича! – сказал, закрыв глаза, Андрей. – А это всё наши товарищи. И напрасно в Киеве старики старались...

– Что? – закричал Ворона и замахал руками, отстраняя Коринца. – Господи! Ещё этого нам не хватало!

– И кошевого как раз нет! – озабоченно добавил Петро Коринец.

Над послушником Пафнутием остался жалкий холмик.

Отец Григорий прочитал молитву, от себя добавил:

– Никто не знает, где он родился, кто его родители... Да Бог и на том свете не оставит милостью добрую душу, – и даже прослезился.

Казаки чувствовали свою вину. Они старались держаться в стороне.

– Бог вам судья, – сказал примирительно отец Григорий.

Ворона, глядя на всё это, крутил ус. И по привычке посматривал вдаль.

И лишь Петро Коринец достал из дорожной саквы баклагу с горелкой, сунул её в жёлтый могильный холмик, неглубоко разрыхлив землю.

– Чтобы по-казацки... Раз в казацкую землю...

Минуту все стояли молча.

Затем ехали не спеша, поскольку до Сечи рукою подать. Все сидели в сёдлах. Пленников уже и за пленников не считали. За отцом Григорием ехали трое лихих удальцов, которые недавно с ним сражались не на живот, а на смерть (Андрей даже удивился, что все они пришли в себя). Сам Андрей ехал рядом с Петром Коринцом. Очевидно, Ворона поверил, что друзья теперь ни за что не расстанутся, следственно, Коринец был вроде стражи. Дороги хватило как раз для того, чтобы поговорить о самом главном.

Коринец слушал внимательно, но не отрывал глаз от отца Григория, который ловко и прямо сидел в седле и даже о чём-то расспрашивал своих недавних врагов.

Коринец во всём доверялся побратиму.

– Ты вот что, – заметил он под конец разговора, когда уже завиднелась Днепрова вода, а за нею – жёлтый остров, на острове – длинные курени с чёрными крышами при синем дыме над ними, – ты вот что, брат... Люди здесь поверят, что это царевич. Да есть ли у него деньги?

– Денег нет, – без раздумий отвечал Андрей, не совсем ещё понимая, к чему клонит Петро.

– Плохо, – вздохнул тот. – Нужен поход... Много у нас народу, да у всех голые руки... Не в чем и не с чем было отправляться в поход. Так что придётся ждать возвращения кошевого. Он ушёл с войском. А с ним и Герасим Евангелик. А мы тут, при куренях, вроде сторожей... А там увидим. Мы уже три раза ходили под Житомир, где погибает наш Яремака... Да только Ворона что-то не чешется...

Андрей не знал, что отвечать.

На берегу острова, откуда враз посыпались разнообразные челны, уже собирался праздный люд.

11

Три недели отец Григорий правил службу в сечевой неказистой церквушке, которая была всего-навсего укороченным в длину казацким куренём.

Народ же валил валом. Народ на Сечи в большинстве своём оказался новым, пришлым. Без Бога эти люди не представляли себе жизни. А тут – православная церковь. Можно молиться безо всякого опасения, что твой пан, переметнувшийся в ляшскую веру, криво на тебя посмотрит. Что иудей-арендатор сдерёт с тебя лишнюю копейку.

А кто уже давно на Сечи – те соскучились по церковной службе. Потому что прежний батюшка по своей неосторожности утонул в Днепре. А нового где взять?

За три недели отец Григорий перевидел столько народа, что мог бы смело сказать: рядовые казаки его здесь поддержат. Вот только когда возвратится сечевое войско? Когда появится здесь бравый атаман Евангелик? Что запоёт казацкая верхушка? Насколько она сильна?

На четвёртую неделю наконец стали возвращаться первые казаки. И кто за них зацепился глазом, тот сразу понял: не задался поход. Прибывавшие не знали, что́ и говорить. Не могли ответить толком на вопрос, жив ли кошевой. Знали одно: атаман Евангелик погиб. Одолели татары.

– Да какой кошевой? – старались отвечать вопросом на вопросы. – Если про старого речь – то жив. Где-то за нами ногами перебирает. Но мы очеретину у него из рук вырвали. Мы себе нового кошевого выбрали. Жаль, не Евангелика.

– Кого? – вскипали любопытством и тревогою голоса расспрашивавших. – Кого выбрали?

– Да Петра Балабуху... Только зачем говорить? Может, он уже на том свете...

Стало понятно: татары встретились вовсе не там, где хотели сечевики. Встреча произошла в том месте, где им, татарам, хотелось. Много товарищей полегло в степи.

Новый кошевой Балабуха, оказалось, уцелел. Но лучше бы ему не возвращаться на остров. Вырвали и у него из рук Очеретину, то есть булаву, украшенную сверкающими каменьями, – знак власти, а жизнь ему даровали только за то, что хоть и голова его не шибко умная, зато рука твёрдая. Рубил татар нещадно, так что против десяти один выходил.

А когда стали думать-гадать о новом кошевом, то выкрикнули имя куренного атамана Вороны. Застигнутый врасплох Ворона, высокий и чёрный, по обычаям начал отнекиваться, но радости скрывать не стал. Он сделался ещё выше ростом, как только ощутил себя кошевым. Он уже так величественно поблагодарил товариство, что многие диву давались: откуда в нём всё это?

Андрей и Харько с Мисаилом радовались.

Отец Григорий выжидательно молчал.

Но Петро Коринец предупредил:

– Ворона осторожен, как степной лис.

Ворона, правда, в тот же день велел довбышам созвать товариство на новую раду, чтобы отец Григорий мог перед ним высказаться.

Отец Григорий, взойдя на пригорок под грохот казацких барабанов, терпеливо дождался, переминаясь с ноги на ногу, пока довбыши угомонятся, перекрестился в сторону церкви, на её приметный золотой крест над земляною крышей, стащил с золотого чуба скуфейку, взмахнул широким рукавом рясы и начал молодым звонким голосом:

– Панове казаки! Товариство сечевое! Сам я того помнить не могу, но хорошо знаю, что ещё мой батюшка покойный, царствие ему небесное, царь Иван

Васильевич Грозный, с надеждою взирал на казаков, полагая, что только казаки способны стать защитою от басурманов, от врагов Христовой веры. Он призывал к себе на службу князя Дмитра Вишневецкого. А князь Вишневецкий гуртовал вокруг себя смелое казацкое воинство. Но не получилось тогда задуманное. Бога мы часто гневим. Зато теперь, как только, по велению милосердного Бога и с вашей помощью, мне удаётся накрыть свою голову царской короной, которой лишил меня злодей Борис, – клянусь вам, что я сразу же сделаю всё, чтобы освободить наши земли от вечного страха перед угрозой с юга. И помочь мне в том опять же сможете только вы. Потому что никто не умеет так сражаться с этим врагом, как умеете вы. В том я убеждён.

– Верно! Верно! – зашумели вокруг.

Особенно старались те казаки, которые уже слушали проповеди отца Григория. И даже те, кто с ухмылкою смотрел на отца Григория – какой, мол, царевич, когда это поп, дескать, видали мы таких царевичей уже не раз, – даже те смотрели уже приветливей.

А кто-то враз напомнил:

– Так чего же ты, царевич московский, не обратился сразу же за помощью к князьям Вишневецким? Князь Адам тебе с готовностью помог бы. Чай, сосед он Севере московской.

Андрей видел, как вздрогнул от этого крика отец Григорий. И хотя отец Григорий и дальше бойко говорил, однако он всё время посматривал в ту сторону, откуда только что раздался напутственный голос.

Но когда речь была закончена – товариство в ответ покричало, покричало да и разошлось. По словам нового кошевого получалось: вроде бы большинство голосов против того, чтобы подавать помощь московскому царевичу. Нужно, дескать, сперва об оружии позаботиться, о снаряжении, о конях.

На пыльном майдане при Вороне остались только отец Григорий, Харько, Мисаил, Петро Коринец.

– Вот что, – сказал Ворона отцу Григорию и всей его свите, как-то затрудняясь обращаться в отдельности к отцу Григорию, не зная, что ли, как его величать. – Вот что... Подавайтесь пока на Дон. Коней я вам добрых дам. Огирей. Если дончики поддержат – то и за нами дело не станет.

Андрей опередил отца Григория с ответом:

– Хитрец ты, Ворона. Ещё сегодня с утра был человеком, а сейчас кем стал... Ну да я твою хитрость наперёд знаю. Можно ли отпускать московского царевича в такое время в дикие степи без охраны? Или ты на то и рассчитываешь, Ворона, что его татары в полон заберут? Так не будет по-твоему!

Ворона, оскорбись, молчал.

Андрей от себя добавил отцу Григорию:

– Государь! Отпусти меня на Дон. Ещё казаков десяток-другой возьму добрых. Но ты напиши донникам письмо и дай какой-нибудь знак от себя: знамя какое, что ли... И поход скорый на турок пообещай.

Ворона, заслышав это, закивал головою.

Отец Григорий был согласен:

– Так и сделаем.

Но в голове у него зрели какие-то новые замыслы. Он глядел себе под ноги и шевелил губами.

На Сечи Андрей не стал задерживаться. Обращение царевича к донникам приготовили быстро. Получилось великолепно. Андрей как бы догадывался, что их ждёт впереди, потому не расставался с окованной железом скрынькой, прихваченной ещё из отцовского лесного дома. В ней хранил атрамент и перья и даже хорошую бумагу. Андрею помнились обращения московских царей к своим подданным. Их он тоже начитался в отцовском доме. Потому подсказывал царевичу, какие слова следует подбирать для обращения, сам записывал, поскольку был убеждён, что царевичу ни за что нельзя брать в руки перо, а только кисточку, чтобы подписать готовые грамоты. Тайком от царевича и всех прочих спутников, даже от пронырливого Харька, Андрей заказал в Киеве у ювелира печать, на которой было красиво выведено «Димитрий Иоаннович, царь и великий князь всея Руси».

Когда грамота к дончикам была начисто перебелена, многократно прочитана с надлежащим возвышением голоса, как читают в церквах священники, а не биручи на площадях, когда она была размножена и каждый образец её запечатан изготовленной в Киеве печатью – все остались довольны, даже удивлены.

И всё же Андрей ни за что не покинул бы царевича без присмотра, если бы не надеялся на защиту Петра Коринца.

– Смотри, брат, – наказывал ему. – За всё отвечаешь.

А что всё это делалось не напрасно – понял уже после первого дня нового путешествия.

Земли за Днепром лежали безлюдные. Дороги бежали куда какой вздумается, словно здешние немногочисленные жители ещё ни разу не смогли договориться и двинуться в одном направлении. Так что дорогу на Дон приходилось угадывать просто по солнцу, часто переводя коней с одной еле приметной дороги на другую, такую же. Степные реки текли по дну глубоких долин. Они просматривались на большом расстоянии, в виде извилистых сверкающих лент, брошенных в те долины. Вода в них казалась чистой и тёплой, прогретой на солнце. А селения человеческие ютились в этих долинах при воде, были закрыты густой зеленью, так что, если бы не дымы, которые тянулись к небу, да не пёстрые стада, не табуны коней поблизости, – и не догадаться бы, что там расположены человеческие жилища.

– Так безопаснее, пан, – объясняли Андрею казаки. – Люди здесь ложатся спать без особой уверенности, что утром останутся на свободе. Что вообще проснутся. Татары любят нападать как раз на рассвете.

В одном месте, с высокого берега, Андрею удалось даже вроде заглянуть внутрь степного селения – там жила зазнобушка одного из казаков. Поэтому казак знал там каждую тропинку. Андрей поразился примитивности человеческого пристанища: в каждом дворе виднелась небольшая хатёнка с едва побелёнными стенами, ещё какие-то вроде сарайчики для домашней живности, загородки, ограды и колодцы с журавлями. И всё это незаметно переходило в лесные заросли, так что проснувшемуся человеку очень легко удавалось улизнуть от опасности.

Сопровождавшие Андрея казаки были тёртыми калачами. Открытых высоких мест они избегали. Коней старались направлять по травяному покрову, чтобы копыта не вздымали пыль, а при малейшей возможности, как только приходилось пересекать реку, старались подольше проехать по речному дну, чтобы не навести на след недобрых людей. И когда останавливались на отдых, то чересчур долго выбирали подходящее место, спорили, ругались, а если уж выбирали, так обязательно оставляли двух человек бодрствовать, да и отдыхавшие спали чутким, прерывистым сном. Кони казацкие, казалось, были под стать своим хозяевам: они держались кучно, не отходили от спящих людей, как бы проникаясь человеческими тревогами.

Трудной оказалась дорога, но бережёного Бог бережёт.

Только однажды путники увидели ранним утром на окоёме растущее чёрное пятно. Оно напоминало грозовую тучу. Несколько казаков, одновременно спешившись, пытались определить, далеко ли опасность, припадая к земле ухом.

– Бог милостив, – обронил один из них, улыбаясь белозубым ртом. – Большая сила прёт, да нас не заденет. Помолимся за души тех, кому умереть придётся. – И он первый осенил себя крестом.

На Дону всё обошлось как нельзя лучше. На первой же казацкой заставе, едва узнав, откуда гости, встретили по-братски.

– Да у нас, – поведали, – атаман Заруцкий спит и видит поход. Уж больно хочется ему повоевать. Уж больно горяч. Третья станица отсюда на юг. Там он временно обитает.

Так советовал молодой донской казак, глядя, как ловко сечевики управляются с угощением.

Но старый его напарник сначала всё разузнал о московском царевиче, внимательно осмотрел запечатанные грамоты, увидел присланное знамя – красное полотнище с золотым двуглавым орлом – и лишь тогда высказался:

– Чует моё сердце, братове, что царевич наконец настоящий. Обманщиков мы нагляделись. Езжайте с этими грамотами к атаману Кореле. Вот к кому. А живёт он в третьей станице на север. И нет сейчас для казаков более надёжного батьки, нежели он.

Атаман Корела (именно к нему первым делом отправился Андрей) оказался низкорослым длинноруким казаком, как бы вырубленным из камня, который выпирает из земли, – иногда так бывает. Кожей он чёрен, а всё лицо его исполосовано сабельными ударами, так что кажется оно составленным из отдельных кусков, чудом сросшихся. Хорошо воевал атаман. Впечатление только усилилось, когда Андрей увидел Корелу на коне. Будто одно существо перед тобою, с длинными руками. И сабля в этих руках сверкает. И неважно, в какой руке она оказалась, в левой ли, в правой. Всё равно. Противнику не увернуться.

Корела без раздумий созвал казацкое коло, на котором почётнейшее место было отведено старикам с седыми, в шрамах, головами и суковатыми палицами в руках вместо острых сабель. А за стариками высились горячие молодцы с саблями в ножнах да с ножами при поясах.

– Читай! – повелел атаман царевичеву посланцу.

Какой шум стоял – а сразу угомонились.

Многие, кажется, и не вдумывались в слова. Важно для них то, что грамота – от царевича. Они уже готовы садиться на коня. В станице, кажется, заголосили уже, запричитали молодицы. Плачем провожают казаков на войну.

– Хорошо! Любо нам! – заключил атаман Корела, как только слова в грамоте кончились. – Пойдём!