Текст книги "Лжедмитрий"

Автор книги: Станислав Венгловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 41 страниц)

22

Отец Варлаам одолевал эту дорогу уже в который раз. Он не мог пожаловаться, что тяготы вынужденного путешествия утомили его пуще прежнего. Скорее наоборот. В этот раз он сидел на отдельном просторном возу. Его везли, его кормили. О его безопасности заботились другие. А ему ничего так не хотелось, как поскорее добраться туда, где зреет страшное лихо для русского царя, а стало быть, и для России-матушки. Однако отцу Варлааму казалось, что сил, выделенных в Москве, очень и очень мало. Он даже подозревал, что бояре передали царю Борису не все его слова, что-нибудь переврали, утаили, коль царь приказал снарядить такую незначительную рать. Правда, это были молодцы как на подбор. Но вмещались они всё-таки на трёх возах. То есть их набиралось десятка полтора (отец Варлаам как-то вскоре сосчитал-таки всех – получилось число четырнадцать, пятнадцатым оказался он сам).

Вскоре обоз добрался до Северы – и Северу теперь было не узнать. Нет, внешне эта земля нисколько не переменилась. Всё так же издавали непрерывный гул влажные и густые леса, наполненные зверьём и даже птицами, хотя уже стояла осень и леса оголялись. Всё так же была Севера негостеприимной для путешественников. Но жители её переменились. Севрюки наперебой говорили путникам, что впереди полно ратных людей на заставах, что за рубеж сквозь те заставы сейчас не просочиться никому, потому что от царя Бориса получен строгий приказ: в Литве свирепствует моровая язва, посланная Богом за человеческие прегрешения; она косит литвинов денно и нощно, и туда нельзя пускать московских людей, чтобы не перенести заразу на православный народ. Но молодцы, окружавшие отца Варлаама, особенно Яков Пыхачёв, которого все в обозе называли боярским сыном и которому все подчинялись. – Яков в ответ беззаботно посмеивался и отваживал самых настырных советчиков уверениями, что его на любой заставе пропустят, есть у него на то разрешение.

– От самого царя Бориса, что ли? – переспрашивали угрюмые севрюки. – На торговлю, что ли, с литвином? Али даже с немцем?

Отца Варлаама подмывало на возу надоумить Якова, подсказать, шепнуть, чтобы меньше распространялся о каком-то разрешении, потому что слухами земля полнится. Слухи раньше времени долетят до ушей попа-расстриги по имени Григорий Отрепьев – именно так, образумили его в Москве, и следует называть того, кто воровски прибрал себе высокое имя покойного царевича Димитрия. Но ничего подобного отец Варлаам не сказал. Не было подходящего места, и времени не выпадало. Да если бы и оказались они один на один, так и то опасно было бы говорить. Уж больно грозен на вид боярский сын Яков.

Дорогу преграждали непроходимые болота, реки, лужи. Продвигались путники чересчур медленно, и отец Варлаам уже морочил себе голову тем, что вот скоро ударят зимние морозы, посыплется снег и тогда придётся менять колёса на полозья, а это не так просто делается.

Однако насчёт полозьев его заботы оказались пустыми и никому не нужными.

Обоз ещё какое-то время колесил по лесу, в мокрых туманах, постоянно натыкаясь на вездесущие заставы из бородатых стрельцов в измызганных кафтанах, вовсе не таких, как в Москве, но чаще из конных сердитых казаков, которые опасливо посматривали на Якова после того, как он показывал им какую-то грамоту, хранимую у него за пазухой кафтана. Посмотрев на ту бумагу, не читая её (не шибко грамотны казаки), ратные эти люди удалялись обычно первыми, кое-как описав дальнейшую дорогу.

– Уже скоро, – сказал наконец Яков после одной из таких встреч с казаками. – До Днепра, говорят, версты две.

И действительно, после его слов возовые колёса стали проваливаться в болото почти наполовину – что свидетельствовало о близости большущей воды. Молодцы не могли уже сидеть на возах. Они шагали следом, по обочинам дороги, еле приметной, проваливались в ямы, прыгали и крепко проклинали гиблые места.

А сверху сыпался дождь. Лес уже стоял наполовину голый. Он был насквозь пропитан влагой. Зашиты от дождя не было и не предвиделось никакой.

Тучи же над головою висели таким плотным слоем, что влаги на небесах могло хватить ещё на несколько мокрых недель.

И вдруг Яков истошно закричал, указывая вдаль мокрыми пальцами:

– Вот он!

Между разбухшими от влаги стволами деревьев угадывалось море воды. Ветер со свистом гнал по ней белую широкую волну – словно какой-то великан сдирал тонкую бесконечную холстину.

– Днепр!

– Днепр?

В обозе загудели так радостно, будто добрались наконец домой после утомительного путешествия.

Отец Варлаам не разделял такой радости, потому что не понимал её. Предстоит переправа. Там, за Днепром, Литва. А переправиться с возами в такую погоду – ой как это сложно и даже опасно.

Да только и здесь он напрасно осуждал чужую радость. Это обнаружилось очень скоро.

Возы дружно остановились на берегу Днепра, так близко от воды, что лошади шарахались от белых брызг, однако из-за усталости они даже не пытались сдвинуть возы с места.

Кто-то вздумал было развести костёр – не получилось.

Отец Варлаам всё ещё продолжал греть под собою на возу сено. Один из возниц, который, видать, отлично знал эти места, зачем-то призвал к возу Якова и ещё одного молодца, по имени Андрон, и стал им объяснять, что предстоит увидеть за Днепром (почему-то только им, остальных молодцов это вроде бы не касалось).

– Вот, господа хорошие, как переправитесь через Днепро, так вёрст через десять попадёте в город Брагин. Там живёт сейчас в своём дворце князь Адам Вишневецкий. Он хоть и на ножах с московскими воеводами, но православной веры держится крепко, ещё не было такого случая, чтобы у него не нашли себе приюта чернецы, которые направляются ко святым местам... А там уже сообразите, куда дальше.

Из слов возницы получалось, что переправляться предстоит лишь отцу Варлааму с двумя этими молодцами, то есть с Яковом и с Андроном.

Отца Варлаама подмывало спросить, а в каком же месте будут переправляться остальные товарищи, со своими возами? Однако он не успел ничего такого спросить, как уже Яков снял с воза увесистую котомку и сказал каким-то очень обыденным голосом:

– Слезай, стало быть, отец Варлаам. Надо прощаться. Чай, отсидел себе ноги...

На прощание все хорошенько выпили. Даже отец Варлаам приложился к резко пахнущей жидкости, которая обожгла его нутро адским огнём. Затем набили себе животы раскисшим хлебом. И вот возы с двенадцатью молодцами, вмиг повеселевшими, тотчас отправились в обратный путь, а отец Варлаам поплёлся вслед за Яковом и Андроном вдоль топкого берега, в направлении дымка, что стелился по головам густо наставленных сосенок на небольшом желтоватом пригорке. Там, по всем соображениям, находился домик перевозчика. Перевозчик мог перебросить их на противоположный берег Днепра, который виднелся в дымке дождя, – высокий, голый и какой-то таинственный.

На высоком берегу Днепра погода вдруг переменилась, будто путники неожиданно очутились в ином времени года. Небо очистилось от тяжёлых туч, а в лужах вдоль хорошо уезженной дороги заплескались солнечные зайчики, да такие яркие, что от них пришлось закрываться руками. И леса здесь стояли ещё в сплошном золотом убранстве, будто и ветра они не чувствовали.

Яков на этой дороге тоже преобразился. Стал ещё как-то выше ростом. Он и впрямь, как сам не раз утверждал, очень походил сейчас на царя Бориса, прости, Господи, за такое сравнение. А царя Бориса отец Варлаам видел не раз, и с близкого весьма расстояния. Говорливый на том берегу, Яков здесь превратился в молчуна, время от времени хватался рукою за рясу, в которой что-то скрывал, что ли, и постоянно глядел куда-то вдаль, будто намеревался что-то там увидеть. Андрон, который и на том берегу не отличался говорливостью, теперь с напряжением переставлял ноги, как бы стараясь показать, что он идёт вперёд не по своей воле.

Город Брагин, владение князя Адама Вишневецкого, предстал перед глазами путников очень вскоре, потому что шагали они весьма быстро. Город стоял на высоких пригорках на берегу неширокой, по сравнению с Днепром, реки. Княжеский замок был замечен издали: сверкал белыми стенами и синеватой кровлей. Впрочем, там виднелось много строений, одно другого краше. Они были как бы подпоясаны земляными оборонительными валами и отделены от всего прочего широкими и глубокими рвами. В котором из строений мог жить сам владелец Брагина – поди разберись.

Да только путникам нечего было в том разбираться. Князь Вишневецкий их не интересовал. Не сговариваясь, они тут же прошли по тропинке вдоль зелёного ещё от травы оборонительного вала к неприглядному строению невдалеке от церкви со сверкающим золотым крестом.

И не ошиблись. Дом принадлежал старому дьякону.

Надо сказать, что все три путника были одеты в монашеские рясы, поэтому дьякон им очень обрадовался. Завидев гостей с крыльца, он мигом скатился вниз, на траву, затараторил:

– А заходите, люди добрые! Вижу и слышу по говору, что мнихи вы московские. Тяжело вам сейчас, горемычные, но вскоре полегчает. Ой полегчает!

– Это почему же нам тяжело? – спросил отец Варлаам, сотворив всего лишь краткую молитву в сторону сияющего на церкви креста. – И почему должно полегчать?

– А вы ещё ничего не знаете? Горемычные вы мои! – зачастил дьякон, так что седая косичка у него на узком затылке затрепыхалась телячьим хвостиком. – Да ведь царевич московский объявился! Да ведь теперь супостату вашему придётся держать ответ перед Богом и перед царевичем!

– Какой такой царевич? Какой супостат? – прикинулся ничего не ведающим отец Варлаам, в то время как его спутники просто застыли на месте от такой неожиданности, от таких дерзких слов, за которые в Москве сажают сейчас на кол. Они сгорали от злости – о том свидетельствовали белые желваки на крепких красных лицах.

– Как же! Как же! – петушился дьякон, увлекая гостей за собою в дом, откуда уже высовывались носы молодых прислужниц. – Я сам его видел на княжеском дворе! Князь нарочито нас собирал, всех людей из Брагина, и всем показывал. А пришёл он к нам как-то вовсе незаметно. Записали его в княжескую Либерию, и никто ничего не знал. Только шила в мешке не утаишь. Бог пособил... Ну да так не раз уже бывало. Почитаешь зимними вечерами Святое Писание – уж такого начитаешься!

– Что? – остолбенел от услышанного отец Варлаам и остановился на пороге, не в силах его преодолеть. – Он был здесь? Когда?

– Так говорю же, говорю! – дошёл до самой крайней высокой ноты дьякон. – И князь Адам его признал. А князь Адам уж такой человек, что только Бога над собою признает, а с королём не всегда считается. Одел князь Адам его по-царски, на банкетах рядом с собою усаживал и заставлял нас всех ему кланяться. А потом повёз его к своему брату Константину, в Вишневец. И королю дал знать.

– И какой же он из себя? – решился на последнее отец Варлаам, надеясь услышать что-то такое, что уж совсем не укладывается в голове. – Этот царевич, как ты говоришь...

– Да лет ему двадцать, не высокий и не низкий, но в глазах что-то такое... Сияние излучают... Я... таких глаз и не видел ни у кого.

Они затем сидели в низенькой горнице, в которую свет вливался сплошным снопом жёлтой соломы, каковою она бывает в летнее время, каковой видел её отец Варлаам за Киевом, по дороге на Житомир. Прислужницы ставили на стол новые кушанья, а дьякон говорил и говорил, всё об одном и том же: о царевиче Димитрии, о котором, утверждал, теперь говорит уже вся Речь Посполитая. Скоро, скоро придёт облегчение для Московии.

На его речи отвечал очень скупо, без радости, только один отец Варлаам. И это наконец угомонило дьякона.

– А что твои товарищи? – спросил он. – Неужто оба немые?

Яков и Андрон едва не поперхнулись за столом.

Они поняли, что переусердствовали в своём молчании.

Они вздохнули и в один голос попытались оправдаться:

– Утомились мы, отче, – и снова тяжело вздохнули.

В Брагине они провели несколько дней. За это время успели высушить мокрую одежду и хорошенько отдохнуть, набраться сил после путешествия из Москвы до Днепра, особенно от дороги через Северу.

Дьякон кормил превосходно, ничего не жалел. Прислужницы так и сновали между горницей и погребами, отягощая столы яствами и напитками.

Отогревшись и отоспавшись на сеновале в затишном овине, что у самого крепостного вала, путники побывали на многих церковных службах, потолкались среди народа в городе и убедились: всё, что говорил дьякон касательно беглого монаха Григория Отрепьева, – всё это верно. Он здесь был, и князь Адам увёз его отсюда в Вишневец, к своему брату Константину.

А ещё поняли, что заикаться перед местными людьми о том, будто царевич вовсе не царевич, совсем не стоит. Это даже опасно. В Брагине могут за это побить.

Когда уходили от людей и оказывались в овине, отцу Варлааму становилось страшно. Куда они идут, всего втроём? Он всё-таки ещё надеялся, правда, что хотя бы те молодцы, которые были на возах и остались на том берегу Днепра, как-нибудь доберутся сюда.

Когда же побывали в княжеском замке, нагляделись там на бесчисленную Либерию, на буйную челядь, различных казаков и гайдуков, то отец Варлаам, возвратясь с товарищами в овин, не смог наконец удержаться от вопроса:

– Где же остальные наши люди переправятся через Днепр?

Яков захохотал:

– Да они уже на московской дороге!

Последняя надежда оставила отца Варлаама.

– Дак что мы сможем сделать?

Яков строго осадил:

– Кто это «мы»? Ты своё знай, отче. Ты только помоги найти этого человека. Веди хоть в Вишневец, хоть в сам Краков, не знаю куда, – но приведи и скажи: вот он! А остальное сделаю я. Ну ещё вот Андреи пособит. Если понадобится.

Яков вскочил на ноги, выхватил наконец из-за пазухи кривой охотничий нож. Сталь сверкала огнём. И Яков с силой метнул оружие в чёрный уголок стола.

Удар получился как нельзя более точным.

– Вот! – свирепел между тем Яков, ворочая чёрными глазами. – Я не раз охотился на медведя. И ни разу не было, чтобы медведь ушёл. А человек... Мне терять нечего... Если случится что, так только родным моим полегчает... Все они там... Что говорить... – Он закрыл лицо руками.

Отец Варлаам и Андрон понимающе молчали.

На следующее утро, когда туман клубился над городом, путники тихонечко выбрались из овина.

В доме дьякона не раздавалось ещё ни одного звука.

23

Краков Андрею понравился. Точнее сказать, город ошеломил его своими размерами и своими строениями. А ещё точнее – покорил напором жизненных сил. Потому что ничего подобного Андрей ещё не видел. В сравнение с Краковом не шли города, где Андрею уже приходилось бывать, а именно Каменец, Киев, Острог.

И ничего так не желал Андрей, как услышать из уст царевича речь, сочинённую им, Андреем. Сочинённую ради польского короля.

Речь была готова ещё в Самборе. Собственно, готовилась ещё в Вишневце, как только князь Константин поведал о королевском повелении привезти царевича в Краков. Что говорить королю – о том царевич наслушался в Вишневце. Но требования уточнялись, изменяясь по мере бесед с князьями, а ещё – в общении с паном Мнишеком. А ещё (в том Андрей был уверен и не одобрял подобного) после встреч с монахами в Самборе – Помаскием и Анзеринусом.

Царевич, прочитав сочинённое, обрадовался. Он привык восхищаться всем, что писал для него Андрей. Но иногда завидовал.

«Послушай, мой друг, – говорил он в таких случаях. – Неужели я вовсе не способен составить подобную речь? Конечно, не такую, но...»

На этот раз Андрей сумел осадить высочайший пыл. «Государь, – сказал Андрей, – возьми к примеру господина и его слугу. Неужели господин не в состоянии налить себе в кубок вина, или накинуть на себя шубу, надеть на ноги сапоги? Или далее убраться в покоях? Однако господин родился не для такого занятия... Конечно, ты бы сделал это даже лучше меня. Может быть. Но у тебя свои задачи. Другого такого государства нет на свете, как наша Русь». Царевич не возражал.

А в глубине души Андрей был твёрдо уверен: никто в мире не способен составить лучшей речи для ушей короля, нежели он, Андрей. Как никому не составить лучших писем для панны Марины. Никому. Никто не любит так панну Марину, как он, Андрей... Но... Не судьба... Панна Марина читала полученное, полагая, что читает признания царевича. Она ничего не узнает. Она должна стать московскою царицею. Всё так и будет.

С банкета царевич возвратился в радостном возбуждении. Банкет давался ради него, именно ради него. И пан Мнишек, и князь Вишневецкий постарались.

«Вы сослужили хорошую службу, – сказал царевич. – Чудесную службу».

Перед ним стояли Андрей, Харько и все преданные ему молодцы.

Харько был изрядно пьян. Он только улыбался. Он не совсем понимал, за что его хвалят. Харько скорее опасался, не наговорил ли он на банкете чего-нибудь лишнего. Ведь общался с такими панами, перед которыми поспешно стягивал с головы шапку. А теперь...

«Надо готовиться к аудиенции у самого короля, – сказал царевич. – В вавельском замке».

Господи! Как возгордился Андрей!

«Государь! – сказал Андрей. – Поручи мне прочитать твою речь перед королём. Я постараюсь». В первый раз царевич выглядел озадаченным. «Потом скажу». Как будто не ему решать, что следует делать. «Воля твоя, государь, – отвечал Андрей с лёгкой обидой в голосе. – Готов произнести без единой запинки. Хоть сейчас». – «Речь хороша, – ещё раз согласился царевич. – Я сам её знаю наизусть. Но потерпи, говорю. А пока что – готовьтесь».

Через два дня за царевичем прислали карету с золотыми вензелями «С», но без гербов. Прибыла она без надлежащего эскорта, как можно было предполагать, а в сопровождении всего лишь нескольких пар верховых гайдуков.

Карету, конечно, ждал не только царевич. Ждали её и пан Мнишек, и князь Вишневецкий.

Андрей, Харько и прочие люди из свиты царевича уселись в другие кареты, поданные по приказу пана Мнишека. Сам пан Мнишек и князь Вишневецкий ехали в своих экипажах и со своими эскортами. Получился довольно приличный обоз, который сопровождали гусары пана Мнишека. Таким обозом краковских обывателей не удивишь. Конечно, они снимали шляпы перед королевскими вензелями и перед гербами вельможных панов, как обычно. Но не более того.

Этого приглашения и этой поездки все ждали. Но когда перед глазами Андрея выросли неприступные тёмные стены, когда показались тысячи закованных в железо воинов, засверкали шлемы, копья, сабли, мушкеты, а ещё самые разнообразные и самые щегольские убранства, тогда Андрей понял, что для него, а в первую очередь для царевича, начинается что-то очень серьёзное. Вернее, это «что-то» уже начало совершаться. В это дело вовлечены слишком грозные силы.

Карету с царевичем в крепости направили вовсе не к центральному подъезду королевского дворца, как можно было предполагать, но к какому-то второстепенному подъезду. Колонны там выглядели поскромнее, были пониже, пореже поставлены вокруг красного крыльца. Красный цвет на стенах в том месте уступал по яркости другим пристройкам. И стража стояла там не такая грозная и не такая многочисленная, каковой она представлялась у главного подъезда, куда подкатывали богатые экипажи с огромными свитами сплошь из всадников на одинаковой масти конях. Получалось, подумывал Андрей, что в королевском дворце царевича не считают главным гостем.

Карета остановилась заученно точно. Гайдуки, в великолепных жупанах, открыли дверцу там, где начиналась алая ковровая дорожка. Царевич ступил на алое сапогами из розового сафьяна. Тут же приблизились остальные кареты. Царевича увлекали вперёд взмахами рук склонённые перед ним придворные слуги в роскошных ливреях и с золотыми галунами. Андрей и прочие молодцы шли за царевичем уже не непосредственно, но после пана Мнишека и князя Вишневецкого. Шли, невольно перемешиваясь с важными панами, которые сопровождали вельмож.

Алая ковровая дорожка резко изогнулась влево и потянулась прямо вверх. Она была прекрасно освещена непонятно откуда льющимся светом. Свет этот даже не колебался, но горел не мигая.

Когда царевич, как бы торопясь, как бы опасаясь, что опоздает, прибавил шагу и оторвался от свиты, ему всё же пришлось остановиться там, наверху. Случилось так, что Андрей, стараясь не отставать от государя, бросился за ним и обогнал вельмож – Мнишека и Вишневецкого. И тут же увидел удивительную картину: перед ним стоял ещё один царевич, из-за спины которого выглядывал красивый черноволосый молодой московит. А за московитом, хватаясь рукою за сердце, поднимался бледный пан Мнишек, бодро шагал князь Вишневецкий, крепкий и невозмутимый, ещё – знакомые московиты с напряжёнными, строгими лицами.

Андрей оглянулся. Всё то, что он видел перед собою, в самом деле творилось за его спиной. Приветливый и красивый московит, который стоял за царевичем, – это был он сам. Царевич остановился, получалось, просто потому, что увидел огромное зеркало, искусно вделанное в стену. С двух сторон у подножия зеркала стояли полуобнажённые великаны. Напрягаясь телами, они держали зеркало. Но великаны не были живыми людьми, а только их каменными подобиями.

Андрей несколько смутился своему предположению: неужели царевичу никогда не приходилось видеть таких огромных зеркал? Ведь он родился и жил во дворце. Жил, сам говорил, до десятилетнего возраста. Их никогда, это правда, не видел Андрей, дело понятное. В лесной глуши, в полупустом старом доме зеркала водились маленькие, потемневшие, в рамах, которые своими размерами превосходили их в десятки раз. О зеркалах большого размера он читал в отцовских книгах. Более того – деревенские старушки даже на крохотные зеркальца, на их обломки, смотрели как на изобретения тёмных сил, на искушение дьявола.

Но царевич... Неужели в Москве не пользуются ничем подобным?

Однако задерживаться на этом месте, перед огромным зеркалом, было некогда. Алая дорожка справа от зеркала обрывалась, и там начинался гладкий, сверкающий пол, разделённый на квадратики и треугольники. Квадратики, треугольники и различные завитушки более тёмного цвета служили украшением этого пола. Они сочетались весьма причудливо и образовывали узоры.

Все поднявшиеся по лестнице, по красивой алой дорожке, оказались в просторном помещении, украшенном белыми подобиями людей, преимущественно прекрасных девушек. А возле одной стены возносились лёгкие колонны, обрамлявшие высокую дверь, вход в другое какое-то помещение. Четверо высоких воинов были готовы в любой момент преградить туда путь своими длинными алебардами.

Важный человек в ливрее жестом указал царевичу на кресло, находившееся в центре помещения. Когда царевич уселся, то человек обратился к остальным вошедшим, приглашая их похожим жестом усесться на кресла, расставленные уже вдоль стен. По тому, как этот важный человек посматривал на высокую дверь, можно было заключить: там находится сам король.

Андрей уже чувствовал, что его начинает бить мелкая дрожь. Нечто похожее, он заметил, творилось и с царевичем.

Увиденное вконец смутило Андрея. Подойдя к царевичу, он счёл нужным его ободрить. Шепнул на ухо:

– Государь! Тебе нечего волноваться... У тебя всё готово...

Андрей не стал напоминать, что до сих пор так и не понял, кто же будет произносить приготовленную речь. Однако томиться непониманием долго не пришлось. Высокая дверь медленно раскрылась. Вышедший оттуда не менее важный человек, очень высокого роста, одетый ещё пышнее, сказал приветливым и зазывным голосом:

– Его королевское величество ждёт великого князя московского!

Царевич приподнялся, как бы ещё не веря, не понимая, к нему ли относится обращение, оглянулся, соображая, кто ещё должен с ним идти. Но вышедший человек сделал рукою такое движение, которое свидетельствовало, что приглашение относится исключительно к царевичу.

С явным недоумением царевич обвёл взглядом привставших с мест Якова, пана Мнишека, князя Вишневецкого, откуда-то появившихся в зале священников и монахов. Все отвечали ему подобным выражением лиц.

И высокий человек увлёк царевича за собою.

Пышная дверь бесшумно затворилась.