Текст книги "Лжедмитрий"

Автор книги: Станислав Венгловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 41 страниц)

Василий Иванович слушал, опустив голову.

– Это потому, – сказал он глухо, – что Бориску ненавидят. Готовы и чёрту поклониться!

– Что говоришь, Василий? Чёрту... Православный царь... Бориска хочет, чтобы и впредь его держались. А люди уже по-иному думают. Всё больше их на сторону вора переходит.

– Да где он сам сейчас? – не терпелось узнать Василию Ивановичу. – Куда вы его прогнали?

Димитрий Иванович засмеялся:

– Говорю же – дуракам везёт! Мы его и не прогоняли. Мы как отошли тогда, после неудачной для нас раны Мстиславского, в лес, так и стояли там. Потому что Мстиславский долго в себя не приходил. А как пришёл – мы узнали, что ляхи покинули вора и ушли домой!

– Неужели? – снова не поверил Василий Иванович. – Вот те на! Снова денег требовали? Где ему взять... Борис о том не ведает.

– Да мы и сами поздно дознались.

– И как ушли? Поголовно?

– Не поголовно, некоторые остались. А раз такое дело – он ночью снял осаду и увёл своих разбойников куда-то в леса. В Комарницкую волость вроде бы, где у него полно подобных негодяев.

– Под Севск? Точно ведомо?

– А бес его ведает, – отмахнулся Димитрий Иванович. – Ушёл, и слава Богу. Мы на радостях – сюда. К Басманову да Трубецкому. В тёплые дома. Правда, мало их. Все посады Басманов выжег, хотя Трубецкой не позволял. Да Басманов оказался прав. А Трубецкой при нём – так себе...

Василий Иванович уже вроде бы и не слушал. Пил вино. Сопел. Брал голову в руки, мял её. Наконец спросил:

– А князь Мстиславский теперь в добром здравии?

Димитрий Иванович руками развёл:

– Его не поймёшь. Как водили слуги под руки – так и водят. И на коня по-прежнему сажают. Как бормотал, словно воду цедит, – так и сейчас. Уж говорить-то вместо себя никого не может заставить.

– И что же он намерен делать дальше?

– Да что? – снова развёл руками Димитрий Иванович. – Тебя дожидается. Так и говорит. Потому что грамоту от Бориски насчёт твоего приезда получил. На тебя надеется.

Василий Иванович ухмыльнулся:

– Силён... Ну а ты чего ему советовал?

Димитрий Иванович удивился:

– Нечто о том разговор промеж нас был? Но и спроси он, я ничего такого не присоветовал бы, что могло бы вору сверх меры повредить. Я осторожен.

– Сверх меры, мыслишь? – Василий Иванович выждал какое-то время и крякнул. – А где мера? Не сверх ли меры ему воля дадена? Боязно мне от увиденного стало. Пора кончать. Видел я Бориску-царя. Не жилец.

Димитрий Иванович вздрогнул:

– Брат! Неужели ты...

– Нет, нет, – отмахнулся от него, крестясь, Василий Иванович. – То будет Божий суд. Я не возьму греха на душу... Чувствую только. Говорено мне свыше. Так что и с вором надо кончать. А вы его ещё ближе к Москве... И радуетесь у тёплых печек.

– Брат, – был неприятно поражён таким поворотом разговора Димитрий Иванович, – брат... Что же, я верю твоему уму... Но что делать?

– Надо вести на него войско! – отвечал Василий Иванович. – Коль он ослаблен к тому же.

– Да кто его знает? Запорожцы прибыли. У кошевого Вороны их теперь тысяч двенадцать. И пушек привезли добрых, говорено.

– Запорожцы... – не сразу задумался Василий Иванович. – С запорожцами можно договориться. Кое-что я прихватил с собою... Не впервой. Так что завтра идём к Мстиславскому. Когда Бориски не станет, важно, чтобы власть на Руси взял не его сын, но князь Шуйский... О том я и Замойскому написал...

Василий Иванович поднялся, посмотрел в окно. Увидел там при дальнем крыльце красный возок – улыбнулся, вроде выше ростом стал. Высоким даже.

– Ага, – прошептал Димитрий Иванович, восхищённо глядя на брата. – Быть тебе царём в случае чего! Тебе, и более некому!

– Посмотрим! Посмотрим! – не отрицал Василий Иванович, ещё выше вздымая плечи и голову.

13

Кошевой Ворона откликнулся с готовностью.

– Так что, ваше царское величество, – сказал он медовым голосом, стараясь во что бы то ни стало понравиться, – речь моя будет короткой, как... Как вот эта моя люлька! – Он указал на свою крепко задымлённую трубку из козьего рога. По причине уважения к высокому собеседнику люлька была воткнута за шитый золотом пояс на синем жупане.

Кто-то засмеялся. Было трудно понять, кто именно. Но Ворона и смех этот воспринял как поддержку.

– Надо дать Москве сражение! – закончил тут же Ворона и сел с довольным выражением лица. При этом не забыл выставить перед собою очеретину – знак высшей казацкой власти. – Я высказался, государь!

Сел, взял трубку в руки. А потом спохватился, что не всё сказано. Быть может, царевич не знает главного. Потому Ворона снова встал и, снова засунув трубку за пояс, добавил:

– Поскольку коням корма не хватает... Да и сами казаки обносились и исхарчились... А денег нету... То есть платы... Ну, теперь всё...

От таких слов кошевого всем стало весело. Все засмеялись.

Смеялся одними губами полковник Дворжицкий, недавно избранный поляками своим гетманом вместо уехавшего Мнишека. Дворжицкий только что, как мог, уговаривал царевича и всех членов совещания: торопиться со сражением нет никакого смысла. Даже небезопасно. Потому что, даст Бог, из того войска и так все перейдут на сторону законного царевича. А fata belli incerta[34]34
  Здесь: «Исход войны неизвестен» (лат.).


[Закрыть].

Последнее было сказано явно для ушей царевича. Царевич при этих словах расцвёл. Он почти восторженно посмотрел на Андрея Валигуру, затем на всех присутствующих, давая понять, что разумеет по-латыни. Что радуется собственному разумению и благодарен за то своему учителю в этом деле, Андрею!

Но оказалось, ничего большего всё это не означало. При всех своих заверениях, что он не допустит пролития крови подданных, царевич всё ещё был уверен, что сражения не будет. Он лишь хотел ещё раз испытать судьбу.

А потому царевич с благодарностью воспринял слова простоватого запорожского кошевого.

– Хорошо, – кивнул ему царевич. – Речь воина. Похвально.

Андрей Валигура и Петро Коринец не разделяли мнений своего давнего знакомца. Торопиться со сражением не надо, были уверены они оба. В Добрыничах, где обретается сейчас главное Борисово войско, очень тесно и голодно. Князю Мстиславскому приходится всё время высылать людей в поисках продовольствия. Высылать так далеко, что их трудно дождаться назад.

Однако Андрей и Петро уже высказались и должны были уступить место другим.

За сражение стояли казацкие атаманы.

Атаман Корела высказался ещё более кратко, нежели кошевой Ворона. Ради говорения он встал. Но кто его не знал, кто видел его только в бою, тот не смог бы понять, стоит он или сидит.

– Надо сражаться! – взмахнул Корела длинными руками и опустился на место, рядом с атаманом Иваном Заруцким. Заруцкий одобрил его слова кивком кудрявой головы.

Совещание проходило в большом деревянном доме, при распахнутых настежь дверях. Это потому, что на дворе снова потеплело (правда, снег держался, не таял). А ещё – от дыхания скопившихся в горнице воздух внутри был горяч и мутен, как деревенская брага. За раскрытой дверью, было видно, за наполовину поваленным частоколом, толпились пешие и конные казаки, сотни и сотни. Одни шапки, шапки и кулаки. Люди жадно внимали голосам из горницы. Они хотели как-то повлиять на царевича.

– Побьём! – начинали кричать за воротами пока ещё отдельные голоса, но такое живо подхватывали.

И уже гремело:

– Побьём московитов!

– Побьём! Мы их всегда били!

– Всегда!

Андрей видел: услышанное радует царевича. Андрей понимал, что упущен на сегодня уже тот момент, когда он мог подействовать на царевича. Делать это надо было наедине, в неспешной беседе. При кубке венгржина. А сейчас...

– Мы их вчера побили! – кричали за воротами.

– Да! Да! – надрывались, только кулаки мелькали в воздухе. – Побили!

Андрей полагал, что вчерашние, позавчерашние победы над борисовцами ничего, в сущности, не значат. Победы эти одержаны над людьми, которые выехали в поисках продовольствия и фуража. Люди не подозревали, что противник уже так близко. Они были почти безоружны. Их действительно полегло в полях немало. Многих пригнали в качестве пленников. И когда Андрей разговаривал с пленниками, то диву давался: до чего же беспечны Борисовы воеводы! Они не сделали никаких выводов из своих неудачных действий под Новгородом-Северским. Их ничему не научили раны князя Мстиславского. Правда, среди пленных и, наверное, среди убитых, совершенно не попадались люди из главного Борисова полка. На вопросы, почему так, пленные отвечали: «Так теперь с князем Мстиславским сам Василий Иванович Шуйский!» И всё, мол, уже сказано.

Это имя вселяло в Андрея тревогу. Он даже пытался заговаривать о Шуйском с царевичем, однако царевич мечтал лишь о том, как бы поскорее двинуться на Москву. Двинуться по открытой дороге. Двинуться вместе с народом. Что для него какой-то Шуйский, слуга Бориса?

– Тот самый, – сказал он брезгливо, – который доложил Борису, будто похоронил меня?

Андрей и опомниться не успел, как царевич заявил, что доволен советами военачальников. Они будут в своё время награждены. Но ещё большей награды удостоятся те, кто будет достойно вести себя на поле сражения.

– Это так только говорится – поле сражения!.. Будем готовы к сражению. Ударим, если понадобится. Но не будем бить тех, кто опомнился и перейдёт на нашу сторону! – сказал он.

И всё. И всех отпустил. Потому что спешил к обедне в походной церкви. Там служили священники из Севска, а вместе с ними и диакон Мисаил.

Конечно, при царевиче оставался гетман Дворжицкий. Гетману хотелось объяснить задуманную им диспозицию на предстоящее сражение. Он твердил уже что-то о деревне Добрыничи, которая виднелась издали своими чёрными избами на склоне высокой белой горы и своею церковью со стройною колокольнею – словно воткнутый в серое небо палец. Там, было известно Андрею, размещаются главные силы Борисова войска.

Краем уха Андрей услышал это название – Добрынину хотя разговаривал как раз с Петром Коринцом.

Царевич слушал гетмана без интереса.

Петро Коринец выглядел чересчур обеспокоенным. Он был недоволен кошевым Вороною. И вовсе не потому, что с приходом Вороны в лагерь царевича Петро снова превратился в обыкновенного куренного атамана.

– Если бы не Ворона, – сказал Коринец, сердитым взглядом провожая кошевого, который как раз садился на коня, подведённого двумя джурами, – если бы не его слова – царевич не решился бы на сражение. А так у Вороны двенадцать тысяч казаков и десятка два пушек! Тогда как у царевича только тысячи три своих воинов, вместе с ляхами. Ну ещё дончики. Корела ему предан. Правда, царевич не верит, что сражение будет. Но казаки любят драться. Они найдут зацепку... Ворона же хитрит. Чувствую. Не любят казаки Ворону. Сотники мне говорили, будто к Вороне зачастили какие-то люди. Не от борисовцев ли?

Андрей насторожился при этих словах, да его позвал царевич.

– А Добрыничи за нас! – сказал весело царевич, слегка отворачиваясь от гетмана Дворжицкого. – Даром что там стоит князь Мстиславский. Тамошние жители готовы нам пособить. Вот, потолкуй с паном гетманом. Может, что и понадобится из того, о чём он говорит.

Однако всё получилось совершенно иначе, нежели было задумано гетманом Дворжицким.

С рассветом следующего дня польские конные хоругви, числом семь, вместе с московскими людьми – числом в две тысячи – уже готовы были нанести удар по деревне Добрыничи. Казаки как запорожские, под руководством Вороны, так и донские, под руководством Корелы и Заруцкого, ожидали знака, чтобы окружить место схватки, зажать неприятеля в кольцо, дать работу саблям, если придётся. Все ждали, когда в деревне вспыхнут пожары. Так обещали тамошние жители. Тогда в ней начнётся смятение.

– Сейчас, сейчас, – успокаивали люди друг друга.

Но вот взошло за горою ещё невидимое солнце – и Борисово войско начало без спешки, под стук барабанов выступать из Добрыничей. К нему присоединялись воины из других, ближайших деревенек. И всё это принялось строиться в поле. На белом снегу отчётливо рисовались ряды немецкой пехоты, подававшей сигналы звуками медных труб. Затем красной массой выступили стрельцы-аркебузиры. В промежутках между отрядами двигались повозки, очень много. Везли наверняка пушки. Борисовцы не останавливались. Они совершали какие-то сложные перемещения. Определить перемещения мешали высокие холмы.

– Вот те на! – не сдержал своего удивления и негодования царевич, как только увидел всё это. – А что вчера говорилось?

Царевич сидел на коне. Андрей держался рядом с ним.

Андрею сразу стало понятно: в деревне что-то произошло. Пожара там не будет. Диспозицию надо срочно менять. Он так и сказал царевичу.

– Гм, – отвечал царевич, совсем по-простонародному шмыгая носом.

Поляки всё ещё гарцевали на своих конях. Они как бы не подозревали, что в стане неприятеля совершаются непонятные перемены. Над поляками разносилось пение собственных труб и гром собственных литавр.

– Гетман! – нетерпеливо приказал царевич, так что горбинка носа его налилась кровью. – Что же вы стоите? Действуйте!

– Слушаюсь, государь! – отвечал бодрым голосом гетман Дворжицкий.

Он тут же принял новое решение. Он взмахом руки указал новое направление для удара. Вперемешку с московитами в том месте стояли татарские войска. Гетман предполагал, что там как раз расположено правое крыло неприятельских войск.

Польские рыцари отпустили поводья застоявшихся коней. Конница ринулась вниз, в глубокую долину. Там накапливались отряды борисовцев. Иного пути к правому крылу главного войска князя Мстиславского не существовало.

– Молодцы! – звонко и призывно крикнул царевич, вздымая к небу лицо. – За мною!

– Вперёд! – подхватил этот крик путивльский воевода Рубец-Мосальский.

В несколько прыжков своего белого коня царевич оказался в первых рядах несущихся рыцарей. Очевидно, он снова хотел повторить всё то, что помогло ему под Новгородом-Северским. Он выхватил из ножен саблю, и его порыв вызвал бешеный крик из тысяч глоток.

– Ура!

– Ура-а-а!

Скакавший рядом с царевичем воевода Рубец Мосальский опередил Андрея. Он каждым своим действием старался доказать свою преданность государю.

Натиск получился таким устрашающим, что борисовцы в долине тут же расстроили свои ряды и побежали. Казалось, должно повториться то, что совершилось под Новгородом-Северским.

– Ура!

– Ура!

Человеческие крики уже заглушали пение труб.

Крики, которые вырывались из глотки Андрея, вплетались в общий человеческий крик. Андрей не чувствовал неприязни к Рубцу-Мосальскому, который опередил его в такой ответственный момент. Он верил ему. Казалось, вот там, на вершине холма, может всё и закончиться. Там будет окончательная победа, после которой проляжет дорога к Москве.

– Ура!

– Ура!

Но тут начало совершаться что-то непонятное. Такое то ли было задумано кем-то в лагере борисовцев, то ли получалось само по себе. Обезумевшие люди, роняя на снег оружие, понеслись не куда глаза глядят, как бывает в минуты смертельной опасности, не бросились взбираться по склону холма, где стали бы лёгкой добычей конницы, сабли которой вмиг окрасили снег горячей красной кровью, – но масса убегавших ринулась в стороны – налево, направо. На снегу остались распластанные тела тех, кому не суждено было убежать. Получилось так, что конники во главе с царевичем уже не могли свернуть с выбранного направления. Они уже подминали конскими копытами склон холма, приближались к его вершине. Какой-то ловкий всадник со знаменем вырвался вперёд. И вдруг наступавшие увидели над собою ряды аркебузиров, а в промежутках между ними – стволы грозно наклонённых книзу многочисленных пушек.

– Ура-а!

– Ура!

Крики ещё стояли в воздухе, ещё где-то подхватывались, но уже не усиливались, а увядали.

– Ура...

Кто-то из ротмистров, но, скорее, из московских сотников, истошно закричал:

– Назад! Назад!

Однако крики эти оказались уже запоздалыми и бесполезными.

– Назад! Назад! – повторилось ещё.

Вершины возвышенностей окутались густым дымом. Там раздались раскаты грома.

– А-а-а! – ответили наступавшие взрывом боли и гнева.

Андрей увидел, как скакавший впереди царевич перелетел через голову белого коня. Конь, свалившись, бился в предсмертных судорогах.

– А-а-а! – подпирали новые крики.

Первым побуждением Андрея было броситься на выручку, предоставить царевичу своего коня. Но тут новый раскат грома с горы опрокинул самого Андрея.

– А-а-а-а! – неслось и неслось над ним, уже не зовущее вперёд, но спокойное, баюкающее.

На Андрея свалилась ночь.

Андрей лежал на длинной деревянной скамейке, под кудрявыми зелёными вишнями. В листьях гудели майские жуки. Было тепло, тихо. Он никак не мог поверить, что освободился от бесконечных повседневных забот, которые томили особенно в последнее время. Он находился в отцовском заброшенном имении, и старый слуга Хома уже тащил ему из светлицы охапку ветхих книг с запахом сырости и ещё чего-то давно призабытого.

«Вот, пан, – сказал старик, обнажив беззубые красные десны. – Всё как есть. Всё сохранилось. Что ваш отец приказал хранить. Как память о Москве...

Даст Бог, когда-нибудь там побываете... Может, и меня прихватите? Как без меня...»

Андрей взял в руки верхнюю книгу. Она была тяжела и огромна. Раскрывать её не стал. Он наслаждался ничегонеделаньем. Ему казалось, что скамейка под ним куда-то плывёт, медленно и спокойно. Так бывает с дощечкой, щепкой, попавшей на воду сонной обмелевшей реки...

– Андрей! Андрей! – сказали вдруг голосом Петра Коринца.

Андрей открыл глаза. Вокруг была ночь. Над ним висели звёзды. Где-то колыхалось зарево пожара. Где-то выли псы и слышались приглушённые человеческие крики.

Он лежал, оказывается, под ночным зимним небом. Над ним действительно склонялся Петро Коринец.

– Ты жив, Андрей?

Петров голос в ночи звучал необычно глухо, словно Петро находился где-то на расстоянии. Это показалось невероятным. Андрей вначале подумал, что он спит, но вдруг уловил радость в голосе Петра. Так не снятся. Да радость побратима тут же исчезла.

– Можешь идти? – озабоченно спросил всё так же тихо Петро.

Андрей не мог поверить, что вопрос относится к нему. Может ли он ходить? Может ли птица летать?

Вместо ответа Андрей рывком поднялся на ноги. Он упал бы, не поддержи его Петро.

Андрею припомнилось всё, что было накануне. Он вдруг понял, что могло произойти потом.

Он не чувствовал на теле никакой раны, но в голове гудело, тело ныло от боли. Стало быть, его могло свалить на землю пушечное ядро. Голова болела сильнее всего. Боль усиливалась и отступала при каждом напряжении тела, почти при каждом шаге. К тому же они с Петром всё время натыкались в темноте на какие-то препятствия и падали. Через некоторое время, когда глаза привыкли к темноте, Андрей понял, что под ногами у них лежат на снегу человеческие трупы.

«Наши полегли, – с горечью думал Андрей. – Что произошло? Где царевич?»

У него не было сил для расспросов, да не было и смелости. Было бы страшно услышать, что царевич в плену, что он погиб. И совершенно по-иному воспринимались вчерашние слова государя, сказанные им после обедни: «Всё зависит от Бога, Андрей! У него уже всё решено!» Царевич перекрестился при этих словах и печально улыбнулся. Впрочем, печали хватило ему ненадолго.

У Петра, наверное, не было сил и не было желания рассказывать. Петро часто останавливался, оглядывался. Очевидно, увиденное и услышанное заставляло его быть всё время настороже.

Андрей ничего не слышал, кроме постоянного гула в голове, сквозь который с трудом пробивались отдалённые резкие звуки, и ничего не видел, потому что не в состоянии был оглянуться. Он только старался не выпускать из пальцев край Петрова жупана. Боялся остаться без поддержки. Он был сейчас таким беспомощным!

Они спустились куда-то в долину. Там было темно, как в конском ухе. Зато ноги не встречали уже никаких препятствий. Вскоре Петро усадил побратима на пень, едва проступавший серым цветом на фоне сплошного сивого снега.

– Рассказывай! – попросил наконец Андрей.

Петро стоял над ним, тяжело дыша.

– Что говорить, – сказал глухо после длительного промедления. – Побили нас! Люди погибли... И Глухарёв наш... И отец Мисаил...

Андрею хотелось спросить о многом. Да вопрос вырвался пока о самом главном:

– Где царевич? Жив?

Петро снова долго молчал.

– Думаю, жив, – сказал наконец. – Здесь вот убили под ним коня. Так воевода Рубец дал ему своего... Но и этого коня убили... Ну, коня снова нашли... Спасли... А где он сейчас – того не знаю!

– Да как ты мог его оставить? – в сердцах упрекнул Андрей. – Что стряслось?

– Крепко, говорю, нас побили. Устроили ловушку. Правда, не в ловушке дело. Здесь они нас так просто не одолели бы. Немногие наши погибли здесь от их удара... Однако этого удара испугались запорожцы. Они нас предали!

– Как? – даже привстал Андрей. – Ворона... Запорожцы стояли в стороне?

– Про Ворону правду говоришь, – согласился Коринец. – Ворона... Тут всё заволокло дымом. А Ворона скомандовал: «Спасайся, хлопцы, пока живы!» Они и рванули... Ворону Шуйский подкупил, знаю. Шуйский устроил нам эту беду...

– О, ты что-то такое говорил, – вспомнил Андрей. – Шуйский...

– Не напрасно говорил. Да опоздал я тогда расправиться с Вороной.

– Что ты учинил? – насторожился Андрей.

– Я его только что убил, – очень просто сказал Петро. – Когда за нами гнались московиты, и рубили нас, и кололи пиками, и топтали копытами, царевич приказал мне вернуть запорожцев. Я догнал Ворону верстах в десяти отсюда. Он не хотел и слушать меня... Ну, я поступил с ним как с предателем. Меня никто не остановил... Пусть теперь запорожцы просят прощения у царевича... Но когда я возвратился – здесь уже всё было кончено... Я только запомнил, что ты упал где-то здесь...

Измождённые, они свалились на подвернувшуюся кучу хвороста. Знали, что спать нельзя, а двигаться не могли. Кажется, только прилегли, а уже были разбужены толчками и криками:

– Ещё вояки! Ха-ха-ха!