Текст книги "Лжедмитрий"

Автор книги: Станислав Венгловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 41 страниц)

Естественно, к разговору этому не был допущен Климура. Да он и не стремился быть допущенным. Он готов оставаться в неведении.

Но признание иезуитов породило в голове у пана Мнишека новые заботы. А что, если известия о переходе царевича в католическую веру просочатся в войско? Если слухи распространятся среди народа? Пойдут гулять по Московии? Дойдут до ушей московских бояр? А что скажут ближайшие друзья царевича, вот хотя бы Андрей Валигура, Харько, Мисаил? А если проведает про то брошенный в тюремную башню отец Варлаам, лично знавший царевича ещё во времена его скитаний? Отец Варлаам, теперь нет сомнения, и привёл сюда убийц. О подобном страшно думать. Ведь именно Андрей Валигура спас царевича от смерти, уготованной ему Борисом Годуновым. Убийцы же не раскаялись и перед смертью. Особенно поражал своей стойкостью боярский сын Яков Пыхачёв, которого сразу признал Климура. Стоило только взглянуть – так и побелел от злости. Он знал его ещё по Москве. Климура больше всех и настаивал на казни. Царевич хотел отпустить убийц, но Климуру поддержали прочие московиты. А Климура обласкан царевичем. Он будет взят в поход.

Климура, сидя за столом, вдруг приостановил движение руки над бумагой и высказал важное замечание, пока ещё в виде вопроса:

– Пан Ержи! А как полагаешь, достаточно у нас войска, чтобы пробиться к Днепру силой, если князья Острожские вознамерятся нас не пропускать? Как думаешь? В Остроге царевичу анафему читают. Его там называют попом-расстригой! Так назвал его сам Патриарх Московский Иов! И такую грамоту прислал он старому князю Константину. Умоляет схватить царевича и привезти в Москву!

Пан Мнишек в который раз подивился уму секретаря. Даже высказал удивление:

– Откуда всё знаешь?

– А догадываюсь, – отвечал Климура.

Но ответить с ходу на вопрос пан Мнишек не мог. Для ответа нужно отправлять гонцов вслед за полковниками во Львов.

– Я думаю, – продолжал Климура, глядя на голубую ленту Днепра, изображённую на мапе, – тысячи три нам понадобится воинов. Иначе князь Януш просто закроет дорогу. А за Днепром уже неважно, сколько воинов у нашего государя.

– Если с казаками считать, – отвечал наконец пан Мнишек, – то наберётся три тысячи. Казаки нас будут встречать возле Житомира. Андрей Валигура договорился со своим другом Коринцом, который сейчас на Сечи.

– Ну, запорожцев – где один, там и десяток, – сказал Климура. – Да ненадёжные они. Пан Дворжицкий говорил правду.

– В житомирском замке сидит их дружок, – объяснил пан Мнишек. – Придут освобождать.

– Под шумок, стало быть, – улыбнулся Климура. – Но князья Острожские...

– Ну не знаю, не знаю, – отвечал пан Мнишек, глядя вниз из окон кабинета.

А там уже выезжала вереница всадников. И впереди, на белых конях, ехали царевич и Марина.

Стражу из гусар возглавлял сам Андрей Валигура. У него была перевязана кисть правой руки.

Пан Мнишек сделал заключение, что прогулка предстоит дальняя.

Вечером того же дня, сразу после прогулки, царевич явился к пану Мнишеку.

– Сегодня, пан Ержи, – сказал он, – только что, встретили мы семь свадебных обозов!

Пан Мнишек с улыбкою развёл руками, недавно освободившимися от тяжёлых воинских доспехов:

– Неймётся молодым! – и осёкся.

Царевич глядел на него взглядом человека, который уличил другого человека в обмане.

Не отводя взгляда, царевич сказал тоном приказа:

– Мы с вами, пан Ержи, уже всё приготовили. Завтра едем во Львов. Там решим остальное.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

имитрий Иванович Годунов торопился к племяннику-царю безо всякой радости.

Уже в который раз хотелось попросить об увольнении. Пускай царь передаст эту должность Семёну Годунову. Тоже ведь царский родственник. А он, Димитрий Иванович... Своё отслужил...

Во-первых, старый боярин чувствовал в голове постоянную боль. Голову сжимают невидимые обручи. Во-вторых, бешено колотится сердце. Будто в тесной конюшне молотят копытами по стене необъезженные лошади.

Но главное заключалось не в этом. Было серьёзное основание полагать, что Яков Пыхачёв со товарищи ничего не сделал. Более того, Димитрий Иванович опасался, что боярский сын – человек от природы горячий, а к тому же предоставленный самому себе, лишённый опеки – легко мог попасться на удочку хитрого самозванца, которому помогает нечистая сила, не иначе. Потому что случись что-нибудь с самозванцем – так стоустая молва вихрем пронижет всю землю, до самой Москвы. И непременно отыщутся доброхоты, которые загонят своих лошадей, лишь бы первыми донести до царя радостную весть. Лишь бы получить богатый подарок.

Поднимаясь по лестнице во дворце, боярин еле-еле переставлял отяжелевшие ноги.

А царь Борис, сверлило мозги, только делает вид, будто спокоен. Будто ему не страшен самозванец. Таков ответ получили шведы. Они передали предложение своего короля Карла: король готов помочь войсками, если самозванец придёт на Русь с войском. Конечно, у шведского короля свои интересы. Ему хочется поссорить Польшу с Русью. Но что отвечал царь Борис? «Нет, – отвечал царь, – мы всегда всех били. А уж беглого монаха побьём без чужой помощи. Собственно, тут ц о сражениях речи быть не может». Подобный же гордый ответ получил и посол немецкого императора. Он предупреждал, что в Речи Посполитой какой-то проходимец собирает войско. Что он готовится идти походом на Москву. «Мы, русские, – отвечал послу царь, – ничего о том не ведаем, зато твёрдо знаем одно: царевич Димитрий давно умер».

Димитрию Ивановичу становилось стыдно от воспоминаний.

Особенно тяготили воспоминания о встрече царя с князем Фёдором Ивановичем Мстиславским.

Царь так и не понял своего унижения. Князь вошёл в палату робким и неуверенным, а вышел со сверкающими глазами. Будто переменили ему глаза. Потому что до недавнего времени царь старался держать князя в небрежении. Не разрешал ему жениться. Род Мстиславских выше прочих боярских родов. Потому-то и отца его ещё при царе Фёдоре Ивановиче, сыне Грозного, Борис повелел постричь в монахи. А сестру его заточил в монастырь. Борис, тогда ещё правитель при Фёдоре Ивановиче, опасался, как бы бояре не выдали её замуж за слабоумного царя, разведя его предварительно с Ириною Годуновой, сестрою Бориса Фёдоровича.

И вот...

«Раздави гадину, князь, и ты сможешь жениться хоть бы на царской дочери! Уважишь – рубаху последнюю отдам!»

От этих слов все ахнули.

А ещё слышали треск красной ткани на царских плечах. Царь любит наряжаться по-простонародному.

Князь Фёдор Иванович так и застыл с раскрытым ртом.

«И-и-и», – сказал он по-детски.

Однако князь быстро сообразил, что это всё может значить. Оттого и вышел из царской палаты с горящим взглядом.

Что же, он устремился в Калугу. Туда, по приказу царя, совместно с собором и думой, со всей Руси отправляют ратных людей. Ото всех поместий, вотчин, в том числе и с монастырских земель. Созданный там полк пойдёт против самозванца. Пока воеводы будут держать его при Чернигове.

Вот как.

Но не только это занимало Димитрия Ивановича, пока одолевал он лестницу в царском дворце.

У него не было известий от Парамошки. С тех пор как прилетели в Москву первые сообщения о появившемся в Речи Посполитой царевиче Димитрии, Парамошка замолчал. Ни одного донесения. Ни одного упоминания о нём в донесениях других подобных ему молодчиков.

Конечно, Парамошка только один из нужных людей, которые рассыпаны за рубежом. О Парамошке нет пока надобности сообщать царю. Не надо расстраивать государя ещё и таким вроде бы пустяком. Но Яков Пыхачёв... Вестей о нём царь дожидается.

Когда были оставлены позади последние ступеньки, когда рынды распахнули последнюю дверь, царь, встречая дядю, и не думал скрывать от него своего мрачного настроения. Вернее, настроение это и мрачным нельзя было назвать. Ему подходило обозначение «безнадёжное».

– Ой, Господи! – вздохнул беспомощно царь.

Димитрий Иванович попытался заговорить о чудесной погоде. Как раз подходит мужику, чтобы собрать урожай. А Бог послал наконец добрый урожай. Уже второй после предыдущих страшных недородов.

Но царь взмахнул красными рукавами, прерывая само начало подобного разговора.

– Ой, Господи! – уставился он на дядю-боярина измученными глазами. – Ну?

Димитрий Иванович опустил руки.

– И никто не скажет утешительного слова, – промолвил Борис Фёдорович, отводя глаза, которые, Димитрий Иванович знал, начали заволакиваться слезами.

Ну как сказать о своём уходе? Как оставить его на попечение боярина Семёна?

– За что меня Господь карает? – продолжал царь. – Начни я гробы сколачивать – никто умирать не станет! Господи! Я ли не радею о родной земле? Я ли не готов поделиться с ближним последней рубахой?

Он отошёл в тёмный угол, упал на колени перед иконами, начал бить поклоны.

– Господи! Ну кто это затеял? Романовы – рассеяны... Черкасские? Голицыны? Шуйские? Не посмеют! Кто? Кто?

Ещё сильнее заколотилось сердце в груди у старого боярина. В каком-то тумане наткнулся на кресло.

Наконец и царь добрался до кресла. Уселся и, как бы продолжая вчерашний разговор, согласился:

– Ну что же, пусть ведут его сюда.

Скорбное выражение преобразило лицо старого боярина.

– Государь, – сказал он, не в силах встать из кресла. – Позволь ещё раз напомнить, о чём я говорил вчера. Этот Отрепьев слишком ничтожен. Его не допустят на глаза важных панов. Государь! Посылать его – всё равно что послать по важному делу последнего слугу, который чистит сапоги. Или подаёт воду.

Царское лицо покривилось.

– Так велено свыше, Димитрий Иванович. Через божьего человека. Слушай и ты, Димитрий Иванович, божьих людей. В своё время я их не слушал. Теперь сожалею. – И перекрестился в сторону тёмного угла с иконами.

– Государь! – всё ещё не мог уступить Димитрий Иванович. – Выслушай меня ещё раз, государь. Срочно отправь посольство к королю Жигимонту. Объясни в грамоте, как водится, что этот человек вовсе не тот, за кого он себя тщится выдать. Припугни, наконец, Жигимонта, будто перемирие будет нарушено. Ведь ляхам очень нужно сейчас перемирие. Жигимонт боится сейма. Там его недолюбливают, знаю. Просто не любят. Да и во всей Польше не любят. В сейме много людей великоумных, начиная с Замойского, которого хорошо знаю. А этот самозванец – или нам будет немедленно выдан, или же будет вынужден убраться куда-нибудь подальше от Руси и Польши. А там он уже не страшен. Лишь бы ляхи его на Дон не пропустили или даже на Запорожье. Государь...

Туман заволакивал старую голову.

– Нет, – обречённо выдохнул царь. – Слушай, Димитрий Иванович, советы божьих людей. Я без их советов ничего не предпринимаю. А мы все в Божиих руках. Зачем посольство... Зачем сор из избы...

– Государь! – почти стонал уже Димитрий Иванович. – Да ведь в чужих странах, в первую очередь у ляхов, могут подумать, будто мы и сами не ведаем, что это за человек к ним пришёл. Подумают, что мы и сами его за царевича почитаем. Но ведь нам известно, что царевич умер и воскреснуть уже не может! Ведь Василий Иванович Шуйский на кресте клялся!

Димитрий Иванович, прогоняя боль, изловчился и стал хватать царя за рукава красной рубахи. Но тот не глядел на него. При упоминании о Шуйском царь судорожно вскинул голову и простонал:

– О Господи! Этот... Этот... Двадцать раз продаст! И все бояре такие... Да и... Сам знаю... – Затем попросил: – Приказывай.

Вошедший человек в самом деле оказался весьма невзрачной личностью. Конечно, это заключение удалось сделать не сразу, но лишь после того, как тот встал на ноги. Потому что сразу, войдя в палату и оказавшись перед глазами царя, он со всего маху ударился лбом о пол. А когда наконец поднялся, подчинившись приказам, и выпрямился, то царь и его дядя увидели человека средних лет, одетого в богатый, но явно с чужого плеча зелёный кафтан со сверкающими позументами, – на польский лад, что ли. Рыжие волосы спадали с остроконечной головы клочками гречневой поздней соломы, хотя над ними, без сомнения, потрудился придворный цирульник.

«Неужели и его племянник выглядит подобно? – подумал Димитрий Иванович, имея в виду человека, который выдаёт себя за царевича. – Быть не может! Разве что с нечистою силою договор заключил! И люди не видят? Господи! Вразуми меня! Вразуми царя!»

Царь молчал.

Чтобы прервать молчание, Димитрий Иванович поставил вопрос от себя:

– Как прозываешься?

Приведённый отвечал мгновенно:

– Данило Смирной-Отрепьев!

Ответ весьма глухо доходил до ушей Димитрия Ивановича. Но он продолжал расспросы:

– А есть у тебя родственники?

Боль сжимала боярину голову.

– Был у меня ещё брат Богдан. Да убили его, пожалуй, лет двадцать тому... А был он стрелецким сотником на Москве...

Тут уж в разговор вмешался сам царь.

– А были у него дети? – с какою-то надеждою спросил царь.

– Были, государь, – обрадовался царскому вопросу Смирной-Отрепьев. – Был у него сын Гришка.

– И сколько ему лет? – очень тихо спросил царь.

Димитрий Иванович наставил уши.

– Да кто ж сосчитает? Он умер.

– Сын умер?

– Умер. Посинел и в одночасье – как корова языком слизала.

– Что ты говоришь? – выдавил из себя Димитрий Иванович. – А Гришка?

– Ах да, – вспомнил Смирной-Отрепьев. – Был у него после того ещё один сын. Тоже Гришкой назвали.

– И сколько этому лет? – настаивал Димитрий Иванович.

– Этому? Этому, почитай, лет двадцать с лишним будет... Да только где он... Ищи ветра в поле...

– А каков он из себя? – спросил царь. – Боек ли?

– Он? – по привычке переспрашивал Смирной-Отрепьев. – Боек! Что правда, то правда! Боек!

Но дальше Димитрий Иванович уже ничего не слышал. Ему на миг показалось, что он прилёг на длинной скамье, что над ним склонилась матушка, которая отдала Богу душу очень давно, а на помощь матушке торопится Семён Годунов.

2

Шатёр царевича стоял на самом высоком месте, под раскидистым дубом. Он был поставлен заранее. Ради этого Андрей прискакал сюда загодя.

А царевич прибыл в сумерках, вместе с паном Мнишеком, чей шатёр разместили на соседнем пригорке. При свете костров и факелов, конечно, царевич не мог по достоинству оценить местоположение своего временного жилища.

Зато ранним утром, появившись из шатра, он по-детски воскликнул:

– Чудо! Чудо!

Андрей был счастлив. Он улучил момент, чтобы видеть радость на лице государя.

Конечно, этого выхода не могли заметить в войске, отделённом от шатра просторным жёлтостернистым полем. Но так получилось, что там как раз запели трубы. Звуки беспрепятственно понеслись в утренней тишине. Они разбудили, наверное, всё живое в окрестных рощах, селениях и садах.

– Ту-ту-ту! – разносилось. – Ту-ту-ту!

Оказалось, что к этому полю приближается ещё одна рота польской конницы. Из-за бугра показались верхушки пёстрых ярких знамён. Затем взвихрились струйки красноватой пыли. Она с трудом отделялась от почвы по причине вчерашних ещё дождей. Красноватой её делали не только солнечные лучи. Здесь повсеместно из-под зелени проступает красная земля. Не случайно ближайшее селение получило своё название – Глиняны. А дороги после дождя, в море прижухлой зелени, словно прорисованы кистью большого изографа.

Конники остановились на краю поля. Они стояли стройными рядами, уже готовые к бою. Но тут раздался иной, расслабляющий звук трубы – та-та-та! – и ряды рассыпались, и воинство вмиг превратилось в праздный цыганский табор.

– Молодцы! – всё так же восхищался царевич. – Ах, какие молодцы! Это ляхи. Но я своих подданных в Москве обучу подобным образом! Ей-богу!

А с другой стороны затрещали многочисленные барабаны: тра-та-та!

Сверкая медью, оттуда приближалась пехота. Пехотинцы высыпали на стернистое поле гораздо ближе от царевичева шатра, так что Андрею и царевичу, да и всем, кто находился с ними рядом, удавалось рассматривать каждого отдельного человека. А были там люди высокие, крепкотелые. Земля задрожала, когда они, подчиняясь приказам ехавшего на буланой лошади своего начальника, одновременно ударили подкованными сапогами. А тут ещё увидели реющее над шатром знамя – и разом прокричали что-то торжественное.

Разобрать, правда, можно было только одно:

– Гав-гав-гав!

Царевич издали помахал в ответ рукою и тоже посмотрел на знамя. Оно красовалось под солнечными лучами: ярко-красное, а посредине, на золотом основании, парил двуглавый орёл. Знамя изготовили во Львове лучшие мастера. Знамя будет в Москве!

Трубные звуки разбудили всех.

Из своего огромного шатра показался в громыхающих доспехах пан Мнишек. За ним следовал его секретарь Климура. Климура был одет в узкий фиолетовый камзол с золотою перевязью для шпаги. На голове у него вместо шляпы красовалась бархатная шапочка с длинными изогнутыми перьями. А всё это, да ещё вкупе с длинною шпагою на боку, делало Климуру издали похожим на бравого иностранного мушкетёра.

Царевич уже направился к своему будущему тестю, понимая, что главная роль во всём происходящем принадлежит как раз ему. Но царевича отвлекли гонцы с письмом. Письмо могло быть только от панны Марины. Царевич так и договорился с нею: каждый день отправлять по письму. Пускай гонцы несутся навстречу друг другу. Андрей был свидетелем разговора в Самборе.

Царевич поспешно взял письмо, лицо его просияло. Но этого ему было мало. Радость и любовь не вмещались у него в груди. Он должен был с кем-нибудь поделиться всем этим.

Царевич почти побежал навстречу пану Мнишеку.

– Великолепное утро! – осадил его своим восторгом пан Мнишек. – Сейчас, государь, увидим ваше войско, которое собрано здесь. Вот Панове полковники, капитаны и ротмистры подтвердят: они привели воинов, которые без раздумий пойдут за вами!

Рядом с паном Мнишеком стояли знакомые Андрею полковники Дворжицкий и Жулицкий. Они поклонились царевичу, а третьего полковника пан Мнишек представил такими словами:

– Пан Станислав Гоголинский!

Третий полковник был внешне непримечательным человеком, если не считать высокого его роста, жёсткого выражения лица и слишком волевого подбородка. Впрочем, иным военного человека Андрей представить себе не мог.

– Я привёл вашему величеству полторы тысячи воинов, – хрипло сказал полковник Гоголинский.

Его слова послужили как бы сигналом. Прочие полковники сочли за долг назвать числа приведённых ими воинов.

– Три тысячи, государь! – сказал пан Мнишек, выделяя слова «три тысячи». – Вместе с казаками. И ещё подойдут казаки, – добавил он, оборачиваясь к Андрею.

Андрей подтвердил:

– Будут ждать возле Житомира.

Капитаны и ротмистры ждали расспросов, но царевич ограничился тем, что ласково улыбнулся окружавшим пана Мнишека военачальникам и поинтересовался настроением воинов. Все военачальники отвечали так, как ему было приятно слышать.

Через час с небольшим царевич уже делал смотр выстроенному на стернистом поле войску. Рядом с ним высился на коне пан Мнишек. Андрей и полковники ехали позади Мнишека. Ротмистры и капитаны придерживались своих отрядов, подавали команды.

Видом войска царевич остался доволен. Особенно по душе пришлись ему кавалеристы: кони у всех как на подбор, сбруя горит украшениями. Сами всадники – красавцы. Оружие – если не в серебре, то в золоте. Пехотинцы при более близком рассмотрении выглядели ещё громаднее ростом. Прямо гвардейцы, явившиеся со дворов европейских монархов. В большинстве то были немцы, шведы и швейцарцы. Казаки держались отдельно, строя не соблюдали, показывали чудеса во владении саблей и конём.

В войске, надо сказать, были представлены не только кавалеристы и пехотинцы. Имелась даже артиллерия – небольшие, правда, по размерам и калибру пушки. Их насчитывался целый десяток.

Артиллеристы демонстрировали царевичу своё умение и выучку. Они дали залп по выставленным на пригорке стогам сена – от стогов не осталось ничего, а над пригорком взвилось облако красноватой пыли. В деревьях всполошилось птичье царство. Где-то в селении заревел скот.

Кавалерийские польские роты ринулись на тот же пригорок и одна за другою скрылись в густой пыли. Пройдя по кругу, они возвратились на свои места и там затихли.

Казаки вовсе не стали мучить лишними передвижениями ни себя, ни коней. И пехота тоже не стала тратить порох, но лишь продемонстрировала быстрый бросок всё на тот же пригорок. Там она выстроилась, стройными криками приветствуя царевича.

Царевич повелел избрать гетмана и прочих начальников и утвердить походные правила.

Гетманом крикнули, по предварительному договору, старого пана Мнишека. Он выехал на самое высокое место на пригорке, так чтобы его увидели все, и все, с нетерпением дожидаясь выдачи платы, которая находилась на возах, охраняемых дюжими немецкими рейтарами, дружно закричали:

– Слава гетману Мнишеку!

– Слава! Слава!

– Пусть ему и с травы, и с воды! – это кричали уже, по своему обычаю, буйные казаки.

Мнишек поклонился, насилу сдерживая в себе волнение.

– Слава! Слава! – ещё сильнее заревели вокруг.

Андрей заметил слёзы в глазах своего старого знакомца.

Полковников утвердили ещё быстрее. Так же быстро управились и с походными правилами.

– А теперь получайте плату, – велел прокричать царевич. И тут же обратился к пану Мнишеку: – Пан гетман, вы здесь распоряжаетесь всем!

Пан Мнишек поднял коня на дыбы.

Андрею показалось, что пан Мнишек обрадовался своему гетманству, подобно ребёнку, которому родители привезли неожиданный гостинец.

Но пан Мнишек старался быть достойным доверия.

Посоветовавшись с полковниками, новоиспечённый гетман велел готовиться к выступлению немедленно, в тот же день. Иначе, полагал он не без основания, жолнеры, получив плату, начнут пить-гулять. А после пьянки их придётся собирать не один день.

Особенно пугало настроение казаков. Что на уме у бесшабашного народа?

Поход позволял отсечь от войска всех ненадёжных, даже ненужных в сражении людей (таких насчитывалось немало, особенно среди казаков). Получалось в общем-то неплохо.

Казаки, обрадовавшись плате, уехали подозрительно быстро, как только деньги с возов перешли в их карманы. Для соединения с основным войском им был указан Киев. А кому удастся, говорилось, тог волен пробираться прямо в город Остер, уже за Днепр, на тот берег.

Казаки выбрали путь покороче. Они будут держаться берегов полноводной Припяти, подальше от гнева князей Острожских, поближе к владениям князя Адама Вишневецкого. Так надёжнее.

Пехота, погрузив тяжёлое снаряжение на возы и для себя запасшись возами в достаточном количестве, надеялась угнаться за конницей, которая пойдёт при самом царевиче. Пехоты насчитывалось всего четыре сотни.

А конники, уже в центральной колонне, которую собирался вести царевич, составили три роты: Станислава Мнишека, Станислава Борши и Андрея Фредра.

Для остального войска путь пролегал южнее.

Андрей Валигура, как только выступили из Глинян, оказался на плоской возвышенности, уставленной мощными вековыми буками. Оттуда он враз увидел войско как на ладони – не было только казаков. С высоты войско показалось таким незначительным, малочисленным, а красное знамя выглядело таким всего-навсего небольшим пятнышком, что Андрей даже усомнился: а не рано ли выступаем? Замахнулись ведь на огромное государство. Господи... Какой-нибудь магнат, задумав учинить наезд на хутор своего соседа, берёт с собою большее число воинов. Однако Андрей вспомнил слова пана Мнишека, сказанные вчера: даже это маленькое войско съело все деньги из государевой казны. А больше денег пока не предвидится. Следовательно, медлить с походом нельзя. И Андрей облегчённо вздохнул. Надо брать пример с царевича. Ведь царевич, без сомнения, знает о положении с деньгами. Однако не унывает. Если что и расстраивает его, так это расставание с панной Мариной.

«Понимаешь, друг мой Андрей, – говорил царевич, – чем быстрее будем продвигаться к Москве, тем раньше мы с нею встретимся! Тем скорее её обниму! Тем скорее сыграем свадьбу!»

Андрей всё понимал.

Он и про себя мог сказать нечто подобное: «Чем быстрее будем продвигаться вперёд, тем скорее увижу освобождённого Яремаку. И тем скорее увижу Москву, родину...»

В полях собирали поздние яровые. Сельчане оставляли работу, завидев войско на дороге, и следили за его продвижением из-под приставленных к голове загорелых до черноты рук. Когда войско проходит мимо, чьё бы оно ни было, для обывателя это большая радость. Плохо, когда войско находится рядом с обывателем. Ещё хуже, когда оно у него во дворе.

Как-то незаметно скатилось с неба покрасневшее солнце. Из низин повеяло свежестью. Однако надежды на остановку и на близкий ночлег не было никакой.

– Какая из дорог на Киев самая короткая? – спросил царевич у Мнишека.

– Пожалуй, через Житомир, – отвечал тот, озабоченный чем-то иным.

– Через Житомир? – переспросил царевич. – Я был в Житомире.

Он велел позвать Харька, который исполнял теперь обязанности интенданта в войске, и спросил, помнится ли тому Житомир.

– Как же, – с готовностью откликнулся Харько. – У меня там кума Христя осталась. Над речкою Каменкой хата стоит. Весь тын в цветах.

У Андрея запело внутри.

– Государь, – сказал Андрей. – Отпусти меня в Житомир. Там я встречу сечевых казаков. Их приведёт Петро Коринец. Ты его помнишь. Я уже послал гонцов на Сечь.

Царевич оживился. Под чистым украинским небом, которое удивляло своей прозрачной высотою, наполненной звёздным сиянием, в его голове, наверное, всплыли приятные воспоминания.

Царевич сверкнул глазами и сказал:

– Поедем вместе. Ещё раз увижу этот город.

В «малеваной» корчме на берегу Каменки – где эта шустрая речка врезается в красные скалы, чтобы влить свои воды в прозрачный Тетерев – грудастая корчмарка Галя выставила на столы всё варёное и печёное, потому что поджидала гостей с днепровского Низу. А что касается питья – так на нехватку этого в корчме ещё никогда не жаловались.

От того дня, как Андрей побывал здесь в последний раз, когда спешил с царевичем на Сечь, корчмариха заметно спала с тела, но красота её нисколько не слиняла. Красота будто въелась в белую кожу, чтобы затвердеть и закрепиться там уже навсегда.

Корчмарь Данило, бывший запорожец, цедил из огромной бочки пиво в глиняные кружки и едва успевал заправлять за уши поседевшие длинные усы. Он старался казаться равнодушным. Дескать, на всяких людей нагляделся я за свою жизнь с тех пор, как приворожила корчмарка Галя, – так и на этих гостей погляжу. А если и кажутся они птицами высокого полёта (по убранству видно, по оружию, да и по самим коням крутошеим), так можно будет при случае козырнуть знакомством. И тогда «малеваная» корчма (а назвали её так по причине выкрашенных глиною дверей, завалинки и оконниц) – тогда «малеваная» корчма сделается ещё более известной во всей округе, от Житомира до Чуднова.

Царевич и Андрей сидели за дубовым столом у небольших окошек, прорубленных в толстой стене. Они слушали рассказы Петра Коринца. По причине летней ещё жары деревянные рамы были вырваны из стенных проёмов вместе со стекляшками, конечно, и в отверстия виднелись башни житомирского замка. Они были расположены на приличном расстоянии, на противоположном берегу Каменки. А казалось, будто вошедший в корчму человек видит перед собою чудесные картины в тёмном обрамлении.

– Сегодня ночью прибудут все остальные, – горячился Петро Коринец. – И будет, государь, как обещано – две тысячи. Это точно. Да только замок этот с ходу не взять. А Яремаку... Без него не уехать... Хоть и в Москву.

Сидели, прихлёбывали пиво, гадали, чесали затылки.

Прочие гости за столами меньше всего о том думали. Яремаку они никогда не видели. Пили и ели. Слушали пение слепого бандуриста, что во дворе под тыном. Ему подпевал тоненьким голоском мальчишка-поводырь.

Харько, только что вошедший в корчму, пробирался как раз мимо хозяйки. Корчмариха остановила его горячим шёпотом:

– Скажи, казак, что это за гость? – И повела глазами на царевича.

Харько так же взглядом указал ей куда-то в задымлённый потолок с вырезанными там крестами.

Корчмариха зажмурила красивые глаза:

– Ой, Господи... Неужели... Царевич?!

Она ещё продолжала что-то шептать, глядя уже на мужа. Чтобы и тот проникся пониманием. Она указывала ему на красное знамя с двуглавым чёрным орлом, которое развевалось над забором под присмотром трёх дюжих казаков.

Петро Коринец сетовал:

– От реки не подступиться. По этим скалам. А с той стороны голая площадь. Одни камни. Долго вгрызаться в землю. Если на приступ.

Андрей тоже вздыхал:

– А побратима не оставишь.

Царевич спросил, двигая по столу кружку с пивом:

– Кастеляна знаете?

– О! – сразу насторожился Андрей. – Надо вот кого захватить.

Корчмариха решила, что настало время прислужиться.

– Пан Глухарёв сюда заглядывает, – сказала она с некоторым смущением. – Очень любит пиво.

– Вот как? – вопросительно посмотрел Андрей на царевича. – Ему известно, что казаки уже на подходе?

Царевич, конечно, сразу прочитал мысли Андрея.

– Кастелян из московитов? – спросил царевич корчмариху.

Корчмариху опередил её муж Данило.

– Да! – сказал Данило, со стуком опуская на стол очередную кружку пива. – Иван Глухарёв.

Царевич тут же принял решение.

– Нет, – покачал он головою. – Воевать будем без обмана. И не только здесь. – Ещё немного подумал и добавил: – Лучше будет, друг мой Андрей, если отправим послание. Дадим за Яремаку выкуп. Кроме того, я увезу его за пределы Речи Посгюлитой. Следовательно, он не будет вредить польскому государству.

– Было бы хорошо, – ещё не очень уверенно отозвался Андрей.

Письмо сочинили тут же. После одобрения царевича Андрей переписал его начисто, а ротмистр Борша вызвался лично отвезти его житомирскому кастеляну.

Трудно было предположить, какой ответ привезёт Борша. В корчме о том гадали и так и сяк. Некоторые предполагали, что кастелян испугается наказания со стороны королевского правительства. Он будет опасаться гнева киевского воеводы князя Острожского.

Много чего говорили, а царевич только посмеивался, слушая песни слепого бандуриста и вводя в смущение глазевшую на него красавицу Галю. Он думал о чём-то своём, ещё более важном.

Ответа пришлось ждать не более часа.

Царевич с Андреем и Коринцом стояли как раз под дубом возле корчмы, когда вдруг послышалось оживление во дворе. Тут же раздался резкий топот конских копыт. У ворот корчмы остановился всадник в лёгком панцире и в медном шлеме. Мгновенно спешившись, он бодрым шагом направился прямо к царевичу, отыскав его взглядом.

– Государь! – остановился прибывший за несколько шагов от царевича. – Я Иван Глухарёв, кастелян житомирского замка! Я прошу вас взять меня в ваше войско. А что намерения мои самые серьёзные – так доказательством тому послужит вот что!

Он сделал знак – и прискакавшие с ним гусары тотчас подвели и поставили перед царевичем бледиого высокого человека с длинными свалявшимися волосами.