Текст книги "Лжедмитрий"

Автор книги: Станислав Венгловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 41 страниц)

14

Завидев отца в сверкающем золотом гусарском убранстве, юная Анна всплеснула по-детски тонкими руками. Будто хотела вспорхнуть над Самбором и понестись птицею над густыми лесами, что его окружают, по-над быстрым Днестром. Так и залилась звонким смехом:

– Ой, диво дивное!

Болтушка Ефросиния поддержала сестру:

– Да, диво! Правду говоришь, я никогда не видела татуся в военном строе!

Они спорхнули с верхней галереи, окружили отца. А тут и молодые кавалеры подоспели – все в военных убранствах. Шум, хохот.

И только Марина посмотрела на отца по-взрослому. Как бы глазами своей старшей сестры Христины, недавно попросившейся в монастырь. И вроде бы какое-то ожидание мелькнуло в девичьих глазах – больших и удивительно красивых, как у её покойной матери Ядвиги, из дома Тарлов. Такие глаза у всех женщин из того славного рода.

Пан Мнишек махнул на дочерей рукою:

– Сороки-стрекотухи...

Им легко рассуждать: «Не видела», «Диво дивное!..» А не видела потому, что воеводе частенько просто некогда заниматься тем, чем следовало бы заниматься в первую очередь. И знали бы вы, сороки, как приходится ему вертеться: и войско содержи в порядке, и замки, и шляхту ублажай забавами, вроде балов да охоты, и за порядком в воеводстве присматривай. А вдобавок ты ещё и староста львовский, и подкоморий коронный, и управляющий королевской экономией в Самборе, то есть вот этим старинным королевским замком, сложенным из могучих камней. А одну Либерию прокормить, начиная от маршалка двора и заканчивая последним гостем, которого не знаешь даже как зовут и никогда, пожалуй, не увидишь больше, но который уже месяц-второй сидит у тебя во дворе, запамятовав, куда и зачем ему ехать, ест и пьёт за твой счёт, коней кормит, слуг... Ох-хо-хо!

Конечно, ни о чём подобном пан воевода не заикнулся вслух, а лишь улыбнулся дочерям. Да и не улыбнулся – засмеялся. Сын Станислав, староста саноцкий, очень похожий на отца, только в два раза тоньше, принял отцовский смех за чистую монету – расхохотался, как умеют хохотать беззаботные рыцари.

Смех одолевал всех молодых кавалеров. А что касается собравшейся Либерии и многочисленных гостей – все уже проснулись, умылись, главное – наелись и напились. Всем было весело.

Даже Климура счёл нужным заметить:

– Эх, пан воевода! Будет вам награда от короля!

Наверное, подумалось пану Мнишеку, Климура имеет в виду знаменитую победу под Каменцом, – известно. Но от короля нет никаких вестей касательно этого. Наоборот, одни напоминания о долгах. Впрочем, от весны ещё и не было возможности свидеться с королём. Так что придётся потерпеть. Но если бы что намечалось – двоюродный брат Бернард Мацеевский, кардинал и епископ Краковский, написал бы непременно... Ну да ничего. Зимою будет сейм. Будет встреча с королём. А там... Состоится разговор, как объединить буйных молодцов, черкасских казаков – под рукою московского царевича – Андрея Валигуры! Ха-ха... А пока что надо думать о деньгах.

Панна Марина, узнав, куда направляется отец, сказала сразу и решительно:

– И я хочу поглядеть на наше войско!

Сёстры дружно засмеялись. Да тоже спохватились, поразмышляв немножко. Столько молодых людей будет! Воинов. Столько женихов. Столько забав.

– И мы с тобою, Марина!

– И мы! Да-да!

Они, стрекотухи, правда, долго собираются. И то им не так, и это. Десятки нарядов переберут. Так что отец не мог дожидаться. Накинув бархатный плащ на сверкающие доспехи, он отправился в сопровождении сына Станислава. Дочери придут с кавалерами. А во главе всех кавалеров – князь Корецкий, недавно возвратившийся из чужих земель.

Климура сопровождал пана Мнишека до плаца. Он балагурил, забегая наперёд и стараясь глядеть патрону в глаза.

Плац был заново выровнен пленными татарами, пригнанными из-под Каменца после той знаменитой победы.

– Отправились по шерсть, а возвратились стрижеными, – съязвил Климура при виде согбенных татарских фигур. – Да и не возвратились, – добавил.

Играла музыка. Сверкали под солнцем трубы. Ржали кони. Тихохонько шумели вокруг леса.

Смотр войска вселил настоящую радость в сердце старого воеводы.

Молодые гусары, с лёгкими крыльями за плечами[10]10
  Металлические крылья за спиной у гусар составляли часть их воинского снаряжения.


[Закрыть], вступив на плац, умело выполняли любые команды. Они с такою скоростью промчались перед зрителями, что Марина, не проронив ни слова, ухватилась за руку отца и так и держала её, пока всадники не скрылись за лесом. А глаза её блестели, будто она сама скакала на коне.

Отец впервые видел дочь в таком настроении, хотя она не раз наблюдала в его присутствии, как скачут гусары. Младшие дочери визжали по-детски:

– Ой, татусю!

– Ой, страшно!

Стройными рядами взбили ботфортами пыль иноземные наёмные воины. Они шли под командою усатого капитана Бланкй. Капитан этот частенько вспоминает в разговорах своего земляка Якова Маржерета. Тот уехал в Москву. От него иногда доходят вести. Он доволен новой службой. Там хорошо платят. А Маржерет – воин достойный.

Чужеземцы, с перьями на широкополых шляпах, с длинными шпагами, улыбчивые, также понравились Марине.

Князь Юзеф Корецкий, высокий и стройный, стоял рядом с Мариной. Он снисходительно улыбался в тонкие усики, наблюдая всё это. Сам он был в бархатном камзоле. Шляпа его отличалась невероятными размерами. И эти размеры свидетельствовали о его мирных намерениях. Он не хотел сейчас смешиваться с толпою. Он проявит себя на поле битвы. Когда настанет время. Потому что многому научился в чужих землях. Его и в рыцари посвятили в тамошних замках.

Общему восторгу не было предела, когда всадники в одиночку стали демонстрировать свою выучку. Они вскакивали на коней, едва касаясь луки седла. А ещё на скаку, не целясь, а только вскинув над головою мушкет, на клочки разносили выстрелами шапки, брошенные в воздух из толпы Либерии. А что выделывали их сабли! Сверкавшие клинки мелькали так же быстро, как бритва в руках итальянского цирульника.

Смотр продолжался долго. Много собралось в Самборе удальцов. Своё умение показывали даже те, кто совершенно не имел отношения к войску сандомирского воеводы. Но им хотелось показать себя. Да и как удержаться, когда на тебя смотрит столько горящих глаз? Когда панянки-воеводянки кричат от восторга и приседают, словно простые девчонки!

Однако всему приходит конец. И когда смотр приближался к завершению, пан воевода сам выехал верхом на буланом скакуне, на котором сражался под Каменцом. Он тоже решил блеснуть своим ещё не забытым умением. Правда, в схватке с врагом оно не могло иметь большого значения, потому что заключалось в броске на всём скаку копья вперёд и вверх с таким расчётом, чтобы на скаку же это копьё схватить рукою. Приём был отработан до такой степени, что никак не мог не получиться. Рукоплескания Либерии перешли в крики «виват», и всё это не смолкало очень долго.

– Сто лет жизни нашему воеводе!

– Браво! Браво!

Но когда смотр уже почти завершился, пана воеводу тронул за рукав откуда-то явившийся Климура.

– Ой, что я вам скажу, пан воевода! – зашептал Климура, выворачивая нижнюю челюсть.

Пан Мнишек невольно встревожился. Он заподозрил что-то ужасное, случившееся по его недосмотру.

– Говори!

Но вид у Климуры показался скорее ликующим, нежели печальным. То, что Климура узнал, просто не давало ему самому покоя. Он должен был высказаться.

– Ой, что скажу! Я только что видел одного знакомого из Острога. Теперь все черкасские казаки стоят на ушах!

– Что? – поразился воевода, невольно хватаясь за рукоять сабли. – Им Наливайка мало... Снова?..

– Да не то, о чём вы думаете, пан воевода, – торопился успокоить его Климура. – Казаки готовы идти на Москву походом. Как уже не раз ходили в молдавские степи восстанавливать там законных властителей. Потому что к ним сейчас явился московский царевич Димитрий!

В голове у пана Мнишека запело. Вот оно... Само начинается... Теперь королю не отсидеться...

– Откуда он? – с надеждою спросил пан воевода. – Кто он? Не бывший ли казацкий сотник? Не служил ли он у князя Острожского?

– Да нет! – удивился такому предположению Климура. – Он бежал из Москвы. И хочет набрать войско, чтобы вести его на царя Бориса. Чтобы отнять отцовский престол.

– И где же он теперь?

– А у князя Адама Вишневецкого. В Брагине...

Больше ничего особенного Климура сказать не мог. Но удержаться на месте тоже не мог. Он понёс свою весть дальше. Он спешил, словно хотел спихнуть с рук скоропортящийся товар.

А пан воевода уже хотя и с приветливым выражением лица слушал бесконечные похвалы своему войску и своему личному воинскому умению, однако ни на минуту не мог прогнать из головы сказанного Климурой. Пан воевода даже посетовал, что до сих пор ему ничего об этом не сообщил его зять, князь Константин Вишневецкий. Ведь князь Адам приходится князю Константину двоюродным братом. И князь Адам, конечно же, написал обо всём в Вишневец.

Сетования пана Мнишека прекратились в тот же день к вечеру. Возвратясь после смотра войска в замок, он получил депешу от зятя.

Послание подтверждало: Климура нисколько не ошибся. Впрочем, подобное заключение можно было сделать сразу, едва раскрыв пакет. Послание было выведено рукою самого князя Константина. Он не мог доверить новость писарям. Кроме того, послание начиналось этой новостью. А завершалось приглашением в гости, в Вишневец, на именины пани Урсулы.

Пан воевода несколько раз перечитал письмо, стараясь выудить в нём какие-то подробности о московском царевиче. От напряжения мыслей он как-то не сразу понял, что таилось в последних строках письма, но когда прочитал их уже в десятый раз, то стукнул себя кулаком по лбу и сказал, оглядываясь:

– Какой же я, право... Вот оно... Вот оно...

Князь Константин писал, что пан Адам приехал к нему сам и привёз с собою московского царевича! Так что пан отец имеет возможность лично познакомиться с наследником московского престола. А высокий гость, кстати, очень надеется на советы сандомирского воеводы, умудрённого опытом жизни и близкого к важнейшим сановникам в Речи Посполитой и даже к самому королю!

Пан Мнишек почувствовал после чтения дрожь в теле. Как на охоте, когда мимо тебя пробегает вспугнутая загоняльщиками дичь. Зверь несётся на тебя, и тебе надо успеть уложить его выстрелом, не промахнуться. Надо успеть заслужить себе похвалу.

Первым побуждением было броситься в кабинет и писать депешу епископу Мацеевскому. А то и самому королю. А то и канцлеру Замойскому... Или...

Однако пан Мнишек понял, что писать сейчас не может. Уж очень сильная дрожь овладела его руками и телом. Вместо всего этого велел собрать семейство и торжественно объявил:

– Едем в Вишневец. На именины Урсулы. Князь Константин прислал приглашение...

До именин Урсулы, действительно, оставалось уже немного времени. Девушки сразу подняли весёлый шум. Засуетились, закричали, тут же готовые бежать в кладовые, тормошить нянек, гувернанток, ключников.

Пан Мнишек озадачил их ещё одной новостью:

– И хорошенько надо готовиться. Там будет московский царевич Димитрий.

Он ждал, что эта новость заставит дочерей замолчать, а затем вызовет массу вопросов. Ведь слухи о появлении царевича, которого якобы давно убили в Угличе, очень часто добирались до Самбора... Но сегодня, удивительно, девушек подобная сторона известия никак не интересовала. Они готовились к занимательной и длительной поездке, к празднику, танцам, маскарадам – вот что им казалось главным!

И только юная Анна сообразила спросить:

– А царевич молод?

Этот вопрос заинтересовал всех дочерей. Отец не успел ещё ничего ответить, как его опередил князь Корецкий, По причине родства он считался почти членом семьи.

– Царевичу должно быть чуть более двадцати лет, – сказал князь. – Он родился за три года до смерти своего отца, тирана.

– О! – пропела Ефросиния. – Он – жених!

Дочери переглянулись между собою многозначительно, включая и маленькую Анну, и начали с интересом расспрашивать, а что ещё пишет князь Константин. Отцу было нечего отвечать. Он предоставил возможность князю Корецкому забавлять панн своими рассказами, а сам удалился к себе в кабинет. Писать письмо епископу Мацеевскому. Пока что только одному епископу.

Дней через десять из Самбора в сторону Львова выехал длинный обоз. Он сразу растянулся вдоль берегов Днестра. Вслед за полусотней гусар катилась карета, в которой сидели юные панны. Во второй карете ехала панна Марина с мачехой, пани Софией. Эту карету сопровождал верхом князь Корецкий. Дальше тянулись прочие кареты и различные повозки. Сам пан Мнишек держался позади обоза, на приличном даже расстоянии, чтобы не глотать пыль. А за ним уже скакала ещё сотня гусар.

Пан воевода мысленно воображал тот день, когда доберётся до Вишневца, и ломал себе голову, как же выглядит московский царевич, как себя с ним вести.

15

Папский нунций Клавдио Рангони пережил несколько неприятных мгновений.

На крутом и мокром изломе Бернардинской улицы над Вислой под его каретой раздался было противный треск. Он почувствовал, что куда-то летит. Однако полёт (или падение) получился короткий и без видимых последствий. Самое худшее предотвратили руки дюжих гайдуков, стоявших на козлах. А пособили гайдукам ещё и королевские гусары, приставленные в качестве почётного эскорта – как всегда. И всё же карету пришлось заменить. На то ушло время.

А потому, привычно взбегая по лестнице в королевском замке, нунций терзался мыслью, что ему, такому аккуратному с раннего детства, придётся сейчас давать что-то вроде объяснений, почему он опаздывает на зов короля. Правда, стрелки часов на Мариацкой башне и стрелки часов на вавельском замке упирались в различные цифры, причём и там и там их положение было в пользу опаздывавшего. Однако Рангони верил своим часам, скрытым у него в складках широкой сутаны.

А за высокими окнами в знакомом кабинете, куда его провели королевские камердинеры, вдруг засияло солнце. Это показалось невероятным. Какое-то мгновение нунций смотрел туда, где только что было хмуро, мокро и ветрено, где лошади стучали и скользили по льду копытами. Очевидно, он чуть-чуть опоздал с извинениями, что ли, как это принято у светских людей, не у духовных лиц. Идущий навстречу король одарил его подобием скупой улыбки:

– Невинная задержка (я понимаю), ваше преподобие, привела к тому, что я ознакомился с только что полученными документами. И это делает предмет нашего разговора ещё более важным. Потому что всё это теперь currit quattuor pedibus[11]11
  Бежит на четырёх ногах (лат.), то есть «похоже на правду».


[Закрыть].

Король широким жестом указал на одно из кресел, приставленных к сверкавшему лаком столу. Рангони с удовольствием опустился. Во время аудиенции он будет иметь возможность созерцать великолепный фламандский пейзаж. Король, сам художник и создатель многих живописных произведений, знает любовь своего гостя к живописи, а потому он нарочито сделал соответствующие распоряжения.

– Дайте мне собраться с мыслями, ваше преподобие, – сказал король и зашагал по кабинету, вдоль окон.

И ещё одно приятно насторожило Рангони. Король сегодня говорит с ним по-польски. Это служило верным признаком того, что разговор пойдёт о делах государственной важности. Если бы разговор начался латинскими фразами – он касался бы духовной жизни. Если бы итальянскими – светской. Ну а по-французски здесь говорят о делах военных. Таких разговоров король не одобряет.

– Сейчас, сейчас, – не забывал король о госте.

Рангони скользил взглядом то по знакомому лугу на полотне, где носились весёлые ребятишки и паслись рыжие коровы, то по фигуре короля и в который раз убеждался, что, не знай он, кто перед ним, он бы ни за что не сказал, что это польский король. Король Сигизмунд никак не походит на людей, землёю которых он управляет. Правда, Рангони отлично знал, что в жилах этого человека струится польская кровь, что мать его – Екатерина Ягеллонка. Но вместе с тем кровь польского короля густо перемешана со шведской. Ведь он приходится двоюродным братом Густаву-Адольфу, знаменитому шведскому властителю. Он – сын Иоанна Вазы, другого шведского короля.

– Сейчас, сейчас, – повторял король.

Да, польский король по внешнему виду казался Рангони настоящим шведом. Высокий, худощавый. И также нетороплив в движениях. Русая короткая борода и длинные, тоже русые, усы вроде бы польские. Но в сочетании с такой фигурой усы эти выглядели не на месте. Будто приклеены. Да, поляки теперь явно жалеют, что позволили себя уговорить Анне Ягеллонке, вдове покойного Стефана Батория, и избрали на престол её племянника. И что за польза им от того, что он преданный католик? Для короля важнее всего прочего – государственный ум. А здесь...

В королевском кабинете обильно горели свечи. Но стоило королю, который никак не мог остановить своей ходьбы, попасть под солнечные лучи, рвущиеся из окон, – и на камзоле у него ярко вспыхивал орден, присланный Папой Римским Климентом VIII.

Напутствуя нунция на эту трудную дипломатическую службу, Папа много говорил ему о задачах польского короля. А ещё больше твердил о том кардинал Боргезе, секретарь Папы.

– Вот, ваше преподобие, – на минуту остановился король, махнул рукою и снова зашагал.

Король никак не мог начать разговор. Это Рангони не удивляло. Он знал всё, что говорится в Кракове об обитателе вавельского замка. Да и не только в Кракове. И не столько в Кракове. Великий гетман и канцлер Речи Посполитой Ян Замойский, опечаленный неожиданной кончиной Стефана Батория, единомышленником которого он был, настоял тогда, чтобы поляки приняли предложение Анны Ягеллонки об избрании на престол именно Сигизмунда. Но когда этот человек прибыл в Польшу, то Замойский не сдержался и сказал в присутствии многих вельмож: «Какие немые черти его к нам принесли!»

Да, король Сигизмунд постоянно погружен в свои мысли. Он всегда молчалив.

– Ах да, ваше преподобие!

Наконец король присел в кресло и открыл рот. Он старался придать своему голосу как можно больше доверительности, хотя это казалось ненужной затеей: у нунция, как и у всех поляков, не было никаких сомнений в том, что король Сигизмунд благоговеет перед его святейшеством Папой Римским. Так уж воспитала его мать, Екатерина Ягеллонка, истая католичка. Пожалуй, подумал Рангони, Сигизмунд своей преданностью католичеству напоминает испанского короля Филиппа II, если отбросить надменность последнего.

– Мы получили достоверные известия, – медленно начал король, – что появился человек, который выдаёт себя за царевича Димитрия Ивановича, сына Грозного.

Прозвучи это по-латыни – Рангони продолжал бы сидеть и внимать королевским устам. Но это прозвучало по-польски.

Рангони почти привстал с места. Он почувствовал как бы удар молнии.

– Но, ваше величество, – заставил он себя всё-таки высказать своё удивление. – В который уже раз...

А внутри запело.

Король остановил его:

– Нет, ваше преподобие. На этот раз человек объявился не в казацкой толпе, не в шинке, но во дворце князя Адама Вишневецкого. Который, как известно, придерживается православного вероисповедания. И как бы там ни было, такой человек, как сенатор Адам, во всём разбирается. Его владения граничат с Московским государством. Это говорит о многом...

После такой продолжительной речи король не мог усидеть. Он снова стал прохаживаться по кабинету, закрывая долговязой фигурой манящий фламандский пейзаж и солнечный свет из окна, – день между тем разгорался.

Конечно, Рангони мог запросто воспроизвести ход королевских размышлений. Наверное же, король в сию минуту жалеет, что не последовал советам канцлера Яна Замойского. Что не стал продолжать того, о чём мечтал и что начал успешно осуществлять Стефан Баторий, – не стал обуздывать своевольных магнатов. А Стефан Баторий смело и решительно поступил со Зборовским, с Осупкой. Не побоялся изгнать этих вельмож из их родовых имений. Не убоялся рокошей. Потому и во внешней политике добился значительных успехов. А здесь... Король ни шагу не волен сделать, чтобы не оглянуться при том на сейм. А в сейме достаточно какому-нибудь пьянице из засцянковой шляхты, попавшему на сейм случайно, закричать «veto!»[12]12
  Запрещаю! (лат.)


[Закрыть] – и всё пропало.

Однако Рангони был уверен, что аудиенция эта назначена не просто для того, чтобы проинформировать папского нунция о слухах о каком-то человеке, что в голове у короля зреют важные планы, связанные с этим известием. И Рангони уже начал представлять себе предстоящую встречу с кардиналом Боргезе совершенно не так, как могла бы она произойти сейчас. Победителем в Рим можно въехать тогда, когда настоящее Христово учение будет продвинуто на Восток. Чтобы затмить успехи, правда мнимые, которых добился когда-то аббат Антоний Поссевин. Аббат по велению Папы Римского помирил Стефана Батория с Иваном Грозным. Затем он вёл с Грозным переговоры о догматах веры. Он хотел устроить соединение католической религии с православной – под верховенством католической.

Король наконец сказал:

– Я решил обратиться к князю Адаму с повелением дать мне полный отчёт, что это за человек. Хотя бы потому, что московский царь уже наверняка обо всём знает. А ещё думаю издать распоряжение, чтобы казакам никто не смел продавать оружие. Чтобы они не смогли готовиться к походу.

Конечно, Рангони понимал, что черкасские казаки – люди своевольные, что они нисколько не станут подчиняться подобным королевским повелениям, что король ничего серьёзного не может предпринять без позволения сейма, что его мучат и тревожат разногласия с канцлером Яном Замойским, что он опасается нового рокоша...

Но дело было сейчас в ином.

Эта аудиенция укрепляла Рангони в его догадках, придавала ему сил для исполнения того, чего от него ждали в Риме.

Рангони слушал королевскую скупую речь, глядел в окно на солнечный жёлтый свет и начинал чувствовать, что ему улыбается судьба.