Текст книги "Лжедмитрий"

Автор книги: Станислав Венгловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 41 страниц)

19

Никогда ещё в своей жизни не торопился так в дороге боярин Басманов, как в эти весенние дни, наполненные блеском талой воды. Русская земля лежала в разливах бесчисленных рек, иногда неприметных под снегом, но вдруг, по зову природы, разлившихся по всей округе.

Басманов хотел бежать от самого себя. В Москве ему становилось страшно.

В Москве перед глазами мельтешило лицо царя Бориса, положенного в гроб под именем Боголепа, – перед смертью царь успел принять монашескую схиму и новое имя. Кожа на лице покойного отливала сплошной чернотою. Из-под неплотно прикрытых синих век, казалось, за всем происходящим следят внимательные глаза. Царь вроде бы сожалел, что не успел чего-то совершить. Смерть застала его на пути к какому-то важному решению. (И тогда впервые в голове у Басманова возник вопрос: а что, если покойного действительно отравили? Кто затеял в таком случае губительную игру, в которую вовлечено пол-России? Об отравлении говорили немцы лекари. Их тут же взяли под стражу по велению нового царя).

Князя Катырева-Ростовского, приличия ради ещё указом покойного государя названного первым воеводою в главном войске, Басманов оставил в Калуге.

Вместе с митрополитом новгородским Исидором князю надлежит принимать присягу новому царю. Там стоят свежесобранные войска, о которых царём Борисом говорено как о новой своей надежде. Правда, в таких поступках князя Катырева-Ростовского и митрополита Исидора замечалось уже первое ослушание царской воли: велено ведь им во весь дух устремиться к Кромам. Но князь Катырев-Ростовский слишком высоко себя ставит, чтобы задумываться над указами мальчишки, чью голову второпях украсили царскою короною. Она ему, дескать, не принадлежит.

Невдалеке от Кром, на почти сухом уже и ровном возвышенном месте, откуда открывался вид на несколько лагерей, в которых стояло сейчас в бездействии царское войско, Басманов выхватил из рук ямщика ярко-красные вожжи. Кони, почуяв крепкую чужую руку, взвились как змеи. Гривы заметались по ветру.

– Но! Но! – всё же подбадривал лошадей воевода, привстав на затёкших было ногах.

Ему хотелось поскорей насладиться видением удивлённых лиц князей Мстиславского и Шуйского, когда им будут показаны грамоты молодого царя. Собственно, подписал их ещё его отец Борис, а теперь пришлось перебелить слово в слово.

Первыми на пути попались пёстрые красивые палатки чужеземного воинства. Чужеземцы предупреждены о прибытии нового главного воеводы.

Басманова чужеземцы встречали барабанным боем и трубной музыкой. Все они были чисто да исправно одеты, стояли ровными послушными рядами.

Среди чужеземцев Басманов без труда признал француза Якова Маржерета, назвал его по имени.

Маржерет поклонился с большим старанием. Упругие перья на бархатной шапочке взметнулись, закачались и приняли прежнее положение.

– Не взяли ещё? – с лёгкой издёвкой поинтересовался Басманов, не адресуя, впрочем, издёвку Маржерету. Он указал при этом на заметную возвышенность вдали, окружённую сейчас весенними водами.

Над возвышенностью курилось множество весёлых дымков. Под такими дымками обычно готовится пища. Там отчётливо виднелись валы. А больше никаких построек при валах и за валами различить было нельзя.

Капитан Маржерет добродушно улыбнулся. Смекнул, что новый воевода его ни в чём дурном не заподозрил.

– Нет, – сказал Маржерет. – И не могли взять.

Они поняли друг друга с полуслова. Как воин воина.

– А где находятся сейчас князья Мстиславский и Шуйский? – спросил Басманов, хотя отчётливо видел несущихся навстречу конников, оплошавших при выборе момента встречи.

И тут Басманов услышал такое, по поводу чего ему стоило не то удивляться, не то выражать возмущение.

– Уехали ночью, – сказал Маржерет.

– Ага, – просто так ещё отвечал Басманов, чтобы ввести француза в недоумение: то ли он, Басманов, знал о том, да запамятовал, то ли так и положено было поступать князьям.

Но понял Басманов одно: юного царя Фёдора Борисовича князья ставят невысоко. Они уехали, не дождавшись царской грамоты, но руководствуясь собственными соображениями. Они хотят устроить свои дела в Москве, пока до неё не добрался неприятель. Они не хотят воевать против другого юноши, полагая, что тот... настоящий царевич!

Басманову стало дурно.

И припомнилось то, что нечаянно, неожиданно вырвалось из уст простоватого Семёна Годунова: «Кажется мне, что мнимый царевич и есть настоящий!»

Получалось, будто князья Мстиславский и Шуйский снова обвели его, Басманова, вокруг пальца, снова опередили! В случае чего скажут: мы с целью не вели сражений! Именно потому не стали преследовать разгромленных под Добрыничами. Потому не спешили за ними к Путивлю, а вроде бы принялись осаждать Рыльск. Да и оттуда сразу ушли, хотя царь Борис торопил действовать. Ушли вглубь России. Остановились под Кромами. Не боясь насмешек, нарочно не взяли эту ничтожную крепостишку... Они все знали наперёд. Они ждали смерти Бориса Годунова!

И чем дальше раздумывал Басманов, тем страшнее становилось ему. Царь Борис умер не своей смертью!

Басманов слушал донесения, беседовал с воеводами, принимал советы, в уме вертелось одно: что сейчас делает загадочный юноша, находящийся в Путивле?..

Уже третью неделю бушевало царское войско на берегу разлившейся реки Кромы. И началось это буйство почти с того самого дня, как там появился воевода Басманов. Но ещё сильнее забурлило оно с той самой поры, как вослед за воеводою поспешили сюда всё-таки князь Катырев-Ростовский и митрополит новгородский Исидор с сонмом священников. И как начали они приводить народ к присяге.

В походной церкви при воеводских шатрах день и ночь читали вперемешку с молитвами и пением патриаршью грамоту. Многие негодовали уже в церкви, не соглашаясь с услышанным. И тут же кричали:

– Не люб нам Фёдор Годунов!

– Не желаем его на царство! Незаконный это царь, как и его отец!

Но кричали ещё из толпы, непонятно кто.

А вскоре дошло до того, что нашлись отдельные смельчаки, которые открыто отказывались присягать новому царю. И чем дольше это длилось, тем больше набиралось подобных людей. Они шумели громче тех, кто соглашался присягнуть. Громче тех, кому всё равно, что здесь делается. Начались драки, схватки на саблях.

Вскоре получилось так, что уже не для кого стало читать грамоты и некого было приводить к присяге.

Митрополит Исидор почувствовал: ему лучше уехать, вместе со священниками. Он так и сделал.

Князь Катырев-Ростовский тоже вмиг понял: дело это нешуточное. Отвечать перед молодым царём придётся ему как названному главным воеводою. Он забыл о собственном высокомерии, о лени. Он явился Басманову в шатёр. Красные глаза его, после бессонных ночей, бегали, словно осиротевшие мышата.

– Что, боярин, делать? Виселицы плачут!

Князь хотел выразиться стальным голосом а получилось визгливо. Басманов улыбнулся, вроде бы по-дружески. А в самом деле с пренебрежением. Но сказал твёрдо:

– Виселиц не будет.

– Почему? – удивлённо поднялись у князя над красными глазами чёрные брови.

– А не хочется мне самому качаться на виселице! – отрезал со значением Басманов.

– Мудрено говоришь, боярин, – пробурчал князь глуховатым голосом.

На том и расстались. Что думал Катырев-Ростовский, как решил поступать дальше – Басманову не известно. Да только ведомо, что князь из шатра не выходит. А возле шатра стоят осёдланные кони.

Басманову, конечно, как он был уверен, ничего не стоило навести порядок в войске, заткнуть глотки говорливым смельчакам вроде рязанских боярских сынов Ляпуновых, которые громче прочих подбивают народ на непослушание. Да внутренний голос удерживал от подобных действий. Осмотревшись под Кромами, порасспрашивав участников столь длительного топтания у крепости, Басманов сделал заключение, что крепость можно было взять, и сейчас ещё не поздно, но делать этого нельзя. А что следует делать – он так и не знал. Впрочем, понимал, что при таком его бездействии и бездействии прочих военачальников огромное войско легко может стать добычею для небольшого войска молодого загадочного человека, буде тот заявится сюда.

А явиться молодому человеку сюда предстояло непременно.

Басманов ещё не ложился спать, как ему доложили, что разъезды поймали важного лазутчика.

«Вот оно!» – подумал Басманов даже с облегчением. А вслух приказал:

– Прямо сюда.

Лазутчик оказался высоким, молодым и горбоносым человеком, юношей. У него была по-московски длинная чёрная борода при тёмном цвете лица и смелых горящих глазах. Однако Басманов сразу уловил в его выговоре что-то не совсем московское. Наверное, это был казак, причём не донской, но запорожский.

– Кто ты таков? – спросил Басманов, делая знак приведшим, чтобы пленника развязали.

Казацкий есаул с рябым скуластым лицом выдернул из-за пояса кривой короткий нож – обрывки верёвки тут же упали на пол.

– Я служу царю Димитрию Ивановичу, – сказал пленник, шевеля перед собою затёкшими пальцами.

– У нас царь – Фёдор Борисович! – на всякий случай напомнил Басманов.

– Знаю одного царя – Димитрия Ивановича! – невозмутимо повторил пленник.

– И как тебя зовут? – пропустил мимо ушей его утверждение Басманов.

– А зовут меня Петро Коринец, – отвечал пленник. – И был я запорожским казаком. Но по деду и отцу я московит, хотя в Москве ни разу ещё не бывал! Да вот с царём Димитрием Ивановичем скоро буду!

– Гм, гм, – не знал, что отвечать и о чём дальше спрашивать Басманов. – А что ты делал возле крепости?

– Возвращаюсь из Путивля. Несу оттуда грамоту царя Димитрия Ивановича.

– Где же она? – оживился Басманов.

– Твои люди отобрали, боярин, – указал пленник на стражей.

– Где она? – повторил Басманов, слегка поворачивая голову.

– А вот, – поспешно достал из-за пазухи бумажный свёрток есаул. – Что есть, то есть. Не врёт. И оружие у него было. На то казак. Да оружие мы потеряли. Больно шибко скакали. Прости, боярин.

Грамота выглядела в самом деле по-царски. С красной печаткой, с красивыми литерами. Красного цвета.

Мгновение подумав, Басманов разорвал верёвку, скреплявшую свёрток. Его поразил красивый цвет чернил. Грамота начиналась словами: «Мы, царь всея Руси и великий князь Московский Димитрий Иванович...»

Басманов не мог оторвать взгляда от написанного. То была царская грамота. Он это чувствовал.

– Кому несёшь? – спросил Басманов тихим голосом, невольно проникаясь доверием к пленнику.

– А в Кромы. Тамошним людям. Чтобы знали: Димитрий Иванович сам сюда вскоре будет. Я послан впереди войска, которое сюда идёт. Да в грамоте сказано, боярин.

– И сколько же войска? – спросил Басманов, косясь в грамоту.

– Десять тысяч казаков и двадцать тысяч поляков. Не считая нескольких десятков тысяч московитов и прочего военного люда.

Басманов, сказано, уже верил всему этому. Басманову хотелось верить. Но для пленников существуют свои правила. Пренебречь ими Басманов не мог.

Через минуту пленного увели.

Басманову хотелось сделать распоряжения, чтобы пленника обязательно оставили в живых. Хотелось облегчить его участь. Однако и это было противу правил, которых Басманов нарушить не мог. А потому он ничего не сказал. Отправился спать, чтобы принять надлежащее решение утром, после того, как пленник побывает под пытками, под огнём, на дыбе. Когда от него узнают всё, что полагается.

Спал Басманов плохо. Он думал о пленнике. В одно мгновение ему даже захотелось отправить людей в землянку, где правят дело окровавленные палачи. Но и этого не сделал. Его сморил сон. А когда проснулся, за стенками шатра раздавалось уже лошадиное ржание, слышался топот копыт – там было утро.

Первым его вопросом был вопрос насчёт пленника, поскольку он сразу увидел оставленную с вечера на столе грамоту. Слуги отвечали, что пленник оказался строптивым. Потому палач перестарался. Но пленник живуч, дышит. Вот только стоять и сидеть не может. Он подтвердил всё то, что говорил вчера. А если Бог смилостивится – он будет жить.

Басманов был недоволен действиями палача. Он ещё раз внимательно перечитал грамоту и велел тотчас посылать за воеводами вспомогательных полков.

Не успели, впрочем, собраться созванные воеводы, как в лагере, в котором с утра начались раздоры, вдруг учинился невероятный галдёж.

Выйдя из шатра, Басманов различил призывы:

– Идём! Идём!

– Все идём!

– Пусть воеводы ведут!

– Мы им покажем!

Очень вскоре Басманов узнал, что воевода Иван Годунов – царский родственник, который накануне отправился было во главе татарской конницы на разведку в сторону Рыльска и уже добрался было до речки Свапы – вынужден был возвратиться назад. Ему встретились польские конные разъезды. За ними, дескать, движется огромное войско.

Собравшиеся к Басманову воеводы зло смеялись, припоминая, какой это вояка, Иван Годунов, – трус и хвастун. Но когда Басманов прочитал им вслух грамоту, отнятую у вчерашнего пленника, когда поведал, о чём узнал от него, а ещё, что пленник и под пытками повторил свои показания слово в слово, – воеводы притихли.

– Будем драться, – мрачно прохрипел князь Андрей Андреевич Телятьевский, воевода передового полка, всегда остававшийся верным Годуновым.

– Да как драться? – возразил ему князь Василий Васильевич Голицын, воевода полка правой руки. – При таком беспорядке внутри войска? Когда, того и гляди, кровопролитие между своими начнётся Вон рязанские братья Ляпуновы разбушевались.

– Убережёмся, – заверил, скорее сам себя, Телятьевский и заторопился из шатра. – А Ляпуновых усмирить должен князь Михайло. На то ему и власть великая от царя дадена! – крикнул уже на выходе.

Князя Михайлу Катырева-Ростовского ждали напрасно. Он прислал сказать, что болен.

Басманов осторожно завёл разговор насчёт того, что положение скверное, однако первым делом следует решить, кому присягать, раз такая разноголосица.

– Какому царевичу? А?

Он так и сказал – «какому царевичу». Он знал, что возразить на подобные слова мог бы ушедший князь Телятьевский. Прочие воеводы смотрели друг на друга и молчали. И только Михайло Глебович Салтыков с готовностью ухватился за сказанное Басмановым.

– Чего думать, бояре? – закричал Салтыков, поднимаясь во весь рост. – Признать надо Димитрия Ивановича, потому что незаконно сел на престол Борис Годунов, Бог ему судья теперь. Ну а мы ему клялись? Клялись. Потому что думали: нет больше законных наследников после смерти Фёдора Ивановича. А при чём здесь Федька Годунов? Что он значит против законного сына царя Ивана? Только подумайте: город за городом переходит на сторону спасённого царевича! Вся Севера в его руках. А теперь вот и король польский войско шлёт. Король понимает: если ему перед Богом было страшно нарушать клятву, данную Борису при заключении мирного договора, то теперь он свободен от клятвы!

– Да! – подхватили с жаром Василий Васильевич Голицын и его брат Иван Васильевич. – Дождёмся, что одни и останемся не под царскою рукою!

– Это так, – поддержал братьев Басманов. – Бог за царевича Димитрия. Уж как мы сражались против него под Новгородом-Северским, а что получилось? Кому нужна наша победа?

Салтыков начал открыто:

– Надо писать Димитрию Ивановичу.

По словам Салтыкова ещё не было понятно, что имеется в виду: то ли он уже поверил, что в Путивле настоящий сын Ивана Грозного, то ли он предполагает, что всем сидящим здесь иначе не выкрутиться, когда войско начнёт сдаваться засевшим в крепости казакам, которые чувствуют себя победителями. И на что тогда надеяться воеводам? На мальчишку, который в Кремле надел на себя шапку Мономаха? Так уж не лучше ли сразу глотнуть позора, зато быть спокойным и за себя, и за своих детей?

Возможно, у Салтыкова тоже было продумано, как достигнуть желаемого, да только Басманов его остановил. Потому что был уверен: лучшего хода, нежели он, Басманов, здесь и сейчас не придумает никто.

– Надо сделать вот как, – сказал Басманов. – Пускай кромчане на нас нападут как сторонники царевича Димитрия Ивановича. А нас уже силой пускай к ним отведут!

Салтыков и братья Голицыны встретили предложение с восторгом.

Салтыков закричал:

– Есть у меня верные люди! Они всё уладят! А сказывали они, будто бы в крепости сидит верный друг самого царевича, по имени Андрей Валигура! Что он решит – того царевич никогда не меняет!..

На том и остановились.

Все разбежались по своим шатрам, не совсем понимая, что завтра свершится.

Басманов вышел из шатра и долго ещё глядел на разлившуюся реку Крому. Теперь она казалась настоящим морем. У ног воеводы плескались пенистые волны.

Затем Басманов укрылся в шатре и принялся писать царевичу Димитрию. Он раскаивался в том, что сражался против него в Новгороде-Северском.

Занимаясь письмом уже при свечах, почти всю ночь напролёт, Басманов уснул лишь под утро, не раздеваясь и даже не снимая сапог. Он так и рухнул на походную низкую кровать, под вздохи и причитания своего старого слуги Кирилла, который пестовал его с раннего детства и почти никогда с ним не расставался.

Получилось всё не так уж и плохо.

Потому что проснулся Басманов от криков над головою.

– Пропустите, бесы!

– Куда! Отваливай!

– Отступи!

Дюжие аркебузиры в красных кафтанах, поставленные для охраны воеводы, едва сдерживали толпу, осаждавшую шатёр.

Басманов, поднимаясь, попенял себя, почему не дал надлежащих указаний страже относительно сегодняшнего дня. Успел подумать, что из-за этого может случиться кровопролитие, – но на большее у него времени не хватило.

– Боярин! Боярин! – метался у его ног Кирилл, суя ему в руки то саблю, то пику. Кирилл был уверен, что его господин справится с каким угодно количеством супостатов.

Пока аркебузиры отбивались от наседавших у входа, нападавшие сумели проникнуть в шатёр ( другой стороны, прорубив стенки шатра ударами сабель.

– Хватай! – завопили.

– Держи!

– Вяжи!

Всё было окончено в одно мгновение. Аркебузиров смяли, словно малолеток. Руки Басманова тут же были скручены за спиною верёвками, как у настоящего пленника.

– Вот так! – гоготали, довольные. – Вот так!

– Отгулял своё, сволочь!

– Не убежит! Верёвка-то татарская!

Салтыков не соврал, подумалось Басманову. Салтыков это устроил. Неужели самого Салтыкова вот так же спеленали верёвками и пинают сапогами в зад?

Связанного воеводу вытащили из шатра, словно мешок с шерстью, и повели, с ругательствами и угрозами, куда-то по направлению к воде, которая уже нестерпимо сверкала под солнцем. Он не отрывал взгляда от этого блеска. Ему хотелось увидеть связанных Катырева-Ростовского, Телятьевского, Салтыкова. Он даже по-озорному предположил: князь Катырев-Ростовский обязательно наложит в портки. Ведь он не знает о сговоре.

Но увидеть этих людей связанными ему не удалось.

Басманову, правда, пришлось несколько раз прокричать, что он и так готов присягнуть царевичу Димитрию Ивановичу: уж больно пинали сапогами. Уж чересчур хорохорилась чернь.

Но ему не верили.

– А зачем принуждал целовать крест Федьке Годунову? Этому выблядку?

– Да ещё Машке-засранке! Малютиной поганой дочке! Зачем?

Басманов больше не отвечал. Бесполезно. Его никто не слышал и не хотел слушать. Он был доволен, что получилось как раз так, как он задумал. Ну почти так. А подготовили все люди Салтыкова.

За Басманова пытался отвечать слуга Кирилл. В шатре он был сбит на пол ударами кулаков, но быстро очнулся и теперь со стонами увивался вокруг взбунтовавшихся вояк.

– Отпустите боярина, изверги! Не грешите против царя и Бога!

– Да не к царю его ведём! – гоготали в ответ и пинали старика сапогами.

Через разлившуюся Крому за ночь был выстроен на скорую руку деревянный мост, даже с перилами. Однако народа на него направлялось столько, что сооружение трещало, прогибалось, извивалось. И было понятно – оно недолговечно. Впрочем, не многие это понимали.

Солнце поднималось над миром весёлое. От воды исходил лёгкий пар. Потому люди устремлялись вброд – кто верхом, кто на возу. Однако никто не знал, что́ под водою, какое дно. Многие держались за грядки возов, за лошадиные гривы и хвосты, а всё равно то здесь, то там раздавались крики о помощи: кто-то нырнул в колдобину, кто-то тонул.

Люди торопились к крепости. Торопились те, кто желал поскорее явить свою преданность царевичу Димитрию.

На середине моста стояло уже несколько священников в рясах. Они давали целовать золотые кресты. Они приводили к присяге Димитрию Ивановичу.

Басманов не успел ещё приблизиться к священникам, как вдруг почувствовал, что с него уже сдернуты верёвки. В руки ему сунули одну из тех грамот царевича Димитрия, которых уже полно накопилось в московском войске.

– Читай! – требовали.

Он читал с удовольствием, почти не глядя в написанное. Его увлекал за собою человеческий поток. Вскоре мост кончился, и воевода оказался перед земляным валом, на который до сих пор он глядел только издали. Из каких-то подземных ходов, из каких то едва приметных дыр в земле вылезали смеющиеся, гогочущие человеческие существа с чёрными немыты ми лицами, со спутанными бородами, но с грозными саблями и с мушкетами в руках.

Оборванцы приветливо кричали:

– Давайте к нам, земляки! Мы вам царя привели!

– Мы друзья вам! Ничего не бойтесь!

Опытным глазом Басманов выделил среди оборванцев низкорослого человека, с изуродованным рубцами лицом, с длинными руками, и сразу понял: перед ним и есть атаман Корела, о котором он наслышался ещё при осаде Новгорода-Северского.

Несмотря на то, что Басманов менее всего вы вал сейчас уважение у своих воинов, что они толпились возле него, толкали его, что постороннему глазу было трудно усмотреть в Басманове важного человека, главного воеводу, боярина, поскольку одёж была забрызгана грязью, изорвана, мокрая, – несмотря на это, Корела тоже сразу определил в Басманове главное лицо среди прибежавших сдаваться воинов.

– Боярин! – подошёл к нему Корела, размахивая длинными руками. – Перед тобою человек, который заменяет нам здесь царевича Димитрия. Всё, что ты хотел бы сказать царевичу, говори ему.

Из толпы защитников крепости выступил высокий курчавый молодой человек, которого Басманов замечал не раз с валов новгород-северской крепости в соседстве с царевичем Димитрием.

Человек этот приветливо улыбался.