Текст книги "Лжедмитрий"

Автор книги: Станислав Венгловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 41 страниц)

– Яремака! – закричал Коринед. – Брат! Это ты!

Вослед за Коринцом к бледному человеку бросился Андрей.

Да, то был Яремака. Он дышал воздухом свободы. Он смотрел на всех, но ещё ничего не понимал.

А Глухарёв приблизился к красному знамени, опустился на колени и приложился губами к двуглавому орлу.

– Мне говорили о царевиче, да я не верил, – признался он. – А теперь – вот он!

3

Андрей чувствовал себя на седьмом небе. Теперь он был рядом с побратимами.

Коринец повелевал запорожскими казаками. Конечно, под Житомиром, при «малеваной» корчме, их насчитывалось не столько, сколько ожидалось, но всё же... И предводительствовать сечевиками Коринцу предстояло вплоть до подхода сечевого товариства, которое обещал привести на помощь царевичу кошевой Ворона.

А Яремаке царевич поручил начальствовать надо всеми московитами, что пристали к войску в пределах Речи Посполитой. Их набиралось не меньше тысячи.

От Житомира до Фастова летели как на крыльях.

Яремака, самый лёгкий, истощённый сидением в житомирском подземелье, увлекал за собою всех.

Попадись, кажется, навстречу казаки князя Януша Острожского – сомнут их, следа не оставят.

Так думалось.

А в Фастове соединились три колонны царевичева войска. Все пришли без потерь. Войско князя Острожского тянулось по сторонам от главных шляхов, как бы просто приглядываясь, что ли.

Пришли казаки из Сечи. Под началом Коринца их насчитывалось уже более двух тысяч.

В Киев вступили с песнями. Киевляне смотрели на войско приветливо. Киевляне расспрашивали, что да как. Желали царевичу удачи.

И вот...

Гетман Мнишек, сидя верхом на баском коне, в окружении гусар, слушал донесения. Гетман уже не снимал с себя просторных доспехов. Освобождался от них только перед тем, как взойти на паром. Но так положено. В случае чего – в доспехах не выберешься.

Климура, гетманов секретарь, свесив рыжий ус на одну сторону, внимательно записывал.

Гетман успел убедиться, что переправа через Днепр завершилась благополучно. Князь Януш Острожский, приказав угнать вниз по Днепру все паромы, лодки да суда, не предпринимал никаких серьёзных действий, пока войско царевича поджидало на берегу подхода новых средств для переправы. Часть их сколотили заново, часть пригнали с деснянских вод. Когда на закате солнца на берег выбрался последний казак, одолевший Днепрово течение безо всякой лодки, держась за гриву коня, на оставленном берегу Днепра показалось много всадников. Наверное, что-то выкрикивали. Кони не могли устоять на месте. Вечерний воздух наполнился звуками мушкетных выстрелов.

– Радуются нашей удаче? – спросил царевич.

– Нет! – отвечал Андрей. – Рады, что могут разъехаться по домам.

– Вот как, – улыбнулся слегка озадаченный царевич.

Андрей ничего не хотел скрывать.

Потерь при переправе не было, если не считать молодого шляхтича, который то ли хотел отличиться, то ли не мог совладать с самим собою. Он бросился в прохладную воду, чтобы первым вплавь добраться до парома, который приближался к берегу. И топором ушёл на дно. Труп выловить не удалось – настолько быстрое там течение. Очевидно, смерть юноши послужила предостережением для прочих. Преждевременной гибелью он спас другие жизни.

Царевич, как только завидел Днепр, ещё в Киеве, так и просиял лицом. Тревогу, внушённую Мнишеком относительно замыслов князя Острожского, как рукой сняло.

– Эта река меня любит! – сказал царевич.

Наверное, он вспомнил, как пробирался когда-то на Украину. Только не сказал с кем. Что-то недоброе мелькнуло в его глазах.

– Едем, государь, – напомнил Андрей, оставшись наедине с царевичем.

Позади них был только небольшой казацкий отряд.

Двигались уже берегом Десны. А Днепр оставался по левую руку. Дорога отклонялась всё дальше к востоку, к Десне. Дорогу обступали белостенные хаты. Дворы были уставлены стогами необмолоченных хлебов. Солнце светило и грело по-летнему. Однако деревья уже были обвешаны охапками золотой краски. Казалось, золото налеплено там нарочно, с целью придать дороге торжественности.

Это чувствовали все. А потому продвигались необычно спокойно. Еды и питья хватало. В войске сильно удивлялись дешевизне предлагаемого сельчанами, а сельчане радовались, что у них ничего не отнимают силой, но за всё взятое платят звонкой монетой. Сельчане умоляли указать московского царевича. Когда его указывали – они ликовали так, будто узрели святого, сошедшего на землю.

– Какой молодой!

– Какой красивый и добрый!

– Пусть Господь ему помогает!

Царевич повелел остановить войско на границе. Глядя на покрытый мхами каменный столб, он хотел что-то произнести, да только улыбнулся своим сокровенным мыслям и махнул рукою в сторону заброшенного монастыря, что виднелся вдали на пригорке.

В монастырском подворье, где бродили немногочисленные монахи, в присутствии своих военачальников царевич принял приграничного остерского старосту Ратомского. Тот попросился на службу, желая уйти в Москву. Староста пришёл не один, но с небольшим количеством московских людей. Они решили служить царевичу, а не оставаться в забытом Богом городишке.

Царевич похвалил Ратомского и сказал Яремаке:

– Прими под крыло. Как принял ты своего бывшего сторожа.

Он имел в виду житомирского кастеляна Глухарёва. Глухарёв, оказывается, тоже мечтал попасть в Москву.

И тут же в монастырском подворье состоялся военный совет.

– Мы вступили в пределы моего государства, – сказал царевич, как только утихомирились военачальники. – Я уже разослал грамоты во все концы. Я жду повиновения. А сейчас, пан гетман, отправьте запорожских казаков с грамотой в крепость Моравск. Это будет первая крепость, которая пришлёт мне свои ключи.

Польские военачальники не могли поверить, что это говорится всерьёз. Но казаки ждали подобного заявления. Стоило Петру Коринцу отъехать от монастырского подворья – и через мгновение все услышали, как задрожала земля от множества конских копыт. Под рукой у Коринца – атаманы Дешко, Кунько и Швейковский. И у каждого отряд казаков.

А наутро Коринец прислал гонцов: моравская крепость сдаётся без боя! Воеводы Ладыгин и Безобразов попытались склонить обывателей и ратных людей к сопротивлению, но народ заковал воевод в кандалы. Крепость ждёт царевича!

Царевич, выйдя из шатра, сначала успел подтрунить над польскими военачальниками, которые готовились к жарким схваткам:

– Так-то, Панове полковники! На Руси почитают законную власть!

Пан Мнишек поздравлял царевича со слезами на глазах.

– Кто бы мог подумать, государь! Ведь столько лет прошло! Да что говорить! Бог всё видит! – не находилось у него слов для выражения радости. – При таком походе, даст Бог, и гетману не придётся надрываться.

А вот польские полковники, внешне разделявшие всеобщую радость, не скрывали своей озабоченности. Разве на такую войну вели они своих подопечных? Не пахнет здесь добычею. Если так пойдёт дальше, то воевать здесь не придётся. И командовать будет некем.

Войско царевича тут же выступило из лагеря. А вперёд, в город, он отправил Андрея, придав ему гусар под командованием Станислава Борши.

– Скажи, друг мой Андрей, – велел царевич, – что я тороплюсь к ним со всем войском. Я хвалю их и благодарю, своих славных и верных подданных. Я освобожу их от власти ненавистного узурпатора!

Моравск оказался хорошо обустроенной крепостью. На высоких земляных валах возносились деревянные башни. Оттуда можно было вести пушечный огонь и продержаться там бог весть как долго.

Но ворота крепости были настежь распахнуты. Перед ними толпились московские ратные люди в красных стрелецких кафтанах, с бердышами в руках. Ещё больше виднелось там обывателей из предместий, что утопали в пожелтевших садах. Но более всего – сечевых казаков.

Многие были навеселе. Они громко хохотали, горланили песни, сновали то в корчму, то из корчмы, которая широко раскинулась на жёлтом пригорке при въезде в крепость. Оттуда раздавались звуки музыки. Перед маленькими окошками с зелёными оконницами кто-то садил гопака. Его подзадоривали взрывами криков.

Андрея с ротмистром Боршей встретили радостными возгласами. Тут же к ним подскакал на вороном коне Петро Коринец.

– Брат! – не мог скрыть своего восторга Коринец. – Хорошо получилось!

В крепости всё свидетельствовало, что царевича ждут и встретят хлебом-солью. Какие-то севрюки-доброхоты наперегонки водили Андрея по всем укреплениям, поднимались в башни, показывали запасы вооружения, пороха, никем не охраняемые, и говорили, что ждут не дождутся освободителя. И ждут его милостей для себя.

– Государь милостив! – отвечал без устали Андрей.

Он уверовал в искренность этих суровых людей. Он пренебрёг указаниями гетмана Мнишека насчёт того, что в оборонительные башни, к пороховому погребу, на крепостные ворота нужно поставить своих людей, драгун, – на всякий случай. Нет, Андрей не мог не верить обывателям Моравска.

И не ошибся.

Когда на следующий день, на белом коне, сопровождаемый паном Мнишеком, в город въехал наконец царевич, то его действительно встретили все от мала до велика. Встретили церковным звоном, хлебом-солью и криками благодарности.

– Дети мои! – говорил в ответ царевич, не утирая слёз с лица. – Вот и свиделись мы. Злодей Борис, захватив мой отцовский трон, загнал вас далеко от первопрестольной Москвы, от ваших родных мест. Но Бог поможет мне возвратить престол. Я в том уверен. Вы первые привечаете меня после долгого изгнания, а потому я дарую вам свободу ото всяких пошлин и налогов, отныне и навеки. Оставайтесь такими же верными мне и впредь. Спешите, кто может, не щадите ног своих, идите и рассказывайте правду всем, кто ещё ослеплён коварной ложью и ещё противится моей власти. Несите правду во все концы моего государства! И Бог не оставит вас!

– Пойдём, государь! – отвечали громом.

– Пойдём! Пойдём!

– Прямо сейчас!

Пан Мнишек даром времени не терял. С ласковой улыбкою рассказывал о себе. Говорил, что царевича признал польский король. Что король пришлёт своё войско, если московский народ не поможет царевичу поскорее занять отцовский престол. Пан Мнишек также со слезами на глазах убеждал севрюков идти во все уголки царства. Рассказывать о доброте, о милостях царевича. Даже бояр Ладыгина и Безобразова, которые не хотели его признать, он приказал освободить от оков!

Народ ликовал.

Ликовали и в царевичевом войске. Оно подошло уже к городу и остановилось верстах в трёх от крепости. Вскоре оттуда донеслись звуки частых выстрелов – там на радостях палили в небо.

Подобное начало похода обескуражило не только польских военачальников.

Не меньше, если не больше удивлялись сечевые казаки. Своё удивление они без тени стеснения высказывали атаманам Куцьку, Дешку и Швейковскому. А те передавали всё Петру Коринцу. Что это, дескать, за поход без поживы? Не пристало казаку грабить мирного обывателя, который принимает своего государя!

Коринец, по причине молодости, не видел пока в настроении казаков никакой опасности. В этом походе для него лично всё было яснее божьего дня. Восстановить справедливость. Непременно. А царевич щедро наградит. Как только возьмёт власть.

Но казаки рассуждали по-своему. Это проявилось уже в ближайшее время, сразу под Черниговом, куда войско направилось после короткого отдыха под Моравском.

Чернигов, конечно, с Моравском не сравнить. Чернигов город большой и весьма укреплённый. Получись здесь так же, как в Моравске, – о, тогда бы и дальше всё пошло как по маслу. Но получится ли?

Гетман Мнишек и здесь поступил подобно тому, как поступил под Моравском. Он выслал вперёд казаков с приказанием городу подчиниться своему государю.

От Моравска до Чернигова расстояние приличное. Обозу его надобно одолевать дня три, а казаки добрались туда за день. На следующее утро, когда войско царевича было ещё на середине пути к Чернигову, царевича встретили не посланцы Коринца, но гонцы от черниговских жителей. Они привезли жалобу на сечевых казаков. Казаки, оказывается, подступили к городу с предложением сдаться, но воевода Татев, стоявший за Бориса Годунова, приказал открыть огонь из пушек. Не всем казакам удалось уклониться от ядер, но кто уцелел, те набросились на посады и стали разорять мирное население. Им, мол, надо укрепиться там до подхода царевича с главным войском. Пока они это делали, в крепости взяли верх сторонники царевича. Воеводу Татева связали. Город готов признать власть законного государя, но казаки продолжают грабить посады.

Царевич успокоил гонцов:

– Всё будет возвращено. Город сдался – вот что самое главное.

Царевич счёл достаточным отправить к казакам ротмистра Борщу. Ротмистр повёз строгий приказ: возвратить обиженным всё у них взятое!

Царевич ничего плохого не подозревал. Казаки исполнят его приказ. И всё же он что-то предчувствовал. Потому что сразу, как только удалились обнадеженные гонцы вместе с ротмистром Боршей и его гусарами, царевич обратился к Андрею:

– Поедем и мы. Хочу посмотреть на верных мне черниговских людей!

Так и сделали.

Значительно опередив оставленное позади войско, они утром приблизились к Чернигову. Ещё на подходе к городу, при колодце с высоким скрипучим журавлём, узнали новость: казаки приказу не подчинились.

Царевич поднял на дыбы своего белого коня. Царевич не поверил:

– Как? Где гетман? Где Коринец?

Коринец явился тут же. Его было трудно узнать. Казаки не хотели и слушать о возвращении добычи.

– Что, таковы казацкие обычаи? – негодовал царевич.

Андрей поспешил на выручку товарищу.

– Обычаи не обычаи, государь, но захваченного на войне казаки не возвращают, – подсказал Андрей.

– У меня возвратят! – злился царевич. – Я поеду к ним сам!

– Не делай этого, государь! – загородил ему дорогу Андрей. – Это тебе только повредит! Давай грамоту. Я поеду к ним.

Грамота ещё писалась, а в небольшой домик на окраине Чернигова, в котором остановился царевич и который заволакивало дымом от пожаров, уже стали приносить сообщения о новых грабежах. Более того, казаки даже сами приходили объясняться с царевичем: они-де хотели помочь государеву войску, когда захватывали предместья, иначе здесь закрепились бы его враги, которые держат сторону злодея Бориса!

Казаков слушать не стали, к царевичу не допустили.

Царевич, выслушав прочие донесения, неожиданно спросил:

– Когда подойдут наши войска?

– Вероятно, сегодня вечером, – откликнулся Андрей.

Царевич встал с места, выпрямился и решительно выдохнул:

– Тогда пиши вот что, друг мой Андрей! Если казаки к завтрашнему утру не возвратят награбленное – завтра в обед с ними будут биться мои войска!

Присутствовавший при этом Коринец закрыл лицо руками. Андрей хотел что-то возразить, но царевич говорить ему не дал.

– Пиши, что я решил.

Московских людей у царевича в войске значительно прибавилось после Моравска. А что касается воинов, пришедших из-за Днепра, – то была уже серьёзная сила. Это знали все...

К утру начали поступать первые донесения: казаки пусть и с руганью, со скрипом, с бранью, с драками между собою, но начали возвращать отнятое у черниговцев добро.

Царевич приказал готовиться к торжественному вступлению в город, который признал его власть. Он начал советоваться, как наградить ему верных людей.

4

Воеводу Басманова разбудили на рассвете.

Он сразу всё понял.

Разбудить осмелились по его приказу.

– Так что пора...

– Знаю!

Не слушая объяснений, натыкаясь на углы столов и скамей, воевода направился до ветру.

На высоком крыльце, после душной горницы, было свежо и хорошо. Спускаясь босиком через три ступеньки, в чуть сереющем покрове чёрной ночи, воевода ощутил на своём носу прикосновение чего-то лёгкого, пушистого, но холодящего кожу и вроде бы даже влажного.

Вокруг было непривычно тихо. Онемела на время даже стража на крепостных башнях. Башен не было видно, но местоположение их воевода мог указать с завязанными глазами.

Справив за сараем малую нужду, воевода вдруг почувствовал, что ноги его опираются на что-то мокрое и скользкое. Он отступил назад, готовый посмеяться над собственной оплошностью, но земля вдруг сделалась влажною и на новом месте, где он теперь стоял.

«Ба! – подумал воевода. – Да ведь это первые снежинки! Да ведь и пора уже!.. Да... Ни раньше, ни позже... Да... То-то будет воплей!»

На крыльце воеводу настигли хриплые петушиные голоса. Петухи горланили в ближнем предместье.

«На Чеботарёвке!» – догадался воевода.

И тут же подала голоса стража:

– Не спи-и-и!

– Не спи-и-и!

Воевода содрогнулся и как бы с досадой захлопнул за собою тяжёлую дверь.

Петушиный крик, да ещё в предместье, лишний раз напомнил, что сегодня придётся отдать приказ делать именно то, чего ему хотелось избежать любой ценою.

Воевода велел слугам зажечь в горницах свет и позвать стрелецких сотников. Уже одетый и обутый, сидя в кресле, он выслушал гонцов.

Трое молодых казаков, из тех, что состоят у него на службе, но день и ночь кружат на своих конях на дальних подступах к городу, с южной стороны, как раз и подтвердили то, чего он не хотел услышать.

– Шайки самозванца, – сказал один из них, – не сегодня завтра будут здесь! Во всяком случае – сюда движутся конники!

Воевода был уверен: злодеи ничего здесь не смогут добиться. Покричат, постреляют. А всё же, всё же...

Конечно, воевода до последнего времени надеялся, что настырные слухи о добровольной сдаче грозного Чернигова окажутся в конце концов ложными. Он знавал воеводу Ивана Андреевича Татева и никак не мог поверить, чтобы тот, обласканный Годуновым, на каких-либо условиях согласился сдать старинный русский город. Воевода либо убит, либо опасно ранен, либо предан своими же, пленён и находится в руках самозванца. Он не дождался помощи, с которой спешил в Чернигов воевода Басманов.

Предательства, надо сказать, больше всего опасался и сам Басманов. Он знал, что Северский край наводнён людьми, которые ненавидят царя Бориса. Что правительство давно ссылает сюда подобного рода ненадёжных подданных. Что стоит появиться здесь какому-нибудь отчаянному человеку, заявившему о своей враждебности к царю Борису, – и вокруг такого человека тотчас соберётся множество приспешников. Конечно, на это рассчитывал злодей, выдающий себя за сына Ивана Грозного (или так ему подсказали?). Знал Басманов и то, что подобного рода люди населяют посады Новгорода-Северского.

Правда, будучи в московском Кремле, он, Басманов, не подозревал, что ему придётся оборонять Новгород-Северский. Полагал, что злодея остановят где-то ещё под Моравском, а уж под Черниговом – точно. Там он проторчит до подхода князя Мстиславского. У Мстиславского огромная рать. Всё должно быть покончено. Иначе смута расползётся по этим землям. Да что по этим! Далеко. И тогда придётся пролить немало крови. А пролитая кровь породит новых врагов.

Вошедшие стрелецкие сотники, оба заросшие бородами, оба здоровенные, как, впрочем, и все стрелецкие сотники и головы, стали тотчас пожирать воеводу глазами.

– Стрельцы на ногах? – спросил воевода.

– Как приказано, боярин! – отвечали сотники в один голос, будто сговорившись заранее. – День и ночь смотрят.

– Это хорошо! – заключил воевода. – Как начнёт светать – так и зажигайте. Ты запалишь с Чеботарёвки, а ты – с Ковалёвки. И чтобы – дотла.

Сотники отступили шаг назад.

– Как это? – спросили снова в один голос. – Так ведь никакого неприятеля ещё не видно? Да, может быть, куда в иное место понесёт его нечистая сила? Бают, что разругался он с ляхами.

– Так надо! – не слушал нареканий воевода. – Пора. Кто что успеет унести – пусть уносит. И чтобы – дотла, говорю. Чтобы, как заявятся супостаты, и зола уже остыла. Чтобы на снегу сидели, пока к нам подоспеет подмога.

– А куда... посадским? – опомнился один сотник.

Наверняка он предвидел, он понимал, чем это всё обернётся.

– Известно куда, – сказал воевода, отворачиваясь. – Сюда. За крепостные стены. Как обычно... Не то окажутся у злодея.

Сотникам оставалось поспешить к своим стрельцам.

Что говорить, воевода Басманов как-то сразу полюбил этот город. Ему нравилось глядеть с высокого берега, с крепостных валов и стен, на широкую Десну и на задеснянские дали. Это напоминало картины, которые открываются с высоты московских холмов. Видно было далеко. Особенно красивым казался противоположный берег. Деревья стояли ещё в россыпях ярких красок, а краски эти менялись ежедневно. Утром их покрывало сплошными седыми туманами, к обеду они сияли, как начищенное золото, как багрец на церковных стенах, чтобы к вечеру снова окутаться лёгкой синеватой дымкой.

Конечно, не будь воевода занят военными приготовлениями, не дожидайся он всё-таки подхода сюда противника – он мог бы часами, пожалуй, глядеть на волны красавицы Десны. Мог бы до одури рассматривать белые стены предместий, которые лепились по берегам, а берега спускались к воде уступами. Хороши были новгород-северские хаты и днём, и вечером, и утром, когда из каждого дымохода поднимались розовые дымки, так что враз и многократно увеличивалось вроде количество тополей, которые стоят в городе на всех улицах.

И вот эти предместья должны исчезнуть в огне и дыму!

Воевода, отдав распоряжения, попытался было снова уснуть, забыться, но сон не шёл. Ему казалось, что сквозь мощные бревенчатые стены дома проникают звуки из предместий, особенно из верхнего – из Ковалёвки, которая ближе от крепости и в которой неприятель должен появиться прежде всего. Воевода выслушивал донесения, прикидывал, что предпримет самозванец, достойный ли он соперник, кто с ним ещё придёт сюда, будет ли с кем сражаться князю Мстиславскому, будет ли чем последнему хвастаться перед царём. Воевода знал: на полк Мстиславского царь Борис возлагает главнейшие свои надежды. Счастливый поход, говорят, может обернуться для Мстиславского тем, что он станет царским зятем.

И всё же как ни старался уберечь себя от неприятных переживаний воевода Басманов, а вскоре почувствовал он крепкий запах дыма. Он вышел на дальнее крыльцо, и ещё только открыл дверь, как был ошеломлён волною человеческих криков. Крики эти, лай собак шли уже не только от Ковалёвки. Гул наполнил уже саму крепость, куда стрельцы сгоняли посадских людей. А дым валил и валил, и на фоне белого снега, который уже сплошь покрывал землю, крыши домов, деревья, зелёные кроны тополей, полосы этого дыма выделялись так отчётливо, что казались неестественными.

Воевода не удержался. Он взобрался на самую высокую крепостную башню, откуда накануне любовался задеснянскими далями. Да, стрельцы делали свою работу основательно, их сегодня не в чем было упрекнуть. Красные кафтаны мелькали в дыму так часто, словно стрельцов там было не меньше тысячи. На краю посада, который был расположен у самой реки, уже чернели пожарища, и только отдельные деревья ещё, обугленные и мёртвые, стоя испускали струи дыма. А дальше всё уже утопало в чёрной сплошной пелене.

Да, Басманов умом понимал бедствие людей, которые лишились вдруг крова, пристанища для детей, понимал, что они тем самым как бы невольно стали ближе к злодею-самозванцу, что они поддержат его при первой возможности, поддержат не по каким-то там соображениям долга, но просто потому, что им захочется отомстить власти, которая их жестоко обидела. Басманов это отлично понимал, но поступить иначе не мог. Он должен удержать хотя бы эту крепость – во что бы то ни стало. Он клялся царю. А что касается увеличившегося числа возможных сторонников самозванца, так он надеялся превзойти их бдительностью и воинской силою.

Да, посады исчезали. Но они уже не могли принять у себя самозванца. Не могли увеличить число его воинов.

Как бы там ни было, но в эту ночь, в переполненной народом крепости, воевода уснул спокойным сном человека, честно исполняющего свой долг.

Конные казаки самозванца, как и предполагалось, появились на следующий день после того, как были сожжены посады.

Басманову дали знать, и он лично видел сотни людей, которые с гиком, подобно татарам, прискакали к чёрным пепелищам. Удивлению и возмущению их не было предела. Они чувствовали себя обманутыми. Они кричали, размахивали руками, сверкали саблями. Они проклинали, конечно же, защитников крепости, которые лишили их лёгкой добычи. Наверняка они хорошо ведали, кто сейчас хозяин в крепости, и были убеждены, что такой воевода им не уступит. Они хотели занять посад, чтобы отогреться, потому что сразу после выпавшего обильного снега ударили крепкие морозы. Они надеялись сытно поесть-попить в посадах... А что получилось? С высоких крепостных валов на них глядели защитники, грозили мушкетами и пушками.

Не солоно хлебавши казаки самозванца удалились на ночь куда-то в ближние леса, подальше от крепостных пушек. Они коротали время у костров, могли поживиться мясом скота, разбежавшегося при пожаре в посадах. Но крепость была им не по зубам.

Они дожидались своего предводителя. Он же приехал через день после их прихода.

К этому времени в Новгороде-Северском распространились слухи, будто севрюки повсеместно встречают самозванца хлебом-солью. Будто навстречу ему выходят даже те обитатели лесных чащоб, которые любое начальство считают нечистой силой, которые при появлении самого ничтожного должностного лица стремятся забраться как можно дальше в лес, лишь бы не подвергнуться порче от дурного глаза. Зато попадись им такой начальник в подходящий миг, в подходящем месте – ни у кого из них не дрогнет рука, чтобы прикончить его, как вредное насекомое. Самозванца встречают колокольным звоном в церквах, и навстречу ему вместе с народом выходят священники с иконами и причтом. И всех он привечает ласково, ни на кого не держит зла. Всех прощает. Он простил даже черниговского воеводу Татева.

Эти слухи, конечно, доходили до Басманова. Более того, воевода выслушивал показания беглецов из Чернигова, у которых были свои основания оставаться верными Борису Годунову и которым посчастливилось бежать и добраться до Новгорода-Северского. Слышал Басманов и о том, что к Чернигову подошли донские казаки, что явились туда и запорожцы во главе с кошевым Вороною. Конечно, у самозванца собирается огромная армия. Однако Басманов знал и о раздорах в этой странной армии. Слышал, что часть поляков ушла, не получив условленной платы. А что касается казаков да лесных разбойников – Басманов ни во что не ставил такое войско.

Когда появились основные силы самозванца, Басманов внимательно наблюдал за ними из бойниц крепостной башни. Он даже велел доставить в башню одного перебежчика из Чернигова, который уверял, будто разговаривал с самозванцем и, стало быть, может узнать его в какой угодно толпе.

Басманов понимал, что слухам следует что-то противопоставить, развенчать образ справедливого властителя. Но придумать пока ничего не мог. Басманов уповал на своих стрельцов, в меньшей степени – на верных царю казаков.

Погода как раз установилась ясная. На белом чистом снегу, как нарисованные, показались те же, наверное, казаки, которые уже подходили к крепости накануне. Но казаки выступали только обрамлением для десятков трёх всадников, оснащённых и вооружённых на европейский лад. Басманов сразу решил, что среди этих всадников находится и самозванец. Басманов старался не выпускать из глаз одновременно и эту группу всадников, и стоявшего рядом с ним черниговского перебежчика. Когда всадники приблизились на расстояние двух мушкетных выстрелов, перебежчик радостно завопил:

– Вот он, боярин! Вот он! Разрази меня нечистая! Это он, богомерзкий!

Черниговский перебежчик имел в виду всадника на белом красивом коне. На всаднике был медный шлем и ниспадающий золотистый длинный плащ. Он ехал впереди всех, не считая, конечно, казаков, которые мельтешили перед глазами, перемещаясь то туда, то сюда. Указанный всадник внимательно следил за крепостью. Рядом с ним покачивался в седле ещё один важный человек – из-под плаща у того сверкали доспехи. Этот последний ездил по-стариковски медленно и спокойно, вроде бы даже с опаскою, как бы готовясь повернуть коня и ускакать подальше от крепости.

– Гетман Мнишек! – сразу определил черниговский перебежчик.

– Гетманов нам ещё не хватало! – сказал Басманов.

У Басманова тут же появилось желание приказать своим пушкарям прицельным выстрелом разметать эту кучку всадников. Более того, он почувствовал на своих ладонях жжение кожи, порывался лично навести как следует огромную пушку. Но какая-то сила удерживала его, хотя сами пушкари уже не раз высказывали подобные намерения.

– Нет! – сказал Басманов.

Ему почему-то хотелось дождаться, увидеть, что же сейчас предпримет самозванец, чтобы знать, чего от него следует ожидать впредь, как обороняться, когда он бросит войско на приступ. Однако в глубине души Басманов уловил своё невольное стремление поближе узнать этого смелого юношу, понять, что подвигнуло его затеять опасную и никчёмную в конце концов игру: выдавать себя за царевича, кости которого давно сгнили в могиле.

Самозваный царевич остановился на пригорке. Тотчас же от него в сторону крепости направилось несколько быстрых всадников. На конце сабли один из них вёз бумагу, которая белым цветом выделялась даже на фоне повсеместного чистого снега. Конечно, то было предложение сдать крепость. Всадники, среди которых различалось несколько людей одетых по-московски, а несколько – в убранстве польских рыцарей, направились к главным крепостным воротам. Они как бы не обращали внимания на высыпавших на крепостные стены ратных людей Басманова, которые кричали оскорбительные слова. Оскорбления относились уже и к персоне самозваного царевича. Подъезжавшие терпеливо сносили всё, вплоть до того момента, пока стрельцы – конечно же, с разрешения своего начальства – не открыли огонь из мушкетов. Целились, без сомнения, в того всадника, который вёз на конце сабли бумагу. С того человека, одетого в польский гусарский мундир, сбили пулей с головы шапку и, кажется, ранили его в руку, потому что он уронил бумагу на снег, а саблю перехватил другой рукою. Прочие всадники разом повернули назад, стараясь сдерживать бег коней. От непрерывного огня с вала их спасло то, что местность была холмистой, кроме того – они раз за разом меняли направление движения, пока не оказались вне опасности. На одном из пригорков остановились, посовещались и направились к самозванцу, который всё так же торчал на отдалённой возвышенности.

К Басманову в башню уже взбирался стрелецкий сотник – наверное, за разрешением ударить по самозванцу из пушки. Но воевода остановил его своим криком ещё на ступеньках:

– Не сметь! Ещё не пора! А бумагу – подобрать!

Сотник тут же повернул назад. Он был озадачен сомнением, так ли понято им сказанное воеводой, а если так, если правильно, то что всё это может означать?