Текст книги "Журнал Двести"

Автор книги: Сергей Бережной

Соавторы: Андрей Николаев,Двести Журнал
сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 57 страниц)

Прежде всего – о фантастике научной. По сути дела, родилась она в прошлом веке, с промышленной революцией, и с тех пор из горчичного семени жюль-верновского "романа в совершенно новом роде, научного романа" вымахала в огромное древо, имеющее не только пышную крону, но и – подобно баньяну – множество дополнительных стволов, ее поддерживающих. Он вовсе не удивителен, этот бурный рост, ибо соответственнен столь же лавинообразному научно-техническому прогрессу, который перестал быть уделом затворников бертольдов шварцев и трагических одиночек дени папенов, прямо или косвенно войдя во всякий дом. А раз явилась в мир новая сила – там уж судите, как хотите, благостная или злая, не суть важно, – литература не могла ее игнорировать. Ее и последствия ее вмешательства в нашу жизнь.

Само собой, НФ – область художественной литературы, а потому в лучших своих произведениях (о прочих – и речи нет) интересовалась всегда не голыми проблемами, но человеком, живущим в мире, этими проблемами исполненном. Однако взаимосвязь НФ и НТР несомненна. Вот от нее-то, от связи этой, почитая оную за сиюминутность, и отрекаются Веллер, Штерн и многие иже с ними, поскольку обращаются в творчестве своем исключительно к проблемам вечным. Справедливость подобного отречения сомнительна – и самые что ни на есть вечные проблемы на любом материале исследовать можно. Но на свою позицию имеет право каждый. И не уважать этой воли нельзя.

А теперь давайте-ка вспомним, что неуклюжее словосочетание "научная фантастика" – калька с английского science fiction, введенного в обиход "отцом американской НФ" Хьюго Гернсбеком, автором бессмертного "Ральфа 124 С 41 +"). И описывается этим термином лишь часть огромной фантастической литературы. Да и вообще, он мало-помалу выходит из обихода, сменяясь определением "твердая фантастика". А рядом с нею существуют иные области, которые не имеют пока устоявшихся наименований; всяк тут упражняется на свой лад – кто про "магический реализм" говорит, кто про "турбореализм", кто про fantasy, кто про "фантастический реализм"… И все от желания отречься от гернсбековского наследства. Так его же никому и не навязывают! Но разве горестная история о том, как с лица майора Ковалева сбежал своевольный Нос не фантастична? И не фантастика ли гоголевский же "Портрет"? Или "Портрет Дориана Грея" Оскара Уайльда? Разумеется, никакой сумасшедший паспортист от литературы даже не попытается дать этим произведениям и их авторам постоянную прописку во граде НФ. Никому не придет в голову отделять их от main stream, "большой литературы". Но становятся ли они от этого менее фантастичными?

Грешен, мне эти провозглашения манифестов, утверждения жанровых определений, выливающиеся порой (выливающиеся – слово не столь образное, сколь терминологически-точное, поскольку льются тут в немалом количестве самые разнообразные жидкости – от чернил до помоев) в литературные баталии, представляются детскими играми взрослых людей. К счастью, Веллер к числу воителей не принадлежит. Он просто проводит разграничение: "Здесь все определяется соотношением элементов в тексте и той нагрузкой, которую эти элементы несут. В научной фантастике элемент именно научный или наукообразный суть необходимый или основополагающий, тот стержень, на который нанизывается все повествование. Так в уэлсовской "Машине Времени" сам аппарат – суть основа всей литературной конструкции романа. А когда фантастический элемент суть некоторый доворот остранения во взгляде на действительность, который позволяет взглянуть на нее с нетрадиционной, нетрафаретной стороны, изобразить жизнь в некоем преломлении, как жизнь не совсем в формах привычной жизни – то это уже вовсе не научная фантастика, а просто литература с этаким фантастическим доворотом."

Подозреваю, "литература с фантастическим доворотом" так же не может не относиться к общей области фантастики, как и собственно НФ. И с этой точки зрения Веллер несет-таки на себе то клеймо в виде буквы "ы", что разглядел некогда на его лбу Самуил Лурье. Да, фантастика его отнюдь не научна. Так что с того? Позволю себе усомниться в том, что фантастическое начало выступает у него лишь в роли некоего доворота. Не превратись майорский нос в довольно противного, прямо скажем, господина, а веллеровский кошелек – в столь же малоприятную личность, и что останется от обоих произведений? Прах… Так что и здесь фантастическая посылка – стержень, только из иного материала выточенный. Но тут уж только конструктору определять – где какая ось нужна. Нам с вами важно, что – ось.

Однако довольно о дефинициях.

Гораздо важнее другое. То, как веллеровская проза сделана. Я сознательно употребляю именно этот глагол, ибо Веллер, по-моему, начисто лишен сакрального отношения к тому, что пишет. Это работа, которой он обучил себя в совершенстве; мастерство, секреты коего постиг. Конечно, сам процесс постижения и научения открыт, положить ему (и себе) предела тут невозможно. Зато можно говорить о степенях, и мишина – несомненно, высокая.

Хемингуэя мне в нашем нынешнем разговоре пришлось уже поминать. Позволю себе сделать это еще раз. "Я пишу, стоя на одной ноге, – подарил как-то одному из интервьюеров очередной афоризм "папа Хэм", – а вычеркиваю, сидя в кресле." Максима сия также укоренилась в Веллеровском подсознании. Впрочем, тут можно вспомнить и еще одну – роденовскую: "Я просто беру каменную глыбу и отсекаю все лишнее." В литературе лишь приходится сперва самому творить глыбу, а потом уже безжалостно отсекать от нее лишнее. И должен признаться, среди нашего брата немного сыщется авторов, способных на такую безжалостность к своему тексту, как Веллер. Именно поэтому его проза обладает столь большим удельным весом: каждое слово многократно выверено, и ни одного лишнего нет. Даже там, где на первый взгляд они кажутся лишними, где возникает на миг ощущение, будто сказано как-то странно и коряво, стоит приглядеться повнимательнее – ан нет! Иначе-то невозможно. Ибо нарушится враз ощущение живой речи – особенно чувствуется это в "Легендах Невского проспекта"… По той же причине никак не может Веллер перейти от новеллистике к более крупным формам – повести, роману. Ведь даже его "Майор Звягин", хоть романом и назван – издателем, – но на самом-то деле являет собой новеллистический цикл, что-то вроде джек-лондоновского "Смока Белью".

Позволю себе крохотное отступление. Хотя приключения бравого майора от военно-полевой хирургии в этом сборнике и не представлены, поскольку к фантастике воистину не относятся, не могу не сказать об этом персонаже – очень уж он для Веллера показателен. Не знаю, числит ли сам автор господина Звягина в своих любимцах – или, может быть, ненавидит, как сэр Артур Конан-Дойл Великого Сыщика с Бейкер-стрит; все собирался спросить, да как-то не получалось… Но в том, что для веллеровской ментальности товарищ майор – фигура весьма значительная, ни минуты не сомневаюсь, ибо в нем – ключ к самому Веллеру. Подобно тому, как творит и пересотворяет своих "клиентов" Звягин, породивший его автор выступает таким же демиургом, причем не только по отношению к собственному сочинению, но и к себе. С дивной андрогинностью он сам себе Звягин и сам себе пациент…

Вернемся, однако, к веллеровским текстам. Как и всякого нормального писателя эпическое пространство крупной формы не может его не влечь. Но… Стремление втиснуть максимум смысла в минимум объема выстраивает на пути Веллера такую линию Мажито, что никаким фортификаторам и не снилось. И потери при ее штурме достигают величины весьма значительной. Вот лишь один пример. Замысел, первоначально предназначавшийся для рассказа, начал вдруг разрастаться у Веллера – и в конце концов, изрядное время спустя, обернулся двенадцатилистовым (то есть двухсотсемидесятистраничным, если приводить к нормальной машинописи) романом. Не знаю, выстукивал ли его Миша, стоя на одной ноге, но когда он сел в кресло и принялся вычеркивать… "И от двенадцати листов у меня осталось три, – рассказывал он. – Причем в моем представлении, вся суть, все содержание, все эпизоды, подробности, детали, размышления и так далее – все осталось. Вот я и оставил в подзаголовке "литературно-эмигрантский роман", потому что в моем представлении это – если объема не считать – полновесный роман". Насчет полновесности – спорить не стану – иначе не попал бы "Ножик Сережи Довлатова" (а речь о нем) в номинационный шорт-лист на Российскую Букеровскую премию 1995 года; дадут ему премию, не дадут – уже сам факт такого выдвижения говорит обо многом. И это ведь еще цветочки. Другой – и намного раньше – сюжет для романа вылился в итоге в рассказ "Свободу не подарят", опубликованный еще в первом веллеровском сборнике "Хочу быть дворником"; так рассказ тот и вовсе страницы на две-три. Но вся идеологема романа там присутствует. "Кому охота – может раскодировать," – заметил, когда мы говорили на эту тему, Веллер. Такая беспощадность к собственному детищу, на мой взгляд, отдает каким-то чудовищным писательским мазохизмом, но в то же время не может не вызывать уважения. И еще – она-то и делает Веллера Веллером. Хотя в глубине души я все же надеюсь, что когда-нибудь он станет садистом – и вдарит по читателю полнообъемным романом. Дай-то Бог!

IV

А сейчас, напоследок, давайте вернемся на минутку к тому, с чего начале – к букве "ы".

Надо сказать, она вообще играет несоразмерно большую роль в отечественном искусстве. Вспомните хотя бы веселившую добрых два поколения "Операцию "Ы" вкупе с другими приключениями Шурика; или – голого вепря Ы из "Трудно быть богом" Стругацких… Помню, Святослав Логинов, замышляя своего "Многорукого бога далайна", сетовал, что нигде чукотско-русского словаря сыскать не может: "Дивный язык, в нем "ы" много, а я люблю ее трепетно и нежно…" В итоге пришлось для создания языковой атмосферы романа воспользоваться все же монгольским, где изобилует "ё", а не "ы", но позыв-то был… И даже в чужом и загадочном валлийском языке звук, именуемый "темным и", и который никто, кроме валлийцев якобы и произнести не в силах, оказывается на поверку нашим родным русским "ы". Тем самым, что сыграло роковую роль в жизни ленинградского филолога, о котором я рассказывал в начале.

Тот ведь поневоле оказался представителем гордого, хоть и малочисленного народа, несущего в генах наследие древних ариев. Спасибо, конечно, совбарышне из ЗАГСа, но ведь рукой-то ее водила Судьба.

Вот и Михаил Веллер стал фантастом поневоле, неосторожно последовав совету прозорливого (нельзя не признать) Лурье. А там уж пошло-поехало само собою: приняло его в свои ряды гордое племя фантастов и любителей фантастики, полюбило, обласкало – и уж не отпустит вовек. Это – тоже Судьба. От которой, как известно, не уйдешь.

Да и надо ли?

Вечный думатель

Сергей Бережной
Любовь к заводным апельсинам

В российской фантастике большие перемены. Грозная «четвертая волна», вспухшая еще в начале восьмидесятых, сначала потеряла большую часть мощи от удара о тупые волноломы госкомиздатов, после раздробилась о рыночные пирсы и то, что она вынесла на книжные лотки, можно пересчитать буквально по пальцам. Но зато – какие имена!

Вячеслав Рыбаков. Писатель от Бога. Пишет мало, но практически все, им написанное, неправдоподобно талантливо. Как соавтор сценария фильма Конст. Лопушанского "Письма мертвого человека" получил Госпремию РСФСР. Издал пока две книги: роман "Очаг на башне" в некогда нашумевшей серии "Новая фантастика" и сборник "Свое оружие". И то, и другое сейчас в принципе невозможно достать: разошлось по любителям. Сам себя считает невезучим: бесконечно долго не может выйти четыре года назад подготовленный сборник "Преломления", тормозится книга в серии "Русский роман"… И в то же время опубликованный в "Неве" новый роман "Гравилет "Цесаревич" (произведение, на мой взгляд, очень сильное) получает престижнейшую премию Бориса Стругацкого "Бронзовая улитка" как лучший фантастический роман 1993 года. И пренебрежительно игнорируется номинаторами Букера…

Андрей Лазарчук. Автор, поразительно интересный для наблюдения: начал с несложных по форме, но глубоких философских рассказов, в повести "Мост Ватерлоо" перешел к социально-психологической литературе, потом напечатал жесткий триллер "Иное небо" (профессиональная премия "Странник" 1994 года)… Напечатанный в новом литературном журнале "День и ночь" роман "Солдаты Вавилона" (завершающая часть трикнижия "Опоздавшие к лету"), похоже, произведет в литературе большой шум – экспериментальная по форме философско-мировоззренческая проза такого масштаба появляется далеко не каждое десятилетие. Впрочем, шум будет лишь в том случае, если литературный истеблишмент снизойдет до чтения "этой фантастики"…

"Эта фантастика", впрочем, давно и прочно осознает, что "толстая" литературная периодика скорее предпочитает публиковать посредственные реалистические произведения, нежели талантливый, но "не вполне реалистичный" роман. Более того: современное литературоведение просто не готово воспринимать современную фантастику. Как это ни парадоксально, профессиональным критикам не хватает профессионализма, когда они берутся говорить о произведениях, скажем, Стругацких. Уровень мышления нужен другой. Не выше, не ниже – просто другой.

Та же история с романами и повестями Андрея Столярова. Он любит рассказывать одну историю из своей биографии. В самом начале восьмидесятых он предложил издательству "Молодая гвардия" (тогда лишь оно более-менее регулярно издавало отечественную фантастику) сборник. Рукопись ему вернули с сопроводительным письмом, из которого следовало, что повести его прочитаны, но совершенно не восприняты. Пожав плечами, Столяров предложил тому же издательству рассказы, которые считал неудачными. На этот раз ответ был более благожелательный. Из чисто спортивного интереса Столяров отослал в "Молодую гвардию" свои ученические рассказы (у каждого автора есть папка, в которой хранятся первые опыты – писатели вообще народ сентиментальный). И получил в ответ следующее: "Ну вот! Можете же, можете! Удивительно быстро прогрессируете, как писатель!"

К сожалению, как дальше "прогрессировать" в эту сторону Столяров просто не представлял. И книжка в "МГ" так и не вышла… Зато вышли другие. Сборник "Изгнание беса" получил премию "Старт" как лучшая дебютная книга фантастики, медаль имени Александра Беляева, два рассказа из него – читательскую премию "Великое Кольцо". А сборник "Монахи под луной", в конце концов, оказался премированным буквально насквозь: одноименный роман – премия Бориса Стругацкого, повесть "Послание к коринфянам" и рассказ "Маленький серый ослик" – премия "Странник"… Пишет Столяров, как правило, вещи очень мрачные по настроению, его мир – царство Апокалипсиса. И, в то же время, он тонкий стилист: проза его холодна и совершенна, как поверхность полированного стального шара…

Поразительно, подумает непредубежденный читатель. Поверить автору статьи, так эти писатели должны популярность иметь немереную, – вон премий-то сколько! А о них, вроде, и не слышно ничего… Может быть, подумает непредубежденный читатель, для фантастов они, эти писатели, и хороши, а вот по сравнению с Большой Литературой (он так и подумает, непредубежденный читатель: оба слова с большой буквы) – не тянут…

Странные представления сложились у наших читателей о фантастике. "По сравнению с Большой Литературой вся фантастика чиха не стоит – все эти звездолетные бои и чудовища с колдунами…" Фантастика – слово почти ругательное. Ее либо любят и ценят, либо презрительно или равнодушно игнорируют – всю разом, всю без разбору. Вот попробуй назвать Булгакова фантастом – да это же воспримут почти как оскорбление! "Как?! Булгаков фантаст?! Да как же вы его смеете равнять со всякими там…" – и дальше перечисляют, с кем. А я, изволите ли видеть, никого ни с кем не равнял. Я, знаете ли, сказал, что Михаил Афанасьевич фантастические произведения писал. Или вы полагаете, что "Мастер и Маргарита" – кондовый реализм? А "Роковые яйца" – что, РСФСР действительно переживала "куриный кризис"? На что же вы, батенька, обижаетесь?

И что это вы, вообще, за деление придумали: Большая Литература – это, значит, хорошо, а фантастика – стало быть, плохо… Что, в Большой Литературе графоманов нет? Или в фантастике – литературных шедевров? Что? Есть? Тогда какого лешего кривить губы при виде звездолета на обложке – может, это Лем! Или презрительно морщить нос от марсианского пейзажа на другой может, это Брэдбери! Или хихикать от супермена в одних шортах на третьей может, это Стругацкие!

Просто не знаю, кого благодарить за то, что сидят фантасты – все, гамузом! – в этой загородке с оскорбительной надписью "не Большая Литература". Может, господина Хьюго Гернсбека, создавшего в 1926 году первый специализированный журнал НФ? До этого момента никому и в голову не приходило выделять фантастику в отдельную епархию. Мэри Шелли – литература. Уэллс – литература. Олаф Стэплдон, Карел Чапек, Олдос Хаксли – литература. Но это уже, скорее, по инерции. А вот Теодор Старджон – это, знаете ли, фантастика. И Урсула Ле Гуин – извините, тоже. А вот Оруэлл – наш, Оруэлла мы фантастам не отдадим. И Борхеса – тоже.

А может, товарищей из ЦК КПСС благодарить? Тех, которые в приказном порядке обязали некогда советскую фантастику быть близкой народу, понятной ответственным работникам и звать молодежь во втузы и светлое будущее? Те, которые вышвырнули в Париж Евгения Замятина, тщились сделать Булгакова мелким чиновником, отказывали жене Александра Грина в праве быть похороненной рядом с мужем, ломали в лагерях Сергея Снегова, травили Стругацких, возносили графоманов – что в фантастике, что в прочих областях литературы, – одинаково конфисковывали рукописи – и у Василия Гроссмана, и у Вячеслава Рыбакова…

Есть такой литературный метод – фантастика. Как любой литературный метод, как любое литературное направление, его можно рассматривать как отдельный предмет исследования, профессиональных интересов. Но с какой стати именно этот метод стал объектом пренебрежительного отношения, а люди, в нем работающие, все разом попали в литераторы второго сорта?

Впрочем, мне не обидно за покойных Немцова, Охотникова и Гамильтона, равно как и ныне здравствующих Казанцева, Медведева и Ван Вогта. Мне обидно за Стругацких, произведения которых не понимают второстепенные литературоведы, берущиеся о них писать – а литературоведы высшего класса либо считают это делом ниже своего достоинства, либо (как великолепный исследователь А. Зеркалов) некогда начав, в конце концов отступаются – негде печатать такие работы… Мне обидно за Вячеслава Рыбакова, который никогда в жизни не сумеет мало-мальски достоверно описать какой-нибудь "сопространственный мультиплексатор", но воспринимается критиками так, будто он пишет книги о роботах. Мне обидно за Андрея Лазарчука, чьи философские концепции уже не в состоянии воспринять традиционная аудитория фантастики – а другой аудитории у его книг нет. Мне обидно за Андрея Столярова, который сам вынужден подводить литературоведческую базу под то направление, в котором он работает – ибо знает, что ни один профессионал за это не возьмется. Не потому, что эта задача ему не по плечу, а потому, что слишком много чести сравнивать Столярова, скажем, с Дюрренматтом…

Мне обидно за многих авторов, которых я здесь не назвал. Или вы думаете, что в России нет авторов, достойных упоминания в одном ряду с Рыбаковым и Лазарчуком?..

Но мне не хватило места даже на упоминание о них. Ведь нужно еще сказать о том, ПОЧЕМУ возникло это литературное гетто.

Потому лишь, что часть фантастики, сознающая себя не просто развлекательным чтивом, всегда занималась проблемами, которые реалистической литературе просто не под силу. Кто из реалистов сумел осуществить социальное моделирование в тех же масштабах, что и Лем? Никто – разве что отказавшись от своего реалистического инструментария. Как средствами реалистической литературы сделать роман о взаимоотношениях не человека с человеком, а, скажем, человечества с другим человечеством? Или дать новую философскую концепцию развития цивилизации?

Большая часть этих проблем далека от повседневности, которой живет литература реалистическая. Естественно, что и литературоведы, занимающиеся ею, пытаются и фантастический роман оценивать по тем же самым критериям. А с какой стати? Художественные задачи – принципиально другие, художественные средства – тоже… И, как правило, критики просто не в курсе этих задач и этих средств. Как следствие – ксенофобия ко всей фантастике. (Кстати – именно проблема ксенофобии стало одной из базовых тем НФ).

Фантастике, по-видимому, нужны свои профессиональные литературоведы…

Сказал – и сам испугался. Свои литературоведы – это же снова оно, гетто… Замкнутый круг? Что же – фантастика и далее будет обречена на изоляцию? Свои критерии, свои критики, свои читатели – все отдельное?

Увы, похоже, что так. По крайней мере, до тех пор, пока не станут повседневностью контакты с иными мирами, путешествия во времени, объединенные сознания и кибернетический разум. Тогда всем этим займется литература реалистическая.

А фантастика – она и тогда будет идти впереди.

И жаловаться на то, что ее считают литературой второго сорта…