Текст книги "Журнал Двести"

Автор книги: Сергей Бережной

Соавторы: Андрей Николаев,Двести Журнал
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 57 страниц)

Андрей Чертков
ПАМЯТИ РЕДАКТОРА

Умер Виталий Иванович Бугров… Что еще добавить, чтобы передать всю тяжесть этих слов? Потому, что умер человек, которого я бесконечно уважаю, которого люблю, который во многом сделал меня таким, каков я есть. За последние несколько лет это уже второй раз, когда я почувствовал _это_ – проклятое давление времени, ставящее нас перед очевидным, но от того не менее ненавистным фактом: кончилась целая эпоха. _советская_ фантастика умерла.

_Аркадий Натанович Стругацкий…_ Братья Стругацкие всегда были для меня больше чем писатели – они научили меня мыслить, помогли на всю жизнь определиться со своими симпатиями и антипатиями, дали какие-то ориентиры на будущее, показали, как надо жить в этом мире, пусть даже он и не лучший из миров.

_Виталий Иванович Бугров…_Виталий Иванович помог мне найти свою среду обитания – среди тех людей, которые мне приятны и интересны – и не только потому, что они, как и я, любят фантастику.

Только не надо мне говорить о каких-то там табелях о рангах. С некоторых пор они мне не очень-то интересны. К тому же, считал и считаю: работа редактора хотя и менее заметна, но не менее важная, нужная, сложная и творческая, чем работа писателя. В фантастике особенно – на Западе целые литературные эпохи и направления названы не именами писателей, но именами редакторов. И это, наверное, справедливо.

Как редактора Виталия Ивановича я, по-видимому, открыл для себя (сам того еще не подозревая) где-то в середине 70-х – когда впервые обратил внимание на "Уральский следопыт". Во всяком случае, в первый раз этот журнал я выписал в 1976 году – и с тех пор выписывал его регулярно. Впрочем, поначалу я воспринял Виталия Ивановича скорее не как редактора, а как любителя и знатока фантастики – его ежегодные викторины и различные статьи о фантастике, подверстанные к рассказам и повестям, быстро дали мне ощущение, что за человек их делает. В любом случае, "Следопыт" в ту пору (да и много позже) был единственным местом, где можно было найти подобные материалы. А потом Виталий Иванович начал потихоньку стимулировать новую волну в развитии советского фэндома – статьями, публикациями писем, а затем и организацией "Аэлиты" – первого и до недавних пор самого главного праздника фантастики в нашей стране. И я счастлив, что в той волне нашлось место и для меня, и для моих друзей, из которых, увы, кое-кого тоже уже нет с нами.

Если говорить о личном знакомстве с Виталием Ивановичем, то оно произошло много позже – в октябре 1983 года. Ростовские фэны во главе с Мишей Якубовским организовали конвенцию, одну из первых в стране местные власти ее запретили, однако фэны все равно съехались, пусть и не в том количестве, какое предполагалось. А из профессионалов приехали только двое – Виталий Иванович и Павел Амнуэль. И эта первая встреча, наверное, так и останется для меня одним из самых приятных воспоминаний в жизни.

Позже мы встречались с Виталием Ивановичем довольно редко – пару раз в Свердловске, когда я приезжал на "Аэлиту", несколько раз на других конвенциях. Увы, со временем всегда была напряженка и поговорить по душам редко когда удавалось.

А общаться с Виталием Ивановичем всегда было приятно. Уж очень человек он был такой необычный – мягкий, добрый, немножко стеснительный – один из последних интеллигентов чеховского типа. Определение, может быть, и неточное, однако среди моих знакомых в фантастике он был единственный такой человек. Казалось, у такого человека не может быть врагов – хотя таковые, наверное, были. Мало ли ходит по земле злобных посредственностей, ненавидящих всех, кто умнее, добрее, сильнее их духом. Впрочем, не знаю и знать не хочу.

Помню последнюю нашу встречу – на "Интерпрессконе" 93-го года. Конвенция уже подходила к концу, но возможностей пообщаться с каждым, с кем хочется, возникало не так уж и много. Как всегда, впрочем. Однако так уж получилось, что Виталий Иванович из номера, где они жили с Андреем Дмитриевичем Балабухой, заглянул в соседний – в котором, по стечению обстоятельств, жили мы с Сашей Етоевым. Впрочем, Саша отсутствовал, а у меня оставалась еще одна початая бутылка водки. И вот за ней, родимой, разливая буквально по глотку, мы просидели добрых часа четыре. Не так уж важно, о чем мы говорили конкретно. Виталий Иванович вспоминал различные случаи из своей богатой редакторской практики, отвечал на мои каверзные вопросы о тех или иных случаях из истории "Следопыта" (слухами земля полнится), с интересом выслушивал мои слегка (надеюсь, что только слегка) хвастливые россказни о первых собственных опытах на редакторском поприще. Помню, когда мы решили, что, наверное, пора уже и по домам, Виталий Иванович шутливо заметил, что вот сидят здесь представители двух редакторских поколений – проблемы у каждого свои, но, черт возьми, как много у нас общего. Или это я сказал, а Виталий Иванович поддержал мою мысль? Не помню. Во всяком случае, "черт возьми" – это от меня: Виталий Иванович даже в приватном разговоре избегал выражений, которые его собеседник мог посчитать бы крепкими.

Не думал я тогда, что это последняя наша встреча. Просто в голову такое прийти не могло. А затем вновь затянула нас всех рутина по самые ноздри. Пару раз в году созванивались, но это были дежурные "новостевые" разговоры. Я надеялся, что Виталий Иванович вновь приедет на "Интерпресскон". Но он не приехал. Может быть, по финансовым причинам, а может быть – в преддверии очередной "Аэлиты" (в том, что эти два кона почти совпали по времени, честное слово, не было никакого злого умысла – просто стечение обстоятельств). Тем печальнее. На "Аэлиту" я тоже поехать не сумел – удовольствие оказалось не по карману. Дима Байкалов, с которым я встречался в Москве сразу после его возвращения с "Аэлиты", говорил, что Виталий Иванович был весел, бодр – ничто не предвещало того, что случилось какой-то месяц спустя.

Простите меня, Виталий Иванович. Я не знаю, что еще сказать. Да и не хочется мне больше ничего говорить. Мы Вас помним. Мы Вас любим. Мы Вам благодарны за все, что Вы сделали. Светлая Вам память.

Борис Миловидов
"ВСЮ ЭТУ ПРОКЛЯТУЮ И СЧАСТЛИВУЮ ЖИЗНЬ…"

Нелепо… Никогда больше не увижу его худощавую фигуру, лицо, изрезанное морщинами, добрую, как бы чуть виноватую улыбку, не услышу негромкий и приветливый голос… То, что все мы смертны – банальность. Но почему Виталий Иванович? Пятьдесят девять – это же не старость, не предел!

Полагаю, не только для меня, но и для большинства людей, более-менее тесно соприкасающихся с фантастикой, триада Бугров – "Следопыт" "Аэлита" составляют единое целое. Озабоченный Господь о трех лицах. Добрый, – и потому печальный – Змей-Горыныч…

Ипостасей, конечно же, больше, но не стану об этом – пусть другие, кто знал лучше…

Бугров – редактор! Достаточно того, что он чуть ли не тридцать лет отбирал фантастику для "Уральского следопыта", опубликовал ряд первоклассных произведений, огромное количество вещей, заслуживающих внимания… Доброта порой подводила его. Он сам говорил: да, конечно, эта штучка у автора не слишком удачная, но ведь человек-то хороший, и если не я, то кто его напечатает? И в самом деле – кто?

Куда проще кормить читателя романом зарубежного мэтра (пусть даже изуродованным купюрами, сокращениями и поспешным переводом), чем просеивать груду материалов, наплывающих от признанных и заслуженных графоманов, от гениев молодых и пока непризнанных… "Следопыт" (кроме последнего времени) печатал исключительно отечественные произведения, не ограничивая себя ни региональными рамками, ни "магией имен". Для молодых место находилось – в разумном соотношении с "величинами". Не знаю, как Бугров-редактор работал с писателем (человеком, рукописью), но в молодые свои годы, когда я пытался активно заниматься литературной деятельностью, несколько отказов от него я получил. Отказы были вежливы, тактичны и не снисходительны. Это крайне важно для начинающего: _не снисходительны._

Редактор – должность благодарная лишь в тех случаях, когда ты спокойно, равнодушно, пусть даже и качественно, выполняешь работу, за которую тебе платят, или стараешься предугадать желания "тех, наверху", – а значит и вещи отбираешь соответствующие. Но ты ведь искренне предан любимому жанру, ты стараешься печатать не то, что _нужно_, а то, что _хорошо_. Каково тебе, чиновнику по положению, но фэну в душе? Полагаю – и не боюсь ошибиться – что Виталий Иванович был в первую очередь Фэном. Фэном с заглавной буквы. Фэном – профессионалом высокого уровня.

Бугров – и "Аэлита"? Прежде всего, "Аэлит" – две. Это официоз, и это же – плохо управляемая фэновская вольница. Аэлита-первая: зал шикарного Дворца Культуры. В зале – прибывшие, на сцене – именитости. Вручаются премии, лауреаты отвечают прочувствованными речами. Потом сыплются записочки с вопросами, начинаются ответы на них. Бугрову записок мало. Зачем: надо – так и без того подойдешь да спросишь! Это не Булычев, к которому еще пробиться надо…

Аэлита-вторая. Несколько сотен фэнов, разногородних, а теперь и разнонародних, расхаживают, говорят, жестикулируют, обмениваются, продают-покупают, короче – активно общаются (иногда – излишне активно). Сегодня – они тут хозяева. И изредка промелькивающий Бугров производит впечатление скорее смущенного, растерянного гостя из глубинки, но никак не одного из устроителей этого пиршества "фэн-духа".

Не знаю, как "Аэлита" задумывалась. скорее всего, как очередное мероприятие в рамках СП СССР. Есть же премии для поэтов, приключенцев, реалистов и киносценаристов. Почему бы не отмечать фантастов? Где вручать? А инициатива "Следопыта" (читай – Бугрова) – вот там пусть и вручают. Вряд ли функционеры из СП могли хотя бы вообразить, во что это выльется… Бугров стоял у колыбели новорожденной премии, старался, чтобы она попала в достойные руки. А это – споры, мучительные споры с людьми, фантастику не любящими, не знающими и не желающими знать, зато обладающими правом _принимать решения_. Но даже когда соглашение о лауреате достигнуто (нервы, нервы, нервы!), начинались организационные заботы. Праздник надо подготовить, о помещениях позаботиться, приехавших разместить, накормить и спать уложить… Хлопоты и нервы, нервы и хлопоты.

И еще одна ипостась Виталия Ивановича, наиболее мне близкая – библиография. Коллекционером книг, как я понимаю, Бугров был всегда. Но если одни задерживаются на стадии тематического накопительства, то другие становятся заметными специалистами в интересующей их области. Бугров – из таких. Поэтому нет ничего странного, что собирание фантастики вылилось и в ряд библиографических статей и заметок, и в чистый библиографический поиск. Уже опубликованные работы (как самостоятельные, так и выполненные с Игорем Халымбаджой) – лишь незначительная часть собранных и обработанных материалов. Работа исполинская! Даже сейчас, когда компьютеры и множительная техника стали более доступны, труд библиографа, упростившись, не облегчился. Да, дискеты вместо картотек и тематические распечатки вместо механического перебирания карточек. Да, не бегающие, часто слепые машинописные строчки, а хороший ксерокс после хорошего принтера. Это прекрасно, но не это же главное… Виталий Иванович был прирожденным библиографом – терпеливым, кропотливым, трудолюбивым – и всегда готовым поделиться своими находками. В наше время, когда информация – те же деньги (хочешь знать? – купи!), такое отношение может показаться архаичным и старомодным… Он не задумывался над этим. Он работал. У него было Дело.

Виталий Иванович…

Редактор отбирающий в океане рукописей то, что что может пригодиться его журналу или пойти в сборники. Шелест страниц, болящие от чтения глаза – работа, работа, работа… И нервотрепки, когда приходится доказывать очевидное, защищать, отстаивать, пробивать…

Один из устроителей торжественного празднества – худенький, скромный и незаметный, радующийся за каждого лауреата, – пусть даже сам он предлагал и отстаивал кандидатуру другого, более достойного…

Фэн среди фэнов, многие из которых и познакомились-то здесь, на "Аэлите" – то есть, благодаря ему… И публикации в "Следопыте" клубных материалов… И викторины, с которых и начался наш фэндом…

Книголюб и книговед – в библиотеке, книгохранилище, архиве, частной коллекции. И опять – работа, работа, работа…

И так всю жизнь, всю нашу проклятую и счастливую жизнь…

Все меньше и меньше их остается – уже даже не "дедов", а "отцов" и "старших братьев" наших по фантастике. Все длиннее мартирологи.

Вот и еще одна строчка…

НОВЫЕ СТРОКИ ЛЕТОПИСИ

Аэлита-94

C 20 по 22 мая в Екатеринбурге состоялся очередной фестиваль фантастики «Аэлита-94».

Лауреатом премии "Аэлита" этого года стал Геннадий Мартович ПРАШКЕВИЧ за цикл "Шпион", в который на настоящий момент входит пять повестей, опубликованных в сборниках и журналах. Комментарии излишни.

Приз "Старт" за лучшую дебютную книгу на этот раз получил Андрей ЩЕРБАК-ЖУКОВ за сборник "Сказки о странной любви". Впервые в истории отечественных призов автор получает крупную литературную премию за публикацию в любительском издании (книга вышла тиражом 510 экземпляров).

Приз имени И.Ефремова в этом году не вручался – не удалось найти спонсора, который бы его профинансировал.

По сообщениям разных источников, во время "Аэлиты" были проведены семинары фантастоведения, фэн-прессы, библиографии, ролевых игр и начинающих авторов.

Все было, в общем-то, как в старые добрые времена… Только народу заметно поменьше.

Инфляция…

Беляевская премия-94

Владимир МИХАЙЛОВ (Москва)* – за трилогию «Капитан Ульдемир» (в связи с выходом заключительного романа «Властелин»);

Андрей ЛАЗАРЧУК (Красноярск)* – за сборник повестей и рассказов "Священный месяц Ринь";

Александр ЩЕРБАКОВ (Санкт-Петербург) – за перевод романа Роберта Хайнлайна "Луна жестко стелет";

Лев МИНЦ (Москва) – за научно-художественную "Индейскую книгу";

Юлий ДАНИЛОВ (Москва) – за перевод книги Георгия (Джорджа) Гамова "Приключения мистера Томпкинса";

ИЗДАТЕЛЬСТВО "СЕВЕРО-ЗАПАД" – за серию отечественной фантастики.

ЖЮРИ: Андрей Балабуха, Александр Бранский, Анатолий Бритиков, Лемир Маковкин, Борис Романовский.

* В этом году вручались две премии в категории отечественная фантастика: так как было решено не присуждать премию по категории критика и публицистика ввиду отсутствия достойных кандидатов.

C. Бережной. «Миры великой тоски» (о творчестве А.Лазарчука)

Миры рождаются по-разному.

Одни возникают в затмевающей реальность грандиозной вспышке вдохновения. Истинная их жизнь коротка – такой мир успевает лишь бросить тусклый отблеск на бумагу – и погибает.

Другие миры строятся долго и старательно: от аксиом к теоремам, от теорем – к их следствиям, загромождая бумагу гробами лишенных жизни слов.

Третьи миры рождаются от великой тоски. Просто взлетает однажды разрываемая скорбью и печалью душа в сырое небо…

"Почему мир несовершенен, Господи?.."

Бог знает – почему; знает, но не говорит.

И душа, так и не дождавшись ответа, возвращается в тело, стоящее в очереди за молоком.

Мир рождается в момент воссоединения души с телом. Мир, возможно, еще менее совершенный, чем мир реальный. Пусть так. Но одному-единственному человеку в нем дано не стать подонком. Или он может уклониться от направленной в него пули. Или способен понять несовершенство своего мира…

А мир, осознавший свое несовершенство, рождает следующий.

И так – до бесконечности.

Андрей Лазарчук вовсе не собирался становиться Создателем Несовершенных Миров. Когда он писал "Тепло и свет", "Середину пути" и другие притчи, – а это было адски давно, в начале восьмидесятых, – он лишь выплескивал из себя скопившуюся в душе тягостную накипь обыденности. Она была невероятно мерзка, эта накипь. Она заполняла, топила в себе каждый созданный мир. Она чувствовала себя в своем праве.

Но в рожденном мире немедленно появлялся человек, к которому эта мерзость не липла. Рыцарь. Мастер. Творец. Он не пытался вступить в борьбу с накипью. Он просто был способен ее осознать, увидеть – и отделить от мира. И его мир не то чтобы очищался – он чувствовал себя чище…

Невозможно возродить погибший в ядерном пламени сказочный мир ("Тепло и свет"), но можно создать в глубоком подземном убежище искусственное Солнце, которое будет разгораться от любви одного человека к другому. Разве для тех, кто остался в живых, мир не станет от этого хоть немного прекраснее?

Человек не в силах преодолеть несовершенство мира. Провозглашение этой цели – всегда ложь. Пусть прекрасная, как Царствие Небесное, пусть логичная, как Утопия, пусть научная, как Коммунизм – но все-таки ложь.

И не бороться с несовершенством мира – немыслимо. Антиутопии никогда не рисуют будущее – лишь настоящее. То настоящее, которое необходимо свернуть в рулон и навсегда замуровать в прошлом. То настоящее, с несовершенством которого должно бороться. То настоящее, которое не имеет будущего.

Андрей Лазарчук не писал ни утопий, ни дистопий. Это было для него лишено интереса. Действие его рассказов всегда происходят между прошлым (которого нет у утопий) и будущим (которого лишены антиутопии), в том настоящем, которое никогда не станет ни беззаветно светлым, ни безнадежно мрачным.

Наше время. Много лет назад черное колдовство оживило мумифицированного Вождя. Мумия, не способная жить сама по себе, поддерживает свое существование за счет жизненных сил детей, которых приводят в кремлевский кабинет на экскурсии – обязательные и жуткие, как похороны.

Гротескна ли в этом настоящем фраза "Ленин и теперь живее всех живых"?

В этом мире властвует диктатура мертвенных суеверий. Поразительно, но от той диктатуры, которая так долго царила в нашей реальности, она отличается какими-то мелочами. Атрибутикой. Лексикой. Списком запрещенных книг. И все! Ужас несказанных слов – тот же. Голодный паек на ребенка – тот же. Талант, скрываемый либо уничтоженный – тот же.

Страшно.

Но реальность страшнее.

В той реальности злое волшебство победило. Но в ней же существует и волшебство доброе…

В нашей реальности чудес не бывает.

Никаких.

В нашей реальности все рационально. Рациональны радость, любовь, рождение, смерть… Иррационален лишь страх темноты. Страх этот собрался из боязни себя, ужаса перед слепотой и вечного испуга перед неведомым. Мозг неспособен справиться с этим страхом, ибо мозг тоже рационален.

Жуткий водоворот иррационального страха втягивает в себя людей, соединяет их, как пузырьки на поверхности воды. Слившись, как эти пузырьки, в нечто единое, люди становятся вратами, через которые Ужас прорывается в мир.

Выбирай.

Первое – смерть. У тебя не будет больше страха перед темнотой. Ты сам станешь ее частью.

Второе – одиночество. Уничтожь свою любовь, забудь своих друзей, живи один в ночи вечного, сводящего с ума кошмара.

Третье. Пропусти Ужас в мир. Освободись от него. Утешься тем, что ты сделал это не один (один ты не смог бы сделать это) и живи дальше. Тем более, что с ужасом, находящимся вне тебя, можно бороться.

Четвертое. Иного не дано.

В рассказе "Из темноты" герой принимает на себя одиночество. Он не спас свой мир – Ужас нашел другой путь. Но теперь в Ужас можно было стрелять, ибо Ужас стал рациональным.

Стоит ли бояться того, что можно понять?

По-настоящему страшна лишь темнота.

Государство изобрело гениально простой способ заставить себя бояться: оно стало превращать привычное в иррациональное. Самые невероятные кошмары, ворвавшиеся на страницы романов Дика из наркотического бреда, бледнеют перед искусством правительств превращать жизнь в ад. Лишите быт человека логики – и его можно брать голыми руками. Извратите его прошлое – и он готов стрелять в собственных детей. Скажите, что мир построен на лжи – и он поверит вам.

Роман Андрея Лазарчука "Опоздавшие к лету" тоже построен на лжи. Колдовской сад – мираж, Полярная Звезда – морок, правдива лишь великая ложь войны и смерти. В какую ложь верить? Идти ли вечно на Север, прикрепив на бушприте Полярную Звезду, или рубить шашкой картонные танки?

Что есть правда? Что есть вера? Правда ли то, во что можно верить?

Каждый пролет гомерического Моста можно потрогать руками, но если само тело твое перестает существовать для пуль, взглядов и прикосновений – как верить своим ощущениям? Кинопленка беспристрастна и правдива, пока она не проявлена и не смонтирована, но, извлеченная из камеры, она немедленно начинает лгать.

Неужели это всеобщий мировой закон? Или же эта ложь – необходимое условие существования человека? Или – Государства?

Но мир сам по себе не знает лжи, а человек способен эту ложь распознать – какая бы она ни была изощренная. Государство же существует лишь благодаря лжи. То, что человек нуждается в опеке свыше – ложь; отвергнув опеку Бога человек не нуждается больше ни в чьей. То, что общество нуждается в упорядочении – ложь; Государство разрушает упорядоченность жизни, меняя законы по своему желанию.

Ложь – естественное состояние Государства.

В одном из миров, созданных Андреем Лазарчуком, существует Голем разум, порожденный Государством, ублюдочное дитя социальных потрясений двадцатого века. Он существует, но он не существо – это кибернетический разум, воплощенный не в металле и полупроводниках, но в колоссальной бюрократической системе.

Смыслом существования Голема является преобразование лжи бумаг в ложь действительности. Начав свое существование в мире, где ложь была безыскусна и наивна, он придал лжи глобальную стройность и монументальную величественность. Мир Голема превратился в мир тотальной лжи лжи мыслей, слов, поступков, лжи смерти и забвения. Мир диктатуры лжи, где ложь в принципе невозможно обнаружить – ибо не на что опереться при этом, кроме как на другую ложь. Человек, который не может существовать, не определив для себя каких-то основополагающих истин, вынужден принимать в качестве таковых ложь.

И человек перестает быть человеком.

Или просто перестает быть.

Мы живем в Мире Великой Тоски.

В нем есть все – красота и порок, золото и смерть. В нем бездна несовершенства, которое – помните? – порождает такие же несовершенные миры. Может быть, в нем есть Бог.

Но если он есть, то мир наш он создал не летая над бездною во тьме. Он создал его, стоя в очереди за молоком.

Февраль 1992