Текст книги "Журнал Двести"

Автор книги: Сергей Бережной

Соавторы: Андрей Николаев,Двести Журнал
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 57 страниц)

Лев Вершинин (Одесса):

Совсем не умею писать письма. Но первый номер «Двухсот» не оставляет возможности промолчать, даже если вместо письма-мнения получится нечто, похожее на статью.

1. ПРОБЛЕМА ПЕРУМОВА

Для меня никакой проблемы нет. В российской литературе появился сильный, самобытный автор, создавший умную и крайне небезынтересную книгу, воздвигший мир, кое-в чем более интересный и сложный, нежели мир Толкина, ибо Профессор, как ни крути, мифологист, а любой миф эмоционально схематичен.

Неприятие иными фэнами и писателями дилогии "Кольцо Тьмы", думаю, продиктовано либо дешевым снобизмом ("Фи, на что замахнулся!"), либо заведомым, жлобским недоверием к человеку ("Ишь, кого продолжает, смерд!"). Первое – попросту неумно. Пользуясь случаем, приношу извинения Николаю Данииловичу: и сам грешил, долго откладывая на потом прочтение "КЦ". Что ж, не люблю жанр "продолжений", даже свободных, не доверяю им – и рад, что в данном случае ошибся. Что же до "как посмел Самого продолжать" – то авторы подобных сентенций пусть вспомнят историю с "Отягощенными Злом"… и нишкнут.

Основным доводом в пользу того, что "КЦ" вещь талантливая и заслуживающая внимания является, по моему мнению, сама несостоятельность критики в его адрес со стороны профессионалов. И это при том, что редакторами "Двухсот" были, несомненно, отобраны лучшие из критических материалов!

Я, естественно, говорю не о вздорной, злой и откровенно глупенькой статейке Н.Резановой. Отнюдь! Критикесса оказалась настолько недобросовестна, что опровергать ее – труд невеликий и малопочтенный, все равно, как ударить "Дауна". Сам Николай Даниилович прилюдно и пребольно посек сию даму. И поделом.

Иное дело – статья Переслегина. Я убежден, что Сергей – не столько даже критик, сколько блистательный литературовед-социокультуролог. Его анализ текста, как правило, полон и всеобъемлющ, а в силу этого – достаточно пространен. Обычно. Но не в данном случае.

Здесь Сергей краток. Ясно, что романом он не очарован. Но система доказательств тут много слабее, нежели в любой другой его работе. Подчас даже создается ощущение эдакой "арбитмановщинки": подмены довода и аргумента хлесткой фразой и удачным образом. Просматривается некоторая изначальная заданность позиции рецензента. Впрочем, Переслегин достаточно профессионален и честен, чтобы не дать субъективности возобладать. И в результате заметка его, вопреки обыкновению, коротка, почти бездоказательна и написана, как говорится, "без души".

Но задумаемся: если уж ПЕРЕСЛЕГИН не смог убедительно доказать, что книга нехороша, то нельзя не признать, что мы действительно имеем дело с Явлением в нашей литературе…

2. ПРОБЛЕМА «СТРАННИКА»

«Двести-А», в первую очередь – исчерпывающий монолог Славы Логинова, во многом закрыл эту тему. Да, безусловно, «карманная премия», учреждена конкретным спонсором в интересах конкретного лица при опоре на авторитет конкретного же кружка. И, разумеется, ни грана общего с «Небьюлой», ибо та присуждается ШИРОКИМ кругом профессионалов и отнюдь не на деньги щедрого, но и своенравного спонсора.

В общем-то, платящий деньги, вправе распоряжаться, да! Но ведь жюри "Странника", вполне сознавая ущербность "кулуарной премийки", немногим отличающейся от давних молодогвардейских и нынешних никитинских самонаграждений, попробовало освятить цацку ореолом "Сидоркона", неявно подписав к междусобойчику тех, для кого ЛЮБОВЬ К ФАНТАСТИКЕ стала уже и самой жизнью. Подобных вещей нормальный человек не прощает. Отсюда и шквал неприятия.

Но! Гораздо страшнее – другое!

Отстаивая "корпоративный", а точнее – клановый, престиж, на защиту сомнительной премии встали люди, упрекнуть которых в отсутствии ума или порядочности не поднимется язык ни у кого. Это отличные ребята, чистые, честные, талантливые. Но раздался сигнал: "Наших бьют!" – и вот они уже взлетают в седла, готовые рубить без пощады. А кого рубить? За дело ли? – вопросы излишни.

И невнятность цели добавляет гнильцы в средства.

К примеру, умный и ироничный Миша Успенский, пытаясь доказывать недоказуемое, поневоле и сам того не желая, прибегает к передергиваниям. И верно. Ведь недоказуемое, не передергивая, не докажешь.

ЦИТИРУЮ: "Как мы назовем автора, которого не интересует мнение читателей? – спрашивает Бережной. Да как угодно. Сократ, не написавший ни строчки. Рембо, забывший свои стихи. Кафка, завещавший сжечь все, им написанное…" ("Двести-А", с.41)

Там Михаилом помянуты еще Хлебников с наволочкой стихов и нынешние постмодернисты. Что до Хлебникова, так использование наволочки в качестве портфеля говорит разве что о специфике характера поэта, о равнодушии к благам, об отсутствии портфеля, наконец, но никак не о безразличии к мнению читателей. А нынешние постмодернисты… ну, знаете ли, пена сойдет, а читатель останется. И болт, тем паче анкерный, ему в хозяйстве пригодится значительно больше, нежели вся эта кратковременно-модная постмодернистская галиматья.

А вот насчет остального… Есть смысл подумать!

а). СОКРАТ. Да, не написал ни строчки. Во-первых, писателем он не был. Был философом, был педагогом-перипатетиком – из тех, кто обучал, неспешно прогуливаясь. Как правило, у таких есть ученики, запоминающие мысли наставника и уже после, по памяти, записывающие. Иисус из Назарета, собственно, тоже не написал ни строчки – ученики постарались. Ибо в данном случае слушатель идентичен читателю. А кто посмеет утверждать, что Сократу безразлично было мнение Ксенофонта и Платона? Что Назаретянину плевать было на мнение апостолов?..

б). РЕМБО. Да, забыл свои стихи. Но ведь забыл-то, уйдя с головой в коммерцию, забросив грехи молодости и даже стесняясь их. Зачем удачливому работорговцу (лоточнику, акционеру и пр.) помнить свои стишки, не принесшие ему ни су? Зрелому Рембо-негоцианту читатель, действительно, был на фиг не нужен, он плюнул на него, как и на собственную поэзию. Но готов ли кто-нибудь из потенциальных лауреатов "Странника" открыто признать: да, не интересно мне мнение читателей, поскольку я ушел в лоточную торговлю и до фени мне всяческая писанина, коей раньше баловался по глупости да по молодости?..

в). КАФКА. Да, завещал сжечь. Но! – именно потому, что усомнился перед смертью в их уровне и заподозрил, умирая (зря, конечно!), что читатель не поймет. Зачем же сравнивать эту гипертрофированную деликатность и уважение к читательскому мнению с самодовольной псевдоэлитарщиной, декларируемой А.Столяровым?.. Не думаю, что А.М. способен заявить: сожгите, друзья, мой двухтомник, ибо кажется мне, что все написанное мною – дерьмо. Нет-с, никак не способен…

Такова аргументация Успенского. Еще дальше идет Эдик Геворкян: "Никто ведь не мешал, – пишет он, – учредить еще пару, а то и десяток призов. Зачем же навязывать свое мнение писателям, решившим скромно поучаствовать на этом празднике жизни?" ("Двести-А", с.43).

Разумно. И страшно. Потому что не писатели "решили", а спонсор с премией нашелся. Для узенького, пусть и достойного кружка. Но ведь пьянка в одной отдельно взятой квартире не есть праздник всего человечества; в данном случае, не фэны НАВЯЗЫВАЮТ ПИСАТЕЛЯМ своем мнение, а как раз ГРУППА ПИСАТЕЛЕЙ НАВЯЗЫВАЕТ фэнам свое мнение, буквально заставляя их – не мытьем, так катаньем – а соучаствовать (хотя бы присутствием в зале) в процедуре. Естественно, люди протестуют. Ибо не хотят быть тупым стадом, имеющим право лишь на поддакивание и подблеивание непостижимо-высоким решениям мэтров.

Эх, "Странник", "Странник"… сколько же славных, милых, талантливых людей повязал ты по рукам и ногам, втравил в бестолковую драчку за честь деревянного, неумелым столяром сработанного бушлатика…

Но даже и это не все!

В защиту "Странника" выступают ТОЛЬКО члены жюри. И в череде их аргументов нет-нет да и мелькнет гаденькая мысль: бранят, ибо завидуют. И вот уже порядочнейший Лазарчук собирается не подавать Щеголеву руки за то, что посмел Щеголев свое суждение при себе не держать. И – апофеозом! – идет намек на то, что всему виной интриги и "обиды писателей, волею судьбы оказавшихся вне клуба "Странников"…"

Обиды писателей? Ну-ну.

Я, Лев Вершинин, торжественно заявляю: приятно получать премии. Самолюбие они, конечно, чешут. Но если уж получать, то так, как получил я "Еврокон-93", узнав об этом факте гораздо позже самого голосования. Не нужно, коллеги, ни интриговать, ни хвалить себя. Достаточно попросту писать. Умно, честно и ПОНЯТНО. Премии приложатся.

И, коль уж на то пошло, то есть нечто и превыше премий. Не был я никогда, слава Богу, ни "драбантом", ни "семинаристом", и не сиживал в жюри. Но когда мне, пацану с улицы, судьба подарила счастье знакомства с Аркадием Натанычем, я показал ему свои повести, и смел ли ждать, что они понравятся ему? Мог ли я надеяться, что он сам, без просьбы (да и разве решился бы я?) предложит написать предисловие? Не мог. А Он – предложил. И это было честью, превыше всяких премий.

И я, удостоенный этой чести, просто не могу – даже желая того – завидовать лауреатам "Странника", ни уже состоявшимся (о великая честь!), ни предполагаемым (о суровая неизбежность!). Хотя бы потому, что к заслугам, скажем, Рыбакова или Лукина данная статуя ровно ничего не добавит; заслуги эти и так известны. Как не подновит кусок бронзы поблекшую позолоту галунов престарелого вундеркинда, вечного "драбанта" при известной Персоне. И, вовсе уж кстати, так ли велика принципиальная разница между "драбантами" и солдатами иной Гвардии, допустим – Молодой и далеко не всегда – наполеоновской?..

Субординация – она ведь, вообще-то, признак казармы. И фельдфебель, рвущийся в Вольтеры – явление, увы, не новое для России.

3. ПРОБЛЕМА СОСТРАДАНИЯ

Но что же ХОРОШО и что такое ПЛОХО? В отличие от хрестоматийного крохи, имевшего возможность получить точные указания от мудрого отца, так вот, в отличие от Андрея Михайловича Столярова, я не знаю ответа. Но порассуждать – могу.

Думаю, что принципиальное отличие русской (российской) литературы от литературы западной кроется в том, что наша литература всегда была сострадающей, кричащей, зовущей на помощь и аппелирующей к Совести. Беллетристика же Европы – прежде всего анализ, размышление, формальный изыск и – не в последнюю очередь – развлекательность. Иными словами: здесь – ДУША, там РАЗУМ.

Истоки, вероятно, в различии католического и православного мироощущения. Католическая схема: "Бог есть, ибо я РАЗУМОМ СОЗНАЮ, что его не может не быть" (Фома Аквинский). Отсюда и рационализм. Не зря именно из католических монастырей вышли естественные науки, и еретик Бруно старался познать Вселенную как раз в попытке приблизиться к постижению Бога. Ну, правда, коллеги недопоняли…

Православная же схема: "Бог есть, ибо СЕРДЦЕМ ОЩУЩАЮ Его" (Сергей Радонежский) породила тончайшую российскую философию, протянувшуюся из монастырских келий на уровень быта и отраженную там в вечных вопросах: "Что делать?" и "Кто виноват?".

Со-страдая и со-чувствуя развивалась российская литература; единой болью болели и Аввакум Петров, и Михаил Булгакова, и Вячеслав Рыбаков. А вот что категорически отвергалось ею, так это холодная, рационально-равнодушная метода, лишенная эмоций, но стоящая на филигранном мастерстве.

Вот в чем суть противостояния, ПРОТИВОСТОЯНИЯ А.СТОЛЯРОВА РОССИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ, КАК ТАКОВОЙ, ее ценностям и целям. Живи А.М. где-нибудь в Европах, он, умелый цеховой мастер, был бы вполне на своем месте. Там, при должной сноровке и удаче, он – глядишь! – сумел бы добраться до одного ряда с Джойсом или, скажем, Прустом, был бы читаем и чтим тремя-четырьмя тысячами сверхэстетов, хвалим в томно элитарных кружках, увенчан спецпремиями для игроков в бисер… и, наверное, был бы счастлив.

Но здесь-то нельзя быть счастливым, если в тебе не видят гуру!

Среда накладывает отпечаток; потребность российского литератора быть пастырем сродни потребности организма дышать. Но смешно смотреть, как холодная рассудочность стремится навязать свое мироощущение, свою эстетику тем граням словесности, которые изначально замешаны на эмоциональном восприятии и эмоциональной же отдаче. Читатель ясно ощущает чужеродность новоявленного пророка и отвергает его. Пророк же, искренне недоумевая, решает, что бараны зарвались – и стоит пустить глупому стаду немножко крови…

Вот первая слагаемая прозвучавшего призыва к войне!

Ну что ж, разумом можно много расставить по полочкам. Но не дано разумом, и только им, постичь боль, которая и есть жизнь. И конечно же, искусственные, пластиково-бумажные цветы, имеют право на существование. Если только не мешают жить живому…

4. ПРОБЛЕМА СОПРОТИВЛЕНИЯ

Впрочем, сказанным не исчерпывается суть вопроса.

Так уж вышло, что государственная машина России последнего полутысячелетия, унаследовав традиции Орды и Византии, была основана на тотальной несвободе личности. Это общеизвестно. В Европе возможность противоборства с системой была достаточно широка (для дворянина – шпагой, для негоцианта кошельком, для черни – эмиграцией или ересью). В России же единственным способом (кроме коротких и бессмысленных бунтов) протеста оставалось СЛОВО. И потому российская литература изначально была литературой сопротивления пусть шепотком, пусть в салонной беседе или осторожной эпиграмме, но она боролась с тотальной, а потому и тупой Властью. И зачастую погибала. В отличие от той же Европы. ТАМ, положим, Бальзак печально и уютно констатировал, что общество не лишено язв, а ЗДЕСЬ писатель, коли желал оставаться самим собою, не мог не лезть на рожон. Что толку приводить примеры? Несть им числа. И общеизвестно, что примирение с Властью (тем паче, интеграция в нее) означало гибель – безусловно, нравственную, а зачастую и физическую (Фадеев…).

До самых последних лет история нашей литературы была историей борьбы Совести с Бесстыдством. Ныне шкала координат рухнула…

И что же? Осторожные фрондеры-шестидесятники вволю поплясали на издохшем драконе, но… не пожелали увидеть, как из чрева монстра растет новое чудовище – стократ более опасное, сверкающее чешуей лозунгов и великолепно адаптированное к новой действительности.

Дракон остался драконом, сменив лишь расцветку. Но этого, новооформленного дракона с видимой охотой стали поддерживать былые фрондеры, люди, достаточно искушенные и умные, хорошо знающие истинную ценность лозунгов, написанных от пасти до хвоста. Поддержали. Подперли. И стали певцами и адвокатами торжествующего, наглого бесстыдства, тупого и грязного насилия…

Новый дракон ярок и цветаст, он – в отличие от старого, замшелого имеет млекообильное вымя, и следовательно… он прав. И значит, можно все оправдать.

Можно оправдать тех, кто топчет конституцию, а потом требует соблюдения законности от собственных жертв. Можно поддержать тех, кто расстреливает собственный парламент, а затем призывает растоптанных к гражданскому миру. Можно освящать своим авторитетом продажные средства массовой информации, соучаствуя в тотальной лжи…

Отчего бы и нет? Можно все! – да только тем самым вчерашние идолы и светочи, властители дум превращаются в собственные противоположности. Встав на сторону сытой, наглой и беспринципной клики, они предают и свои идеалы, и свято верящих их слову читателей…

Вдумайтесь же! В среде столбовой российской интеллигенции появились люди, зовущие к расстрелам и арестам, люди, способные, оттопырив измазанную икоркой губу, вальяжно именовать "временными неизбежностями" резню на окраинах, потоки беженцев, стариков, пасущихся под мусорными баками…

Впервые за века трупные пятна пошли по телу российской литературы, да что там! – культуры вообще; танк и лоток сделались символами нашего завтра.

Но ведь не все же скурвились? Не все припали к сосцам дракона?

Нет. Однако же качнулась земля и под ногами тех чистейших, что дрались с махиной византийщины, не щадя себя. Жизнь потеряла смысл; без врага неуютно. Вместо болевого центра – ноющая каверна…

Если борьба стала сутью жизни, вошла в плоть и кровь, значит шоу ДОЛЖНО продолжаться. Но с кем же сразиться? С гнусной действительностью? Нельзя. Новый-то дракон, при всех минусах, все-таки поверг предыдущего, люто ненавистного, а значит – в известной степени "социально близок". А во-вторых и в-главных… поднимешь меч на него – и тебя, чего доброго, тотчас запишут в "красно-коричневые" или, скажем, в "антисемиты" – сие вообще ярлык уникальный. Методика клеймения отработана, набор ярлыков утвержден свыше, а услужливое ТВ легко и быстро превращает наклейку в несмываемую татуировку…

Да, бессмысленно и глупо пинать старого монстра. Он – мертв.

Да, опасно и непривычно пинать нового монстра. Он – непонятен.

И учиться новым приемам борьбы поздновато. Увы, годы…

Вот и сбиваются в стайки бывалые бойцы, вспоминают минувшие дни, кусая длинный ус, лаурируют потихоньку друг дружку – и мечтают о том дне, когда вновь начнется борьба.

Вот вторая слагаемая призыва к войне.

Но против чего? Ужели против скотской, свинской власти?

Нет-с. Против "плохой" литературы, каковую "плохую" назначают сами. Тоже ведь дело. Ничем не хуже, скажем, онанизма в узком кругу.

И, увы, не всем дан ярчайший, невероятный талант Славы Рыбакова, сумевшего-таки вырваться из петли – и вопреки всему написать "Цесаревича".

Ну, а на случай, ежели затоскует все же душа, имеется непременная отговорка, ссылка на Божество, чьи пути неисповедимы, а мы-де всего лишь пророки Его. На Божество, которое думает за всех и освобождает верных адептов своих от химеры, именуемой сомнением…

5. ПРОБЛЕМА БОЖЕСТВА.

Впервые на моей памяти на страницах НФ-журнала помянут в таком контексте Б.Н. Кто-то осмелился на это почтительно и обтекаемо (Логинов), кто-то сорвался в резкость (Больных). Но – слово сказано…

Что ж, мне неведомы кулуарные тонкости Семинара. И ни на миг не забываю я, что все мы вышли из шинели Стругацких и слишком многим обязаны им. Но помню и другое: творец и человек, сосуществуя в одном теле, далеко не всегда во всем подобны один другому.

Немало сентенций Божества слышал я. Немало заметок Божества о сегодняшней жизни нашей читал за последний год. И много чего хотелось бы и моглось сказать Божеству.

Но.

Огромным счастьем моей жизни было личное знакомство с А.Н.

И потому – в память о СТАРШЕМ – ни слова не скажу о МЕНЬШЕМ…

Лев Вершинин

16 сентября 1994 года

А.Николаев (Санкт-Петербург):

Так получается, что дела прошедших дней не забываются, заставляют думать и страдать. Но – только потому, что от осмысления прошедшего зависит будущее. Потому я взялся за эти строки, – поэтому, а не чтобы оправдаться.

Несколько раз упоминалось в разных местах, что Николаев на "Интерпрессконе-94" заставлял всех голосовать за "Гравилет…", чуть ли не ходил по номерам и с ножом у горла требовал…

Не отрицаю – говорил, пытался убеждать. Но – убеждать. Каждый волен был убеждать кого угодно голосовать за нравящийся ему текст. Я думал, что тоже вправе. Теперь понимаю – ошибался. Я, Николаев Андрей Анатольевич, ответственный секретарь "Интерпресскона" – не мог. Смешно, но почему не мог пояснил мне гораздо позже Б.Н. Потому, что я, как должностное лицо, вроде как бы ПОНУЖДАЮ, мои слова воспринимаются чуть ли не как ДИРЕКТИВА к обязательному исполнению.

Будь все проклято, я по молодости и наивности даже не предполагал, что могу кем-то восприниматься, как должностное лицо.

Вот примерный ход моих мыслей: "Гравилет" лично мне нравится? Безумно. Желаю ли я, чтобы он получил "Интерпресскон"? Не то, что желаю, не могу представить, что он его не получит, это будет катастрофой для выстраданной Сидором и мной премии. Имею ли я право убеждать? Да. Потому что никакими служебными-финансовыми делами лично с Рыбаковым не связан – просто хорошие человеческие отношения. Опять же: любые подтасовки неприемлемы. Я не сомневался в себе, но и технически все сделал так, чтобы отвести любые возможные подозрения (о, а если бы я был в счетной комиссии, чтобы потом говорили?).

Я и сейчас убежден, что заставить кого-либо встать на точку зрения другого против воли невозможно. Вот если бы я проверял у голосующих бюллетени – того ли они зачеркнули, то да! Но ведь сколько я не убеждал Арбитмана (около часа спорили), не сомневаюсь – он голосовал за труд доктора Каца. И Свиридова я убеждал голосовать за "Гравилет" – он спорил, доказывал, и я доказывал. Я не знаю, за что он голосовал, скорее всего, я его не убедил, но разве это хоть чуть-чуть изменило что-то в наших отношениях?

"Гравилет" получил премию исключительно потому, что заслужил ее, никакие интриги не были тому причиной. Может быть я двоих-троих (пусть даже пятерых) переубедил в своей правоте. Но ведь не запрещено никому было убеждать и против "Гравилета" – даже специальные официальные часы мы этому отвели.

Я понимаю, что Андрей Геннадиевич Лазарчук может затаить на меня обиду – разница в голосах оказалась очень невелика (но ведь можно сказать, что Бережной убедил всех присутствовавших на агитации, а то бы они…). Более того, не ощущая за собой вины, я чувствую себя виноватым перед Лазарчуком. Я дважды перечитывал "Иное небо" – классная вещь, еще неоднократно буду перечитывать, слов нет. Но ведь перевернул-то все в моей душе и заставил страдать не понарошку "Гравилет "Цесаревич", черт побери!

Естественно, мне очень бы хотелось, чтобы премия "Интерпресскона" процветала, чтобы ничто не марало ее репутацию. Мы с Сидором понимаем, что она еще не совершенна (мягко сказано), но понимаем, что СОВЕРШЕННОЙ И НАИБОЛЕЕ ПРЕСТИЖНОЙ ни одна премия родиться не может. Надо работать и нарабатывать. Поэтому я очень благодарен всем, кто что-то предлагает по улучшению той же системы подсчета – надо думать и менять. Поэтому я взываю вслед за Аланом Кубатиевым: пусть каждый начнет с себя и прочитывает номинируемые произведения, раз недрожащей рукой берет списки для голосования.

Но я принимаю, все упреки в свой адрес. Виноват. И очень сожалею, что все так получилось. Нет, не что "Гравилет" победил, так и должно было быть. Но лучше бы было, если бы все сами прочитали, и не надо было бы ничего никому разъяснять.

В любом случае, дабы не повторялось подобное, я торжественно обещаю: ни по одному из произведений списка во время "Интерпресскона" никто от меня ни слова не услышит, даже если очень попросит. Естественно, как читатель я не собираюсь отказываться от душевной потребности обсуждать прочитанное на кухне с друзьями – но, как частное лицо. Более того, чтобы на страницах "Двести" печатать обсуждения и по возможности произведения списка, я вышел из номинационной комиссии.

Мне как-то все непросто привыкнуть к мысли, что меня рассматривают как должностное лицо, имеющее власть. Недавно оргкомитет "Интерпресскона" заседал, образовали Совет, куда вошли Сидорович, Б.Н. и ваш покорный слуга. И сразу был задан вопрос: кто будет обладать властью приглашать или не приглашать на "Интерпресскон". Да, эти трое. Да, у меня появилась с Сидором такая власть. Но я не стремился к ней. И видит бог, я никогда никому не отказывал, если кто-то искренне работает на фантастику. Все, кто каким-то образом вышли на нас Сидоровичем ПРИГЛАШЕНИЯ ПОЛУЧИЛИ. Не вижу, почему это должно измениться.

А "Гравилет "Цесаревич" – лучшее из прочитанного мною не только в прошлом году, но и в прошлой пятилетке. Вот только когда Вячеслав Михайлович, следующее произведение напишет? – тоскует душа поклонника.

Андрей Николаев, 5 октября 1994 г.