Текст книги "Журнал Двести"

Автор книги: Сергей Бережной

Соавторы: Андрей Николаев,Двести Журнал
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 57 страниц)

В "Наработке на отказ" есть почти все, что я хотел бы видеть в добротно сделанном произведении массовой коммерческой (что не значит дурной) НФ – герой с ясно различимым характером, изобретательно написанный антураж, загадка. Несколько подкачал сюжет автору, кажется, не хватает пока дыхания на такие длинные дистанции и он никак не может выдержать ритм. Впрочем, это могут быть издержки технические – "Следопыт" напечатал повесть (роман?) в журнальном варианте… А в общем, могу только порадоваться, что в нашей фантастике появился новый многообещающий автор.

И в 1993, и в 1994 годах "Уральский следопыт" приходил в Санкт-Петербург судорожно. К декабрю здесь появился только четвертый номер. Увы. Обзор останавливается на полпути…

Как жизнь.

Василий Владимирский

Юрий Брайдер, Николай Чадович. Избранные произведения. Том I. / Нижний Новгород: «Флокс», 1994.– (Золотая полка фантастики)

Я люблю роман «Евангелие от Тимофея» и потому заранее прошу простить меня за возможную пристрастность. На это есть свои причины. Кому-нибудь может показаться, что мои оценки слишком субъективны и эмоциональны, но… Простите.

Как известно, "Евангелие…" вместе с новым романом "Клинки Максаров", первоначально напечатанном в значительно сокращенном варианте в "Меге" #1 за 1994 год, составляют первую половину обещанной тетралогии "Тропа". Стоит ли говорить, что вариант романа, сокращенный в три раза за счет с кровью вырванных из текста кусков, был весьма далек от совершенства. Однако мне кажется, что "Евангелие…", в свое время почти обойденное вниманием критики, заслуживает того, чтобы остановиться на нем отдельно.

"Евангелие от Тимофея" – очень умный и очень грустный роман. Это роман-антиутопия, роман-гротеск, роман-притча. Притча о власти и о жизни, которая продолжается вопреки и несмотря на тупую давящую силу этой власти. И если Лес в "Улитке на склоне" (вещи, связь с которой в "Евангелии от Тимофея" прослеживается на уровне символов) является метафорой чужого и непонятного будущего, то Вершень, Иззыбье и Бездна – достаточно прозрачная метафора настоящего, не менее таинственного и пугающего. И у Стругацких, и у Брайдера и Чадовича власть как таковая – один из главных предметов размышления. Уже в силу своей природы власть, как правило, достается тому, для кого обладание ею служит достаточным вознаграждением за любые издержки морального плана. Чем выше моральные требования человека к себе, тем меньше шансов у него взобраться на верхнюю ступеньку социальной лестницы. Так происходит в любом обществе, не зависимо от того, чем регулируются отношения в нем Конституцией, Библейскими Заповедями или Письменами на полях старой поваренной книги. Так будет продолжаться до тех пор, пока будет существовать сама власть – или, по крайней мере, институты власти.

Здесь таится и еще одно, принципиальное отличие "Улитки на склоне" от "Евангелия от Тимофея": если взгляд Переца на полную бытового абсурда жизнь Управления – это взгляд изнутри, то взгляд Артема, главного героя дилогии, путешественника между мирами это взгляд стороннего наблюдателя, и среди кажущегося абсурда он обнаруживает четкую систему, действующую с достаточно высокой функциональностью, любое отступление от которой ведет к глобальной катастрофе со сложно представимыми последствиями. Поэтому достигший вопреки всем социальным законам вершины власти Артем, еще более беспомощен, чем Перец, занявший место Директора Управления. Любое изменение, независимо от его целей, ведет только к худшему – и это замыкает нового "Тимофея" в заколдованный круг.

И поэтому Артем уходит. Все поручения, которые дают ему странные существа, живущие во многих мирах одновременно, всего лишь служат предлогом. На самом деле ступить на Тропу его заставляет бессилие что-либо изменить.

Мир – или, вернее, миры – "Клинков максаров" в основном еще менее гостеприимны, чем мир "Евангелия…" И если Вершень закалила и изменила душу и разум Артема, то мир максаров проделал тоже самое с его телом и волей – лишив тем самым последнего, что роднило его с тем человеком, который когда-то покинул Землю через межпространственную щель. Впрочем, здесь авторы уже не замахиваются на глобальные проблемы философского или социального плана. Главный вопрос "Клинков максаров" – вопрос о природе зла, но на мой взгляд, сам образ абсолютного зла выполнен в этом романе не совсем удачно. Социальные отношения в мире максаров на первый взгляд прямо противоположны отношениям в "Евангелии…". Жесткая, централизованная олигархическая власть там – и полная анархия, где относительное затишье может существовать только благодаря паритету сил воинственных, почти бессмертных максаров здесь. И Артем, незванным вторгшийся в пределы страны максаров, оказывается именно той мелочью, которая разрушает это шаткое равновесие.

"Клинки максаров" четко доказывают, что склонность ко злу свойство не врожденное, а благоприобретенное. И даже максары по рождению не чужды любви – а она, как это ни банально, сильнее ненависти и даже смерти. Зло в человеке, равно как и добро, всегда индуцировано извне, но личности вне того и другого не существует. Именно поэтому добро и зло неразделимы.

Путь Артема – не путь Воина, и поэтому он возвращается назад, чтобы снова выйти на Дорогу, ведущему к Изначальному миру, через миры и судьбы. Встретить самого себя на этой Тропе не проблема, не говоря уж о друзьях, умерших многие годы назад.

Третье большое произведение сборника – "Стрелы Перуна с разделяющимися боеголовками" прежде не публиковалось. Довольно мягкая сатира на нынешнее положение дел в государстве, когда отдельные субъекты в своем стремлении к автономии стремительно приближаются по размерам и населенности к городам-государствам Древней Греции. Судьба Пряжкина, министра обороны Всея Роси и всех провинций – судьба обыкновенного честного и в меру добросовестного работника, маленького человека, попавшего в мясорубку Большой Политики. В общем-то говоря, именно этому и посвящен весь сборник Брайдера и Чадовича – судьбам маленьких простых людей, против своей воли втянутых в события глобального масштаба, людей, поломанных, пережеванных и выплюнутых эпохой – но тем не менее не потерявших того, что делает их симпатичными нам: самоиронии, мягкого скепсиса и сострадания к другим.

За это я и благодарен Ю.Брайдеру и Н.Чадовичу.

Геннадий Прашкевич. Шпион против алхимиков: Сб. – Екатеринбург: «Тезис», 1994.– (Иноземье)

Итак, наконец-то екатеринбургскому издательству «Тезис» пришла в голову светлая мысль собрать под одной обложкой все девять повестей сибирского писателя Генадия Прашкевича, так или иначе относящихся к его широко известному циклу «Записки промышленного шпиона». Примечательно, что все эти повести наконец выстроены в соответствии с внутренней хронологией цикла и благодаря этому теперь жизнеописание Эла Миллера, гения промышленного шпионажа, выглядит достаточно последовательным и детальным. Точнее сказать, это описание перманентного грехопадения Миллера, ибо среди всех повестей нету ни одной – ни одной! – где промышленными шпионами не совершалось бы то или иное тяжкое преступление против всего человечества.

Промышленный шпион не может быть глуп и недальновиден, и Эл весьма умен в рамках своей профессии, но он живет в безжалостном, жестоком мире, где знания смертельно опасны, ибо они означают деньги, привилегии и власть. А поэтому лучше тихо делать свое дело, и, выйдя за пределы Консультации, молчать, как рыба или набравший в рот воды. Эл именно так и поступает, будь то информация о экологической катастрофе, как в "Итаке – закрытом городе" или "Человеке из морга", или о машине времени, как в "Шпионе в Юрском периоде". Пожалуй, он слишком любит жизнь – и эта безумная жажда жизни не только делает Миллера идеальным шпионом, но и придает повестям неожиданную остроту психологического детектива. Прашкевич поступил мудро, противопоставив в последнее время Консультации, на которую работает Эл, тайную организацию "алхимиков" – еще более глобальную и всеобъемлющую, цель которой – любыми средствами заставить человечество двигаться по заранее немеченому ими пути. И хотя "алхимики" никогда не убивают своими руками, пугающая загадочность и неясность их конечной цели как-то сразу делает Консультацию более близкой к нам и менее пугающей. Ну, а незримое присутствие "алхимиков" в свою очередь придает действиям Эла некоторую законность в наших глазах.

Любовь Лукина, Евгений Лукин. Шерше ля бабушку: Сб. – Волгоград: Упринформпечать, 1994

Кто сказал, что сегодня не модно писать рассказы? Плюньте, пожалуйста, ему в глаза: рассказ, несомненно, представлял, представляет и будет представлять одно из сложнейших и интереснейших явлений мировой культуры. Именно этой формой виртуознее всех владеют супруги Лукины из Волгограда, и поэтому то, что кроме «солдатской сказки» «Разрешите доложить!» в их третью книгу вошли практически все ранние рассказы, может только порадовать. Впрочем, по-настоящему впервые тут увидели свет разве что некоторые из фантастических миниатюр под собирательным названием «Фантики», но это-то и здорово, потому что именно «Фантики» в этом сборнике особенно хороши. Оригинальность манеры Лукиных, разительно отличающая их прозу от рассказов других авторов заключается в удивительном сочетании простоты сюжетов и правильности языка, используемого авторами для их изложения. В отличие от многих других, для Лукиных никогда не являлся секретом тот факт, что кратчайшее расстояние между двумя точками – прямая, и поэтому их мысли никогда не тонут в нагромождении лишних слов, а их образы неожиданно ярки и жизненны. Примечательно, что Лукиным каким-то чудом почти всегда удается удержаться от чисто эмоционального прессинга – ни тебе окровавленных младенцев, ни благородных до невозможности рыцарей без страха и упрека. Кроме того, Лукины почти никогда неоправданно не прибегают к использованию неологизмов или заимствованию иностранных слов, что тоже весьма радует слух.

Трудно назвать лучшие даже из самых ранних сочинений Лукиных, ибо все их рассказы написаны просто замечательно. Впрочем, я бы выделил из "Фантиков" "Полдень, ХХ век", "Во избежание", "Шерше ля бабушку", "Спроси у Цезаря" и, конечно же, "Ностальгию". Правда, остальные рассказы сборника написаны не менее оригинально и живо, и мое частное мнение не имеет тут ровно никакого значения, ибо сделать четкий и однозначный выбор в пользу какого-нибудь одного из них практически невозможно.

Алексей Щупов. Холод Малиогонта: Сб. – Екатеринбург: «Тезис», 1994

Эта книга – первая у молодого автора, можно сказать, заявка, и заявка по-своему весьма интересная. Наиболее интересны, правда, первая и последняя повести сборника («Доноры» и «Холод Малиогонта»), но зато они представляют собой практически идеальные образцы определенного рода литературы. Увы, ни «Косяк», ни «Вертолет» несмотря на все свои несомненные достоинства какого-то усиленного внимания не заслуживают: ну, уменьшился вертолет до размера вороны – сколько же об этом можно писать!

Впрочем, содержание заглавной повести тоже не отличается особой оригинальностью: это, видите ли, почти дословный римейк "Мастера и Маргариты" в современном интерьере и в лихом исполнении. Философией Булгакова, "той силой, что вечно хочет зла, а совершает благо" здесь и не пахнет: там, где у классика основополагающие силы мироздания выполняют предначертанное Судьбой, у Щупова некий полуопереточный-полумасонский орден вершит скорый и кровавый суд исходя из того, что "цель оправдывает средства", а "мы лучше знаем, что для вас значит благо". Впрочем, получается довольно симпатичный крутой боевичок с чертовщинкой. Правда, странно выглядит на месте булгаковской притчи о Пилате и Иешуа невразумительная байка о потерявшемся поезде, но это следует оставить совести автора.

А вот у "Доноров" идея весьма хороша, да и читается повесть, несмотря на некоторую свою облегченность "на вылет". Недостатка на мой взгляд только два: во-первых, герой, на которого по сюжету должны сыпаться все несчастья почему-то представляется, напротив, суперменом-везунчиком, без особого напряжения уложившим не меньше роты вооруженных гангстеров, тогда как его должна была уложить уже треть пуля. Во-вторых, несколько раздражает убогая концовка типа "бог из машины" – слишком уж бросается в глаза беспомощность такого хода.

И, тем не менее, книга эта, на мой взгляд, заслуживает самого пристального чтения.

Б. Валет

Дмитрий Браславский. Подземелья Черного Замка / Худ. А.И.Сухоруков. – М.: Производственно-коммерческий центр «АТ», 1991.– (Книга-игра 1).

Дмитрий БРАСЛАВСКИЙ. Тайна Капитана Шелтона / Худ. А.И.Сухоруков. – М.: Калейдоскоп, 1992.– (Книга-игра 2).

…Не то я проморгал, гуляючи по лесу в поисках Черного Замка, какой-то важный ключ, не то не взял нужный талисман – так или иначе, в этой сказке меня убили. И магия не помогла. А Принцесса – дура. "За этой дверью вы найдете все, что нужно!" Я, как последний лопух, выламываю дверь и влетаю прямо в кабинет Колдуна. Ну и, само собой, ему было не трудно со мной справиться – еще бы, мастерство на два пункта выше, чем у меня! Эх, если бы я пришиб в лесу Зеленого Рыцаря, да взял бы его меч… Но после драки, как говорится, кулаками не машут. Ничего, в следующий раз умнее буду…

Теперь я понимаю, почему на Западе так популярны такие игры. Стоит только раз въехать в сюжет на коне главного героя, как вы пленены – вы будете раз за разом гибнуть в разнообразных передрягах и поединках, зная, что – черт побери! – как-то же можно освободить эту Принцессу! Действительно, можно, но правильный путь снова не лег вам под ноги – и вы оказываетесть в Черном Замке перед запертой дверью, а сзади уже слышны шаги Зеленых Баронов. И, что самое паршивое, винить в этом совершенно некого: путь выбрали вы сами.

Браславский делает довольно мощные игры. Его можно упрекать за неверно взятый тон (дело вкуса), за заимствование реалий (ненаказуемо – пока!), за некоторые неточности в построении (вот тут не отвертится), но нельзя не признать главного: для любителя фэнтези он предложил совершенно новую возможность уйти в Зеркало – и не рабски повторять при этом слова главного героя, а самому произносить их.

Конечно, это лишь новая форма эскапизма. Пусть это слово раздражает тех, кто не способен оторваться от нашего Отражения. Мне жаль их.

Честное слово, нет ничего лучше хорошей дозы такого эскапизма.

Новые строки летописи

Ник. Романецкий
Белое пятно в центре Евразии

Честно говоря, отправляя организаторам фестиваля фантастики «Белое пятно» дискету с текстом только что законченного романа, я вовсе не предполагал, что вслед за нею отправлюсь за Урал и сам. Цель была банальна – показать urbi et orbi (да и себе), что, в отличие от некоторых, Романецкий занятия сочинительством не бросил.

Поэтому звонок Миши Миркеса меня сильно (и приятно!) удивил: оказывается, моя "Додола" попала в номинанты. Однако за удивлением пришли сомнения. Прямо скажем, не очень я люблю удаляться от родного города, да и вызывал опасения тот факт, что предстоящий кон организуется впервые: ведь первый блин всегда комом… Но раз зовут – надо лететь. Вот и полетел.

Впрочем, начало оказалось унылым: Борис Завгородний (из Санкт-Петербурга собирались на фестиваль только мы двое) уехал в Москву, откуда и должен был отправиться в Новосибирск. Так что меня ждала дорога в одиночестве, а она началась с того, что пришлось вернуться из аэропорта домой: над Питером вечером двадцатого ноября разыгралась такая метель, что Пулково закрыли прочно и надолго (к счастью, надолго настолько, что даже не пришлось ночевать на скамейках аэровокзала). Одним словом, я оказался в Новосибирске на четырнадцать часов позже запланированного, и, когда к вечеру понедельника прибыл в гостиницу "Сибирь", тусовка была уже в полном разгаре. О том, что происходило дальше, догадается всякий бывавший на конах.

В отличие от "Сидоркона", на "Белом пятне" количество писателей было сравнимо с количеством фэнов, однако этот факт практически не сказывался на массиве выставляемых из номеров бутылок. Впрочем, сие непотребство происходило поздно вечером и ночью, а днем и ранним вечером невыспавшиеся участники кона стоически отрабатывали свой хлеб в программе, запланированной организаторами. За шесть дней фестиваля были пережиты открытие и закрытие, состоялся вечер памяти Михаила Петровича Михеева и Виталия Ивановича Бугрова. В промежутках встречались с КВН-щиками Новосибирского университета, посетили Академгородок и берег местного моря. А еще были театральные действа – спектакли "Сумасшедший" самодеятельного коллектива из города Мариинска и "Любовь и проклятие Рэдрика Шухарта" театра "Старый Дом". Увы, на последнем присутствовали не имевшие ни малейшего понятия о героях "Пикника" и изрядно мешавшие зрителям местные бронеподростки, но в данном случае от оргкомитета фестиваля ничего не зависело – со своими учениками не справились даже организовавшие этот "культ-поход" учителя. В общем, программа оказалась достаточно насыщенной, и я даже позволил себе оставить без внимания книжную ярмарку (каюсь, решил отоспаться).

Литературный фонд фестиваля составили полтора десятка романов, около полусотни повестей и две с половиной сотни рассказов, присланных на конкурс со всех концов России.

Как ни странно, самой неорганизованной структурой фестиваля оказалось жюри, и тут надо отдать должное Геннадию Прашкевичу, Михаилу Успенскому и Виктору Колупаеву, которые сумели своими телами закрыть гигантские бреши, образовавшиеся в результате уваж-прич-неявок Кира Булычева и Владислава Крапивина. Во всяком случае, трое мэтров справились с обрушившимися на них трудностями, и раздача лауреатских слонов состоялась в запланированное организаторами время.

В четверг, 24 ноября 1994 года, на торжественном заседании в конференцзале гостиницы "Сибирь", вердикт жюри был обнародован. Премий фестиваля "Белое пятно" удостоились:

а) в номинации "Крупная форма" – Андрей Лазарчук (Красноярск) за роман "Опоздавшие к лету";

б) в номинации "Средняя форма" – Александр Рубан (Томск) за повесть "Сон войны";

в) в номинации "Малая форма" – Виктор Клименко (Новосибирск) за рассказ "Урод".

Ряд авторов получил поощрительные премии.

А еще были беседы, беседы, беседы… И не было скандалов.

Конечно, все вышесказанное не означает, что обстановка вокруг фестиваля была безоблачной – иначе не посетовал бы Женя Носов в информационной передаче местного телевидения на почти полное отсутствие у "Белого пятна" спонсоров, – однако о трудностях можно было догадаться лишь по осунувшимся лицам ребят. В общем, они в очередной раз подтвердили наше советское "Можем, если захотим". И пусть бросит в них камень тот, кто никогда не жил от аванса до получки и не считал последние медяки в кармане.

Одним словом, недовольными были только горничные на этажах. Впрочем, как известно, для горничной лучший постоялец – тот, кто оплатит номер, а жить будет где-нибудь в другом месте…

Что же явило миру "Белое пятно"? На мой взгляд, из обстановки, царившей на фестивале, можно сделать следующие выводы:

– во-первых, позиции турбореализма в настоящее время настолько прочны, что всякое произведение, не относящееся к данному направлению современной русской фантастики, не имеет практических шансов быть удостоенным престижных и претендующих на престижность премий;

– во-вторых, исходя из диалектики, поскольку турбореализм достиг высшей точки своего развития, близится время взлета какого-то иного направления (какого, покажет будущее), так что алчущим славы самое время дерзать и работать. И помнить, что та же диалектика заставит турбореализм драться с течениями – претендентами на передовые позиции в русской фантастике.

А на закуску пара замечаний, ставших главными лично для автора этих строк:

1) тот факт, что "Додола" расположилась следом за романом турбореалиста Андрея Лазарчука, окончательно убедил меня, что направление в фантастике, которое привлекает меня в последние два года (назовем его, к примеру, sin's fiction или фантастикой первородного греха), не только имеет право на существование, но и интересно другим;

2) этот кон был первым, на котором я не чувствовал себя бездомным бродягой, попавшим в богатый и гостеприимный дом, презренным и накормленным. Однако, если разобраться, и не допущенным в этот дом далее передней.

И потому спасибо тебе, "Белое пятно". Верю, что ты переживешь родовые муки и займешь собственное место в ряду отечественных конов.