Текст книги "Журнал Двести"

Автор книги: Сергей Бережной

Соавторы: Андрей Николаев,Двести Журнал
сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 57 страниц)

"Интерпресскон-94". Ситуация в книжно-журнальном мире ухудшается, все труднее найти на книжных лотках нечто приличное из отечественной фантастики. А число позиций достигает между тем 55 из все тех же 80 возможных (по разделам: 9-18-17-11). Правда, по-прежнему невелико число произведений крупной формы, по прежнему около десятка позиций занимает публицистика. И все же… Все сложнее добывать тексты даже у явных фаворитов голосующих. (Уму непостижимо, что аж 36 человек прочитали "Неву" с "Гравилетом "Цесаревич", если за пределами Питера журнал днем с огнем не сыщешь. Впрочем… Прочитали ли?)

Новая номинация. Три раздела – почти без изменения, но выросло число крупных произведений – романов. Итог 59 из 80 (15-18-17-9). С приобретением отечественной фантастики лучше не стало, сведущие люди, связанные с книготорговлей, хором свидетельствуют об обратном. Можно составить длинный список: где, у кого и что в прошлом году не выходило. А большой объем нашей номинации – в немалой степени попытка доказать, что где-то что-то все еще печатается, что хоть что-то можно найти и прочитать… Что-то, конечно, найдут. Но можно с уверенностью сказать, что на очередном "Интерпрессконе" в который уже раз более половины списка прочитают, помимо Б.Н., только члены номинационной комиссии, редакторы "Двести" и еще, возможно, человек пять из самых заядлых. Голосование проходит – чем дальше, тем заметнее – по большинству позиций вслепую: голосуют (или не голосуют) не за текст, а за автора (просто человек хороший, да и раньше у него читал…), за издателя (опять же человек хороший, да и печатал раньше вон кого), за мнение знакомых или вообще как бог на душу положит. А что делать? Каждому по комплекту из полусотни публикаций не преподнесешь, да их еще и прочитать надо…

Организаторы кона прекрасно все это понимают и кое в чем героически пытаются хоть немного поправить дело. Как можно более ранняя рассылка списка гостям. Предвыборная агитация на самом "Сидорконе". Публикация в "Двести" некоторых малодоступных произведений малого объема. Рецензии на текущую фантастику – там же. Будут проводиться предвыборные баталии в журнале прекрасно, правильно. Грустно только сознавать, что все это – паллиатив. Грустно думать, что в нынешнем списке содержится по крайней мере полтора десятка названий – хороших, заметьте, названий! – которые в нормальных условиях 80 % участников прочитать просто не смогут. Невзирая на качество. И основной выбор вновь будет делаться лишь из части каждого раздела.

Статистика результатов двух последних "Сидорконов" (частично ее анализировал в "Оберхаме" А.Привалов) позволяет четко уловить, где проходит рубеж между аутсайдерами и фаворитами. Если принять более мягкую, нежели у А.Привалова, формулировку аутсайдера – менее трех голосов "за", то число фаворитов окажется величиной достаточно стабильной (обратите при этом внимание, что в исходных списках в первом разделе вдвое меньше позиций, чем во втором и третьем, а в четвертом – столько же или чуть больше, чем в первом):

"Интерпресскон-93": 6–9 – 9–7;

"Интерпресскон-94": 7–9 – 9–9.

В этом году, полагаю, в первом разделе будет позиций 8–9, в публицистике 6–7, а остальное останется примерно на том же уровне.

Отсюда следует: все, что хотя бы теоретически может претендовать на премию, попадает в первую десятку. По этому ограничение общего числа позиций до 10–12 (или до 10, но с возможностью включать по решению комиссии и/или Б.Н. пары дополнительных) – это, по-моему, правильный шаг.

Опять же, чему нас учит опыт других номинаторов? В "Страннике" позиций вообще 7 на раздел. "Интерпресскону" наиболее, видимо, близка премия "Великое Кольцо", хотя там формирование объемов номинаций – процесс спонтанный и зависит от обработки экспертных списков. И тем не менее, результат оказался характерным. (В порядке пояснения: публицистики в "ВК" нет, отечественных разделов не три, а два, средняя форма вводилась только в 90-м году, тогда номинация отечественных авторов делилась на три раздела, как у нас.)

1989: 18–14; 1990: 10–10; 1991: 12–14; 1992: 14–10; 1993: 14 10 (номинация распространялась в 94-м).

В пересчете на три раздела получаем в среднем 8-10 позиций.

Может быть все-таки и нам достаточно десяти позиций, если мы хотим сделать поиск произведений более простым, голосование – более осмысленным, а результаты – более достоверными?

Да, но как же рекомендательная функция списков? А очень просто. Списки списками, а дополнительно в "Двести" (или еще где-то) печатать перечень произведений, в десятку не попавших, но к прочтению рекомендуемых.

Конечно, это несколько прибавит хлопот комиссии нашей, ибо формулу про резиновый автобус придется вспоминать почаще, в оценках своих быть построже, а свое законное "А вот не люблю я его, сукина сына!" отстаивать поубедительнее.

Конечно, надо будет думать, как все это увязать с "Бронзовой Улиткой" – то ли ограничить одинаково размеры списка на обе премии, то ли сделать списки асимметричными, то ли дать Б.Н. возможность неограниченно дополнять свой вариант списка из нашего резерва либо по собственному усмотрению.

В общем, надо все это как-то обсуждать и что-то решать. Или ничего не решать, если вдруг обнаружится, что существующая ситуация почти всех устраивает.

* * *

И еще об одном предмете нашего беспокойства. Вопрос на первый взгляд очень простой: как быть, если по итогам голосования максимум голосов получат в одном разделе несколько человек? Кому отдавать премию?

В 93-м году особого повода для волнений не было: отрыв лауреатов от ближайших соперников был значительным (13, 14, 16 и 13 голосов соответственно). Но уже в 94-м ситуация изменилась. С одной стороны – значительный отрыв произведений С.Ярославцева и д-ра Каца (на 43 голоса и 30 голосов соответственно). С другой стороны – значительно более ровный финиш в двух других разделах (3 голоса отрыв у Рыбакова, 4 – у Лазарчука). Есть все основания считать, что в 95-м с единоличными лидерами будет еще сложнее и что вероятность получить после голосования двух трех претендентов на первое место весьма серьезна.

Существует несколько подходов к этой проблеме:

1. Ничего не делать. Авось пронесет. Но я не очень бы хотел воочию пережить момент, когда за пару часов до вручения счетная комиссия оповестит устроителей "Интерпресскона", что у них некоторым образом… э-э… двойня. Или там тройня. С последующей немой сценой, цирком и фейерверком.

2. Радикально изменить процедуру голосования.

В том же "Великом Кольце" или "Старте" методика голосования или счета такова, что почти неизбежно хоть в каком-то знаке после запятой кто-то получит преимущество. Но для наших обстоятельств все это содержит и неприятные моменты: необходимость конкретно определяться со всякими баллами по значительной части списка, затруднение с подведением итогов (счетная комиссия жестко ограничена во времени регламентом "Сидоркона" – на сложные подсчеты по 50–60 позициям у каждого из сотни голосующих время требуется ого-го), результаты выражаются не в абсолютных цифрах, понятных всем, а в относительных, запутывающих картину данного конкретного голосования, нивелирующих число проголосовавших за разные произведения и – что хуже всего создающих идеальную возможность для недобросовестного голосования, организованного "за" или "против" кого-то (конкретные методики этого по понятным причинам не рассматриваю).

В свое время среди организаторов "Сидоркона" уже обсуждалась и не нашла поддержки идея Б.Н. ввести систему голосования, напоминающую ту, что использовалась в анкете КЛФ МГУ в 1967 году. (Многие помнят и эту анкету и подведение ее итогов в сборнике "Фантастика, 1967".) Напомню, как это делалось тогда. В некоем списке прочитанные произведения отмечались крестиком, а из них наиболее понравившиеся подчеркивались, а наиболее не понравившиеся – зачеркивались. В результате получался так называемый КЧВ (Коэффициент Читательского Восприятия):

(a+b-c)

КЧВ = 100 —,

2a

где а – число прочитавших книгу, b и с – число тех, кому она наиболее понравилась или наиболее не понравилась. Результат оформлялся регрессивным списком. Если, скажем, КЧВ был более 50 – значит, в основном произведение нравилось читателям.

Все это, как говорится, очень блаародно, но такая система не видит в упор разницу между тысячей человек, прочитавших (или сообщивших, что прочитали) одну книгу и десятком человек, сделавших то же самое с другой книгой. По окончательным результатам в принципе нельзя понять, сколько же человек книгу читало. Этот метод применим, как мне кажется, только при условии равных шансов книг быть прочитанными (что отражает ситуацию 60-х годов, но никак не нынешнюю), достаточно большой выборки голосующих (в приведенном примере – 1400 анкет) и некоего количественного минимума оценивших книгу, который вообще следует принимать во внимание. Что же касается добросовестности голосующих и достоверности результатов, то именно в эту анкету вводилась несуществующая книга несуществующего автора, которое в итоговой таблице заняла вполне приличное место…

В общем, сколь это ни прискорбно, но у нас такие вещи делать нельзя. Я уж не говорю про то, как общественность относится ко всяким экспериментам с подсчетами: давно ли иностранное слово "скэйтинг" стало употребляться наряду с русскими матерными?

Впрочем, есть иной вариант.

3. Оставить основную методику почти без изменений, добавив лишь "аварийные" поправки на случай нескольких первых мест.

Варианты с изготовлением энного числа дополнительных статуэток, с решением конфликтной ситуации жеребьевкой и т. п. я серьезно обсуждать не буду – организаторы кона однозначно против и я с ними полностью согласен.

Поэтому предлагается вариант, очень простой технически, полностью доступный контролю и, как мне кажется, вполне приемлемый этически. Суть такова. Бюллетени – обычные. Но во время голосования надо отметить в каждом разделе не одного, а трех фаворитов, проставив им соответственно первое второе и третье места. Дальше счетная комиссия работает как обычно, то есть считает только первые места. Если при этом во всех разделах определяются единоличные лидеры – все, работа закончена. Результаты оглашаются как всегда, а вторые-третьи места даже не подсчитываются. Если же где-то кандидатов на первое место оказывается больше одного, то только в данном списке и только у этих кандидатов считаются вторые места. Если и это не помогает выявить одного лауреата (очень маловероятно, но – вдруг?), то у тех же кандидатов считаются и третьи места. Вероятность, что и тогда все совпадет, уже пренебрежимо мала и может не приниматься во внимание. Разумеется, при отклонении от обычной процедуры счета все это потом подробно докладывается общественности при оглашении результатов. Разумеется, за работой счетной комиссии необходим контроль представителя участников кона, но это уже и так делается.

Вот мои предложения по проблеме, которая, повторяю, может причинить нам много неприятностей. Сейчас все это обсуждается в комиссии и с организаторами "Интерпресскона". Надеюсь, что к маю мы до чего-нибудь дельного договоримся.

* * *

И последнее. Андрей Николаев не так давно резонно заметил, что номинационная комиссия создавалась как бы сама собой, а состав свой изменяла и дополняла опять же собственной волей, что это не вполне демократично и что в идеале нас должны выбирать (утверждать?) участники «Сидоркона» общим решением. Вполне возможно, почему бы и нет? Если нужно – давайте обсуждать нас персонально. Если наша работа не нравится – переизбирайте полностью или частично. Если есть мнение, что председатель мышей не ловит – замените его. Если еще что-то кому-то не по нраву – всегда готовы выслушать. Была бы от этого польза нашим номинациям, лауреатам премий, почтенному сообществу голосующих и российской фантастике в целом.

С тем и пребываем. А пока что начинаем готовить новые списки. К "Сидоркону-96". Самое время приступать.

В. Владимирский
Я это прочитал

«И все-таки можно ли было представить себе роман и нон-конформистский, и достаточно проблемный, и, не смотря ни на что, – занимательный?» – спросил в свое время умный человек, и тут же сам себе ответил: «Да, можно». По крайней мере, теперь – можно. В самом деле, смешно кичиться тем, что твои произведения лишены занимательности – равно как и любого другого из упомянутых качеств. По этому поводу тот же человек сказал: «…раз уж прошлое невозможно уничтожить, ибо его уничтожение ведет к немоте, его нужно переосмыслить: иронично, без наивности». Между прочим, это идеальная формула художественного произведения: нон-конформизм плюс развлекательность плюс проблемность плюс ирония минус наивность. То, что ироничность является неотъемлемым компонентом развлекательности еще не факт, как могло бы показаться. Естественно, соответствовать этой формуле полностью может лишь некое идеальное произведение, а в природе, как известно, с идеалами туго – и идеальный газ и идеальный вакуум встречаются тут одинаково редко. Впрочем, отрадно уже то, что определенное эволюционное движение в направлении к этому недостижимому идеалу в отечественной фантастике уже началось.

Пожалуй, из романов, вошедших в список претендентов на премию "Интерпресскон" к нему, к идеалу, ближе всего роскошный, постмодернистский роман Андрея Лазарчука "Солдаты Вавилона". Странно даже – нечто нон-конформистское, проблемное и тем не менее сюжетное складывается из осколков сюжетов значительно более наивных и простых. И получается произведение, которое можно перечитывать раз за разом, каждый раз открывая для себя что-то новое. Только чрезмерная гнетущая серьезность автора слегка портит впечатление от романа. С чувством юмора у Андрея Геннадьевича давно, мягко выражаясь, не все в порядке – а, выражаясь грубо, оно, чувство это, отсутствует у уважаемого классика-современника начисто. Но роман все равно конфетка, что бы там о нем не говорили недоброжелатели.

Позвольте мне привести еще одну цитату: "…Грустно за автора, который не нашел в себе сил преодолеть инфантилизм и увидеть мир таким, каков он есть, – во всем многообразии красок, света и тени. Я не случайно употребил здесь слово "инфантилизм": наиболее мрачные мысли о мире, как известно, возникают в подростковом возрасте. Именно здесь рушатся идеалы, сталкиваясь с жестокой действительностью. Однако переход к зрелости, если он происходит, знаменуется восстановлением идеалов, правда, не в их романтическо-книжном виде, а в реальном диалектическом противоборстве с силами зла". (А.Житинский, "Путешествие рок-дилетанта"). Увы, у многих из тех, чьи произведения заняли почетные места в списке номинантов за 1994 год переход этот до сих пор так и не состоялся, судя по всему. Прекрасный тому пример роман Андрея Столярова "Я – Мышиный король". Очень уж мрачный он и беспросветный (не Столяров, естественно, а роман). Настолько, что возникает вопрос – да неужели Вы это серьезно, Андрей Михайлович? Такое ощущение, что автор, виртуозно владеющий технической стороной процесса, в очередной раз загорелся идеей кому-то чего-то доказать – то ли друзьям-писателям, то ли господам читателям, то ли Большой Литературе (которой, как утверждает Дмитрий Богуш, в природе не существует) – что он, А.М., вполне в состоянии написать роман-фэнтези, не только отвечающий классическим канонам, но при этом еще и высокохудожественный. И, надо сказать, кое-что ему удалось например, следование законам жанра. Однако… "В них жизни нет, все куклы восковые…" А.М. с его обескровленными персонажами и нудноватым сюжетом более всего напоминает Реаниматора из одноименного рассказа Лавкрафта, с упорством и изобретательностью, достойными лучшего применения, вдыхающего жизнь в искалеченные, мертвые тела, ни на что, кроме преступлений не способные. Это, конечно, по-своему очень, бла-ародно, но… Всем, наверное, памятно, чем закончил тот Реаниматор.

Увы, даже так получается не у всех, ибо чего-чего, а знания литературного инструментария у Столярова не отнять. А вот, скажем, у Н.Дашкова в романе "Отступник" и с этим туговато. Маловразумительное житиё-бытиё главного героя романа с "говорящим" прозвищем "Холодный Затылок" что-то не сильно интригует. Подобно поведению героев не лучших произведений западной "героической фэнтези", из которых автор, кстати сказать, позаимствовал и большую часть реалий описываемого мира, деятельность Сенора Холодный Затылок носит чисто рефлекторный характер. То есть как у всяких гидр, актиний и прочих кишечнополостных: стимул-реакция, стимул – реакция, стимул – … Тоскливое это однообразие поведенческих реакций и полное отсутствие у героя второй сигнальной системы быстро утомляют – слишком быстро.

В чем-то сродни "Отступнику", хотя и на другом качественном уровне и роман Александра Громова "Наработка на отказ". Если Дашков написал совершенно кондовый роман-фэнтези, не слишком заботясь о качестве текста, то Громов умудрился создать в свою очередь самую что ни на есть банальную социальную НФ в стиле "МГ" конца семидесятых, только чуть более грамотную и чуть более мрачную. Основательно "ломает кайф" тот факт, что для любого, кто прочитал более десятка фантастических произведений развязка романа очевидна с первой же страницы. Естественно, если не брать в расчет совершенно ненужную, на мой взгляд, линию с наблюдателем сверхцивилизации щитоносцев. В которую ухитрилась каким-то чудом эволюционировать эмигрировавшая с Земли старая добрая евгеническая секта. Впрочем, сверхцивилизация эта получилась тоже вполне фашистского толка: на простых смертных с их радостями и страданиями эти гиганты духа, ясное дело, смотрят как на расползшихся муравьев; собственных детей, не соответствующих госстандартам, запросто подвергают изгнанию (внедряя в среду этих самых "муравьев"); к собственным достижениям относятся с преувеличенным пиететом – словом, веселая такая история. Аж выть от нее хочется.

Так что если уж писать классическую НФ, то уж лучше делать это как Евгений Филенко в "Галактическом Консуле" или, паче чаяния, Сергей Казменко в "Повелителе марионеток". И хотя Филенко, с его запутавшимся в женщинах героем так и не удалось, на мой взгляд, придумать достаточно вразумительную философско-космогоническую теорию, дабы связать воедино столько разноплановых, неровно написанных повестей, а Казменко так и не смог доказать мне, что в обозримом будущем наука достигнет таких высот, что все флюктуации в социуме – пусть даже замкнутом и небольшом – будут предсказываться заранее, а сам этот социум – управляем при помощи одного лишь информационного воздействия, и при этом довольно грубого, – но и ту, и другую вещи я буду, без сомнения, с неослабевающим удовольствием перечитывать еще много-много раз.

Не смотря на заметно меньшую проблемность, чем у предшествующего романа тетралогии "Евангелие от Тимофея" новый роман Юрия Брайдера и Николая Чадовича, отличается похвальным динамизмом и увлекательностью сюжета. Похвальна уже сама попытка создать, говоря словами Сергея Бережного, эдакое "масштабное полотно", которым должна стать тетралогия "Тропа", первыми двумя романами которой являются "Евангелие…" и "Клинки…" Оба эти романа заслуживают всяческого внимания.

Ну, а вот грустный роман веселого Кира Булычева, вдосталь потоптавшего грязными сапогами распространенные исторические стереотипы новейшего времени. Вот вам в "Заповеднике для академиков" и Сталин с Ежовым, и Пастернак с Вавиловым, и сталинизм с человеческим лицом, и Гитлер с Гаусгоффером, и секретные физики в обниму с энкэвэдэшниками, и политзаключенные со шпионами и хрен в ступе. Только один вопрос и вызывает роман: ну как, скажите пожалуйста, этим Хранителям Времени удается на глазок определить, какое из русел Реки Хронос основное, а какое – побочное? Судя по этой книге, тупиковые ветви отличаются от остальных тем, что здесь нарушается принцип причинно-следственной связи. Иначе трудно объяснить тот чудесный факт, что женщина, стоявшая у истоков разветвления умудрилась не только выжить в лагере, не только пережить первый в истории ядерный взрыв, не только попасть в фашистскую Германию, но и стать любовницей самого Гитлера и погибнуть вместе с ним при ядерной бомбардировке Варшавы после взятия ее немецкими войсками. Совпадения подобного рода слишком заметны и неправдоподобны, чтобы быть случайностью, а их в этом романе масса. Учитывая то, что большинство совпадений относится ко второй части романа ("Как это могло быть"), нельзя не признать, что с причинно-следственной связью не все в порядке именно в "сухом русле" Реки Хронос, не смотря на всю внешнюю привлекательность сложившегося там порядка вещей.

Незабвенный профессор Амвросий Амбруазович Выбегалло сказал как-то по поводу созданной им модели человека полностью удовлетворенного: "Счастье данной модели будет неописуемым. Она не будет знать ни голода, ни жажды, ни зубной боли, ни личных неприятностей. Все ее потребности будут мгновенно удовлетворены по мере их возникновения". Эту самую выбегаллову утопию, судя по всему, и надумал воплотить в своем романе "Катализ" Ант Скаландис, проделав примерно то же самое, что значительно раньше сотворил в своем "Одиссее…" Василий Звягинцев, то есть наделив своих героев полным всемогуществом в материальной сфере. Только если Звягинцев наивно восхищается процессом производства и (особенно) потребления, то Скаландис поступил умнее и изобретательнее, – во-первых, посвятив весь роман анализу последствий открытия героев, а, во-вторых, наделив их и еще кое-какими суперменскими качествами – например, бессмертием. Впрочем, наступившее изобилие почему-то не приводит к мгновенному превращению человечества в сообщество исполинов духа и корифеев. Даже напротив, проблемы, по поводу которых рефлексируют в романе рядовые представители рода людского в основном относятся не к духовной сфере. В общем, по поводу каждого слова в этом романе мне хочется спорить – а это, согласитесь, уже немало.

"Бикфордов мир" Андрея Куркова, как и "Солдаты Вавилона" – роман весьма сложный и весьма философский, несмотря на гораздо более демократическую форму. Это умная и по-своему довольно красивая книга с яркими, сочными, хотя и лишенными развития образами и простым до схематизма сюжетом. Персонажи романа настолько погружены в свои собственные переживания, что задевают друг друга только случайно, по касательной. Похоже, что именно такое ощущение и было запланировано автором – в любом случае, получилось это у него здорово. Статичность, замороженность открывающихся картин, отсутствие развития сюжетных линий сами по себе уже завораживают взгляд. По-моему, подобная статичность присуща скорее произведению изобразительного искусства, ибо она более всего предрасполагает к размышлениям. Ну да и роману Куркова, хоть его и не повесишь на стенку рядом с "Медведями на отдыхе" она очень к лицу.

Если "Бикфордов мир" со значительной долей уверенности можно отнести к вещам постмодернистским и не совсем приходящимся по ведомству фантастики, то произведения Владислава Крапивина "Сказки о рыбаках и рыбках" и особенно "Помоги мне в пути…" относятся к тому обширному слою литературы, который на протяжении многих лет служил питательной средой для подобных вещей. По-моему, в двух этих произведениях своеобразный "крапивинский стиль" проявился настолько ярко, как никогда раньше. Во всяком случае, прежде в произведениях В.П.К. "окровавленные младенцы" не появлялись в таких количествах и уж во всяком случае не описывались с такой тщательностью и никогда еще все богатство и разнообразие детского и взрослого мира не было до такой степени сведено к нескольким повторяющимся из эпизода в эпизод стереотипным реакциям. И у взрослых, и у детей помыслы только друг о друге и больше ни о чем, как будто они без этого жить не могут. Сплошь какие-то ненормальные и с той, и с другой стороны. Ну очень трогательная картина…

Роман Алексея Слаповского "Я – не я" с первых же страниц чем-то сильно напомнил мне произведения Александра Житинского. Лиричностью своей, что ли, спокойной усмешкой?.. Не знаю. Сюжет романа удивительно прост – некий обычный и ничем не примечательный человек вдруг приобретает удивительную способность меняться телами с другими людьми. С этого-то и начинаются его мытарства… Главное внимание автор, как и следовало ожидать, обратил на психологию своих героев, на психологию их окружения – окружения тех, чьи места на время занимает его главный герой. Впрочем, никакой вразумительной морали из всего этого, слава богу, не следует – этим Слаповский тоже напоминает Житинского. И не смотря на то, что полет авторской фантазии не ограничен рамками общепринятых представлений о жизни престарелого генсека или рок-музыканта недавнего прошлого, легкая необязательность выводов автора не дает создастся атмосфере нон-конформизма. Просто хорошо написанная книга размышлений о жизни, размышлений, хотя и не слишком глубоких, но и не претендующих на априорную правоту.

Роман Михаила Успенского "Там, где нас нет" – это не просто лучшее, что я читал у Михаила Успенского, не только лучший роман номинационного списка, но и вообще одно из лучших произведений фэнтези, какое я когда-либо читал – за исключением, может быть, Толкина и некоторых вещей "заживо похороненного" Желязны, которого так любит Успенский. Дело в том, что в этом романе юмор Успенского впервые играет подчиненную, служебную роль. Предыдущие его повести и рассказы гораздо больше походят на политическую сатиру, нежели на самодостаточные художественные произведения, но это совершенно непохоже на все, что он делал раньше. Написать такое блестящее, такое ироничное и в то же время глубоко проблемное произведение удалось Успенскому не сразу – я имею в виду начало романа, где довольно занудливо описывается процесс эволюции грязи в князи. Однако как только автор переключается на описание злоключений конкретного и вполне положительного, не смотря на все свои недостатки, героя, скука испаряется и начинается сплошной кайф. Увы, в один далеко не прекрасный момент Успенский круто обламывает читателя и тот внезапно, ни с того ни сего, видит красивую надпись внизу страницы: "Конец первой книги". Представляете: третий час ночи, вы только-только разогнались как следует, и тут вдруг такая подлянка! Если бы не это ничем неспровоцированное прерывание романа на середине эпизода, Успенский, несомненно, был бы достоин всех самых престижных литературных премий нашего – и не только нашего – жанра. Впрочем, вероятно в этом году он и так получит по крайней мере "Бронзовую Улитку" и "Интерпресскон", хотя лично я предпочел бы подождать и посмотреть, чем таким закончится его роман. Хотелось бы надеяться, что этого окончания мы дождемся до конца тысячелетия.

А пока я призываю голосовать за роман Генри Лайона Олди "Сумерки мира", вещи в высшей степени небанальной и заслуживающей всестороннего внимания почтенного фэнства. Не смотря на обманчивое первое впечатление, скрывшиеся под а ля дальнезарубежным псевдонимом Дмитрий Громов и Олег Ладыженский далеко не так просты, как кажется. Возможно, этот роман не столь красив и закончен, как "Бикфордов мир", и его философичность не столь очевидна, как в "Солдатах Вавилона", – но для того, чтобы заметить, насколько он непрост, мало однократного прочтения. Стремление к нон-конформизму у авторов "Сумерек мира" не столь очевидно, но это вовсе не значит, что такого стремления у них нет – просто они ловчее других сумели замаскировать экспериментальность своей прозы, благодаря чему их произведения оказались одновременно демократичны по форме и вполне элитарны по содержанию. По крайней мере, "Сумерки мира" именно таковы. В этом романе, пожалуй, сильнее, чем во всех остальных романе списка – за исключением ополовиненного шедевра Успенского – чувствуется элемент литературной игры, скрытой авторской иронии – в том числе и самоиронии, – а как же без этого? Авторы прекрасно понимают, что пишут произведение, которое вполне может быть и наверняка будет названо "масскультурным", но это их не смущает. Понимание этого чувствуется в каждой строчке – так же как и то, что авторы все же подходят к своей задаче с должной долей иронии и изобретательности. Авторы неплохо чувствуют язык и, будучи прекрасно знакомы с литературной традицией, не задумываясь пользуются этим свои преимуществом. Конечно, "Сумерки мира" не являются всеобщей панацеей от сенсорного голодания (хотя я убежден, что и профессор филологии, и простой ролевик сумеют найти тут что-то для себя), но в качестве первого приближения к идеалу испытание на прочность выдерживают вполне. С чем я Громова с Ладыженским и поздравляю.

Кстати, интересно знать, почему в номинации на "Интерпресскон" ни в этом, ни в прошлом году так и не появился роман Андрея Дворника "Отруби по локоть"? Ведь роман-то этого заслуживает вполне – может быть, даже больше, чем некоторые другие, в номинацию вошедшие. Даже на тираж в 999 экземпляров здесь не погрешишь – с тех пор, как почетное место среди лауреатов заняло бессмертное творение Р.С.Каца, изданное тиражом на один экземпляр больше, о таких мелочах говорить как-то неудобно. Странная, загадочная история…

Что же касается повестей, то тут дела обстоят еще интереснее. Во-первых, значительная часть произведений включены в эту номинацию, на мой взгляд, то ли из-за недобора, то ли в качестве компенсации за прежние заслуги. Например, "Поселок кентавров" Анатолия Кима. Нет, спору нет, "Отец-Лес" – штука, наверное, чем-то интересная, коли столько незаинтересованного народа ее хвалит. Но ведь "Поселок кентавров" с этой притчей и рядом не лежал.

Или премированный "Сон войны" Александра Рубана, "штатская утопия", смысл которой, насколько я сумел разобрать, сводится к тому, что советский – да и не только советский – человек может лишь запойным пьянством преодолеть собственную агрессивность и стремление к насилию. Ей-богу, рядом с его же "Феакийскими кораблями" этот с позволения сказать изыск, несмотря на правильность формы, как-то не смотрится.

Вот и повесть Александра Громова "Такой же, как вы" построена в точном соответствии с классическим клише социальной фантастики: постановка проблемы, иллюстрация либо исторический экскурс, разрешение загадки, финал. Автор уверяет нас, что ежели заселить целую планету клонами одного человека, то со временем эти клоны от тоски и однообразия возьмут, да и установят на планете тоталитарную диктатуру. Причем делает он это так, что с первых же строчек становится ясно – других альтернатив у бедных клонов нет и не будет, хоть из кожи лезь. Мораль: заселять целую планету клонами одного-двух человек непорядочно. Вот и вся сказочка. Увы, отсутствие альтернатив превращает социальную фантастику в черно-белый геометрический план. Взаимодействия между персонажами получаются исключительно линейными, схематизм прет из каждого эпизода, и в конце-концов оказывается, что благородная антиутопия деградировала до уровня банального нравоучения.