Текст книги "Диагноз: гений. Комментарии к общеизвестному"

Автор книги: Сергей Сеничев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

Кто именно запечатлен в виде той, кого мы именуем теперь Моной Лизой – возлюбленная Джулиано Медичи по имени Панчифика, первая «эмансипе» Европы герцогиня Мантуи Изабелла д`Эсте, с которой Леонардо дружил и переписывался, некий симпатичный юноша, а то и вовсе сам автор – не так уж и важно, «кодов да Винчи» за века накопилось от души (а мы поверим единственному первоисточнику – всё тому же Вазари). Важно другое: эта шабашка действительно капитально отвлекла нашего героя от обязательств по госзаказу… Ирония судьбы и в том, что Джоконды Леонардо так и не дописал. Иначе, чем еще объяснить, что клиенту портрет не достался?..

Но вернемся к разгневанному фиаско с фреской господину Содерини. Только он собрался взыскать с нечистого на руку и скрывшегося из города да Винчи понесенные казной убытки, как в дело вмешался не кто-нибудь, а целый губернатор оккупированного Милана французский герцог Шомон. Потрясенный «Тайной вечерей» и прознавший о стесненном положении автора, он пригласил его в Милан, где тут же засыпал заказами как живописного характера – в частности, подреставрировать слегка осыпавшуюся великую фреску, так и инженерного (без уточнений). Взамен герцог пообещал уладить скандал с руководством Флоренции, грозившейся привлечь сбежавшего художника к суду.

Дальше – смешней: Леонардо удалось собрать часть средств на погашение штрафа, он даже выслал их истцу, но тот денег не принял. И вот почему: история с тяжбой против великого да Винчи успела докатиться до славного города Парижу, где сидел на троне большой любитель изящных искусств Людовик XII, кумекавший, как бы трофейную «Тайную вечерю» из Италии к себе перевезти. Заметим, что над этой непосильной задачей бился потом и великий корсиканский император. Ну да не суть – суть в том, что кроме всего прочего Людовик славился тем, что всячески поддерживал Флоренцию в ее конфликтах с соседями, и замолвленное такой крышей словечко автоматически и навсегда аннулировало претензии родного города к злостному неплательщику. И амнистированный Леонардо вернулся. И обнаружил страшное: лафа с предоплатой закончилась – теперь ему готовы были платить лишь по принципу «утром стулья – вечером деньги». Ввиду чего он снова какое-то время был вынужден зарабатывать на жизнь делом, равных в котором точно уж не знал – проектированием и строительством каналов со шлюзами. Но, привыкший жить на широкую ногу, снова стал вязнуть в долгах и снова подался в Милан. А вскоре, когда объединившиеся с испанцами итальянцы отбили город у французов, перебрался в Рим, где устроился под крылышком у слывшего меценатом новоиспеченного папы Льва X (в миру Джованни Медичи). Но и пребывание на хлебах наместника бога оказалось лишь иллюзорной передышкой. Леонардо не бедствовал, но слава ненадежного исполнителя шла за ним, буквально наступая на пятки: заказов с АВАНСАМИ не поступало…

И тут случилось главное в жизни великого перебежчика чудо: место почившего Людовика занял его сын Франциск I, который тут же отбил у папы Милан и в ходе мирных переговоров добился выезда во Францию да Винчи, несколько картин которого уже имел в своей коллекции. Предложения молодого короля были идеальны: почетная должность советника монарха, щедрая пенсия плюс уютненький замок Кло-Люс неподалеку от Амбуаза – и твори там по своему разумению: хошь науками занимайся, хошь полотна пиши. Условие одно – эксклюзивное право Франциска на приобретение любого нового шедевра.

И 65-летний Леонардо, что называется, сел и поехал…

Правда, ничего сколько-то выдающегося в оставшиеся до смерти два года Леонардо уже не создал. Разве что успел продать гостеприимному властелину несколько привезенных с собой картин, одной из которых была – ну, разумеется – Джоконда. За нее мастеру были отсыпаны 20 тысяч флоринов – приблизительный эквивалент его десятилетнего заработка.

И коли уж речь о деньгах, напомним: пребывание Моны Лизы в Лувре приносит нынешнему туристическому бизнесу Франции не меньше, чем торчание неподалеку Эйфелевой башни. А учитывая коммерческое тиражирование загадочной улыбки (первым углядел в ней такую притягательную загадочность Теофиль Готье) – пожалуй, что и больше…

Но на пути к статусу известнейшей на земле картины Джоконда проделала немыслимо замысловатый путь. Через баню Франциска (не пугайтесь: та баня не была местом вульгарной помывки – там монарх принимал не только любовниц, но и послов). Через угрозу быть проданной тому самому герцогу Бэкингему для лучшей тогда в мире коллекции Карла I (а Ришелье воспрепятствовал: он ведь тоже картины собирал). Через, наконец, спальню Наполеона, который и передал реликвию в Лувр, которому тогда же и присвоим свое имя…

Ах да, мы забыли о паре лет, проведенных холстом под матрацем Перуджи, похитившего его в августе 1911-го. Но это уже история, не имеющая к нашей никакого отношения…

Кто следом? – конечно же, самопровозглашенный гений ДАЛИ – тот самый, что защищал одного боливийца, запустившего в 1956-м в ту самую Мону Лизу камнем…

Дали был дьявольски успешен, умопомрачительно богат и абсолютно бездетен, так что мстить за взятое от жизни без меры ему – в отличие от Тициана – было как бы и некому.

Но не будем спешить…

Свой бестселлер «50 секретов магии мастерства» великий испанец увенчал чудесным пассажем: «Последний и главный магический секрет этой книги состоит в том, что когда садитесь перед мольбертом и начинаете писать картину, совершенно необходимо, чтобы рукой вашей водил ангел»…

Он лишился своего ангела за шесть с половиной лет до смерти – в июне 1982-го умерла Гала. Умерла практически впавшей в детство в замке Пубол, в стенах которого притворявшийся всю жизнь параноиком, но до последнего вздоха не утративший здравого рассудка мифотворец будет ждать и своего конца.

«Прости, я скоро вернусь», – поклянется он у ее склепа. Былого творческого запала ему хватит лишь на несколько месяцев. Его последней работой станет «Ласточкин хвост» – каллиграфическая композиция на девственно белом листе, не имеющая ничего общего с прежним Дали. В оставшиеся шесть лет он не притронется к кисти.

Явился ли этот неожиданный поворот результатом какого-нибудь специального обета или зарока? – Нет… Быть может, Дали отлучила от мольберта разыгравшаяся в эти годы и скрючившая руки болезнь Паркинсона? – Может быть. И даже скорее всего. Однако куда девать завещанное миру «чтобы рукой водил ангел»?

Гала была его ангелом-вдохновителем с их первой встречи. До нее закомплексованный 25-летний гений не знал женской ласки: одна только мысль о половом акте вызывала в нем пароксизм отвращения… Это она – опытная и взрослая (старше Сальвадора почти на десять лет) – вызвала к жизни не только его мужское начало, но и судорожно искавшее и не находящее выхода сумасшедшее, соразмерное разве что одной только вселенной художническое эго… Это лишь соединившись с нею, Дали начал фонтанировать идеями и потрясать мир своим в нем присутствием. И это она, сменив элегантные туалеты на ситцевую блузу и шорты, научилась натягивать и грунтовать холсты, смешивать краски и мыть кисти. А когда приступы безумия грозили сломать волю любимого, возвращала ему самого себя известными ей и только ей одной рецептами…

В 1934-м они оформили отношения, и Гала потащила мужа в Америку – навстречу настоящему успеху и славе первого живописца столетия. И это она вела переговоры, заключала сделки, получала гонорары. Штаты, а следом и Европа запомнили ее как крайне жесткого бизнесмена, не упускающего ни цента возможной прибыли…

Это она культивировала образ гениального Дали, умудряясь оказываться на вернисажах и светских раутах в тени его блеска, не претендуя на причитавшуюся ей долю славы. Слава была – его. И попробуйте не углядеть в этом воистину материнской мудрости Ангела…

Дали не мог не оценить такой жертвенности любимой и расплатился с ней не менее роскошно: под его картинами появилась подпись «Гала Сальвадор Дали»…

Дали – явление предельно штучное. И все же мы сильно сомневаемся в том, что Дали – тот, которого знаем теперь – состоялся бы, окажись рядом не та муза, другой Ангел…

Любовь Сальвадора к деньгам едва ли не самое общее место во всех его биографиях. Зря, что ли, теоретик и вождь додаливского сюрреализма придумал на узурпатора ядовитую анаграмму Авида Долларс («жадный до денег»)?

В США при поддержке отыскиваемых и вербуемых супругой меценатов Дали действительно неожиданно скоро нажил баснословно состояние. Он делал деньги из всего, что попадалось на глаза, а точнее – непосредственно из собственного имиджа и имени. Картины картинами, но куда успешнее Дали торговал в то время своим неординарным видением мира, языком эстетики, которой до него попросту не существовало. Завистники называли ее антиэстетикой, но какая разница, если анти – стоит дороже?! Дали участвовал в целом сонме коммерческих проектов. Он стал неотъемлемой частью масс-культуры Нового Света. Он запустил вирус под названием «Дали» во всё вокруг: в театр, в балет, в кино (сюжет сна в хичкоковском «Завороженном» – плод его фантазии), в ювелирное дело, в моду… Ради саморекламы он даже выпускал газету (двух номеров, правда, хватило, чтобы она прогорела). И вскоре вместо приехавшего покорять ее живописца Америка имела восхищавшего ее массовика-затейника. Его шокирующие инсталляции – увешанный бокалами для вина смокинг-афродизиак, композиции с манекенами, приснопамятный «Телефон-омар» – гневили и всё равно покоряли публику… Он мастерски иллюстрировал философию, подаренную миру величайшим же провокатором XX столетия доктором Фрейдом. Но Фрейд атаковал уши, Дали же давил на глаз (а сравнивать ухо и глаз, говаривал он, так же бессмысленно, как сравнивать нос и ухо; мы бы поспорили, но кто мы такие? – ведь это сказал сам Дали!)…

Концептуальная Европа в лице художественных критиков и историков давала понять, что отворачивается от Дали, что видит в нем только клоуна и стяжателя. Но кудесник терпел и методично доил глупую корову по имени США – она уже безотчетно и безоговорочно считала его королем современного искусства. И наконец этот хитроумный заход сбоку дал долгожданные плоды: подсев на Дали как на самый настоящий наркотик, американский истеблишмент принялся платить и за базовый дар великого гостя – за его полотна. Платить безумно дорого, ибо вышедшее из под королевской кисти не может быть дешевкой по определению. И тут вслед за нашей коровой весь мир обнаружил, что этот клоун еще и пишет. Да – как! (избавьте от нужды аргументировать это перечислением шедевров). Пришло время долгожданного: Дали занимался любимым делом, приносившим ему и сверхудовольствие, и сверхславу, и сверхдостаток – заветнейшая мечта всякого гения…

Переждав Гражданскую, а после и Вторую мировую за океаном, он вернулся на родину уже великим Дали. И уже портреты, а не эпатажная эквилибристика с палитрой в руке превратились в основную статью его доходов. Он пишет их добрую четверть века – до самых 70-х – все время пока его Ангел рядом с ним. Когда же постаревшая соавторша (а по сути дела – умелый творец) его фантастической жизни стала отдаляться, уединяясь в дареном замке, а то и просто сбегая во флигилек, где читала русские книжки да перебирала бумаги из архива, вдруг стал прекращаться и Дали.

О нет, он не переставал экспериментировать. Он создал в родном Фигерасе музей-театр имени своего творчества. Он сочинял гигантские (типа «Галлюциногенного тореадора») полотна. Он создавал иллюстрации к шедеврам мировой литературы («Божественной комедии» Данте, «Потерянному раю» Мильтона, «Искусству любви» Овидия, «Богу и монотеизму» любимого Фрейда). Он увлекся голографией, исследовал проблемы бессмертия тела… Это была самая настоящая лебединая песня, напоминавшая однако агонию воображения, уже давно разделавшегося с революцией в художественном сознании человечества.

А спрос на его работы рос и рос. Так всегда бывает с… боже, о чем это мы?.. прощения просим: не всегда – иногда… иногда случается такое с потребителем прекрасного, отличающимся от создателя некоторой, мягко говоря, заторможенностью. На догнать и врубиться потребителю, как правило, требуется время: месяц, год, век, пара веков… Вот скажите, что Пушкин не разбогател бы, доживи он до открытия ему опекушинского памятника!..

И Дали процветал. Но Дали завершался. По той простой причине, что сделался безразличен его угасающему и слабеющему разумом ангелу. А шесть последних лет – шесть бесконечных лет без нее – стали для него самым настоящим крестом. Тяжеленным, неприподъемным крестом, который богатый и непревосходимо состоявшийся при жизни гений волок через образовавшийся с уходом ангела вакуум к своей сильно запоздавшей Голгофе. И весь ужас этого наказания в том, что одинокий Дали не захотел, а может быть просто не смог уже рассказать миру об этой муке своим излюбленным способом – маслом по холсту…

Мы тут ФРЕЙДА всуе помянули. Гениальный был дядька. А уж в заламывании цен за свое эксклюзивное лечение – просто феноменальный. «Плата за терапию, – рассудил он, – должна существенно сказываться на кармане пациента, иначе терапия идет худо». В доказательство чего раз в неделю принимал наряду с чередой кредитоспособных клиентов одного бесплатного. После чего ужасался: глядите, глядите – больной не прогрессирует! И «прогрессирующие» понимающе кивали и лезли в портмоне…

За работу Фрейд брал вызывающе много. За один 45-минутный сеанс – 40 крон. Или 1 фунт 13 шиллингов. Для определенности: на эти деньги там и тогда можно было приобрести приличный костюм…

То есть, выдающиеся способности доктора Фрейда состояли не только в создании учения о вездесущем либидо, но и в умении превратить свое начинание в неотъемлемый атрибут, как лечебного дела, так и всей масс-культуры, которая потому так и называется, что нацелена на предельно широкого потребителя. Один «Терминатор» собрал больше всех фильмов Феллини, Бергмана и Тарковского вместе взятых. Вашему автору совершенно не симпатичен певец и артист Киркоров. Что не мешает уважать в нем человека, честно заработавшего свои капиталы: Филипп ничего ни у кого не украл и не отнял. Он никогда не загонял население СНГ на свои концерты насильно: все пришли и отдали ему деньги добровольно и, надо полагать, благодарно. В каковой связи и небольшой экскурс в историю великих, явивших свои таланты со сцен и прочих подмостков…

Советский народ испокон гордился двумя явлениями: отечественной космонавтикой и отечественным балетом. В этом деле мы как-то традиционно были впереди планеты всей. С космонавтикой потом несколько подзатухло, а вот русский балет и поныне твердая валюта. При этом как-то беспардонно забывается, что первым человеком, подарившем (вернее, продавшем) Европе чудо нашего классического танца был гений антрепризы Сергей ДЯГИЛЕВ.

Коммерческую деятельность на ниве искусств он начал с живописи: в 1897 году выступил устроителем выставки немецких с английскими акварелистов. Год спустя экспонировал русских и финских художников. Тогда же взялся редактировать журнал «Мир искусства» и стал одним из организаторов одноименного объединения художников. В 1899-м угодил на должность чиновника особых поручений при новом директоре императорских театров. С места этого, правда, пару лет спустя вылетел – с формулировкой за «самоуправство». Его попытка модернизировать русский балет («Сильвия» Делиба ставил, в сценографы зазвал своих «мироискуссников») была сочтена безнравственной и даже вредной. По другой версии царской фамилии просто не нравилась практически неприкрытая связь проворного администратора с молоденьким Нижинским. По третьей изгнание Дягилева инспирировала всесильная Кшесинская, которой тот неразумно отказал в какой-то из главных ролей. В общем, Дягилева выставили вон. Да не просто выставили: посредством полицмейстера в форме! И Дягилев – а что ему оставалось? – ушел на вольные хлеба.

Поняв, что с родным отечеством каши не сваришь, он затеял экспортировать лучшие образчики русской духовности за кордон и в 1906-м организовал в парижском Осеннем салоне выставку икон и картин кисти соотечественников. Реакция благодарных французов до того потрясла Сергея Павловича, что уже на другой год он привез в Париж музыкантов – своего бывшего учителя Римского-Корсакова, Глазунова, Рахманинова и еще не всемирно известного Шаляпина. И те пять «исторических русских концертов» в «Гранд-Опера» из произведений Глинки, Бородина, Мусорского, Скрябина и др. стали первой ласточкой беспрецедентной культуртрегерской акции, вошедшей в историю под названием Русские сезоны.

На следующий год Дягилев показал подсевшим на русское парижанам «Бориса Годунова» со все тем же Шаляпиным… И понеслось… Чем, собственно, занимался этот удивительно деловой мужчина, наделенный заодно и недюжинным художественным вкусом: он занимал деньги – сначала у родного государства, а потом у западных филантропов – и методично превращал их в чуть большие. Кредиты шли на а) организацию гастролей трупп, б) зарплату артистам и в) содержание целого штата менеджеров, которые ему их волонтировали. А на оставшиеся, как говорится, «три прОцента», Серж (как прозвали его французы) и жил.

«О нет! он никогда не был бизнесменом! – дружно возмущаются дягилеведы, – Всё, что он делал, он делал на деньги меценатов». Но позвольте, можно ли и стоит ли пытаться выставить Сергея Павловича этаким исусиком, одержимым сверхидеей дарить людям прекрасное?

Говорят: он ничего не тратил на себя, у него была два костюма да изъеденное молью зимнее пальто…

Говорят: тратя на других миллионы, он забывал о себе, и всё чего хотел – иметь к концу сезона пару тысяч франков на коротенькую передышку в любимой Венеции…

Согласимся: он и впрямь был беднее своих «звёзд». Но на что-то же жил? И, между прочим, не в Урюпинске, а в этой самой Венеции… На что-то же содержал и выводил в люди сменявших один другого молодых любовников? На что-то же сформировал собственную балетную труппу, объехавшую весь мир, за исключением, разве, Австралии да, извините, России?.. На какие-то же шиши превратился в одного из самых прославленных коллекционеров? – собрал более двух тысяч редчайших книг и кучу автографов Жуковского, Глинки, Лермонтова, одиннадцать писем Пушкина…

Импресарио переводится с итальянского очень конкретно: предприниматель. И предприниматель, не прогорающий три десятка лет – пусть даже и балансируя то и дело на грани краха (как утверждается) – определенно деловой человек и в переводе на английский – бизнесмен.

При чем же здесь какие-то меценаты?..

Сезон 1909-го с финансовой точки зрения действительно оказался провальным – в тот черный год Сергей Павлович слегка переоценил свои возможности и завлек Шаляпина в гастрольный тур 55 тысячами франков (всего тремя годами ранее Федор Иванович был счастлив спеть за жалкие пять). Это был супергонорар. Это было как минимум на 15 тысяч больше, чем любому из балетных солистов. Или по-другому: остальная «массовка» обошлась Дягилеву в тот год всего в 60 тысяч… А в 1913-м он платит великому басу полсотни тысяч франков всего на шесть выступлений. Причем – предоплатой, за полгода до выезда… И вложение окупается!..

Вообще, переманивание ведущих артистов со сцены императорских театров с собственное пользование было делом хлопотным и накладным. Зарплаты даже у звезд были не очень высокими, но – престиж, престиж, господа! Плюс всегда можно было подзаработать преподаванием азов хореографии деткам богачей. А в тридцать пять балетные выходили на пенсию с полным пожизненным пенсионом.

То есть, переходя с казенной службы на сезонные хлеба, артистам было что терять, и у Дягилева имелся единственный аргумент – переплачивать. И капитально – потому что просто переплачивать готовы были и конкуренты из бессчетных европейских мюзик-холлов. Мелочь вроде бы, а тоже палка в колесо. И Дягилев платил… Покупая при этом не только исполнителей, но и произведения – порой не приносившие прибыли и оборачивавшиеся крупными долгами. Но такое, согласитесь, случается и с теми, кто торгует зерном или мануфактурой.

Да, он то и дело брал кредиты. Но – именно кредиты, а не пожертвования. А кредиты полагается возвращать. И Дягилев возвращал. Всегда. Нет ни единого свидетельства о прощенных ему кем-нибудь деньгах…

Да, известно, что порой Сергей Палычу приходилось расплачиваться с заимодавцами роскошными декорациями постановок. Но к следующему сезону он обзаводился новыми – обычно лучше давешних…

Стало быть, дело было завидно стабильным…

Да и важно ли всё это, если в процессе зарабатывания ему удалось стать свахой, поженившей две малознакомые до того сценические культуры – русскую с европейской? Если им были открыты десятки имен, составивших славу планетарной хореографии, оперного и изобразительного искусств?.. Помимо Шаляпина, он явил миру Нижинского и Мясина, Павлову и Кшесинскую, Лифаря и Красавину… Вывел в люди ставшего вскоре отцом американской балетной школы Джорджа Баланчина… Именно он раскрутил Стравинского и Прокофьева (хотя первый и отрицал сей факт до последних дней жизни)…

Да чего там – на Дягилева десять лет работал Пикассо. И заслуга Сержа в превращении великого кубиста в великого неоклассициста неоспорима. Давайте уж не лукавить: вы слышали когда-нибудь о ком-нибудь, швырявшем на пол и топтавшем работы Пабло? А Дягилев швырял и топтал не устраивавшие его эскизы декораций. И велел переделывать. И строптивый ничуть не меньше нанимателя испанец шел и переделывал. И признавался потом: Серж был прав…

Он умер в ставшей ему второй родиной Венеции. Умер в несколько дней от болезни, которую до сих пор никто не назвал точно – диабет ли? удар? СПИД? (тело было покрыто гнойными нарывами, и доктора сошлись на фурункулёзе). Его хоронила примчавшаяся старинная подруга, помощница и меценатка (скажем мы в угоду отказывающимся видеть в С.П. коммерсанта) Мисия Серт. Но не оттого, что Дягилев был нищ – деньги на тот момент у маэстро имелись, что всячески запротоколировано в целой куче мемуаров – а потому как сама так захотела.

Но если вам более по душе образ влюбленного в балет бессребреника – пусть так и остаётся, мы не против…

Насчет же того, что был беднее тех, кому платил…

ПИКАССО приехал в Париж в апреле 1904-го (прежде наезжал, а тут – насовсем) с тремя сотнями франков в кармане. Снял обшарпанную халупу в доме № 130 по бульвару Клиши, прозванном «прачечной баржей», и открыл период, который впоследствии нарекут «розовым». В ту пору Пабло был классическим голодным художником. Даже купить туфли своей первой натурщице и сожительнице Фернанде Оливье ему было не на что, и та неделями не выходила из студии. Когда любовникам нечем было платить за уголь, они сутками не вылезали из-под одеял. Время от времени воровали молоко и круассаны, оставляемые разносчиками у дверей благополучных буржуа…

Первый успех и, соответственно, какой-никакой достаток он обрел лишь в 1908-м, когда его работы начали покупать русские купцы-коллекционеры Сергей Щукин и Иван Морозов. Практически весь Пикассо, что висит теперь в Эрмитаже и Пушкинском музее, попал туда их стараниями…

Кто-то вспоминал, что в ту пору он любил торговаться с револьвером в руке. Заряженным, как уточняют… То есть, художник уже был – шумная известность, выставки даже – а денег у художника по прежнему не было. Из полицейских архивов (а полиция везде полиция, и знает всё и всегда лучше статистики) следует, что в ту пору Пикассо зарабатывал «в среднем 25 франков в день». И тут – заказы Дягилева…

Гонорары Сержа, как и общая раскрутка за счет «Русских сезонов», пришлись очень кстати. Именно на них он позволил себе взять в жены актрису дягилевского же кордебалета, а по совместительству дочь русского полковника (ну вот любил Сергей Палыч, чтобы в труппе были девушки из хороших семей!) Ольгу Хохлову. Подразбогатевший Пикассо мигом превратился в этакого светского льва «а ля Стравинский». Сменил знаменитую красную рубашку в белый горошек на безупречный смокинг, напялил котелок, из кармашка жилета заблестели дорогущие золотые часы…

Но это было еще ничто. Это было лишь начало долгого пути к мировому признанию. Первые интервью с Пикассо появятся на страницах парижских газет лишь десятилетие спустя. Тогда же, в 1931-м, в галерее Жоржа Пети пройдет и ретроспективная выставка 236 его полотен (готовя ее, Пабло в последний раз сам группировал и развешивал свои творения). Еще популярней он станет лишь восемнадцать лет спустя, нарисовав для Всемирного конгресса сторонников мира ту самую – в несколько штрихов – голубку…

Теперь у него было всё: шикарное авто, костюмы от лучших дизайнеров, личный замок где-то в Нормандии, который стерегли дорогущие собаки… Однажды Пабло признался: «Я всегда жил как бедный человек с деньгами». При этом «человек с деньгами» не очень-то расщедривался даже в отношении многочисленных потомков…

Про то, что всех своих женщин этот сексапильный монстр довел если не до самоубийства, то до дурдома, общеизвестно, а нет – в следующем томе непременно расскажем. Но еще круче тиранил Пикассо своего первого и единственного законного сына: Поль всю жизнь пробыл у него на коротком поводке – то в качестве шофера, то просто мальчика на побегушках. За мизерное содержание выслушивал папашины разносы: ты ничто, ты посредственность, не способная содержать семью, ты вещь моя!.. А в детстве Пабло обожал малыша, писал по его портрету каждый месяц… Считается, что впоследствии художник вымещал на сыне ненависть к его матери: адвокаты Ольги изрядно потрепали его кошелек, а потом она очень долго не давала развода…

Не слишком церемонился Пабло и с внуками. Надумав поступать на медицинский, дочь Поля Марина попросила дедушку о поддержке. И тот заявил, что не может позволить себе оплачивать ее учебы…

В таких отношениях с близким биографы Пикассо винят его вторую и последнюю законную жену. Жаклин Рок была на 46 лет младше избранника, их брак считался счастливым. При этом Жаклин всячески изолировала престарелого мужа от бывших любовниц, от приходившихся ей сверстниками пасынков с падчерицами и их отпрысков. Она не пустила внуков даже попрощаться с телом умершего деда…

Наверное, так и было. Однако наверное же известно и то, что она – собственноручно и очень заботливо – кормила и мыла уже ослепшего и оглохшего мужа. А после его смерти установила у себя в комнате огромный портрет любимого, с которым и «советовалась» по каждой мелочи.

А потом ушла в монастырь…

В общем, чужая семья – те самые потемки, и своя правота в поведении Жаклин имелась. Мы сейчас о том, что дедушка Пикассо был, по меньшей мере, сильно жадноват…

Итогом 78 лет беспрерывного творения стали – вы уж простите тон проводящего инвентаризацию завхоза – 1885 картин, 7089 рисунков, более 30 тысяч эстампов, 1228 скульптурных и 3222 керамические композиции. Совокупная стоимость наследия Пикассо была оценена в миллиард сто миллионов долларов и не перестает расти в цене.

Он умер, не оставив завещания.

Разумеется, при дележе, растянувшемся на годы, наследники передрались. Недовольными остались все. Хотя назвать кого-то обиженными нам, людям сторонним, не так просто. Овдовевшая муза-сиделка получила 300 миллионов франков. Законным внукам отошло по 200, а внебрачным Майе, Паломе и Клоду – по 86 (и это при условии, что наследство не светило им вовсе – за три года до того уставшие от происков Жаклин двое последних порвали с отцом). Правда, богатства не сделали их жизней счастливей.

Не пущенный на похороны деда Паблито – сын Поля, названный сами понимаете, в чью честь – нахлебался жавеловой воды (раствор гипохлорита натрия или калия), сжег желудок и три месяца отходил в страшных муках на больничной койке… Спустя два года вслед за ним отправился спившийся и безвозвратно подсевший на наркотики отец… Майя погибла в автомобильной катастрофе… Проходившая девять лет по грани безумия Жаклин пустила себе пулю в висок – накануне открытия очередной выставки ее «солнца и монсеньора» и непосредственно на его могиле… Ольга Хохлова закончила дни в сумасшедшем доме…

«Он высасывал кровь из близких и подписывал ею полотна» – сказала однажды ее (их) внучка Марина – самая, между прочим, бескорыстная и преданная светлой памяти деда из всего третьего колена Пикассо. И, скорее всего, это наиболее точная цена наследия великого мастера. И нечему тут удивляться: чем выше гений, тем чаще именно так…

А вы: Дягилев, Дягилев…

Бывшие при его последнем вздохе любимчики Лифарь и Кохно устроили над остывающим трупом самую настоящую потасовку. Из воспоминаний Мисии: «В тишине, полной подлинного драматизма, раздалось какое-то рычание: Кохно бросился на Лифаря, стоявшего на коленях по другую сторону кровати. Они катались по полу, раздирая, кусая друг друга, как звери. Две бешеные собаки яростно сражались за труп своего владыки. Мы с сиделкой с огромным трудом разняли их и заставили выйти из комнаты…»

После смерти патрона Серж Лифарь возглавил балетную труппу «Гранд-опера». Борис Кохно – последний секретарь Сергея Палыча; его должностные обязанности формулировались предельно просто: «Быть необходимым».

Любовь умершего хозяина делили они в тот миг или его осиротевшую в одночасье империю – какая теперь разница… Говорят, Птолемей тоже очень любил Александра. Так любил, что едва ли не мечом отстоял свое право хоронить владыку – право, узаконившее его права наследника…

А вот история еще одного купца от искусства, лишь утверждающая нас в уверенности, что одним творческим энтузиазмом и любовью к прекрасному по-настоящему великого не сотворить. СТАНИСЛАВСКИЙ, отбирать у которого лавры одного из создателей того театра, который мы имеем честь знать и любить, вряд ли превратил бы хобби в дело жизни без миллионного состояния предков за спиной. Да и сам автор системы актерско-режиссерской выучки не оставлял коммерческой деятельности практически до Великого Октября. А теперь о том же, но в деталях…

Династию капиталистов Алексеевых основал его прадед – сын ярославского крепостного крестьянина, но уже купец второй гильдии Семен Алексеев, построивший в Москве фабрику «волоченного и плащенного золота и серебра». Золотая нить и прочие модные блестки, шедшие на отделки дамских платьев и вицмундиров, приносили ему 60 тысяч годовых. Но предприимчивый нувориш не довольствовался ролью поставщика драгоценной канители одному свету – однажды он лично объехал все подмосковные женские монастыри и заключил с синодальным ведомством договор о централизованном снабжении его своим товаром. А на получаемые прибыли основал хлопкоочистительную мануфактуру. Ну и по мелочи: овец разводил, коневодством пробавлялся. При этом жмотом не был – имя Семена Алексеевича значилось на мраморной плите благотворителей тоновского храма Христа Спасителя. Известно и о его крупном взносе на содержание ополчения 1812 года…