Текст книги "Диагноз: гений. Комментарии к общеизвестному"

Автор книги: Сергей Сеничев

К последнему году жизни здоровье расшаталось окончательно. Круг замкнулся: болезнь (уремия) заставляла его пить, пьянство усугубляло болезнь. Он разжирел, обрюзг, у него отекли и распухли ноги, глаза потухли. Он пил до самого конца. Пока не убил себя заранее вычисленной в блокнотике смертельной дозой морфина. Чармина (вторая жена) упросила доктора списать смерть на счет острого приступа означенной уремии. Так и было заявлено. На другой день тело 40-летнего писателя было кремировано.

Единственное, что необходимо отметить отдельно – говорить о какой-нибудь алкогольной деградации Лондона не приходится. Полсотни популярнейших романов за 16 лет – завидный со всех сторон показатель…

Неизлечимым алкоголиком был признан к 38 годам (за десять лет до смерти) лидер «разбитого поколения» Джек КЕРУАК. Припадки белой горячки следовали один за другим. «Его творчество закисло в рюмке», – печально заметил кто-то из современников. К октябрю 1969-го он стал бледнее обычного. За неполные два месяца потерял в весе двадцать фунтов. Уже сквозь зубы здоровался с вконец опустившимся постоянным клиентом владелец винного магазинчика, располагавшегося напротив его дома. Через пару дней Джека в очередной раз жестоко избили в баре. Он кое-как добрался до квартиры и больше из нее не выходил…

Наркологи утверждают, что смерть в 47 лет на почве хронического алкоголизма – не редкость. Правда, причиной ухода в этом возрасте обычно становится либо самоубийство, либо несчастный случай. Печальный финал жизни «короля битников» не похож ни на то, ни на другое…

Почти не просыхающим выпивохой был и еще один «король» – подаривший миру Микки Мауса, Пиноккио, утенка Дональда, олененка Бэмби и целую армию других очаровательных мультгероев, Уолт ДИСНЕЙ.

Миллионером он стал лишь в 1955-м, после открытия «Диснейленда» – любимого из детищ этого взрослого ребенка. А до того десятилетиями ходил по краю. Типичный авантюрист, он то взлетал на самый гребень финансового успеха, то оказывался в финансовой пропасти. Расплатой за такие качели стали восемь капитальных нервных срывов. Классический трудоголик, всё свободное от создания шедевров время он либо пил, чтобы уйти от многочисленных проблем, либо целыми днями возился с масштабной моделью железной дороги. Умер от рака легких. Будучи обыкновенным маниакально-депрессивным психопатом, выпивавшим ежедневно минимум бутылку скотча и выкуривавшим не меньше трех пачек сигарет…

Возвращаемся к нашим…

Аполлон ГРИГОРЬЕВ – один из любимейших поэтов Блока. Пил жутко. Из Блока же и цепляем: «С годами кутил Григорьев все более мрачно, до последней степени теряя в период загулов душевное равновесие…», «пьянство идет уже безудержное, так сказать, привычное. Пил за неимением водки чистый спирт, одеколон и керосин…», «в пьяном виде Григорьева одолевает «безудерж», «Пропивая всё, Григорьев садился в долговое отделение, т. н. «тарасовскую кутузку»; туда брал он с собой гитару и журнальную работу…». В принципе, уже достаточно, но уважаемый биограф не унимается: «До того опустился, что если у него не было на что выпить, спокойно являлся в чей-нибудь знакомый дом, без церемоний требовал водки и напивался до положения риз… Ходил в старом сюртуке, грязный, оборванный, с длинными нечесаными волосами, и имел самый непривлекательный вид»…

А вот из письма самого Григорьева наставнику Погодину: «…придешь, бывало, в свой одинокий номер после оргий и всяческих мерзостей. Да! Какую тоску одиночества я испытывал. Чтобы заглушить ее, я жег коньяк и пил до утра, пил один, и не мог напиться. Страшные ночи!».

Умер в 42. От злокачественного течения алкоголизма…

Тихим пьяницей был и сам БЛОК. Тихим – потому как по известной кротости нрава (а хотите – воспитанием назовите) никем и никогда ни в дебошах, ни даже в разговорах на повышенных тонах замечен не был. И тем не менее…

Он пристрастился к красному вину (обожал именно красное) еще в студенчестве. Отказаться то него был вынужден лишь за несколько месяцев до мученической кончины. Мы не позволим себе говорить о годах запоя, но сменявшие одно другое полугодия алкогольного ступора – многократно зафиксированный факт биографии творца и раба Прекрасной Дамы…

И если Блок был бытовым пьяницей, то символист № 2 (а до Блока № 1, разумеется) «стихийный гений» БАЛЬМОНТ злоупотреблял с размахом. Хотя и не переносил алкоголя ни в каком виде. В том смысле, что вино действовало на него как настоящий яд: вызывало приступы безумия, обращая этого негромкого по обыкновению человека в настоящего зверя. «Рюмка водки меняла его до неузнаваемости», – вспоминала жена поэта. Она обращалась к невропатологам, психиатрам. Те лечили внушением и гипнозом. Безрезультатно. Бальмонт пил. Не давали коньяку – требовал виски, не находил виски – глушил одеколон: «бутылками»…

Крепкие вина, водка, абсент (а как же – Верлен жаловал, мы хуже, что ли?) лишали его рассудка начисто. Но – чудо: никакое количество выпитого не валило Константина Дмитриевича с ног. Приняв на грудь, бедняга уже не знал покоя. Им овладевала непостижимая гиперактивность, и родные знали: будет бродить по комнате всю ночь, пока силы не оставят. На другой день он ничего не помнил.

Но удивляет-то как раз то, что реализовал свой гений Бальмонт именно в запойные годы. Автор одного из лучших образчиков русской поэзии («Будем как солнце») написал 35 книг стихов, 20 книг прозы и более 12 книг переводов (а переводил он не менее чем с тридцати языков). Считается, что постигшая – настигшая? – его в последнее десятилетие шизофрения носила фамильный характер. Но не гарантировала ли ее приход треть века кошмарного пития?..

Ох, как пивал в юности наследственный алкоголик Леонид АНДРЕЕВ! Среди московских студентов ходил даже особый термин: «пить по-андреевски: аршин колбасы и аршин рюмок». Его товарищ по гимназии, а позже врач Блохин вспоминал, как будущий писатель шатался по самым грязным кабакам и извозчичьим трактирам, а потом вваливался к нему на квартиру, «со стоном и криком падал на пол, жалуясь на невыносимые сердечные боли и страх надвигающейся смерти». А придя в сколько-то нормальное состояние, «вновь отправлялся пьянствовать».

Как результат – три покушения на самоубийство.

В мае 1889-го, чтобы «испытать судьбу», он лег между рельсами под проходящий поезд…

Сергей ЕСЕНИН… Тут вроде ничего нового и не добавишь. Вот, разве, Белый вспоминал, что еще в 1918-м его (это Белого-то!) предупреждали о полнейшей неадекватности Есенина, «тревожных симптомах» и чрезмерной склонности к вину…

К 1923 году он превратился в хронического (клинического – стало быть, неизлечимого по тем временам) алкоголика. В последние месяцы «бывал человеком не больше одного часа в сутки». Повторим: час – в сутки. Не больше. На протяжении многих месяцев. Вы всё еще верите в чекистскую расправу?

Кто-то дотошный не поленился и вычислил, что трое из каждых четырех числившихся в ближайшем окружении Сергея Александровича персонажей могли расцениваться как настоящие забулдыги. По большому счету, из компании этой Есенин выпал лишь раз – на полтора года – исключительно благодаря усилиям Айседоры. Зато тут же обнаружилось и грустное: именно в означенные двадцать месяцев Есениным не было написано НИЧЕГО сколько-то существенного. И выходит, что для Есенина трезвый Есенин – это хорошо, для нас с вами – не очень…

С ранней юности «пил самые разнообразные спиртные вещества, вплоть до одеколона и денатурата» БАГРИЦКИЙ. И предавался этому пороку со всею страстностью. Потом пару лет был заядлым кокаинистом. Следом подсел на гашиш и эфир. Но – редчайший случай! – легко и непринужденно завязал сначала с алкоголем, а после и с наркотиками. Правда, взамен на него моментально обрушился целый водопад причудливых фобий, о которых мы уже толковали…

Запойным алкоголиком и РЕГУЛЯРНЫМ пациентом соответствующих лечебных заведений примерно с середины 20-х и до самой смерти был любимый писатель советской детворы ГАЙДАР. Во всяком случае, первая семья писателя распалась именно по этой причине. Ему было тогда всего двадцать семь…

В конце жизни – «когда жить стало полегче» – дома, в одиночку и без всякого, вроде бы, видимого на тот момент повода МНОГО пил ЗАБОЛОЦКИЙ…

Очень крепко пил – во всяком случае, до революции – Александр ГРИН…

«Водка не может быть плохой! Водка бывает только или хорошая, или очень хорошая!» Автор этого мало кому незнакомого афоризма Михаил СВЕТЛОВ с некоторых пор не понимал, как можно осмелиться прийти к нему в дом без литра беленькой. Друзья настаивали: бросай хлобыстать! вредно ж… «Почему вредно? – недоумевал Михаил Аркадьевич. – Коньяк ведь, например, расширяет сосуды». – «Не забывай, Миша, что они потом сужаются». – «А Я ИМ НЕ ДАЮ!» – парировал он очень находчиво, но, похоже и к сожалению, столь же искренне…

В больнице, незадолго до смерти, попросил навестившую приятельницу: «Старуха, принеси мне пива!» – «Пива?!» – «Да, рак у меня, кажется, уже есть»…

«Князем «Националя» звал себя после войны Юрий ОЛЕША. Он просиживал там ежедневно. Его угощали и угощали – друзья, знакомые, а потом и просто посетители, угадывавшие (или знавшие уже) сидящего за соседним столиком… Там же, в «Национале», он впервые встретил Шолохова, и запомнил его «молодым человеком в кепке, со смеющимися глазами», потом только сообразив, кто это. В одном из писем Ольге Суок (героиню «Толстяков» Олеша назвал в честь жены, если кто не в курсе) пытался объяснить: я запил «именно оттого, что, сделав, на мой взгляд, очень хорошее произведение искусства, я не получил на него даже ответа».

Он действительно был одним из многих, на искусство которых попросту не отвечали. «Завидую ли я Шолохову? – писал он. – Ничуть. Я помню большое унижение свое, связанное с Толстым, Корнейчуком, Фадеевым. О, как они все бесславно возвышались! Как тянули один другого!»

Жить с пониманием этого художнику, по меньшей мере, равноценному им, было не так просто. И Олеша – в ужасе от своего безволия, презирая себя – пил и пил, и пил горькую…

Конченым алкоголиком к началу 50-х стал и упомянутый глава советских писателей Александр ФАДЕЕВ. Его запои начинались, как правило, с чтения любимого стихотворения Пастернака (перевод «Синего цвета» Бараташвили). Заканчивались неизменно – валянием по переделкинским канавам.

 
И каждый день приносит тупо,
Так, что и вправду невтерпеж,
Фотографические группы
Одних свиноподобных рож.
И культ злоречья и мещанства
Еще по-прежнему в чести,
Так что стреляются от пьянства,
Не в силах этого снести…
 

– напишет Борис Леонидович через год после фадеевских похорон…

Крепко пить Генсек Союза Писателей начал еще в 30-е. По собственному утверждению – борясь с бессонницей. Уже тогда санитарные бригады регулярно курсировали между его домом и больницей. Рассказывали, что после одного из запоев он явился (был вызван) к Сталину. «И сколько же времени это у вас обычно продолжается, товарищ Фадеев?» – полюбопытствовал тот. «К сожалению, три недели – такая уж болезнь», – отвечал писатель. «А нельзя ли немного сократить, укладываться в две недели? Подумайте об этом, товарищ Фадеев», – осторожно рекомендовал Иосиф Виссарионович. Но продолжал мириться с «болезнью» любимца и дальше.

Впрочем, и не в 30-е всё началось: сам А.А. вспоминал, что «пристрастился к самогону» еще в 16-летнем возрасте – в партизанском отряде: от взрослых мужиков отставать не хотел. И не отстал: «БЕСПРЕРЫВНЫЙ ЗАПОЙ В ТЕЧЕНИЕ ТРИДЦАТИ ЛЕТ» – это его слова…

Однажды секретарь Ростовского обкома на открытии очередного пленума предложил депутату ШОЛОХОВУ покинуть зал и пойти в гостиницу опохмелиться…

А в январе 1957 года на стол Секретарю ЦК Брежневу легла «записка» начальника Четвертого Главного управления: «…необходимо обязать М. А. Шолохова в принудительном порядке провести лечение в течение не менее шести месяцев». Проще говоря, государственного значения писателю был назначен ЛТП государственного же значения – «на отдельной даче в «Барвихе» или в больнице». До Нобелевской премии оставалось еще восемь долгих лет…

В последние годы жизни Михаил Александрович уже вовсе не покидал родной Вешенской…

Известный питерский публицист и историк культуры Соломон Волков окрестил Ольгу БЕРГГОЛЬЦ «пьяной мадонной Ленинграда». И подробно рассказал, как однажды, отправившись к ней, уже 60-летней, на интервью, увидел за дверью «женщину в халате, кое-как наброшенным на голое тело, со слипшимся серыми кудряшками короткой прически и мутным блуждающим взором. Берггольц еле держалась на ногах, обдавая меня густыми винными парами…». И т. д.

Никакой Америки мемуарист, конечно, не открыл (Америку он открыл для себя – в 1976-м, перебравшись туда насовсем): Ольга Федоровна крепко пила практически все послевоенные годы. И причиной тому были даже не 900 дней блокады, разделенные поэтессой с земляками от звонка до звонка (Ахматову, например, и много кого еще, эвакуировали из осажденного города – Сталин знал, кого и как хранить). Дело в том, что в декабре 1938-го поэтесса была брошена в застенки НКВД, где провела долгие полгода. Ее взяли как жену известного поэта Бориса Корнилова («Нас утро встречает прохладой…» и т. п.; после войны к этой песне Шостаковича будет написан английский текст, и она станет гимном ООН), обвиненного на волне охоты за убийцами товарища Кирова и уже расстрелянного к моменту ее ареста. Ее взяли беременной. Били. Целенаправленно – в живот. Били, пока не разродилась мертвым ребенком, навсегда утратив надежды на материнство. А потом выпустили…

Вы бы не запили?

Впрочем, прекрасно известно, что с середины 30-х Борис Корнилов «злоупотреблял спиртным». Возможно, именно он и пристрастил «мадонну» к горькой…

Не принято упомнить, что причиной ухода ТВАРДОВСКОГО с поста главного редактора «Нового мира» был тот же недуг – запойное пьянство. Или уж пьянство теперь считать результатом многолетней кампании по его выдворению из журнала – это как вам угодней.

В результате одного из загулов Александр Трифонович упал с лестницы, разбил голову, повредил шею и был увезен в Кунцевскую больницу. Солженицын писал, что однажды понял: эти несчастные запои были для поэта спасительными…

Постановлением народного суда был помещен в лечебно-трудовой профилакторий автор строк:

 
Возможно, я для вас в гробу мерцаю,
Но заявляю вам в конце концов:
Я, Николай Михайлович РУБЦОВ,
Возможность трезвой жизни отрицаю
 

Он отрицал такую возможность всею жизнью.

Из Литинститута окончательно (после целой серии изгнаний и восстановлений) вылетел за очередную пьяную бузу в Центральном доме литераторов. Один из самых пронзительных лириков XX столетия вел полубосяцкую жизнь. Случайно или как уж там еще – был задушен гражданской женой в банальной пьяной драке…

Алкоголиком был Сергей НАРОВЧАТОВ. Из воспоминаний Окуджавы: «Дородная Галя, жена поэта, брезгливо оглядела меня и спросила: «А вы кто?» – «Я друг…» – кажется, так пролепетал я. – «Настоящие друзья с ним не пьют», – сказала она с отвращением»…

От чудовищной невостребованности пил прозванный «эмигрантом в профессиональную болезнь русских литераторов» Юрий КАЗАКОВ. Пил ежедневно и целеустремленно. Будучи досрочно выписан из очередной больнички «за нарушение лечебного режима» (проще говоря, за регулярные распития между капельницами), умер в захолустном военном госпитале в полной заброшенности…

Не слывший «трезвенником-язвенником» и до эмиграции (первый инфаркт в 1962-м он заработал именно на этой почве), за границей Александр ГАЛИЧ пил уже беспробудно:

 
Непричастный к искусству,
Не допущенный в храм,
Я пою под закуску
И две тысячи грамм.
 

Две тысяча – это четыре поллитры, если вы вдруг мимо ушей пропустили. Вряд ли строка сорвалось с языка одной рифмы ради… По свидетельству Нагибина, отец русской диссидентской песни помимо того еще и неслабо «наркоманился»…

Венедикт ЕРОФЕЕВ, Веничка… Просто открываем и перечитываем «Москву-Петушки». А следом «Шаги командора». Титаны XIX века писали всё больше о войне и мире, преступлении и наказании, отцах и детях, любви и ненависти, Ерофеев – вот как бы там ни было, но по первому плану пел выпивку и ее последствия. Хотя и чертовски изящно: «Больше пейте, меньше закусывайте. Это лучшее средство от самомнения и поверхностного атеизма».

Утверждал, что в 72-м году написал роман «Шостакович», который у него украли в электричке – вместе с авоськой, в которой лежали две «бомбы бормотухи»…

А – ВЫСОЦКИЙ?.. Шок после выхода в свет книги Марины Влади «Владимир, или Прерванный полет» случился необыкновенный: на глазах у читателей травимый и гонимый идол превращался в элементарного – пусть и незаурядного, но элементарного законченного алкоголика. Впрочем, если у населения Союза к этому моменту еще сохранялись какие-то иллюзии, то для москвичей текст русской француженки стал лишь сводом подробностей к давнему секрету полишинеля.

«Фактически в Москве не было ни одной психиатрической лечебницы, в которой бы он не лечился. Сотни врачей, медсестер и санитаров соприкасались с пациентом по фамилии Высоцкий» (М. Буянов, писатель-психиатр, в 1965-м целый месяц лично «этапировал» сосланного руководством «Таганки» на принудительное лечение актера из стационара в театр – на спектакли – и обратно).

Горькая правда, по версии вдовы, заключалась в том, что любимец публики спился задолго до начала артистической карьеры: «Ты начал с тринадцати лет напиваться»… Друзья юности Высоцкого едва ли не в один голос отвергали подобного рода постановку вопроса. Пиво, вино? – да, бывало, но напиваться – это уж извините. Однако согласно всем документальным данным, уже весной 1964-го Высоцкий был вынужден пройти первый курс стационарного лечения от алкоголизма. По настоянию близких. То есть это уже не начальная, уже тревожащая родных стадия заболевания.

Лечение подарило всего несколько месяцев передышки. За ней последовал новый срыв. И в 65-м пришлось прибегнуть к новой госпитализации… Далее, что называется, везде…

Даже самые ревностные из друзей не отрицают того, что остававшиеся до смерти шестнадцать лет поэт дрейфовал из запоя в запой. Исключение – почти полуторагодовой период с весны 71-го по осень 72-го. У Влади это звучит предметнее: «Шесть бутылок водки в день вычеркивают тебя из жизни». Француженка-жена утверждает, что роковую дату смерти удалось отсрочить лет лишь благодаря эсперали. Подробнее: «…иногда ты не выдерживаешь, и, не раздумывая, выковыриваешь капсулку ножом. Потом просишь, чтобы ее зашили куда-нибудь в менее доступное место, например, в ягодицу, но уже через несколько дней ты уговариваешь знакомого хирурга снова вынуть ее…» При этом коротко друживший с Высоцким в последние годы его жизни Михаил Шемякин клялся, что и Марина к тому времени стала злоупотреблять спиртным и тоже была вынуждена вшить себе таблетку. Как, впрочем, и сам художник…

Влади же первой представила мужа миллионам его поклонников и в качестве последовательного морфиниста: «Ты прямо переходишь к морфию, чтобы не поддаться искушению выпить. В течение некоторого времени тебе кажется, что ты нашел магическое решение. Но дозы увеличиваются, и, сам того не чувствуя, ты попадаешь в еще более чудовищное рабство»…

После выхода книги подтверждения наркотическому пристрастию Высоцкого посыпались как из рога изобилия. Золотухин вспоминал, как нелегко было передавать другу за границу с пилотами «Аэрофлота» наполненные морфием пузырьки из-под облепихового масла – раздобывать «снадобье» за рубежом было проблематичнее, чем в Союзе…

Алкоголь и наркотики, безусловно, перегружали и без того нещадно эксплуатируемый организм. Как результат – клиническая смерть летом 1969-го, долгая и тяжелая кома с отечностью мозга и отказом почки в 1977-м…

Не менее губительный эффект оказывал «допинг» и на психику героя. Известны воспоминания очевидцев нескольких попыток (либо провокаций) самоубийства, включая перерезывание вен на обоих запястьях во время болгарских гастролей 75-го года. С последующими путаными объяснениями коллегам: неудачно упал со стропил и т. п. История, конечно, запутанная, но вряд ли измышленная…

За годы, прошедшие после смерти Высоцкого, целый ряд квалифицированных психиатров констатировал несомненное присутствие в его жизни и творчестве почти тотальной маниакально-депрессивной составляющей. Спиртное и морфий играли роль одновременно глушителя и катализатора аффективных состояний. Мешая жить и помогая творить.

В 1978 году он дал немыслимое количество концертов – 150 (для сравнения: в 76-м – всего полсотни). Живых концертов, заметим. Далеко не всякий «фанерщик» позволит себе такой интенсивности гастрольный темпоритм. В случае же Высоцкого это, конечно же, было невозможно без неустанной подпитки организма «спецсредствами».

42-летний поэт и актер погиб от водки («…чем от простуд»), морфия и творческой одержимости. В известном смысле это трудно назвать иначе как сознательным актом биографии. Но это была его жизнь, и он был вправе распорядиться ею так же волево, как Ван Гог своим левым ухом. Распорядись он ею иначе – знали бы мы «Коней привередливых», «Баньку», «Лирическую», баллады к «Мак-Кинли» и «Робин Гуду» и всё остальное?..

А ШУКШИН?.. Практически вся его творческая жизнь прошла в боях с начальниками от кино. Бесконечные раны он умел залечивать всего двумя способами: бегством в родные алтайские Сростки и русским национальным напитком. Лидия Федосеева-Шукшина вспоминала: «Вася мог две-три недели пить, был агрессивный, буйный. Я выгоняла из дома всех, кого он приводил. На себе его не раз перетаскивала». По ее же рассказам, муж бросил пить лишь в 1968 году, когда родилась Маша. Но бросил – НА ВРЕМЯ. По признанию самого Шукшина, он проходил лечение «у одного старичка доктора», который в свое время пользовал Есенина…

ШПАЛИКОВ тоже бросал. И это тот случай, когда под «бросал», мы имеем в виду, что бросать было что. Процитируем самого: «Вот я – алкоголик профессиональный, Витя Некрасов тоже, есть еще люди, а остальные писатели профессиональные, а главный среди них – Евтуженька. В СССР нет выбора вне выбора. Или ты пьешь, или ты подличаешь, или тебя не печатают. Четвертого не дано».

Или: «Существуя без денег, без поддержки, шатаясь где попало и с кем попало уже около двух лет, я беспрерывно пью, и теперь это уже стало нормой поведения – мне некуда деваться»… И еще: «Когда становилось уже совсем невыносимо, оставалось в запасе одно средство – пойти в автомат на Киевский и выпить два или три стакана белого крепленого проклятого, благословенного портвейна № 41… Будьте прокляты эти дни!»

Из частного письма его старшего друга и наставника – уже эмигрировавшего к тому времени Виктора Некрасова: «С Генкой мы в этом году как-то опять сблизились. Беспутный, жуткий алкаш… но дьявольски талантлив и очень хороший парень. И несчастный. И одинокий. И вот не выдержал. В последний раз мы бродили с ним по вечерней майской Москве, пили кофе, он подлечился, завязал тогда, и он всё просил меня: «Возьми меня с собой… Придумай оттуда какой-нибудь вызов… Плохо мне…» Я в Киеве пытался ему помочь, устроил ему уколы, но надо было продолжать, а он, как всегда, выскользнул из рук, и вот – такой конец… Жутко».

Хорошо известно, что в день смерти этот культовый, как сказали бы теперь, сценарист стрелял деньги на бормотуху с самого утра. А найдя (Горин не удержался – пожалел друга, одолжил), Шпаликов «развязал», смастерил из шарфа петлю и прекратил свою жизнь, сочтя, по примеру многих состоявшихся поэтов, что 37 лет – самое то…

Олег ДАЛЬ был типичным «лишним человеком» (ни одной главной роли в театре). Зараженный, как точно заметил кто-то, вирусом совершенства и не сумевший понять, как могут остальные жить без этого вируса в крови, он превратил бутылку водки в орудие самоубийства: выел ее из горла в гостиничном номере – зная наверняка, что вшитая «торпеда» сделает свое дело…

А список-то «пациентов» всё не иссякает!..

ГЛИНКА подорвался на приятельских попойках «гомерических размеров». Он пребывал в убеждении, «что под влиянием вина его вдохновение разгоралось», и пожирал коньяк рюмку за рюмкой – как чай. Или вместо чая. Приходя в гости, первым делом требовал коньяку. Уходя – часто уже не был в состоянии самостоятельно спуститься по винтовой лестнице. Да еще и сердился: а с чего это, видите ли, его ведут под руки!..

ГЛАЗУНОВ пил неделями – в дорогих ресторанах, на вокзалах, запершись дома… А началось всё с заполночных посиделок с Чайковским, Лядовым и прочими «беляевцами». Римский-Корсаков вспоминал, что заматеревший Петр Ильич пил героически много, «сохраняя при этом крепость силы и ума», а молоденький Глазунов «пытался угнаться, но скоро хмелел и становился неинтересен»… Из того же источника о периоде 1895–97 гг.: «…страсть к опьянению достигла (у Глазунова) огромных размеров… Бражничанье продолжалось иногда два-три дня кряду, и так почти каждую неделю… Становилось страшно за его будущность». При этом – вроде бы вскользь, но до чего немаловажно для нас: «Среди всего этого фантазия Сашеньки не ослабевала, а иногда даже обострялась, и он успевал работать много и плодотворно»… Оттуда же о 1905-06 годах: «…предаваясь своему пороку, часто запускал дело, отменял заседания совета, не являлся на заседания дирекции, не отвечал на письма… Его чудная 8-я симфония была заброшена. Конечно, порок тщательно скрывался ото всех, о нем лишь знали я да еще двое-трое друзей». В 1908-м Римского-Корсакова не стало, и узкий круг осведомленных о недуге «Сашеньки» сделался предельно непроницаемым…

С другой стороны, хорошо известно, как комплексовал юный Шостакович по поводу слишком близких отношений Александра Константиновича с его родителями. Тут грех не напомнить, что именно Глазунов убедил Шостаковичей отдать Митю в консерваторию. Но речь немножечко о другом: дело в том, что отец 15-летнего тогда Мити, Дмитрий Брониславович – «видный химик и сотрудник самого Менделеева» – служил в Главной палате мер и весов и «имел доступ к строго рационированному спирту». Что, скорее всего, и стало предметом особенного внимания к нему со стороны товарища (к тому времени уже товарища) Глазунова. Во всяком случае, просьбы свои о передаче ему очередной партии «драгоценного зелья» он направлял Шостаковичу-отцу исключительно через своего ученика Шостаковича-сына. И молодой человек: а) жутко боялся, что однажды папу возьмут за воровство, б) мучился от мысли, что все его консерваторские успехи могут быть отнесены на счет этих махинаций. Но мы здесь не о тщеславии подрастающего гения, а об алкоголизме гения стареющего: Глазунов откровенно злоупотреблял как минимум до самой эмиграции из Советской России…

СКРЯБИН признавался: «Когда я писал Третью симфонию, у меня на рояли стояла бутылка коньяку». Автор первой книги о композиторе Леонид Сабанеев ссылается на воспоминания одного из его близких друзей: «Саша же пил тогда много. Ему СПЬЯНУ и Мистерия сочинилась. Он ТАК пил, что на всю жизнь опьянел»…

Родоначальник русского пейзажа («Грачи прилетели») академик САВРАСОВ кончил тем, что продавал работы на толкучке за гроши. За рюмку водки, миску горячей еды и ночлег расписывал стены замызганных трактиров. На его похороны пришли лишь преданный Третьяков да швейцар из училища…

В вине искал утешение после смерти жены – добрую, то есть, четверть века – ШИШКИН. Окружил себя опустившимися или просто не нашедшими места под солнцем художниками, встречи с которыми (а проще сказать – попойки) заканчивались, как правило, ссорами и драками…

О тяжелом алкоголизме Александра ИВАНОВА пишет один из биографов. Наверняка между понятиями «алкоголизм» и «тяжелый алкоголизм» имеется некая качественная разница, позволяющая говорить о пропащести – не художника, но человека…

Нико ПИРОСМАНИШВИЛИ вообще не мог работать на трезвую голову: насквозь отравленный с некоторых пор организм требовал водки постоянно. И трезвым с некоторых пор его не видели вообще. Имеются свидетельства, будто некоторые из шедевров были созданы им за рюмку водки. И это не фигура речи: буквально: картина – за рюмку водки. Правда исследователи поговаривают и о несомненной дебильности этого удивительного романтика…

Валентин СЕРОВ писал: «Каждый портрет для меня целая болезнь». Искусствоведы предпочитали не говорить об этом, но факт: от болезней тех Валентин Александрович знал всего одно действенное лекарство – пить…

Не мог в последние годы обходиться без вина Владимир СОЛОВЬЕВ. Во всяком случае, приглашать его к обеду, не запасшись бутылкой, было не принято…

Из Розанова: «Лет приблизительно с десяти и никак не позже четырнадцати… запил странной формой какого-то наследственного запоя, ужасного, непрерывного (кроме редчайших, болезненных для него минут)» Константин ФОФАНОВ. Оттуда же: «У него совершенно не было трезвого времени и трезвого состояния». Он непрерывно был «пьян, полупьян, четверть-пьян, но непременно в какой-нибудь степени пьян!.. Вся поэзия Фофанова есть «видение сна»: и алкоголь ему нужен для самой поэзии».

Конец стандартен: психушка и смерть от белой горячки…

Помногу – с университетских еще лет – пил ВРУБЕЛЬ. С середины 90-х пил в одиночку и с совершенно случайными людьми. Смотревшие его врачи говорили о дисфорических формах опьянения. Под алкогольной дисфорией понимается резко выраженная раздражительность на фоне патологического влечения к спиртному…

КУПРИН к сорока годам вдрызг пьянел со стакана сухого вина. Допился до рака и болезни Альцгеймера и был привезен на родину совершенно беспомощным – как вещь…

В 1935-м Эйве почти наверняка знал, что АЛЕХИН проиграет ему шахматную корону – в ту пору чемпион мира пил с небывалым даже для него размахом… Спустя два года он отыграется и будет носить титул первого шахматиста планеты еще восемь лет – до самой смерти. Пить так и не бросит. За год до смерти врачи объявят чемпиону о циррозе печени. Уточнялось даже, что печень эта «доходила до правого соска»… Однако версия об алкоголизме Алехина выдается целым рядом историков за составную часть его тотального шельмования. И от этого посыла не так уж и просто отмахнуться. Поскольку все сведения о беспробудном пьянстве героя исходят исключительно от недоброжелателей. А их хватало… В 1946-м ВСЯ мировая шахматная общественность вдруг объявила королю бойкот. Обвиненный в сотрудничестве с нацистами, Алехин фактически отлучался от шахмат. Слабаками. Ему запрещалось играть в турнирах, давать сеансы, читать лекции и даже писать книги. Проще говоря – запрещалось жить. Но так ли адекватно вине было наказание? Играть с немцами маэстро, конечно, играл (и обыгрывал, кстати!). Что же касается приписываемой ему расистской статьи в «Паризер Цайтунг» – она чистой воды подстава: ныне доказано, что «совершенно научную статью» Алехина о ШАХМАТАХ элементарно поправил, а проще говоря, дописал редактор-антисемит, геббельсовский спец Гербец. Автор назвал ее фальшивкой сразу по прочтении…