Текст книги "Диагноз: гений. Комментарии к общеизвестному"

Автор книги: Сергей Сеничев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

Два года спустя он перебирается-таки в Вену на вольные, что называется, хлеба. В учебниках читаем: «это было время тяжелых испытаний для свободолюбивого гения». В том смысле, что лишенный постоянного заработка он дни и ночи был вынужден сочинять, выступать, давать уроки…

Тут снова стоп: за свою учительство Моцарт получал не такие уж плохие по нынешним меркам гонорары. Так за один час преподавания игры на фортепьяно он выставлял счет в два гульдена. Для сравнения: служанке герр Моцарт платил всего 12 гульденов в год. Правда, семья – а он уже год как семьянин – держала еще и повариху, и даже парикмахера.

А наряду с гонорарами наш учитель получал ценные подарки, которые сразу же и продавал… Подсчитано (и скрупулезно), что в 1783 году его совокупный доход составил 5763 гульдена. Это после трехлетней-то давности 500 годовых! И для пущей убедительности еще пара цифр для сравнения. Жалование рядового органиста не превышало в ту пору полусотни гульденов в год. А годовой оклад главного хирурга Венской больницы (крупнейшего в столице госпиталя) составлял 1200 гульденов…

В 1785-м навестивший сына Леопольд Моцарт писал дочери, что деньги у Вольфганга определенно имеются и он вполне мог бы «положить сейчас в банк 2000 флоринов». Знать бы папеньке, что сынище поимел вчетверо больше за один только концерт в зале Мельгрубе!..

А осенью 1787-го скончался Глюк, и Моцарт был принят на освободившееся место придворного камерного музыканта с базовым жалованьем в 800 гульденов. Всё, что он обязан был делать за это – сочинять дюжину-полторы новых менуэтов к каждому балу. Так что местечко можно было расценивать как не самое пыльное. Это к вопросу о взаимоотношениях художника с властью: добивался и добился, чего бы ни трезвонилось последние двести лет насчет его нетерпения к диктату…

Присовокупим сюда и разовые гонорары. Например, в том же 87-м в Праге за премьерную постановку «Дон Жуана» Моцарт получил 100 дукатов. Один дукат – 4,22 гульдена по тогдашнему курсу; перемножайте сами. Опять же, для сравнения: автору либретто, небезызвестному и ныне, и тогда уже Да Понте перепало вдвое меньше. Год спустя опера была включена в репертуар венского Бургтеатера, и Моцарту, который лично дирижировал спектаклями, платили по 225 гульденов за каждое представление. О чем можно бы было и смолчать, если не вспоминать о том, что до него композиторы стояли за дирижерским пультом бесплатно…

Единовременной выплатой за написанную два года спустя оперу «Так поступают все» стали 900 гульденов. И давайте не забывать, что гонорары за исполнение своих произведений наш герой регулярно получал и из-за рубежа…

В последние два года жизни доходы УМЕРШЕГО В НИЩЕТЕ Моцарта практически сравнялись с доходами не кого-нибудь, а самого Гайдна. А Гайдн, заметим, вошел в историю как один из самых обеспеченных музыкантов своего времени… К слову: за шесть посвященных ему – другу и кумиру – квартетов венское издательство Artaria заплатило Амадеусу целую тысячу дукатов – не забыли, на сколько умножать?

Проще говоря, на жизнь семье Вольфганга Амадея должно было хватать… И все-таки – все-таки! – именно в те самые последние два года Моцарт занимал и занимал. В основном, у одного из товарищей по масонской ложе – торговца китайскими шелками Михаэля Пухберга. «У тебя нет ни замка, ни конюшни, ни дорогостоящей любовницы, ни кучи детей, – недоумевал тот, – Куда же ты деваешь деньги?». «Но у меня есть жена Констанца! – отвечал Моцарт, – Она мой замок, мой табун породистых лошадей, моя любовница и моя куча детей…» И Пухберг давал. Сначала – веря в обещания вернуть, потом – понимая, что плакали денежки (заимодавцу будет суждено пережить бессовестного – в его отношении – Моцарта на четверть века и скончаться в полной нищете)…

Вообще, миф об извечной его нужде был запущен в обиход парочкой первых биографов композитора с подачи исключительно вдовы (один – Немчек – был другом семьи; за другого – датчанина Ниссена – Констанца в конце концов вышла замуж). О мужниной бедности фрау Моцарт твердила везде и всюду. И ей верили. Император, например, назначил бедняжке не полагавшееся пособие в размере трети прижизненного жалования покойного. О любезностях барона ван Свиттена уже толковали…

На что же вечно не хватало нашему герою?

Да очень просто: Вольфи с Констанцей были счастливой парочкой редкостных мотов. Искренне, как хочется верить, радуясь успехам супруга, маленькая фрау Моцарт шиковала самозабвенно и на всю катушку. Собственно, ничего нового нами сейчас и не сказано, точно так же вела себя большая часть спутниц наших героев. Но фрау Моцарт в этом смысле на их фоне чуть приметней, чем ее муж на фоне остальных великих. Вдохновленная успехами половины Констанца приобретала всё новые и новые украшения, шикарную мебель, модные гравюры, самые дорогие наряды. Потом она приохотилась вдруг ездить в Баден – лечить ноги. Хорошо известно, что на очередной курортный вояж женушки Моцарт клянчил (именно клянчил) всё у того же Пухберга «по меньшей мере пятьсот гульденов».

Но счастливца не смущало такое поведение жены – Моцарт и сам транжирил что есть духу. Изысканные красные сюртуки, в которых он изображен на большинстве портретов, были по карману лишь настоящим богачам. Куча денег уходила на парики, которых у наших щеголей накопилось много больше, чем требовалось – настоящая коллекция…

Пишут: Моцарт обрек себя на нищету и преждевременную гибель, опередив время, как и всякий гений. Извините, но это всего лишь слова. Этого гения сгубило исключительно характерное для большинства ему подобных стремление жить, не задумываясь о завтрашнем дне. Он жил сегодня. Он жил сейчас. Деньги интересовали его лишь как возможность поместить свой блистательный талант в достойную оправу.

Он приобрел хорошего коня и по утрам совершал в живописных окрестностях Вены демонстративные верховые прогулки (незадолго до смерти композитор продаст скакуна за жалкие четырнадцать дукатов)… Он обзавелся собственной каретой, чтобы являться к звавшим его то и дело выступить вельможам с должным шиком… Симпатичная квартирка в центре Вены обходилась в 460 гульденов ежегодно. И лишь за год с небольшим до смерти привыкшему к понтам гению пришлось сменить ее на другую, подешевле. Правда, и в той нашлось место для любимого бильярдного стола (о роковых проигрышах Амадея мы уже поминали)…

Любопытно, что после смерти мужа Констанца почему-то моментально забыла о курортах. А в 1800-м, сделавшись вдруг невероятно практичной, успешно продала партитуры всех произведений покойного супруга. Включая злополучный реквием, который Амадей согласился писать на, казалось бы, неприемлемых условиях – анонимно. Вдумаемся: Моцарт покорно (и самозабвенно!) писал то, чему предстояло быть исполненным ПОД ЧУЖИМ ИМЕНЕМ – это ли не закономерная расплата за право прожить жизнь Моцарта, а не… впишите сюда какое-нибудь имя сами…

Хотя, чего это мы все об арт истах да об арт истах?

А обратимся-ка к реализовавшимся на поприщах, где оценка успеха попрозрачнее будет – к великим, пытавшимся разжиться на ниве науки и техники. На Архимедов ведь спрос всегда был. Уж эти-то должны как сыр в масле? Ну, кроме тех, кто к были к шарашкам приписаны и срока тянули…

Генри КАВЕНДИША кто-то окрестил самым богатым среди ученых и, соответственно, самым ученым среди богатеев. Подробности его жизни скудны необычайно. При этом биография великого англичанина просто пестрит множеством удивительных и труднообъяснимых фактов.

Крайне, например, любопытно, как это вышло, что, практически не публикуя своих работ и не имея никакой научной степени, он в 29 лет был принят в Королевскую академию. Нет?.. Ну тогда вернемся к магистральной теме…

Будучи вторым сыном герцога Чарльза Девонширского, Генрине мог претендовать на отцово наследство и до сорока лет жил весьма скромно. А потом получил кругленькую сумму от скончавшегося дяди – тоже герцога. И умер, оставив после себя миллионное состояние.

На его методе превращения больших денег в колоссальные покров тайны. Известно, что ни в каких финансовых операциях ученый не участвовал. Более того: сохранилось письмо из банка, где старик держал часть своих средств, с предложением поместить туда на самых выгодных условиях и остальные. Чудесным образом уцелел и ответ вкладчика: «Занимайтесь деньгами, которые я депонировал в вашем банке, а от остальных держитесь подальше. Если же вы не знаете, что с ними делать, я их охотно заберу. И если вы еще хоть раз меня потревожите, я незамедлительно это сделаю»…

Поговаривали, что Кавендиш был успешным алхимиком. Да хоть чертом! – после него остались не только миллионы фунтов, но и два десятка кип рукописей. Они были переданы Максвеллу через 69 лет после смерти ученого – в день основания лаборатории имени Кавендиша. Взявшись разбирать бумаги (а в итоге попросту переписывать каждую страничку), Максвелл был ошарашен: оказалось, что Генри Кавендиш трудно даже сказать насколько опередил свое время. Он сформулировал закон Кулона (если кто подзабыл – закон взаимодействия электрических зарядов) за двенадцать лет до самого Кулона. Он открыл влияние среды на течение электрических процессов за шестьдесят пять лет до Фарадея. В условиях примитивной лаборатории он с необыкновенной точностью вычислил массу и среднюю плотность Земли, а заодно рассчитал отклонения световых лучей, обусловленные массой Солнца – и это за ДВЕСТИ лет до Эйнштейна…

Что же касаемо денег… Однажды, узнав, что помогавший ему в библиотечных трудах студент находится в стесненных обстоятельствах, великий мизантроп сию же секунду выписал парню чек на десять тысяч фунтов. И это был не единичный случай явленной гением немыслимой щедрости.

Единственное, на чем не отразилось богатство Кавендиша – на образе жизни. Дешевого лилового камзола ему хватало ровно на год. Потом приходил портной и шил новый. Впрочем, об этом мы, кажется, уже писали…

Проведший молодые годы в хроническом безденежье ЛИБИХ обогатил человечество много чем интересным, а главное, необыкновенно полезным. Например, в 1861-м он разработал по заказу одной немецкой компании уникальную технологию получения мясного экстракта, и вскоре фирма понастроила в Южной Америке гигантских заводов по переработке скота. За оказанную услугу Либиху было пожаловано место номинального директора химического отделения компании с годовым окладом в 12 тысяч флоринов. А непосредственно за изобретение профессору был выплачен еще и разовый гонорар в 60 тысяч флоринов. Потрясенный щедростью заказчика фон Либих прикинул и получил, что придумка «мясных кубиков» принесла ему бонус, равный преподавательскому жалованию за 75 лет…

Заодно уж – если кто не в курсе – Либих же ввел в обиход бездрожжевое тесто и не утратившие своей актуальности и по сей день детские смеси… Конструктор «Лего», кстати, тоже он изобрел…

Книгопечатание, как и чуть ли не всё остальное на земле, изобрели, конечно, китайцы, которые теперь это чуть ли не всё производят массовым порядком. Отцом же европейского книжного дела считается наследственный золотых дел мастер Иоганн ГУТЕНБЕРГ. Сама идея текстовых оттисков с использованием раздельных («подвижных») литер принадлежала, скорее всего, не ему, но он был первым, кто рискнул превратить ее из идеи в бизнес.

За неимением достаточных средств взял в долю некоего Иоганна Фуста. Вскоре тот заметил, что машина прекрасно работает и без Гутенберга. И отсудил у него типографию со всем оборудованием и уже готовым тиражом знаменитой первой печатной Библии и стриг купоны уже в одиночку. И утратившему монополю на ноу-хау Гуттенбергу пришлось начинать сначала, но соперничать с финансовым воротилой Фустом было делом безнадежным, и пионер печатного дела долгих семь лет пребывал в постоянной нужде, пока в 1465-м курфюрст Нассау Адольф не сделал его бенефициарием. А проще говоря, взял беднягу на содержание, положив ему ежегодное новое платье да по двадцать мер зерна и два воза вина в год. До третьего воза иждивенец не дожил…

Согласитесь, с коммерческой точки зрения новшество Гутенберга было едва ли не самой перспективной затеей средневековья, и при должной хватке изобретатель мог бы стать Гейтсом тысячелетия (сегодня стоимость одного листа его Библии на аукционах доходит до 80 тысяч долларов). Однако история его жизни лишь еще крепче убеждает нас в верности стартового посыла: гений и хватка – понятия предельно не родственные…

Конструктор первой паровой машины УАТТ был не самым известным аферистом на свете, но рассказ о нем начнем с одной из его же реплик. Она как нельзя более точно комментирует отношение практически каждого из наших героев к презренному металлу. Вернее, к суете, связанной с его добыванием. «Я лучше бы согласился встретить лицом к лицу заряженную пушку, – заявил Уатт однажды, – чем заключать торговые договоры и подбивать счета»…

Сказано это было, естественно, неспроста: большую часть жизни и сил гений механики был занят ненавистными ему поиском денег на доведение до ума своего чудо-котла и связанной с этим бумажной волокитой. Лишь к исходу седьмого десятка ему удалось избавиться от необходимости бесконечного составления бизнес-планов и заняться любимой инженерией исключительно в собственное удовольствие.

Тут отметим, что именно в ту пору недуги, одолевавшие его всю жизнь (о жутких мигренях и приступах меланхолии, навалившихся на него еще в раннем детстве, мы подробно рассказали в первой книге) неожиданно поутихли, и великий механик сконструировал на склоне лет много чего забавного. Например, машину для копирования скульптур. И копировал, копировал и копировал бюсты со статуэтками…

Но это ведь потом – на излете дней.

Насчет же первой паровой машины мы погорячились благодаря статьям из энциклопедий. Паровую машину – в Европе, во всяком случае – изобретали не раз и не два еще до Уатта. Так помешанный на научных изысканиях английский маркиз Уорчестер еще в 1663-м протрубил на весь мир о создании им не больше, не меньше как вечного двигателя на паровой тяге. Вслед за чем до самого конца века тратил родовое состояние на создание действующей модели, которой намеревался поразить научное сообщество – безуспешно, как вы понимаете… В 1702-м, «огневую машину» сотворил другой его соотечественник, капитан Савари. Его детище уже худо-бедно, а работало. По крайней мере, воду из шахты качать умело (с каковой, собственно говоря, утилитарной целью подобные механизмы и придумывались). Еще пару лет спустя кузнец Ньюкомен повозился с одним из агрегатов Савари, и машину поставлили на поточное производство. Джеймс Уатт родился ровно через тридцать три года после этого грандиозного события…

Его судовладелец-папаша и сам был мужчиной рукастым, и тоже всё чего-то конструировал. Например, о портовом кране Уатта старшего и органе, который он смастерил для местной церкви, известно доподлинно. То есть, в книгах по механике, телескопах с астролябиями и прочих инструментах, а, главное, в наглядном примере малыш недостатка не испытывал. Отец всячески поощрял тягу сынишки к железякам, и даже не очень бранил, когда в угоду хобби тот прогуливал уроки. Зато известно, что однажды парнишка схлопотал от тетки: той не понравилось, что сидя за столом, Джеймс дурачился с горячим чайником – снимал и снова надевал на него крышку, затыкал носик и т. д. Хотя, эта история про будущего обуздателя силы пара тут до того в кон, что кажется даже притянутой за уши…

Джеймсу было восемнадцать, когда дела отца пошли прахом, и кабы бы не дядя, профессор Глазгоского университета, юноша мог бы забыть о дальнейшем учении: ему грозила опасность быть призванным в Ост-Индскую флотилию. Но дядя Мюрхед подсуетился и в обход целого ряда норм пристроил племянника в Лондон – учиться на мастера по изготовлению измерительных и навигационных приборов. А по окончании курса нашел ему местечко ремонтника этих приборов в собственном университете. И дальше началась бесконечная полоса партнерских отношений с предпринимателями самого разного толка и успешности. Противный натуре Уатта бизнес был необходим, чтобы кормить не только себя, но и молодую жену… Сначала делами его мастерской занялся некто Крейг: Уатт мастерил – тот продавал. Разумеется, забирая львиную долю доходов. А торговать Крейгу было чем. Однажды масонская ложа заказала Уатту орган (совсем как когда-то отцу). И не способный отличить до от ля молодой человек обложился литературой (по музыке, по теории распространения звука и т. п.) и вскоре соорудил инструмент, снабдив его, как пишут, рядом конструктивных новшеств…

Ему шел двадцать девятый год, когда он получил от руководства университета поручение покумекать над модернизацией той самой огневой машины Ньюкомена. Проблема заключалась в том, что машина работала, но потребляла жуткое количество топлива, а поршень чуть двигался (восемь ходов в минуту). Джеймс разобрал агрегат до винтика, собрал снова и впервые в жизни оказался беспомощным что-нибудь изменить. Фактически с этой минуты и началась история механика, одержимого идеей создания на базе чуть функционирующей модели высоко технологичной конструкции. Время, силы и деньги улетали теперь исключительно на попытку решить неразрешимую, казалось бы, задачу. И если в собственном упрямстве Уатт был уверен, то в своем кошельке – увы.

В это самое время судьба столкнула его с неким Джоном Ребаком, который, имея успешную врачебную практику, был подвинут на химии. Но Ребаку повезло: он изобрел новый способ получения серной кислоты – раза в четыре дешевле прежнего. И на вырученные денежки прикупил железных копей, на шахтах которых как раз и были установлены низко производительные машины Ньюкомена. А тут Уатт с его горящим глазом (за полтора года безвылазного корпения в мастерской наш герой успел разобраться, что к чему и куда двигаться). В общем, они спелись…

Ребак дал партнеру кредит в тысячу фунтов, предоставил в его распоряжение мастерскую, которую пообещал снабжать всем необходимым и посулил треть доходов от реализации их будущей машины. Уатт был тронут и до того благодарен, что поверил благодетелю на слово. И далее вкратце: мастерская была аховой, детали поставлялись не выдерживающие ни гостов, ни критики, а вскоре и финансирование прекратилось. Но Уатт трудился, не покладая рук – он не мог подвести доброго доктора Ребака. А жена пилит: жить на что? И ради поддержания штанов Уатт повез в Лондон проект какого-то судоходного канала, но проиграл парламентский конкурс и, возвращаясь ни с чем, заехал наудачу на завод по изготовлению драгметаллов некоего Мэтью Болтона.

Болтон числился одним из виднейших капиталистов той Англии и, услыхав про идеи Уатта, моментально предложил ему уже не помощь, а просто-таки полнейший карт-бланш: чего тебе надо, то и будет. И предложил не на словах, сунул под нос контракт.

Другой бы глазом не моргнул – подписал, не глядя, а благородный Джеймс забормотал чего-то про обязательства перед попавшем в беду Ребаком и откланялся. Но Болтон не отступал. Болтон устроил фактически безработного Уатта на должность главного инженера по строительству Манклендского (Шотландия) канала. Болтон отговорил его патентовать в парламенте ИДЕЮ модернизации паровой машины, отложив это до появления действующей модели. Наконец, Болтон выкупил долги Ребака, в числе которых ему и достался только что овдовевший (супруга умерла в тяжелых родах) Уатт со всеми его наработками…

Мэтью Болтон – идеальная в историческом разрезе фигура человека, встретившегося, к сожалению, на пути далеко не каждого из наших героев. С того момента и до последних дней этот аккуратный господин выполнял за неспособного к коммерции Уатта всю тягомотную работу, предоставив тому возможность творить, не отвлекаясь на пустяки.

Он перевез Уатта к себе в Бирмингем. Он наладил поставки в лабораторию всего необходимого, окружил конструктора помощниками, превратившимися вскоре в классных специалистов. Он сделал так, что еще до того как заработал конвейер, об их машинах знала вся Англия, и хозяева рудников буквально засыпали фирму «Болтон и Уатт» заказами. Многие закрывали шахты в ожидании появления болтоно-уаттовой новинки…

И помимо прочего мистеру Болтону хватало ума и такта не напускать на себя важности хозяина, каковым он, по сути дела и являлся, или щедрого мецената, за какового его мог бы принять лишь законченный идиот: Уатт был курицей, несшей золотые яйца, и Болтон лелеял ее как мог.

Слава о двигателе невероятной производительности покатилась по миру. Вскоре о нем прослышали в далекой России. И старинный приятель Уатта, некто Робисон (тот самый, что организовал ему в свое время масонский заказ на изготовление органа, а теперь возглавлявший морское училище в Санкт-Петербурге) поручился в гениальности Джеймса самой Екатерине. И та моментально заслала в Англию вербовщика, который явился к 39-летнему Уатту с предложением перебраться в Россию на умопомрачительное жалованье – 10 тысяч рублей в год.

Болтон, понявший, что конкурировать с казной целой державы даже ему не по плечу, предпринял ответный маневр: по его спецзаданию поэт Эразмус Дарвин (родной дедушка будущего открывателя теории эволюции видов – тесен мир) написал Уатту красноречивое письмо-отповедь. И мы не можем отказать себе в удовольствии процитировать его.

«Боже, как я был напуган, услышав, что русский медведь наложил на вас свою огромную лапу и тащит вас в Россию! – витийствовал мастер слова, – Пожалуйста, не ездите туда, если есть какая-нибудь возможность. Россия – это логово дракона: мы видели следы многих, ушедших туда, но очень немногих возвращавшихся оттуда. Надеюсь, что ваша «огневая машина» удержит вас здесь». И испытаемте-ка гордость за времена, когда держава наша славилась не разбазариванием, а скупкой мозгов!..

Короче: Уатт остался. Хотя бы потому что Болтон обошел-таки всех конкурентов и получил монопольное право на производство машины в течение целой четверти века. А заодно – для страховки уже – устроил женитьбу гениального друга на Энн Макгрегор, вошедшей в историю в качестве домашнего тюремщика слабовольного Уатта.

Теперь окольцованный гений находился под неусыпным присмотром. Из комнаты в комнату он мог перейти, лишь вытирая ноги о половички, разложенные перед каждой дверью. А его любимая табакерка должна была всякую минуту находиться в строго отведенном для нее месте. В назначенный миссис Уатт час свет в доме гасился, и тихий муж на свой страх и риск перебирался наверх, в лабораторию, где втихаря готовил себе еду в перерывах между опытами.

Ни о каком побеге речи больше идти просто не могло…

Тем временем с конвейера Болтона-Уатта начали сходить долгожданные машины. Казалось бы: мавр сделал свое дело, но предпринимательский гений Болтона нашел мозгам Уатта новое применение: он отправил его мотаться по стране с мастер-классами по обслуживанию их механизмов, убеждая хозяев рудников покупать лицензионные аппараты, а не дешевые подделки. И к 1785 году стало ясно: усилия не были напрасны, Болтон с Уаттом поработали на фирму, теперь фирма работала на них. «Будем в дальнейшем изготовлять те вещи, которые мы умеем делать, и предоставим остальное молодым людям, которым не грозит потеря денег и имени», – написал тогда друг Джеймс другу Мэтью.

До истечения их монополии оставалось пятнадцать лет… В 1800 году компаньоны передали бизнес сыновьям и отошли от дел. Уатт зажил жизнью ученого и главного в Англии консультанта по вечным двигателям, раздраконивание проектов каковых до самой смерти было его эксклюзивной и не слишком обременительной обязанностью…

Резюме: не встреться Уатту Болтон, и отцом парового двигателя в учебниках числился бы кто-нибудь другой…

А вот небольшой сюжетец насчет отсутствия пророка в родном отечестве. Всё нам аглицкое подавай! В то время, когда под боком своих Кулибиных – если уж и не пруд пруди, то один-то точно.

Ровнехонько в описываемые выше времена мастерской Петербургской Академии наук заведовал механик-самоучка Иван КУЛИБИН. 30 лет заведовал. В обязанности ему вменялось «иметь главное смотрение над инструментальною, слесарною, токарною и над тою полатою, где делаются оптические инструменты, термометры и барометры». В подписанной И. П. Кулибиным «Кондиции» имелся и особый пункт о непременном обучении работников: «Делать нескрытное показание академическим художникам во всём том, в чём он сам искусен». За руководство мастерской ему был положен оклад – 350 рублей в год и право заниматься всю вторую половину дня собственными изобретениями.

Определила Ивана Петровича в мастерскую всё та же Екатерина Великая – в благодарность за поднесенные ей чудо-часы «яичной фигуры». Вещица уникальнейшая, единственный, оставшийся от нашего героя артефакт, они и по сей день хранятся в Эрмитаже – съездите-поглазейте.

Нижегородский рукодел был неистощим на придумки. И на мелочевке зациклен не был. Он проектировал, например, мосты. За действующую 14-метровую модель одного из них (одноарочного – 298-метрового) был награжден большой золотой медалью с литой надписью «Достойному. Академия наук – механику Ивану Кулибину» плюс комплиментами восторженных не кого-нибудь, а самих Эйлера с Бернулли.

Но хвалу доке пели, а мостов почему-то не строили…

Он сконструировал водоход – «судно шло противу воды, помощью той же воды, без всякой посторонней силы». Но и тот мало что в эксплуатацию не пустили – списали на слом…

В активе кулибинских придумок числились: самобеглая коляска (трехколесный самокат), первый в мире прожектор, лифт… Наконец, именно Кулибин сотворил «механические ноги» – прообраз современных протезов. Идея была успешно реализована одним французским дельцом вскоре после войны 1812 года… Вот, собственно, в чём и отличие просвещенной, но абсолютной монархии от монархии конституционной: фиг пробьешься, и фиг пробьешь!

Сгубило Кулибина – нет, не невежество: малограмотность. Уволенный из Академии, он вернулся в родной Нижний. И увлекся чем? – правильно: разработкой вечного двигателя. Ухнул на это, всё, что скопил за долгую жизнь (а прожил Иван Петрович худо-бедно 83 годика) и умер гол, как сокол. Рассказывали, что у вдовы не было денег на похороны, и она продала единственные в доме настенные часы. Скорее всего, и это легенда. Но как похожа она на правду!..

Впрочем, недооценка уникальных мозгов – не чисто русская беда. Явление это предельно интернациональное. Примером тому история стопроцентного гения, в одиночку изменившего облик цивилизации. Никола ТЕСЛА – человек, памятниками которому служат электродвигатели и генераторы переменного тока, вышки линий электропередач и люминесцентные светильники и черт знает что ещё – от принципа дистанционного управления до прообразов радара и электронного микроскопа и многая, многая, многая…

Человек, запатентовавший три сотни изобретений и заработавший на них что-то в районе 250–300 миллионов долларов (в пересчете на нынешний курс) умер практически без гроша в кармане! Дензнаки интересовали его лишь как возможность продолжать свои немыслимые и столь же масштабные исследования…

А конструктор холодильной камеры Казимир ТЕЛЬЕ (если верить Циолковскому, поскольку нигде кроме его работы «Гений среди людей» этого имени нет) умер вообще в нищете. И голову на отсечение: производители холодильников – люди, скорее всего, даже отдаленного представления не имеющие за счет чего эти штуки холодят – в большинстве своем процветают…

Кто изобрел велосипед, а?

Приписывали Леонардо. Дескать, если уж гений – так точно он, кому ж еще-то. Даже чертежи соответствующие откопали. Потом, правда, выяснилось, что чертежи чуть не прошлогодние – в смысле, подделка…

Крепостному крестьянину Артамонову приписывали – а как же! наши Левши всем левшам левши. Мол, сконструировал уральский мужик «диковинный самокат» и по приказу хозяина отправился верхом на нем прямиком из родного Верхотурья в Москву-матушку – царя удивить. И доехал, и удивил, и был всячески обласкан. И даже в музее Нижнего Тагила действующий прототип, на котором сей беспрецедентный пробег был совершен, хранится – в 60 кило весом… Позже, правда, провели экспертизу металла, из которого изготовлена чудо-машина, и обнаружилось, что железо лет на сто помоложе. И сама моделька конкретно сдута с английской… Дальше – больше: стали искать концы и не нашли: не обнаружилось анналах никакого Ефима Артамонова. И с царями, путаница вышла: получалось, что награждал героя покойный уже к тому времени Павел. Да и чего в Москву-то было ехать, когда цари в Питере… Разрешилась истории просто: велосипедист Артамонов был выдуман аккурат во времена кампании по борьбе с космополитизмом, когда срочно принялись искать «русские приоритеты»…

А изобретателем велосипеда – т. н. «машины для ходьбы» – был барон Карл ДРЕЗ. Он сконструировал свой первый двухколесный самокат с седлом и рулем в 1817 году. Потом покумекал, добавил еще пару колес и поставил тележку на рельсы (ДРЕЗина получилась).

Получив от короля энную сумму (наследник был очарован прикольным самокатом и просил не поскупиться), изобретатель отправился за океан – сначала в Бразилию, потом в Штаты. Там его новшество вроде бы глянулось, но поскольку «велосипедисты не очень-то любили ездить по тряской дороге, а все старались свернуть на гладкий тротуар, развивая на нем приличную скорость», власти сочли диковинку штукой хлопотной, и т. д.

По возвращению на родину жизнь барона была исполнена всевозможных лишений и общественного непонимания. Кончилось тем, что он удалился в лес, где и мараковал в тишине и забвении над своими поделками. А в революцию 1849 вышел из лесу в надежде поквитаться с недоброжелателями. Но революцию быстренько свернули, и Дрез, что называется, попал: «его признали психически ненормальным, всё имущество описали и расхватали, одним словом, обрекли великого изобретателя на голод и нищету»…

Кстати, мясорубку и печатную машинку (всего о шестнадцати, правда, клавишах) он же изобрел…

Чёрта лысого разбогател бы Альфред НОБЕЛЬ (ну хорошо: чёрта лысого не растранжирил бы отцово достояние), занимайся он одними лабораторными исследованиями. Тридцать миллионов крон, вот уже второй век подкармливающие лучшие умы человечества, были нажиты не талантливым химиком, но хватким промышленником. Основателя престижнейшей из премий обогатили не научные достижения, а их умелое практическое внедрение. Нобель торговал не статьями, описывающими его открытия, а реальным динамитом, производимым его разбросанными по всей Европе фабриками…

К чему всё это: да к тому, что деньги ЧАЩЕ ВСЕГО чудеснейшим образом не липнут к талантам. То есть, они даются им, но тут же утекают сквозь их лишенные цепкости пальцы. И персоны, могущие задать развитию человечества импульс, какого не в состоянии задать целая дюжина самых мудрых монархов и генсеков с президентами, в конечном счете, элементарно гибнут от голода.