Текст книги "Скопин-Шуйский. Похищение престола"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)

– Написал.

– Давай грамоту.

– Но, братки, он уже дни два тому отправил ответ.

– С кем? – вскричал есаул.

– С каким-то дворянином Юрловым.

– Ах, Андрей Иванович, Андрей Иванович, ведь посылал же я вас.

– Кто знал, что он такой прыткий окажется. Не серчай, Семен, догоните вы этого Юрлова.

– Нам хотя знать, что царь ответил?

– Ответ добрый, братки, очень добрый. Я спрашивал. Царь зовет его на Москву, даже подорожную ему выслал.

– Это точно?

– Точно, Семен, ей-богу.

– Что ж нам делать? – взглянул огорченно есаул на своих спутников. – Надо выезжать.

– Куда на ночь глядя, – возразил атаман. – Не пущу я вас, на дорогах разбои. Айда в кабак, выпьем отходную.

Делать было нечего, посланцы царя Петра Федоровича отправились в кабак. Пить уже с горя.

13. Прибытие Марины

Апрель 1606 года был радостным для Дмитрия. То явился, как с неба свалился, «племянничек». И хотя царь точно знал, что у Федора Ивановича была лишь дочь, умершая в младенчестве, он отправил с Юрловым ему приглашение и подорожную: «Авось пригодится. А нет – так выдам Басманову».

И в апреле же прискакали от границы гонцы с сообщением: «8 апреля ваша нареченная пересекла границу».

– Ну, слава Богу, выпустил-таки король ее. Теперь я с ним по-другому поговорю.

Ян Бучинский морщился, он-то знал, что король никогда не задерживал Мнишеков, именно ему при последней столь мимолетной встрече Сигизмунд сказал в гневе: «Господи, да осточертел мне ваш Мнишек вместе со своей дочкой. Я уж ему все долги прощаю, лишь бы убирался поскорее. Баламут!»

Конечно, Бучинский не передал царю королевских слов, чтоб не терять при дворе кредиту.

Пожалуй, с Мариной Мнишек вступило на Русскую землю воинских людей не меньше, чем когда-то с Дмитрием. Но тогда они шли завоевывать города, драться с врагами, ныне жолнеры и гусары сопровождали будущую царицу, а Русскую землю считали давно завоеванной и шли по ней как хозяева. Это была веселая прогулка, обещавшая впереди одни удовольствия и праздники. Ведь не зря же в обозе Мнишека ехало двадцать бочек венгерского вина.

Сразу же по вступлении на Русскую землю, Юрий Мнишек сказал дочери:

– Я поеду вперед готовить встречу, достойную царской невесты. А ты не спеши, не утомляйся, моя дорогая.

И воевода в сопровождении легкого отряда гусар поскакал на Москву, громко сообщая во всех населенных пунктах:

– Готовьтесь, едет русская царица. Стелите гати, исправляйте мосты.

Народ сбегался к дороге изо всех окрестных деревень, всем хотелось увидеть живую царицу. Через болота и низкие места настилали гати, весело стучали топоры на мостах, визжали пилы. Все делалось споро и скоро.

В городах при подъезде кавалькады выходили навстречу священники с иконами, гудели торжественно колокола. Народ бежал за каретой «царицы», громко выражая свой восторг и поклонение, прося показаться хоть на миг ее величество. Но гордая Марина не желала выходить под благословение священников и тем более показываться черни. Она, как правило, велела в таких случаях кучерам и форейторам быстрее гнать лошадей.

Предупрежденный Мнишеком царь приказал перед Москвой ставить большой царский шатер, туда же доставили царскую красную карету с золотыми накладками и с покрытыми серебром спицами. Внутри экипаж был обит алым бархатом, на сиденье лежала подушка, унизанная по краям жемчугом. Бояре, купцы должны явиться к шатру сразу по прибытии к нему царской невесты. Подразумевалось – не с пустыми руками.

И вот 1 мая Марина в сопровождении сонмища панов и паненок, блестящих гусар и жолнеров прибыла наконец в Подмосковье. Здесь в шатре она принимала поздравления с прибытием и богатые подарки от купцов. От имени бояр ее приветствовал князь Василий Иванович Шуйский:

– Мы надеемся, что с твоим прибытием, ясновельможная пани Марина Юрьевна, наш великий государь Дмитрий Иванович обретет наконец семейный очаг и еще более озаботится счастьем своего народа и своей державы. С благополучным прибытием тебя на твою вторую родину и счастья тебе в грядущие лета на Русской земле.

На следующий день был назначен въезд царской невесты в Москву, а уж 4 мая в воскресенье должна была состояться свадьба.

Утром 3 мая въезд начался. Спереди и сзади царской кареты ехали кареты с панами и паненками, гарцевали в четыре ряда гусары, играл польский оркестр, гудели по всей Москве колокола, палили пушки, громкий говор толпы на разных языках – польском, русском, немецком – все это сливалось в такой шум, что у Марины болела голова и она нет-нет да нюхала пузырек с снадобьем, данный ей подругой Варварой Казановской: «Это от головной боли, Мариночка».

Простой народ искренне радовался, видя наконец-то свою царицу, кричали ей здравицы, благословения, но Марина лишь сжимала тонкие губы и не желала отвечать ни на какие приветствия ни взмахом руки, ни кивком головы. Сидела на подушке словно каменная.

Наконец она въехала в Кремль, и стража отсекла толпу от царской кареты. Карета остановилась у Вознесенского монастыря, находящегося сразу за Фроловскими воротами. Откинулась дверца, и Афанасий Власьев, протянув ей руку, молвил улыбаясь:

– День добрый, ясновельможная пани. Позвольте проводить вас до матери государя – царицы Марфы.

Марина кивнула старому знакомцу, с которым когда-то обручалась, спросила:

– Царица здесь живет?

– Да это женский монастырь, и в нем она пребывает как инокиня.

Введя Марину в светелку Марфы, Власьев сказал:

– Вот, матушка-государыня, твоя невестка Марина. Люби и жалуй.

Власьев вернулся в столовую избу, где Дмитрий угощал Мнишека, его сына Станислава и других родственников, а также командиров гусарских отрядов. Увидев в дверях Власьева, царь спросил:

– Ну устроил?

– Устроил, государь.

– Как мать ее приняла?

– Царица очень хорошо приняла, поцеловала.

– Вот и славно.

Мнишек, сидевший рядом с Дмитрием, молвил ему негромко:

– Поди, ей скучно в монастыре-то?

– Ах да, Афанасий, найди там польских музыкантов, пусть идут туда и развлекают мою невесту.

– Но там же монастырь, государь, – заикнулся было Власьев.

Царь осадил его:

– Тебе сказали, отправь туда музыкантов и впредь мне не возражай. И вот отнеси ей от меня в подарок эту шкатулку с драгоценностями.

Когда Власьев ушел, царь сказал Мнишеку:

– Здесь все беспрекословно исполняют любой мой приказ, я не терплю прекословии.

– А что там за шатры стоят под Москвой?

– Это пришли новгородцы. После свадебных торжеств я поведу их к Ельцу, там у меня уже стоит 100-тысячная армия. И я надеюсь с ее помощью разбить турок в пух и прах.

– Ну что ж, эта победа нужна тебе, – согласился Мнишек, – чтоб заткнуть рты всем твоим недоброжелателям и в Польше, и здесь. Еще я хотел бы тебя настоятельно просить, зятек, чтоб до свадьбы ты венчал Марину на царицу. А?

– А зачем это? Выйдет за меня, станет царицей.

– Ну как же? Тебе самому будет больше чести жениться на царице, чем на паненке, – прищурился хитро старик.

– Хм. Если это позволят закон и правила.

– Ты царь, Дмитрий, и все твои решения должны быть законом для подданных. Разве не так?

– Хорошо, я подумаю.

Лукавил Юрий Николаевич Мнишек, лукавил. Не столь уравнять ему хотелось дочку с зятем, сколь на будущее защитить ее от монастыря. Он знал, как просто русские цари избавлялись от надоевших жен, постригали их в монахини.

В столовой избе появился думный дьяк, прошел к царю, склонился из-за спину:

– Государь, Дума ждет вас.

– Кто там собрался?

– Бояре и служители церкви, патриарх Игнатий, митрополит Гермоген и епископ Иосаф.

– Ладно. Сейчас иду. Ступай.

После ухода дьяка Дмитрий не преминул похвалиться тестю:

– Без меня ни одна Дума не может обойтись, ни одного закона не могут принять. Гуляйте, я, думаю, долго не задержусь.

Думцы сидели в Грановитой палате, ближе к царскому месту. Кроме Мстиславского, сидели высшие священнослужители – патриарх, митрополит и епископ.

Вход царя в сопровождении Басманова и телохранителя Маржерета бояре встретили почтительным вставанием.

Дмитрий сел на царское седалище, потер в нетерпении руки:

– Ну, Федор Иванович, приступайте.

Мстиславский начал негромко:

– Ваше величество, наши иерархи имеют вам сказать свое слово.

– Пожалуйста, – с готовностью отозвался Дмитрий, переводя взор на священнослужителей. И сразу же заговорил Гермоген.

– Государь, нам известно, что ваша невеста католичка.

– Ну и что?

– Как ну и что? Вы назначаете назавтра свадьбу с ней, этим вы оскорбляете православие и чувства верующих.

– Святой отче, я лично считаю и католиков, и православных христианами, – заговорил царь и заметил, как вспыхнули Гермоген и Иосаф, но перебить его не посмели. – Но, естественно, не хочу нарушать наши православные обычаи. Она примет православие, и мы с ней обвенчаемся.

– Зачем тогда с ней приехал ксендз? И он уже служит обедню у сохачевской Старостины.

– Ну ее же сопровождали поляки-католики, не можем же мы запретить им по своему уставу отправлять богослужение. Это будет не гостеприимно с нашей стороны.

– Мы настоятельно рекомендуем, ваше величество…

– Кто это мы?

– Я и епископ Иосаф рекомендуем отложить свадьбу не только до крещения этой полячки, но и до того, как она усвоит православие и поревнует нашей вере не на словах, а на деле.

Дмитрий нахмурился, на лице явились недобрые желваки.

– А вы, преосвященный? – обратился он к патриарху Игнатию.

Что мог ответить Игнатий, ставший патриархом по воле царя.

– Я не могу согласиться с митрополитом и епископом, – заговорил Игнатий. – И считаю, что можно сразу после крещения невесты в православие тут же совершить и венчание.

– Вот! – обрадовался Дмитрий поддержке. – Высший иерарх не согласен с вами, святые отцы. И я подчиняюсь, его воле.

И тут вступил Иосаф с резким словом:

– Государь, вы сами нарушаете уже чин и порядок.

– О чем ты говоришь, святый отче?

– Я говорю о том, государь, что вы прислали в женский монастырь польских музыкантов, и они там во все трубы и барабаны ударили бесовскую музыку, нарушив благочестивое служение монахинь. С настоятельницей чуть удар не случился. Когда она потребовала убираться вон из обители, они отвечали: нас прислал царь. Это ли не богохульство, сын мой?

Дмитрий почувствовал себя прижатым к стенке, но он уже привык быть всегда правым и поэтому, ничтоже сумняшеся, отвечал:

– Музыканты не поняли меня, я их послал на площадь веселить народ.

Он знал, что никто из иерархов не пойдет дознаваться: так это или не так?

Посоветовавшись с боярами, свадьбу решили перенести на четверг, 8 мая. Выходя из Грановитой палаты, Дмитрий негромко спросил Басманова:

– Митрополия Гермогена в Казани?

– Да, государь.

– Сейчас же на перекладных его отправь в Казань, к месту службы.

– А Иосафа?

– Его тоже в свою епархию, он, кажется, из Коломны?

– Да.

– Вот завтра обоимя в Москве, чтоб и не пахло.

14. Королевское посольство

Простых москвичей радовал приезд невесты царя, однако столь большое воинство, сопровождавшее ее, настораживало. Размещение польских гусар на лучших подворьях в самом центре Москвы напоминало нашествие вражеского войска. Поляки, нисколько не смущаясь, выгружали из телег ружья, алебарды. Один из дотошных москвичей спросил гусар, тащившего в дом оружие:

– И на кого ж, любезный, вы готовите все это?

– На вас, – оскалился «любезный» и заржал, довольный своим остроумием.

Однако эта «шутка» мигом облетела Москву на «сорочьем хвосте», и воспринималась народом вполне серьезно. Многие вытаскивали из застрех поржавевшие совни, прадедовские мечи, привезенные еще с Куликовского поля, очистив от ржавчины, грязи и пыли, совали под лавки, под ложа, куда поближе, авось пригодятся.

На Торге подскочил спрос на порох и свинец, но продавался он только русским, для поляков его как бы и не было: «Нету, ясновельможный». – «Но был же, я сам видел, как ты его только что продавал». – «Был – да весь вышел, пан».

Вместе с царской невестой в ее многолюдной свите прибыли и послы короля Сигизмунда III Николай Олесницкий и Александр Гонсевский.

В пути Олесницкий хвастался своему спутнику:

– Мы с ним быстро договоримся. Когда он еще не был царем и жил в Польше, я с ним частенько выпивал и мы вместе шастали по уговористым бабенкам. Ух, и времячко было веселое.

– Посмотрим, посмотрим, – осаживал его опытный дипломат Гонсевский. Он-то предчувствовал, что переговоры будут трудными, слишком много неподъемного для царя было накручено в «кондициях».

Со своей немалой свитой послы остановились на Посольском дворе, и к ним уже на следующий день примчался Юрий Мнишек.

– Панове, я не смею спрашивать, как король велел вам вести переговоры, но только прошу вас не очень давить на царя.

– А если мы с этим посланы? – спросил Гонсевский.

– Но с этим бы лучше после свадьбы, после венчания.

– Нет, король повелел сразу же по приезде в Москву добиваться аудиенции.

– Аудиенцию я вам устрою хоть завтра, пан Гонсевский. Но прошу вас помягче, помягче.

– Как же быть помягче, если ваш зять, едва взойдя на престол, требует у короля титуловать его императором. Вчера был бродягой, сегодня – император, ни в какие ворота, пан Мнишек.

– Пожалуйста, тише, ясновельможный пан Александр. Кто-нибудь услышит.

Что это тайна, что о ней нельзя вслух говорить?

– Если вы так поведете переговоры, то можете поссорить Польшу с Россией, а у царя, между прочим, уже готово 100-тысячное войско к походу на Крым. Неужто вы не догадываетесь, куда он может двинуть его, если мы поссоримся?

– Вы полагаете, пан Мнишек…

– Да, да, вы очень догадливы, пан Гонсевский, и это приятно.

С этим Мнишек откланялся, но ненадолго, уже после обеда он явился вновь на Посольском дворе:

– Я все устроил, пан Гонсевский, царь примет вас в понедельник в Грановитой палате. Надеюсь, вы не забыли моего утреннего совета?

– Не забыли, пан Мнишек. Спасибо за хлопоты.

– Главное, не поссорьте державы. Да не берите с собой оружия, все равно при въезде в Кремль его отберут.

Когда Мнишек уехал, Гонсевский сказал Олесницкому:

– Как тебе это нравится, пан Николай, король велит давить, а Мнишек просит помягче?

– Ну Мнишек ясно, в родственники набился царю, вот и стелет соломку, тем более, говорят, царь ему еще сто тысяч злотых отвалил. Как не порадеть зятьку? А король взбесился, что вчерашний его выкормыш императором хочет заделаться.

– М-да, совести нет у твоего приятеля.

– У какого приятеля?

– Ну с которым ты пьянствовал в Кракове да по бабам бегал.

– А-а, – догадался Олесницкий. – Ты прав, Александр, к власти такие и рвутся.

– Поскольку ты с ним приятельствовал, пан Николай, то начнешь переговоры.

– Хорошо, – согласился Олесницкий со вздохом.

5 мая 1606 года в одиннадцатом часу польские послы сели в карету, присланную за ними из Кремля, и как советовал Мнишек, оставили дома даже шпаги, хотя они и являлись для них частью формы. На Соборной площади в Кремле их встретил дьяк. Едва они вылезли из кареты, он пригласил их следовать за ним и направился к Красному крыльцу Грановитой палаты. Они поднялись в Святые сени и через высокий красивый портал, изукрашенный красивой резьбой, вступили в Грановитую палату, великолепие которой трудно было сразу охватить взором. Зал был огромен, и потолок его подпирался одной четырехгранной колонной, расширяющейся кверху. И сама колонна, и все стены, и потолок были так разрисованы картинами библейского содержания, что дух захватывало.

Олесницкий вполне оценил хитрость своего, бывшего приятеля: «А ведь он умышленно назначил нам здесь аудиенцию, чтоб мы сразу поняли, с кем имеем дело. Задавить нас хочет этим великолепием. Как же мне к нему обращаться, чтоб не разозлить?

Царь сидел в царском кресле, и поскольку ноги его не доставали пола, под ними стояла небольшая красная скамеечка. Это отчего-то развеселило Олесницкого: «Коротышка! Коротышка-император!»

Тут же находилось несколько бояр, которых Олесницкий не знал. Он узнал только дьяка Власьева, приезжавшего раза два в Краков.

– Государь, – заговорил Олесницкий, отвесив перед тем поклон царю. – Мы уполномочены его величеством королем Сигизмундом вести с вами переговоры, а также вручить грамоту короля.

– Как титулует нас в грамоте ваш король?

– Как и в прошлый раз, государь.

– В таком случае я не принимаю вашей грамоты, – бледнея, сказал Дмитрий. – Можете вернуть ее вашему королю.

В прошлой грамоте король, чтобы уязвить царя, назвал его просто «князем», даже без «великого».

– Этим вы оскорбляете короля и республику, – спесиво вскинул подбородок Олесницкий.

– Нет, ясновельможный, это ваш король оскорбил мою империю, унижая меня, ее владетеля.

Но Николай Олесницкий уже закусил удила:

– Этот престол, на котором вы сидите, достался вам милостью королевской и помощью польского народа. Скоро же вы забыли эти благодеяния!

– Ваш король мне помогал? Ха-ха-ха. Вы слышите, господа сенаторы, что он несет? Ваш король мне «помогал» тем, что не мешал мне собирать войско. Вот так-то, милейший друг, Олесницкий.

«Ага, вспомнил-таки», – подумал Николай. А царь продолжал с пафосом:

– Мы не можем удовольствоваться ни титулом княжеским, ни господарским, потому что мы – император в нашем бескрайнем государстве и пользуемся этим титулом не на словах, а на деле, ибо никакие монархи, ни ассирийские, ни мидийские, ни цезари римские, не имели на него большего, чем мы, права. Нам нет равного в полночных края? Касательно власти. Кроме Бога и нас, здесь никто не повелевает.

Выслушав столь высокопарную речь, Олесницкий остыл:

– Но, государь, вы же не присылали к королю послов с просьбой дать вам императорский титул. Да король и не может его дать без согласия сейма.

– Послы были, и просьба была, пан Олесницкий. Но сейм кончился, и все, как мы видим, осталось по-старому. Более того, мы узнали, что на сейме многие ясновельможные не советовали королю давать нам этот титул. Они что? Во враги мне напрашиваются?

«Угрожает», – догадался Олесницкий» и в нем взыграла ясновельможная гордость:

– В таком случае, ваше величество, прошу отпустить нас.

Но, видно, и царю не хотелось идти на разрыв.

– Но мы же когда-то были приятелями, пан Олесницкий. Или я ошибаюсь?

– Как вы знали меня в Польше своим усердным приятелем и слугою, так теперь пусть король узнает во мне верного подданного и доброго слугу. Позвольте убыть, государь?

– Подойди ко мне, вельможный пан, как посол.

– Подойду к вашей руке только тогда, когда вы возьмете королевскую грамоту.

– Вот упрямец, – проворчал царь и поманил пальцем к себе Власьева, тот подошел, приклонил к Дмитрию голову. Царь что-то ему пошептал, а когда дьяк отошел, приказал громко:

– Афанасий, прими королевскую грамоту.

Власьев подошел к Олесницкому, взял из его рук грамоту и объявил:

– Государь в-последний раз принимает грамоту только ради свадьбы своей. Но впредь никогда ни от кого не примет грамоты, если в ней не будет прописан его полный титул. Теперь извольте, ясновельможные, к руке его величества.

После приложения к царской руке польских послов Дмитрий кивнул Власьеву:

– Афанасий, прочти нам требования польской стороны. (Он умышленно опустил слово «король»: раз ты нас «князем», то мы тебя никак – «польской стороной».)

Дьяк Власьев был не глуп, сразу догадался и поэтому требования короля читал так:

– Польская сторона, ваше величество, требует отдать им земли Северские.

– С какой стати? И не подумаю.

– Но в «кондициях» это одна из главных статей, государь, – напомнил Гонсевский.

– Возможно, – согласился царь. – Я готов оплатить эту статью деньгами Польше. Читай дальше, Афанасий.

– Во-вторых, Польша хочет заключить вечный мир с Россией.

– С этим я согласен бесповоротно и готов хоть завтра подписать этот мир. Далее?

– В-третьих, польская сторона просит, чтобы вы позволили, государь, иезуитам и прочему католическому духовенству войти в Московское государство и строить там свои церкви, называемые костелами.

– Ни в коем случае, – резко ответил царь.

– Но почему? – воскликнул Гонсевский. – Вы же в «кондициях» брали обязательство, что…

– Не напоминайте мне более о «кондициях», – не дал ему договорить Дмитрий. – Мой великий пращур Александр Невский когда-то выпроводил от себя посланцев папы, тоже пытавшихся насадить католичество на Руси. Отчего же я, его праправнук, должен нарушить завет святого князя?

– Но какой вред случится от костелов? – не унимался Гонсевский. – Они же не будут мешать православной церкви.

– Вот тут вы не правы, ясновельможный. Именно наша православная вера самая веротерпимая. А католическая самая нетерпимая, если хотите, воинственная. Стоит мне впустить в страну иезуитов и католиков, как они разожгут в державе пожар религиозного противостояния. Мы не хотим этого. Афанасий, читай дальше.

– В-четвертых, Сигизмунд, – продолжал читать дальше дьяк, умышленно опуская титул, – просит помочь ему вернуть шведский престол.

– Эк, какой прыткой. Я не Бог, в конце концов. Впрочем, можете передать пославшему вас, что я еще в прошлом году писал королю Карлу IX, предлагая уступить корону Сигизмунду и даже угрожал ему войной. Но увы. Ответа до сих пор так и нет. Но мы не отказываемся помочь в этом деле. Читай дальше, Афанасий.

– Все, государь, – сказал Власьев.

Дмитрий с усмешкой взглянул на Гонсевского.

– Что ж посол забыл о последней статье «кондиций»? А?

Гонсевский пожал плечами и взглянул на спутника, своего пана Олесницкого: о чем, мол, речь?

– Так я напомню ясновельможным. Там было написано, что я беру на себя обязательство жениться на полячке. Вот я через три дня это исполняю и, кстати, приглашаю вас, вельможные паны Гонсевский и Олесницкий. Будьте у меня гостями.

– Великое дякуй, ваше величество, – поклонился Гонсевский.

– А теперь мы вас отпускаем, господа.

Паны кланяясь попятились к двери, выходившей в Святые сени.