Текст книги "Скопин-Шуйский. Похищение престола"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

9. Добыча «орлов»

Болотников призвал к себе атамана Нагибу.

– Федор, надо раздобыть у москалей «языка». Интересно, кто там притянулся за нами?

– Постараемся, Иван Исаевич.

Разъезд казачий далеко забираться не стал, схватили первого же вершнего и несмотря на то, что он кричал: «Я сам еду до воеводы», его повязали. Привезли к избе воеводской:

– Вот вам «язык» московский.

И даже не развязали. Так повязанного и втолкнули к Болотникову. Атаман Нагиба представил пленника:

– Вот тебе «язык», Иван Исаевич. Мои орлы расстарались.

– При чем тут твои орлы, – сказал пленник, – когда я сам направлялся к воеводе Болотникову. Сам. Понимаешь?

Болотников насмешливо взглянул на смутившегося Нагибу:

– Эх, Федя, твои «орлы», выходит, далеко не летают, хватают что ближе лежит.

– Так ему надо было сказать, – оправдывался атаман.

– А я не говорил? Да? Я орал, что еду к воеводе, а они мне по зубам, руки за спину и скрутили.

– Развяжи человека, Федор.

Нагиба развязывал ворча: «Я им сукиным детям… они у меня попляшут».

Фидлер потер занемевшие кисти рук. Болотников спросил:

– Так с чем ты ко мне пожаловал, мил человек?

– Пусть все выйдут, у меня дело весьма секретное.

– Это мои товарищи, у меня от них секретов нет. Это вот атаманы Нагиба и Заруцкий, а это мой писарчук Ермолай. Говори.

– Ну гляди, воевода, не пожалей посля, – вздохнул Фидлер. – Я, Каспар Фидлер, послан к тебе Шуйским отравить тебя.

– Ну-ка, ну-ка, – заинтересовался Болотников. – И каким образом?

– Вот. – Фидлер достал из-за пазухи берестяночку. – Здесь яд. Мне было приказано царем всыпать его тебе в вино или пиво.

– Ну-ка, дай мне взглянуть. – Болотников осторожно развернул берестянку. – Ну глядите, братцы, чем меня хотел уходить Шуйский. Ай сукин сын, ай подлец!

Атаманы склонились над берестянкой, кривились с сомнением.

– Обычный порошок. Ермолай, чего не смотришь?

– Та чего там смотреть, може, мел толченый альбо соль.

– Так лизни, – сказал весело Болотников, и все расхохотались.

– Не-е. Ще пожить хотца, – отвечал Ермолай, тоже улыбаясь.

– Возьми, сверни как было. Ну и что ж тебе, Каспар, было обещано за это? Какая награда?

– Сто крестьянских душ и триста рублей жалованья ежегодно.

– У-у, щедро! А разве наперед он тебе ничего не дал?

– Дал коня, – отвечал Фидлер, не решившись сказать о деньгах: еще, чего доброго, отберут.

– Тут поскупился царь, поскупился, коня могут за любым углом отобрать.

– Это верно, пан воевода. Вон евоные орлы и отобрали.

– Это воротим. Федор, вели вернуть коня ему.

– Воротим, Иван Исаевич, о чем речь.

– А как же он поверил тебе, Каспар? – продолжал любопытствовать Болотников.

– Так я ж сам вызвался.

– Сам?

– Ну да, я давно хотел перейти к тебе… И к тому же клятву ему принес на кресте. Он и поверил.

– Ну клятве кто не поверит, – согласился воевода. – А вообще спасибо тебе, Каспар, за все.

– Не за что, пан воевода.

– Как не за что? А кто жизнь мне спас, разве этого мало? Ермолай, покорми человека, устрой.

Когда Ермолай с Фидлером ушли, Болотников взглянул на атаманов:

– Ну как вам мой отравитель?

– Не нравится он мне, – сказал Нагиба.

– Ну тебе ясно, почему не нравится, орлов твоих осрамил. А тебе, Иван Мартыныч?

– Черт его знает, поди разберись. Но вот что через крест переступил, это худо.

– Ты так думаешь?

– А чего думать? Вон Ляпуновы не присягали ли тебе. Где ныне?

– Этих поймаю, обоих повешу вместе с Пашковым. Не они б, я бы уже в Москве был.

– Вот сам и ответил на свой вопрос, – сказал Заруцкий, поднимаясь. – Пойду до своего куреня, там хлопцы галушки обещали сварить.

Когда Ермолай воротился в воеводскую избу, Болотников был один.

– Ну устроил отравителя?

– И покормил, и устроил, и казаки коня ему воротили.

– Ну и славно, встретили немчина по-людски. Ты вот что, Ермолай, возьми себе эту берестяночку с ядом, улучи час и подсыпь ему в питье.

– Боишься его, Иван Исаевич?

– С чего ты взял? Может, это и не яд вовсе.

– А если не яд?

– Тогда мы его на дыбу и поспрошаем, с каким таким делом он к нам явился.

– А если это яд и он помрет?

– Значит, так Богу угодно. Ты его никак жалеешь?

– С чего вы взяли?

– Вижу, вижу, Ермолай, жалеешь. Так вот не жалей, он через крестоцелование переступил, словно в лужу плюнул. Сегодня Шуйскому изменил, завтра мне изменит. Такого нечего жалеть, Ермолай. А сейчас садись, пиши прелестные письма москвичам.

– Будешь говорить?

– А зачем? Пиши как и под Москвой, мол, Дмитрий Иванович у нас и зовет их под свою высокую руку, не велит против него оружие подымать. А тех, кто придет к нему, примет и наградит великими милостями.

– А много листков надо?

– Сотни две, не менее.

– Ого, да это ж когда я управлюсь.

– Ну возьми себе помощника.

– Кого?

– Да хотя бы немчина этого, Каспара, пусть потрудится под конец. Где-нито и подсыпешь ему его порошки.

– Ох, Иван Исаевич, толкаешь ты меня на грех.

– Какой это грех – Иуду убить.

Ночь была темная, безлунная. Бодрствовали лишь сторожа на вежах[47]47
  Вежи – башни.


[Закрыть], кутаясь в овчиные шубы. Тихо тлели возле пушек фитили на пальниках, источая вонючий дымок. Спала вся Калуга, только в оконца воеводской избы горел огонек, там за столом, обложившись листками бумаги, скрипели перьями Ермолай и Каспар. Ермолай, проверив первое письмо, написанное немцем, не удержался от похвалы:

– Ну почерк у тебя, братец, аж завидки берут.

– У меня в юности учитель был строгий, каждую букву заставлял по сто раз переписывать. Чуть не так, линейкой по лбу, а то и по рукам.

– Ну тебе его за это благодарить надо.

– Конечно, конечно. Нынче-то я благодарен, а тогда ненавидел. Глупый был.

«Господи, и я должен его травить, – думкой маялся Ермолай. – Такого человека ученого. Нетушки, Иван Исаевич, нема дурней».

К утру Ермолай, начавший уже клевать носом, влюбился в Каспара. Даже пытался подражать почерку его. Но не получалось: «Мало лупцевали меня, наверно».

Когда начало светать, Ермолай поднялся, потянулся с хрустом косточек:

– Пойду до ветру.

На улице по хрусткому снежку добежал до отхожей будки, вытащил берестяночку с ядом, высыпал в дырку и даже помочился на нее с торжеством, приговаривая: «Вот вам, вот вам…» А кому это «вам»? И сам не знал.

Когда днем появился воевода Болотников, Ермолай представил ему пачку прелестных листков, умышленно сверху положив листки Фидлера.

– Ух ты, как красиво! – не удержался от восклицания Болотников. – Сколько сделали?

– Штук девяносто примерно.

– Что так мало?

– Хых. Сядь да попиши, – осерчал Ермолай.

Для неграмотного воеводы это был удар под дых, но он стерпел.

– Ладно, ладно. Вижу, потрудились славненько. Денек попишете и будет двести.

– Иван Исаевич, а спать кто за нас будет? А? Вы все дрыхли, а мы…

– Ладно, не шуми, Ермолай. Идите в поварню, перекусите чем-нито и отдыхайте, а в следующую ночь и закончите.

Когда писарчуки были уже в дверях, Болотников сказал:

– Да, Ермолай, после завтрака зайди на часок, надо грамоту князю Шаховскому изготовить.

– Ладно. Заскочу.

Когда после завтрака Ермолай воротился в воеводскую избу, Болотников спросил:

– Ну подсыпал немцу зелья?

– С чего ради?

– Как? Я ж тебе велел.

– Мало ли чего вы ни велите. Вы видели, как он пишет?

– Ну видел, так что?

– И такого человека травить? Да я ввек этого не сделаю.

– Ну, Ермолай…

– Что «Ермолай»? У вас вон атаманы и сотники. А у меня? Перо гусиное да чернильница. Мне тоже нужен помощник. Вот пусть Каспар и будет со мной. У меня от одних «прелестных писем» рука скоро отсохнет.

– А что? Неужто может?

– Конечно, у скольких уже пишущих отсыхали.

– Ну так бы и сказал, что еще один писарчук нужен. Чего шуметь-то? Садись к столу, бери перо. Пиши. «Дорогой Григорий Петрович, любыми посулами вызывайте царя Дмитрия сюда. Если б он был здесь, мы уже бы были в Москве. Никак не пойму его упорства. Ведь когда он посылал меня сюда, сказал, что будет тотчас, едва я приближусь к Москве. Я был уже возле нее, а теперь вот нахожусь в Калуге, обложенный армией Шуйского, и все из-за отсутствия Дмитрия Ивановича. Мне уже надоело врать, что он вот-вот прибудет к армии. Окружение это мне одному трудно будет прорывать, посему прошу вас подвигнуть князя Телятевского идти ко мне на помощь. А вам, Григорий Петрович, хорошо бы объединиться с царевичем Петром, идти на Тулу и взять ее, пока туда не явился Шуйский. Тула, пожалуй, главнее Калуги, так как там много кузниц, кующих оружие. Ее никак нельзя уступать Шуйскому». Все. Дай подпишу.

С некоторых пор, а именно с того времени как Ермолай научил воеводу рисовать пером первую букву его фамилии, Болотников с удовольствием выводил ее в конце письма, и каждый раз писарь напоминал:

– А змейку?

И воевода, начиная от буквы «Б», делал «змейку», которая должна была обозначать другие буквы фамилии, пока еще не выученные Болотниковым: «Возьмем Москву, выучу все, а пока некогда».

После воеводской подписи Ермолай посыпал грамоту мелким песком, чтобы впитались лишние чернила. Потом, сдув песок, свернул грамоту в трубочку, перевязал бечевкой, подал воеводе.

– Готово, Иван Исаевич.

Болотников взял грамоту и спросил:

– А где у тебя берестянка?

– Какая берестянка? – не понял Ермолай.

– Та, что с ядом.

– Я ее выкинул, Иван Исаевич.

– Как? – удивился воевода. – Как ты посмел?

– А просто, пошел в отхожее место и кинул. Зачем она вам, воевода? Ваше дело воевать, а не травить.

– Ну и жук ты, Ермолай. Полагалось бы всыпать тебе плетей, но тебя теперь не достигнешь рукой – главный писарь армии его величества.

И, погрозив Ермолаю пальцем, неожиданно рассмеялся.

10. Еще один Дмитрий

Их было трое. Два брата, Матвей и Гаврила Веревкины, и Александр Рукин, выдававший себя за московского подьячего. В разоренной измученной стране, наводненной разбойниками и нищими, в одиночку было трудно выжить. А втроем все же полегче. Разбойничать, конечно, им не с руки было (отряд мал), но воровать втроем в самый раз. В основном они промышляли ночью по сараям, чуланам и амбарам. Рукин оставался снаружи, а братья залезали в сарай и брали там все, что под руку попадалось, чаще всего кур или яйца. Если возникала опасность, Рукин крякал селезнем, и Матвей с Гаврилой выскакивали наружу и пускались наутек.

Раза два по ним стреляли из пищали, но по ночному делу промахивались. Днем они обычно отлеживались в кустах, поедая ворованное, а ночью вновь отправлялись на промысел, заранее наметив объект для нападения. Для этого кто-нибудь один отправлялся в деревню и высматривал подходящие сараи, где кудахтали куры или гоготали гуси.

В Чечерске на разведку отправился Матвей, он шел по улице присматриваясь и прислушиваясь, чем и привлек к себе внимание урядника Рогозы. Тот, подкравшись сзади к подозрительному прохожему, схватил его за плечо и вскричал с торжеством:

– Ага, попался, лазутчик!

И потащил бедного Матвея к старостатской избе, там, засунув в кутузку, и без того переполненную бдительным урядником, побежал к старосте пану Зеновичу.

Попав в кутузку, Матвей первым делом стал ногтем соскребать с подола рубахи капли яичного желтка, нечаянно пролитого им во время выпивания сырого яйца. Желток – явная улика, хорошо, что урядник сразу не заметил ее.

Рогоза, сияя как золотой дублон, влетел к старосте на всех парусах:

– Ясновельможный пан, я только что изловил лазутчика.

– Опять лазутчик? – поморщился пан Зенович.

– Но этот точно лазутчик, клянусь матерью. Все шел и высматривал, и высматривал.

– Что он мог в нашем Чечерске высмотреть, пан Рогоза?

– А уж это надо его спросить. Если не сознается, поднять на дыбу.

– Ладно. Тащите его сюда.

Матвею, слава Богу, достало времени соскрести с рубахи улику. Рубаха, правда, в том месте сильно заблестела, но от желтка и следа не осталось. За это время он успел придумать о себе очень правдивую историю. И когда остался перед старостой, был уже готов.

– Кто ты таков? – спросил грозно Зенович. – И что здесь делал?

– Я Андрей Андреевич Нагой, родственник царевича Дмитрия, панове. А сюда попал поневоле. Дело в том, что Шуйский преследует всю нашу семью и я бежал из Москвы с двумя своими слугами.

Лицо у пана Зеновича разгладилось, подобрело, и он насмешливо взглянул в сторону урядника: «Эх ты, мол, «лазутчик».

– А высматривал я, Панове, квартиру, в которой мог бы остановиться со своими слугами.

– А где ж ваши слуги, пан Нагой?

– Я их оставил за селом.

– И куда ж вы следовали с ними?

– Я пробирался в Стародуб, там Дмитрий обещал мне встречу.

– Так он жив все-таки?

– Да, конечно. Шуйский убил одного из его слуг и сказал народу, мол, это Дмитрий. А чтоб не узнали, закрыл лицо ему маской.

– Да, да, я слышал об этом, – сказал пан Зенович. – Чем бы я мог помочь вам, пан Андрей?

– Я был бы вам очень благодарен, если бы вы нарядили нам подводу до Стародуба, пан Зенович.

– Подводу мы, конечно, найдем, но вот охрану… На город стражников не хватает. Вон урядник вертится как белка в колесе.

– Как-нибудь доберемся, у нас уже и грабить нечего. Под Пропойском разбойники отобрали все: и коней, и одежду, и деньги, какие имелись, – соврал Матвей, не моргнув глазом. Эта выдумка как-то оправдывала его затрапезный вид – ограблен. А у пана Зеновича вызвала неподдельное сочувствие.

– Если пан не обидится, я могу предложить ему свой кунтуш[48]48
  Верхняя мужская одежда – кафтан, часто на меху, со шнурами и откидными рукавами.


[Закрыть]. Он, правда, не новый, но вполне приличный.

– Я был бы вам очень благодарен, ясновельможный пан.

– Рогоза, добеги до хаты, скажи моей женке, пусть даст кунтуш, что висит в сенцах. Да вытряси хоть пыль с него, недогадливый.

Когда урядник исчез, Зенович сказал:

– А квартиру мы вам найдем хорошую.

– Если вы обещали нам подводу, так зачем нам квартира, пан старшина?

– Ну как же? Отдохнуть там или еще чего.

– Нет. Лучше уж ехать, в пути отдохнем, – отвечал Матвей, все еще опасаясь разоблачения, которое могло случиться в любой момент.

Остановись тут с ночевкой, к утру старшина с урядником раздумаются, засомневаются да, глядишь, еще и за караул возьмут. Нет, нет, лучше сразу ехать, пока верят, пока добрые.

– Ну что ж, – вздохнул пан Зенович, – ехать так ехать. Дадим вам доброго возчика.

– Позвольте мне сходить за моими слугами, – сказал Матвей.

– Да сейчас придет урядник, пошлем его.

– Нет, нет, он их не найдет. Я лучше сам.

Он отыскал своих спутников в условленном месте за городом, где они, забившись в глухомань, натаскав с остожья прошлогоднего прелого сена, зарылись в него, укрывшись драным полушубком.

– Эй, вставай, курощупы? – гаркнул над ними Матвей. Однако, узнав его по голосу, те хоть и проснулись, но вставать не спешили.

– Чего ты? Ложись давай, до ночи еще далеко.

– Вы дрыхните тут, а я уже в тюрьме насиделся, со старостой Чечерска налюбезничался.

И Матвей подробно поведал спутникам о своих приключениях.

– Так что теперь я вам не Матвей, а Андрей Андреевич Нагой.

– А есть хоть такой-то? – спросил Гаврила.

– Вряд ли. Знаю, что Нагих как нерезаных собак, вот и назвался. Теперь запомните, вы – мои слуги, если где вякнете Матвеем, в момент попадемся. Лучше зовите меня ясновельможным паном и все. И чтоб все мои приказания вмиг исполняли. Поняли?

– Что тут неясного, – отвечал Рукин.

– Нам старшина предлагал ночевку, но я отказался из-за вас.

– Почему?

– Брякнете, что не скисло, и все прахом. Втроем загремим в кутузку. Тогда уж не выберемся. Старшина дает подводу, я ему сказал, что у меня встреча с царевичем Дмитрием в Стародубе. Идите хоть рожи умойте да от сена отряхнитесь.

Гаврила и Александр спустились к реке Сожу, поплескались, прогоняя остатки сна, причесались обломком костяного гребня. Поднялись вверх к Матвею. Он осмотрел их придирчиво.

– И между собой зовите меня паном Нагим. А то кто подслушает. С этого часа Матвея нет меж нами.

– А позвольте спросить ясновельможного пана, – решил отличиться Рукин. – А накормит нас тот Чечерский старшина?

– Кто его знает. Но меня бы должен. Вы же, чернь, не вздумайте за мной за стол лезть. Знайте свое место.

– Постараемся, ясновельможный, – усмехнулся Гаврила. – Только ж вы не забывайте о нас.

Возле старостатской избы уже стояла телега, запряженная парой, на облучке сидел бородатый звероподобный мужичина.

Пан Зенович с урядником уже ждали в избе нечаянного высокого гостя. Гаврила и Рукин, как и положено слугам, остались во дворе, сели на лавку у забора.

– О-о, пан Андрей, моя женка, узнав, кто оказался в наших краях, быстро настряпала вареников с творогом, а она на это великая мастерица. Сварила и вот послала вам полный глечик с сердечным приветаньем. Мы тут посоветовались с Рогозой и решили предложить под них вам чарку горилки, если вы не возражаете.

Царев родич Нагой не возражал и против двух и даже трех чарок. Конечно, не отстали от него и староста с урядником. Управились не только с корчагой горилки, но и с глечиком вареников. Забыл высокий гость о своих слугах. Пан Зенович так расчувствовался, что стал умолять гостя:

– Оставайтесь с нами, пан Андрей. У нас тут такая рыбалка, такие борти. Будем и с рыбой, и с медом. А?

Но Матвей хоть и пьян был, однако соображал, что оставаться ни в коем случае нельзя. Глядя на него, перепьются «слуги» и еще черт знает что наболтают спьяну.

– Н-нет, не могу, панове, ехать надо. А вдруг уже Дмитрий ждет меня в Стародубе.

Староста Зенович помог гостю надеть кунтуш и был очень доволен своим подарком:

– Как на вас и сшито, пан Андрей. Я так радый.

Ясновельможный пан Нагой явился на крыльце в панском кунтуше с золотыми прошвами и, пошатываясь, направился к возу. Слуги его были обескуражены забывчивостью господина, но напомнить ему поопасались в присутствии посторонних. Вот уж истина: сытое брюхо к чужому глухо.

Сытый и пьяный новоиспеченный Нагой завалился в телегу, промямлив возчику:

– И-ехай, – и даже не посмотрел на «слуг», которым пришлось догонять и прыгать на ходу в телегу. До наплавного моста их провожал урядник.

Перед спуском к мосту Рукин наконец не выдержал:

– Пан урядник, где б нам купить здесь хлеба?

Гаврила с удивлением взглянул на подьячего, так как знал, что у того в кармане нет и ломаной копейки. Однако Рукин знал, что говорил.

– О-о, – спохватился урядник. – Останови-ка телегу, – приказал возчику и, придерживая саблю, рысцой побежал к ближней хате.

– То его подворье, – пояснил возчик.

Увы, воротился Рогоза всего лишь с одним калачом, оправдывался:

– Вот последний. Если б вы задержались, Зося поставила квашню и завтра будет печь, взяли б свежего.

Предложение задержаться мямлилось урядником столь выразительно, что понималось гостями совершенно правильно: «Проваливали бы вы поскорей».

– Спасибо, пан Рогоза, – сказал Рукин, принимая калач. – Нам надо спешить.

И уже к мосту они спускались без урядника, он стоял наверху и смотрел им вслед, пока они переезжали Сож.

Первая ночевка была в деревушке о двух дворах, столь бедной, что им пришлось довольствоваться чечевичной похлебкой. За милую душу хлебал это сочиво и царев родственник, к тому времени окончательно протрезвевший.

На второй день прибыли в Стародуб, где Матвей представился старосте, как и положено:

– Андрей Андреевич Нагой, родственник государя Дмитрия Ивановича, укажите мне избу, где б я мог остановиться с своими слугами.

И опять ему пришлось объяснять, как спасся царь от гибели, как после этого злодей Шуйский преследует всех его родственников.

Избу им отвели отдельную, а хозяйку приставили поварихой и стряпухой, снабдив ее и мукой, и крупами, и овощами. Троице понравилась такая жизнь в тепле, в сытости и даже в уважении окружающих. Не проходило дня, чтоб у ворот не толклись любопытные, желающие увидеть царева родича.

– Ты вот что, Александр, – сказал Рукину «царев родич». – Отправляйся в Путивль и по всем городам разноси весть, что царь Дмитрий жив и скоро явится перед своим народом.

За такую благую весть Рукин и кормился в пути, и даже иногда ему и перепадали деньжата. Занятие это оказалось намного выгоднее воровства кур и гусей.

В Путивле, когда Рукина привели к князю Шаховскому и тот в упор спросил его: «Где Дмитрий?», подьячего занесло, и он брякнул:

– Государь Дмитрий Иванович в Стародубе.

Откуда ему было знать, что Шаховской уже год зовет из Польши Дмитрия. А он, оказывается, уже в Стародубе.

Тут же была снаряжена карета, запряженная тройкой лихих коней, конная охрана для его величества под командой хорунжего.

И все это ринулось в сторону Стародуба. Бедный подьячий Рукин сидел один в просторной карете и проклинал себя за долгий язык. Что-то будет? Где он им возьмет Дмитрия? И тут ему явилась спасительная мысль: «Надо бежать». Но как? Карета царская, вокруг все время оружные верховые. До ветру сбегать одного не отпускают: «Справляй у колеса». Измочил уж все колеса подьячий, высматривая от какого легче бежать: от переднего или от заднего, от левого или правого? Выяснил – ни от какого. Даже по великой нужде не отпустили одного, сам хорунжий сходил с ним в кусты: «За компанию».

Когда карета влетела в Стародуб, окруженная плотной охраной, вездесущие мальчишки бежали за ней, горланя на весь город:

– Царь приехал! Царь едет!

Где им было догадаться, что в роскошной карете, какую они еще и не видывали, сидит подьячий Рукин, дрожа от страха, и истово крестится, призывая заступницу Богоматерь на выручку.

Когда мчались мимо их квартиры, Рукин увидел у ворот мнимого Нагого, вяло махнул ему рукой: смывайтесь, мол. Но тот понял этот знак наоборот: выручай? И захватив палку для отпугивания собак, тут же направился к избе старостата, куда уже спешили стародубцы, всколыхнутые призывами ребятни: «Царь приехал!»

Тройка остановилась возле старостата, на крыльце явился сам староста Бугрин. Хорунжий соскочил с коня, приблизился, спросил:

– Где государь?

– Какой государь? – удивился Бугрин.

– Ну царь Дмитрий Иванович.

– Нет его здесь.

– Как нет?

– А так. С чего вы взяли?

Хорунжий нахмурился и, повернувшись, направился к карете, в которой сидел бледный Рукин.

– Ты что ж, сукин сын, вздумал нас обманывать? А?

– Да я это… я не хотел…

– А ну, хлопцы, берите этого пана за жабры, – скомандовал хорунжий. – Да всыпьте ему… Ишь ты, хват!

Бедного подьячего несколько рук выхватили из кареты, ударили об землю. Хорунжий схватил его за волосы. Букин понял, что сейчас его забьют насмерть, потому как помогать хорунжему кинулись и стародубцы:

– Ах ты обманщик!

– Я не обманщик, я не обманщик, – взмолился Рукин и вдруг указал на подходившего Нагого. – Вот он – Дмитрий Иванович. Он вынужден скрываться, – лепетал Рукин, рассчитывая отвлечь от себя внимание толпы и в это время удрать.

Озверевшие, сбитые с толку стародубцы кинулись к Матвею, и тот, поняв, что его сейчас могут растерзать, взнял вверх палку, захваченную из дому для отпугивания собак, ударил ею как посохом в землю и вскричал властно:

– Ах вы, мерзавцы, на своего государя! Да я вас!

Все стародубцы рухнули на колени и вскричали едва ли не в один голос:

– Прости нас, государь, что не опознали тебя. Не сердись.

Хорунжий, поняв, что государь все же нашелся, протолкался к нему, поклонился:

– Ваше величество, мы посланы за вами князем Шаховским, соблаговолите ехать с нами.

Стародубцы закричали вперебой, не дав царю и рта раскрыть:

– Нет, нет! Государь скрывался у нас и у нас останется. Верно, ваше величество?

– Верно, дети мои, – молвил великодушно «царь», чем поверг стародубцев в восторг:

– Государь с нами, он с нами остается.

Однако улучив минуту, «государь» успокоил и хорунжего:

– Передайте князю, что я обязательно приду, как только соберу войско. Обязательно. Он поймет, мне без армии нельзя. Убийцы Шуйского ищут меня по всей державе.

Так появился еще один Дмитрий Иванович, и затюканный народ, сбитый с толку разноречивыми слухами, искренне радовался воскрешению своего «доброго царя», возлагая на него самые заветные надежды и желая служить ему всем достоянием и даже жизнью.