Текст книги "Скопин-Шуйский. Похищение престола"
Автор книги: Сергей Мосияш
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)
Положение царя Шуйского с каждым днем ухудшалось, русские города один за другим отпадали от него, присягая Дмитрию. Переход на его сторону рязанцев во главе с братьями Ляпуновыми хотя и спас царя от неминуемой гибели, но почти не изменил положения. Если на людях царь старался держаться уверенно, то наедине с братьями едва не плакал:
– Что делать? Что делать, Митя, ума не приложу. Расползается держава, как гнилое одеяло.
– Надо жестче, жестче с чернью, – советовал Дмитрий.
Ему вторил Иван:
– Ты, брат, шибко со всякими цацкаешься.
– И что удивительно, Прокопий Ляпунов сказывал, что у Болотникова никакого Дмитрия нет, он его выдумал, а города присягают ему. Это как?
– А Смоленск?
– Вот он и верен только, а отчего думаешь? Оттого, что никогда ничего хорошего ни от поляков, ни от литвы не имел. Набеги да грабежи лишь. Оттуда ко мне на помощь идет воевода Григорий Полтев. По пути должен Дорогобуж и Вязьму взять, заставить присягнуть мне. Присовокуплю его к Мише Скопину, пущу на Болотникова.
– Пошто мальчишке главное командование отдаешь? – сказал с упреком Дмитрий Иванович. – Что, нет старее его воевод?
– Тебе, что ли, отдавать?
– А хотя бы и мне.
– Мало тебя били, Митьша. Ты хошь одну рать выиграл? Молчишь? Вот то-то. А Миша, как ни крути, целый полк у Болотникова вырубил.
– Хых, так как он и дурак бы выиграл, налетел внезапно.
– А кто ж тебе так не давал налетать? Нет, братцы, не могу я рисковать. Вор у ворот Москвы, не дай Бог, завтра победит наших ратников и все… Ни мне, ни вам пощады не будет, это уж он в прелестных листках обещает. Пусть Миша с ним копье преломит, раз столь везуч на рати оказался. А ну вдругорядь повезет, а мы будем молиться за него.
Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский расположил свое воинство у Данилова монастыря, ожидая с часу на час прихода смоленской дружины. Уже от воеводы Полтева прискакал посыльный с вестью:
– Наши подходят к Филям.
В воеводском шатре, разбитом прямо на снегу, горели свечи, за шатким столиком сидел в накинутом на плечи полушубке князь Скопин, склонясь над чертежом. По шатру взад-вперед вышагивал нетерпеливый Прокопий Ляпунов.
– Чего там смотреть, князь, надо выступить и ночью захватить их спящими в Коломенском.
– Оно бы неплохо, но в темноте можно побить и своих, Прокопий. Дождемся смолян, тогда и двинем на зорьке.
В полночь в шатер явился замерзший человек, едва разлепив околевшие губы, спросил:
– Кто есть князь Скопин-Шуйский?
– Ну я. А ты, часом, не от Полтева?
– Нет. Я. от Пашкова.
– Ага! От Истомы, значит? – воскликнул Ляпунов. – Припекло, выходит, и его.
Прибывший не ответил, молча достал из-за пазухи грамотку, свернутую трубочкой, подал князю. Скопин-Шуйский сорвал печатку, развернул, склонился к свету.
– Ну что он там? – спросил нетерпеливый Ляпунов.
– Просится к нам. Поругался с Болотниковым. Пишет: не хочу под холопом ходить.
– Пусть идет, чего там.
– Постой, постой, Прокопий. Тут надо подумать, когда ему переходить.
– Да хоть сейчас.
– Нет. Лучше во время боя и, конечно, на тебя.
– Почему?
– Ну как почему? Вы оба рязанцы, узнаете друг друга, поди. Не ошибетесь.
– Все равно какой-то сигнал надо подать.
– Давай подумаем какой.
– Что, если пальнуть из пушки?
– Пушек на бою может много бить со всех сторон, – заметил Скопин. – Хорошо бы выпустить всадника с рязанским знаменем.
– А что? Это мысль, Михаил Васильевич. Пустим моего брата Захара, он отчаюга. Проскачет у них под носом.
На том и порешили и посланцу все растолковали, когда и при каких обстоятельствах Пашков Истома с рязанцами должен оставить вора.
– Запомни, – наказывал посланцу Скопин, – как только выскочит всадник на белом коне, одетый во все красное и с красным прапором на древке, вы все дружно должны последовать за ним. А Истоме Ивановичу передай, что он и вся его дружина будут приняты и прощены.
– Сотник Пашков хочет захватить и привезти самого Болотникова.
– Если удастся, это будет великолепно, тогда армия вора разбежится.
– Не думаю, что это у него получится, – сказал Ляпунов. – У Болотникова такая охрана, что повяжут самого Истому.
– Ты так думаешь, Прокопий?
– А чего думать, я знаю.
– Тогда не будем рисковать, – сказал Скопин. – Скажи Истоме, пусть переходит со всей дружиной по оговоренному сигналу. А Болотников рано или поздно будет в наших руках.
Смоленская дружина под командой воеводы Полтева прибыла новью.
– Вы готовы выступить ныне же? – спросил его Скопин-Шуйский.
– Часок-другой передышки дадите, и мы будём готовы.
– Светает сейчас поздно, поэтому выступаем в темноте, после третьих петухов. Идем на Коломенское. Смоляне обступают его с полуночи, я с москвичами с полудня, а ты Ляпунов с рязанцами идешь по центру. Захара выпускай при свете дня, когда хорошо станет видно.
– А снаряд есть[42]42
Имеются в виду пушки.
[Закрыть]? – спросил Полтев.
– Есть. Когда окружим Коломенское, тогда и ударим из пушек.
Ожидавшийся дружный ор московских петухов не состоялся по простой причине: они давно были съедены голодающими москвичами. Прокукарекал единственный в монастыре, сохраненный каким-то сердобольным монахом для веселения сердца. Но и этого было довольно, чтобы воинство зашевелилось, задвигалось. Заскрипели по снегу сани, зафыркали кони, забрякало оружие, взматерились ездовые.
Посланные заранее разведчики застали армию на походе, нашли Скопина:
– Князь, Болотников идет на Котлы.
– Ага. Значит, нам навстречу. Тем лучше, встретимся в поле. – Вызвав к себе Полтева, спросил: – Григорий, у тебя есть конные?
– А как же? Есть, конечно.
– Вели им обойти Котлы с востока. Когда начнется бой и воры как следует втянутся в него, вот тогда твои конные и ударят.
– А как они узнают, когда надо?
– Пусть пришлют ко мне вершнего ратника на добром коне. Я его пошлю, когда приспеет час.
Обе армии подошли к Котлам при свете дня. Рассыпавшись по снежному полю, постреливали друг в друга из пищалей, не терпя почти никакого урона от такого огня. Шмелями жужжали пули. Кому-то надо было начинать.
– Прокопий, распочни! – крикнул Скопин Ляпунову. – Пусть уводит их на правое крыло.
Пашков, получив согласие из Москвы принять его вместе с дружиной и даже обещание царя не оставить без награды, попросился у Болотникова вывести рязанцев в первую линию.
Уже ночью, по возвращении посыльного от Скопина, предупредил десятских перед самым выступлением:
– Явится перед нами вершний на белом коне и красном бешмете[43]43
Бешмет – простой суконный кафтан.
[Закрыть], с красным прапором[44]44
Прапор – стяг, знамя.
[Закрыть], не вздумайте стрелять по нему. А все дружно следуем за ним.
– А кто это будет?
– Должно быть, Захар Ляпунов.
– Захарка заведет не то в мед, не то в помет, – пошутил десятник Вилкин.
– Ты, главное, спознай его.
– А кто ж его в Рязани не знает. Первый боец на кулачках, мне вот два резца высадил, паразит.
Истома Пашков не ушел от Болотникова с Ляпуновыми, хотя они и звали его. Отговаривался:
– Нет, братцы, на мне грехов как блох на собаке. Шуйский посадит в воду и прав будет. Вы ступайте, а я пока остерегусь.
На следующий же день после ухода Ляпуновых Болотников, вызвав Пашкова к себе, спросил:
– Ну а ты, Истома, чего ж остался?
– Ты что, Иван Исаевич, меня гонишь?
– Не гоню, но веры у меня вам нет.
– А как нам тебе верить, если ты нам царя не кажешь, а лишь обещаешь?
Болотников разозлился:
– Я сказал вам, что послан самим Дмитрием Ивановичем. И все.
Истома, бледнея от злости, огрызнулся:
– А мы посланы Рязанью к нему, а не к тебе.
Болотников ожег Пашкова недобрым взглядом и, помолчав, сказал:
– Ладно, на первый раз прощаю тебя, дурака. Ныне ж отправишься в Путивль к князю Шаховскому с моей грамотой.
– Что, нельзя кого из рядовых послать? – попытался отговориться Истома, понимая, что Болотников хочет унизить его сим поручением.
– Нельзя, – решительно отрезал Болотников. – Поручение важное, и доверить кому попадя не могу. Повезешь ты, ступай, готовь коня, Ермолай пока грамоту накатает.
«На первый раз прощает, – думал Истома, возвращаясь к своей дружине. – Скоко уж этих первых разов было? Ляпуновы не выдержали, а теперь мне у него на посылках быть. Мне у холопа? Шалишь, Ваня, и терпеть от тебя «дурака» я уж не стану».
Вилкин, узнав о разговоре Пашкова с Болотниковым и данном поручении, вдруг сказал уверенно:
– Ох, Истома, а не повезешь ли ты к Шаховскому свой смертный приговор? А?
– Ты думаешь, что…
– Да, да, брат, вы поцапались, сам говоришь, волком глянул на тебя. Убивать тебя здесь опасно, рязанцы взбунтуются. Напишет Шаховскому в грамоте, мол, придуши подателя. И все. Тебе карачун.
В предположении десятского был резон, и поэтому, отъехав подальше от лагеря, Пашков решил прочесть грамоту, тем более вместо печати она была просто обмотана суровой ниткой и завязана. Это понятно – приедет царь, будет и печать. Грамота гласила:
«Григорий Петрович, сколь ни зову сюда Дмитрия Ивановича, он не спешит. Оттого учиняется шаткость в войске. Слышал я, есть на Дону царевич Петр, пошли к нему, зови сюда. Ежели он прибудет с казаками, Москве не устоять, а Шуйского повесим в Серпуховских воротах. Зови царевича срочно».
Съездил Истома за посыльного болотниковского и уж решил окончательно: «Уйду. Пусть других «дураков» ищет». К этому времени уже узнал, что Ляпуновых не казнил Шуйский, наоборот, приветил, значит, и с ним хорошо обойдутся. Перебежать одному невелик труд и риск, но как идти с дружиной? А ну решат, что с худым идем, встретят пушками, выкосят половину. Вот и послал Пашков к Скопину-Шуйскому человека спросить: где и как перейти?
Получив условия перехода, подумал о князе: «Головастый, видать». Переход во время боя мгновенно обессилит Болотникова.
И вот рязанцы в первой линии все предупреждены Истомой. От Болотникова прискакал посыльный, закричал:
– Чего тянете?
– Воеводу ждем, – отвечал Пашков, все еще мечтая захомутать Болотникова, хотя от Скопина и был приказ: вора не трогать.
И в это время от москвичей выскакал на поле на белом коне Захар Ляпунов в каком-то красном балахоне с красной же тряпкой на древке.
– Ну пошли, ребята! – весело крикнул Истома и, обернувшись к посланцу воеводы, сказал, не скрывая торжества: – Передай поклон Ивану Исаевичу от… от дурака.
И, огрев плетью коня, почти с места пустил его в скок. За ним, взметывая из-под копыт ошметья снега, густо хлынули рязанцы.
Ляпунов увел их далеко на правое крыло москвичей и, обогнув его, завел в тыл. Остановил коня. Пашков подъехал:
– Здорово, Захар!
– Здорова, Истома.
– Что это ты напялил на себя?
– Да велено было в красный бешмет одеваться, с красным прапором скакать. Кинулись, нет ни бешмета, ни прапора такого. Нашли халат персидский, оторвали рукав и на древко вместо прапора. Остальное на меня натянули прямо на шубу.
– А я гляжу, что за чучело скачет?
– Эт верно, – засмеялся Захар. – Воробьев пугать с огорода.
Уход из первой линии рязанцев образовал дыру в боевом построении Болотникова, куда устремились московские конные стрельцы, а следом за ними пешие ратники с алебардами, рожнами и пищалями, словно загонщики орали дружно: «Га-га-а? Га-га-га-а-а?»
– Измена-а-а, – вопили болотниковцы, кидаясь врассыпную, подставляя спины и головы ликующим конникам: – Р-руби-и их, братцы-ы-ы! В печенку, в селезенку!
Клином врезалось войско воеводы Скопина-Шуйского в образовавшийся проран, быстро его расширяя, гоня перед собой бегущих ратников. Болотников сам носился вершним, пытаясь остановить позорный бег армии.
– Куда-а?! Назад, сукины дети! – кричал он, размахивая плеткой, доставая то одного, то другого, но остановить никого не мог.
– Иван Исаевич, – кричал Ермолай, пытаясь поймать повод воеводского коня. – Бечь надо! Угодишь в полон.
Так и вкатились толпой болотниковцы в Коломенское, потеряв при отступлении не менее полутысячи ратников.
– К пушкам, к пушкам, – кричал воевода. – Заряжай, пали. – Пушки были невеликие, более удобные для похода, пушкари неумелые, бестолково суетились, заряжали подолгу. Поднося пальники к затравке, зажмуривались, боясь пушки больше, чем москалей. Целиться не умели, налили в белый свет как в копейку, оправдывались: «Оно кого надо само найдет».
Атаман Заруцкий, находившийся с донскими казаками на левом крыле, мечтавший первым ворваться в Москву, но также отступавший, каял Болотникова:
– Эх, Иван Исаевич, кому ты доверял?
– Так иди разбери их окаянных. Привели рязанцев, сказали: хотим драться за Дмитрия Ивановича, и вот, пожалуйста, на кого была надежа – того разорвало. Ничего, Иван Мартынович, здесь мы хорошо окопались. Отобьемся. Дождемся подмоги и вдругорядь попытаемся.
Однако Скопин-Шуйский не собирался давать Болотникову передышки, он приказал подтянуть пушки и мортиры К Коломенскому и стрелять до тех пор, «пока воры не побегут, как тараканы».
– Может, стоит окружить Коломенское, – посоветовал Ляпунов.
– Тогда мы слишком растянем армию. Они могут в любом месте прорваться. А ну-ка на Москву захотят. Окруженные будут драться отчаяннее, злее. А так я им даю возможность на полудень бежать. Надо, чтоб они ушли от Москвы.
Трое суток без перерыва грохотали пушки, не давая осажденным покоя и передышки. Одно ядро угодило в избу, где находился сам Болотников, и оторвавшейся щепкой поранило ему лицо. Ермолай, перевязывая воеводу, ворчал:
– Уходить надо, пока нас всех не перехлопали.
Много изб горело. Кричали раненые, увечные. По улицам носились оторвавшиеся от коновязей, обезумевшие от страха кони. Некоторые, перескакивая через ограждения и рогатки, уносились вихрем в заснеженное поле.
Заруцкий, явившись к Болотникову, сказал:
– Кони дюже полохаются, Иван Исаевич, ничем не удержишь. Уходить надо.
– Куда?
– Хошь бы на Калугу. Я посылал разведку, там чисто, нема москалей.
– Лучше б ты, Мартыныч, пустил своих конников на москалей.
– Эге, Иван, думаешь, не пробовал.
– Ну и что?
– Они кажуть: нема дурних на пушки с копьем. Уходить надо, Иван, пока на полудне чисто. Окружат, взвоем.
– Хорошо, стемнеет, тронемся. Днем они не отцепятся.
И когда с наступлением дня Скопину-Шуйскому доложили:
– Воры бежали из Коломенского.
– Все конные отряды и дружины вдогон, – приказал Скопин. – Оружных уничтожать, бросивших оружие пленить.
Победители вступали через Серпуховские ворота в Москву, весело играли трубы, трезвонили внеурочно церковные колокола. Москва, измученная голодом и дороговизной, хоть и радовалась победе, но не вся. Среди черни ползло и разочарование: «Не пустили Дмитрия Ивановича к его наследству. Ну ничего, отольются кошке мышкины слезки». Князь Скопин-Шуйский под звон колоколов въехал в Кремль, у дворца слез с коня, быстро взбежал по ступеням, в прихожей сбросил шубу, шапку, снял саблю. И, перекрестившись, вступил в тронный зал. На троне сидел сияющий Василий Иванович. Приблизившись к трону, князь поклонился, молвил взволнованно:
– Ваше величество, вор разбит и бежал на полудень. Взято в полон около трех тысяч человек.
Шуйский не выдержал, сошел с трона, обнял племянника, не скрывая слез, замолвил ласково:
– Мишенька, спасибо тебе, хошь ты порадовал старика.
Бояре, сидевшие по лавкам, тоже радовались, любуясь молодым победителем:
– Славен, славен князь Михаил, ничего не скажешь.
– Подобен пращуру своему князю Невскому.
– Тот тоже в таких годах шведов поразил.
– Ах, кабы еще пленить злодея да на плаху.
– Погодь, придет срок, скоко веревочке ни виться, а конец грядет.
На следующий день явился к царю глава разбойного приказа.
– Государь, куда девать полон-то? Все тюрьмы забиты под завязку.
Шуйский, не долго думая, приказал:
– Всех пригнанных с-под Коломны сажать в воду.
В сотню пешней[45]45
Пешня – железный лом, в который вставляется деревянная рукоять; используется для колки льда, ломки камня.
[Закрыть] ударили на Москве-реке ледорубщики, готовя большие проруби для «сажанья в воду» пленных. Заволновалась чернь:
«Это что ж деется? Разве можно так? Татарва такого не делала».
Во дворец примчался Скопин-Шуйский, ворвался к царю:
– Василий Иванович, зачем велишь пленных казнить?
– Миша, тюрем не хватает на них. Не отпускать же. Отпустишь – опять у вора окажутся.
– Но народ волнуется, осудят нас. И потом, кто ж будет в будущем в полон сдаваться.
– Миша, ты молодой еще, не понимаешь, как с чернью надо обращаться. С ними чем жесточе, тем они покорней.
– Но я прошу, дядя Василий…
– Нет, нет, – начал сердиться Шуйский. – Надо было до указа просить, а сейчас нет.
– Но откуда мне было знать?
– Все, все, князь, – нахмурился царь. – Ступай, занимайся своим делом. А у меня – царя забот поболе твоего будет. Ступай, не серди мое сердце.
8. Управа на ВораВ Серпухове Болотников в сопровождении казачьих атаманов Федора Нагибы и Ивана Заруцкого явился в старостат и спросил:
– А сможет ли Серпухов до весны прокормить нашу армию?
– Что ты, милай, – отвечал градской голова. – Москва у нас все повыгребла. Уж сами кошек да ворон едим.
Приведя в относительный порядок расстроенную армию, Болотников направился в Калугу. Атаман Нагиба ворчал:
– Они все хитрецы, эти градские головы, не надо их спрашивать, надо по амбарам и сусекам шукать.
– С главами ссориться не след, Федор. Это все равно что со свечкой на бочку с порохом садиться, – отвечал Болотников.
Появившись в Калуге и получив согласие главы градского кормить армию государя Дмитрия Ивановича, Болотников сразу приступил к укреплению стен города, к установке пушек на башнях и даже на колокольнях. Казаки атамана Нагибы реяли в окрестностях, – дозирая противника, а заодно пограбливая ближние села.
Поздним зимним вечером Шуйский пожаловал к брату Дмитрию в царской каптане в сопровождении полусотни конных стрельцов.
– Во-о-о, – обрадовался Дмитрий Иванович, – наконец-то дорогу нашел к родне. А то как воцарился, к нам ни ногой.
– Дела, Митя, – отвечал Шуйский, сбрасывая шубу и шапку на руки подоспевшему слуге. – Голова кругом идет.
– Но теперь вора отбили, должно полегче стать.
– Кабы так. А то одну беду избудешь, глядь, друга в очи катит. Катерина-то Григорьевна дома?
– Дома. Куда ей деться.
– У меня к ней дело невеликое.
– И тут по делу, – разобиделся Дмитрий Иванович. – Даже к родне, да еще к бабе.
– Ладно, Митя, не серчай, вели позвать ее. Хотя нет, давай, я сам к ней пройду. Дело весьма важное и не для посторонних ушей.
– Что, и мне нельзя, че ли?
– Тебе, Митя, Катерина сама посля скажет, а сейчас покарауль, чтоб никто у ейных дверей не ошивался.
– Ладно, присмотрю.
Войдя в светлицу княгини, царь распорядился:
– Все вон! У меня до Екатерины Григорьевны разговор важный.
Девки выпорхнули вон. Шуйский прошел к княгине, сел недалеко в кресло. Молвил негромко:
– Вот теперь здравствуй, княгинюшка.
– Здравствуй, государь твое величество, – молвила настороженно Катерина.
– Я что, Катя, пришел-то. Мне известно, что у тебя всякие яды есть.
– С чего это ты взял, Василий Иванович?
– Ладно, Катерина, не строй из себя девку на выданье. У тебя твой батюшка, Малюта Скуратов, царствие ему небесное, по этому ремеслу мастер был. Неужто тебе, дочери, ничего не перепало? Ну чего молчишь?
Княгиня помялась, поколебалась, выдавила:
– Да есть маненько.
– И мне не пуд надо, Катерина.
– На кого хоть употребить-то?
– На злодея, Катя, на вора. На кого ж еще?
– Ну если на вора, завсе найдется зелье. Какого надо-ть? Чтоб сразу свалить, альбо пусть помается с недельку?
– Пусть помается, а то если сразу, могут подсыла схватить.
– А кого подослать хочешь, если, конечно, не секрет?
– Да немца одного, Фидлера по прозванию.
– А почему немца?
– Да на наших я ненадежен, Катя. Пошли его, гада, он передастся вору. А немец за деньги все исполнит, тем более сам назвался. Они народ аккуратный.
– Это точно, немец за деньги и отца родного уморит, – согласилась княгиня. – Пожди тут, я в чуланчик отлучусь.
В отлучке княгиня была недолго, видимо, знала, где что лежит у нее. Принесла крохотный свитый из бересты кулечек, подала царю.
– Вот. Скажешь ему, чтоб высыпал в вино, в пиво или в воду. Злодей выпьет и готов вскоре будет.
– Через неделю?
– Может, и раньше, а то и чуть позже.
– И подействует? Не подведет?
– Попробуй, если хочешь, – усмехнулась княгиня.
– Ох, и озорница ты, Катерина, мало, видать, тебя муж за косу таскал, – сказал Шуйский, вставая из кресла и пряча берестянку в карман. – Ну а в общем спасибо, надеюсь, сгодится.
Выйдя от княгини, Шуйский направился к выходу, навстречу ему Дмитрий.
– Давай к столу, Вася.
– Нет, нет, Митя, спасибо, мне некогда.
– Ну вот, с родным братом чарку выпить не хошь.
– Не обижайся, мне и впрямь неколи в гору глянуть, Митя. Прощай.
– Послушай, Василий, под Калугу кого пошлешь?
– Мстиславского со Скопиным.
– А меня?
– Ах, Митя, уж очень ты неудачлив на рати. Что люди скажут? Положил полк, а он ему новый, так, что ли? Из наших – Ивана пошлю, может, он не осрамит нашу фамилию.
– Ну что ж, Ивана так Ивана, – вздохнул Дмитрий Иванович. – Може, и ему Вор уши надерет.
После отъезда брата-царя Дмитрий прошел к жене.
– Чего это ты Ваське понадобилась?
Княгиня, опять выгнав всех девок, рассказала все мужу.
– Не захотел за стол сесть. Возгордился Василий. Царь!
– У него, Митя, и впрямь времени нет.
– Меня с воеводства спихнул, теперь вон Ваньку посылает да сопляка этого Мишку Скопина.
– А для че оно тебе, Митя, воеводство это? Сиди себе дома. Ни тебе пуль, ни стрел.
– Дура ты, Катерина. Да если с Василием че случится, кто первый на наследство? Смекаешь? Я – брат единокровный, у него-то детей нет. А если я буду на печи сидеть, чего я высижу? Почечуя[46]46
Почечуй – геморрой.
[Закрыть], а не корону. А ныне вора изрядно разбили, я б добил его в Калуге и все – победитель. А то мне шишки, а Мишке вон колокольный звон.
На следующий день Фидлера доставили в кабинет царя. Шуйский даже своего подьячего-секретаря за дверь проводил:
– Ко мне пока никого.
Когда остались наедине, спросил немца:
– Не передумал?
– Что вы, государь, я человек серьезный и готов послужить святому делу.
– Тогда вот, держи эту берестянку. В ней зелье, высыпешь в вино, в пиво, хоть в воду. И все дела.
– А оно не сразу убивает?
– Нет, как ты и просил, я достал долговременное, не менее как через неделю убьет.
– А как с оплатой, ваше величество?
– Как договорились, сто рублей.
– Сейчас?
– Ну да. Вот только на кресте поклянись, что исполнишь, как велено. Клянись. – Шуйский положил перед Фидлером крест. – Ну!
Немец с шумом втянул через ноздри воздух, заговорил быстро, торопливо:
– Во имя пресвятой и преславной Троицы я даю сию клятву в том, что хочу изгубить ядом Ивана Болотникова…
– Не тараторь – не за зайцем скачешь, – перебил его царь. – Клятву от сердца говорить надо, не от языка-болтуна.
– Хорошо, государь, – согласился Фидлер и продолжил медленнее: – Если же обману моего государя, то да лишит меня Господь навсегда участия в небесном блаженстве, да отрешит меня навеки Иисус Христос, да не будет подкреплять душу мою благодать Святого Духа, да покинут меня все ангелы, да овладеет телом и душой моею дьявол. Я сдержу свое слово и этим ядом погублю вора Ивана Болотникова, уповая на Божию помощь и святое Евангелие.
– Поцелуй крест, Каспар, – напомнил Шуйский.
Немец поцеловал крест, царь кинул на стол кожаный мешочек.
– Здесь сто рублей. А это тебе подорожный лист, что едешь ты на переговоры с Болотниковым, возьми. На конюшне тебе дадут коня, я уже сказал там. Если все исполнишь, как обещал в клятве, получишь сто душ крестьянских и ежегодное жалованье по триста рублей.
– О-о, вы так щедры, ваше величество.
– Но если обманешь, Фидлер, «посажу в воду».
– Боже сохрани, Боже сохрани, ваше величество. Как можно?
– Ступай. Желаю успеха. Да не болтай, с чем едешь.
– Я же не враг самому себе, ваше величество.
