Текст книги "Скопин-Шуйский. Похищение престола"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

9. Главное дело

Поскольку ожидался приезд царской невесты, Дмитрий распорядился на самом высоком месте в Кремле строить деревянный дворец, состоявший из двух половин, соединявшихся переходом. Одна половина строилась для царя, другая – для царицы.

Наказ строителю-градодельцу Павлу Ефимову был краток:

– Чтоб мне из окон всю Москву было видно.

– Сделаем, государь, – пообещал тот.

– И побыстрей.

– Лес будет – за нами не станет.

Но привезенные из-под Звенигорода бревна городовик отказался принимать в работу. Узнав об этом, царь сам явился туда.

– В чем дело, Ефимов? Чем плох лес?

– Лес хорош, государь. Рубить такой одно удовольствие. Но он сырой, только что срубленный. Сам говоришь, хоромина быстрей нужна.

– Ну да. Невеста вот-вот приедет.

– А каково тебе будет, государь, жить в доме из сырого леса? Ты, чай, не простой мужик – царь. Тебе с сухого надо ладить, чтоб не водой – смолой пахло в горнице. Хоша с сухого рубить тяжелей, но я худого тебе не хочу. Вели сухого вести.

– А где его взять-то?

– Как где? А в монастырях. Чернецы – народ запасливый, у них завсегда две-три клети бревен впрок заготовлены, ошкурены, годами сохнут. По такому бревну обухом стукнешь – звенит, а не бухтит, как энто сырье.

Воротившись к себе, Дмитрий вызвал князя Мосальского.

– Василий Михайлович, ты у нас дворцовый голова. Займись моим дворцом.

– Слушаюсь, государь. Велик ли он будет?

– Кто?

– Ну дворец энтот?

– У меня в четыре комнаты.

– Что так мало?

– С меня довольно. В одной спальня, в другой кабинет, в третьей приемная и четвертая лакейская. Мне главное, чтоб дворец высокий был.

– С Ивана Великого, – усмехнулся Мосальский.

Вполне оценив остроумие князя, царь ответил в тон ему:

– Чуть-чуть пониже.

И оба рассмеялись.

Вскоре затюкали, заспешили топоры в Кремле. Дворец рос не по дням – по часам. Строители чуть свет начинали и затемно кончали работу. И уж к Николе зимнему[26]26
  День памяти православного святого Николая Мирликийского – 19 декабря.


[Закрыть] он был готов. Павел Ефимов Сам водил царя смотреть, провел его по всем комнатам, говорил, не скрывая гордости:

– Глянь-ка, государь, не на мох ставили, на куделю, теплынь будет в горницах-то.

Прошел царь с градником и по переходу в царицыну часть дворца. Доволен остался работой.

– Молодец, Павел Ефимов. Оплатим всем вам вдвое.

– Спасибо, государь, для нас главная плата – твое удовольствие. Тебе ндравится – нам и награда.

Дворец был готов, а невеста все не ехала. Посланный за ней Афанасий Власьев со своей многочисленной свитой перебрался в Слоним, где должен был ждать Мнишека с дочерью. Но тот не ехал. В письмах в Москву Власьев плакался царю: «…Живя со столькими людьми здесь, мы зазря проедаемся. Милостивый государь, напиши хоть ты Мнишеку, подвигни его к отъезду. Уж мочи моей нет ожидаючи».

Ни Власьев, ни царь не догадывались, отчего так долго тянется дело. А все уперлось в вероисповедание невесты. Когда Мнишек явился к нунцию[27]27
  Нунций – постоянный дипломатический представитель Ватикана в иностранных государствах, приравниваемый по рангу к послу.


[Закрыть] Рангони, дабы исполнить просьбу царя, чтобы тот разрешил Марине принять причастие от патриарха, Рангони встал на дыбы:

– Ни в ноем случае я не имею права этого позволить.

– А кто же тогда может?

– Только папа.

Была отправлена просьба к папе в Рим. Папа Григорий XV, только что заступивший на папский престол, не хотел начинать с греха – отпускать католичку в православие, более того, ему было известно, что и русский царь католик. Он лично написал Марине письмо, в котором, поздравив ее с обручением, писал: «…Теперь мы ожидаем от твоего величества всего того, чего можно ждать от благородной женщины, согретой ревностью к Богу. Ты вместе с возлюбленным сыном нашим, супругом твоим, должна всеми силами стараться, чтобы богослужение католической религии и учение св. апостольской церкви были приняты вашими подданными и водворены в вашем государстве прочно и незыблемо. Вот твое первое и главное дело».

А самому нунцию Рангони пришел категорический приказ от кардинала Боргезе: «Пусть Марина остается непременно при обрядах латинской церкви, иначе Дмитрий будет находить новое оправдание своему упорству». (Боже мой, сколь удивительно на западе непонимание русской души, русского характера, которое, увы, и ныне не исчезло!!!)

Думая, что всему виной король, царь призвал Бунинского:

– Ян, надо ехать тебе в Польшу к королю, узнать, в чем дело. Почему он не отпускает Марину? Власьев сидит со всей свитой в Слониме и волком воет, ему скоро коней будет кормить нечем.

– А к Мнишеку заезжать?

– Обязательно. Отвезешь ему денег. Жалуется старый хрыч, что его долги не отпускают. Пусть рассчитывается и выезжает.

– Эх, – вздохнул Бунинский, – далась тебе, Дмитрий Иванович, эта Марина. Чем тебе Ксения Годунова не хороша?

– Тем и не хороша, что Годунова. Мой народ ненавидит эту фамилию. Зря, что ли, выкопали Борисов гроб в Архангельском соборе и увезли на Сретенку в Варсонофьевский монастырь, там и закопали вместе с женой и сыном. Нет, Ян, ничего ты в этом не понимаешь.

– Может, и не понимаю, но мнится мне, государь, и от Марины добра не будет.

– Ты это выкинь из головы, дурак. Тебе приказано, езжай и добейся, чтоб ее отпустили.

– Постараюсь, ваше величество.

– Да не лезь в ссору с королем, напротив, стелись перед ним, обещай чего просит. Скажи, что я хотел отправить своих представителей на большой сейм, но теперь вот решил дождаться ясновельможного пана Юрия Мнишека, дабы поговорить с ним и обсудить кандидатов на сейм.

– Думаешь, он клюнет на это?

– А почему бы и нет? Ему позарез нужна моя армия против турок. Если коснется этого, посули, мол, готовы, с теплом двинем. Теперь о Мнишеке. Я пошлю ему сто тысяч на расчет с долгами, сто на приданое невесте, ну и сто же тысяч на наем жолнеров.

– Зачем тратиться на жолнеров, государь? Ведь у тебя есть стрельцы.

– Я не доверяю им, Ян. Да-да, не до-ве-ря-ю. В Кремле их около трех тысяч, и я все время чувствую себя, как на угольях.

– А Доморацкий и Маржерет?

– У Доморацкого всего сотня конных, у Маржерета рота. Разве это сила против стрельцов? Пусть Мнишек нанимает побольше жолнеров и закупает оружие.

Выходя от царя, Бучинский думал: «Чует, что паленым пахнет, а он с этой Мариной связался и все усугубляет». Но что делать? Дан приказ, надо ехать.

Что явилось неожиданностью для посла Бучинского, когда он встретился с королем, это то, что тот и не думал задерживать Мнишеков.

– Да ради Бога, пусть едет, я его не держу, – сказал Сигизмунд.

– Тогда отчего он не едет?

– Это его надо спросить.

– Он пишет, что его удерживают долги.

– Хм. Долги. Я дал по ним ему отсрочку.

– Странно, – удивлялся Бучинский.

Король не преминул заметить:

– Я предлагал вашему свату Власьеву достойную пару для царя, богатую, знатную, так он предпочел дочь этого банкрота Мнишека.

– Это решает царь, ваше величество. Власьев ни при чем. Честно признаться, мне тоже эта партия не по вкусу. Но что делать? Воля монарха все переваживает.

– Все ли?

– Все, – отвечал твердо. Бучинский, понимая, что это комплимент не только царю, но и Сигизмунду, он ведь тоже монарх.

Из Кракова Бучинский отправился в Самбор, радуясь, что король, в сущности, ничего не запросил, а вроде даже намекнул, что Мнишек этот надоел ему до чертиков, забирайте его поскорей. «Видимо, думает хоть с помощью царя выбить из него долги, – размышлял Бучинский, кутаясь в санях в тулуп от резкого северного ветра, бившего в лицо. – Ну что ж, пожалуй, в этом есть резон. Но каково Дмитрию? На троне едва держится, казну тратит направо-налево, бояре ропщут… пока. А тут еще эти Мнишеки гирей повисли. Не знаю, не знаю. Боюсь и загадывать».

Мнишек весьма радовался русскому гостю, в щедром застолье так и называл: дорогой друг. Еще бы не дорогой – триста тысяч привез.

– Царь беспокоится, почему вы не выезжаете? – допытывался Бучинский.

– Но как же ехать, дорогой друг, с пустыни руками. И потом, зима, негде и коней покормить будет. Ну и там еще разные обстоятельства. Теперь вот Дмитрий велит побольше жолнеров-добровольцев набрать. А на это нужно время и деньги.

– Ну деньги же я привез.

– Да, да, за них спасибо. Но каждый жолнер меньше чем за сто не наймется. Так что траты будут большие.

– Государь уж и дворец отгрохал для себя и жены.

– Дворец? Это хорошо, – обрадовался Мнишек. – Когда ж он успел?

– Поставил десятка два плотников, они быстро срубили.

– Так, значит, деревянный, – сразу сник Мнишек.

– Да, деревянный, зато высокий. Из верхних комнат всю Москву видно. И потом, говорят, деревянные для здоровья полезнее, чем каменные.

– Может быть, может быть, дорогой друг.

А когда после обеда они удалились в кабинет хозяина, Мнишек, прикрыв плотно дверь, заговорил понизив голос:

– Я вам на обеде сказал о некоторых обстоятельствах, а они очень важные, дорогой друг. Очень. Я не хотел при лакеях распространяться. Мне сообщили, что Дмитрий взял к себе во дворец царевну Ксению Годунову, а это, согласитесь, как-то не вяжется с обручением нашим. Марина оказалась столь ревнивой, что готова вернуть кольцо.

«Кто же это тебе сообщил, старый хрен?» – гадал Бучинский, а вслух решил защищать Дмитрия, как возможно:

– Дорогой Юрий Николаевич (вот уж и пан дорогой!), давайте говорить по-мужски. Ведь царь молод, кровь играет, а невеста не едет. Что делать? Не евнух же он – царь! Вы что, в молодости не грешили?

– Господи, о чем речь. Всякое бывало. Но будь он простым паном, кто б узнал. А то царь, да еще ж царевну затащил на ложе.

– А кто вам это сообщил, дорогой Юрий Николаевич?

– Эге. Ишь ты какой хитрый, Ян. Я тебе сегодня скажу, а вы завтра ему голову оттяпаете. Кому польза?

– Это верно, – усмехнулся Бучинский. – Голову бы, может, не отрубили, а язык обязательно б окоротили.

– Ну вот. А мне его жалко. Человек хороший, сгодится на будущее.

Бучинский не очень поверил Мнишеку в причину задержки. Что-то утаивал воевода, Ян это чувствовал. Но что? Где ему было догадаться, что ясновельможный никак не сторгуется с нунцием. А то, что Марина готова вернуть обручальное кольцо и отказать жениху, в это смешно было даже верить: «Поломается и явится паненка, куда она денется, уже с потрохами куплена».

10. Покушение

Но Мнишек не ограничился выговором только послу Дмитрия. Он написал в одном из писем самому царю: «…Поелику известная царевна, Борисова дочь, близко Вас находится, благоволите, вняв совету благоразумных людей, от себя ее отдалить».

– Ишь ты какой благоразумный людь, – проворчал Дмитрий, но Басманову сказал: – Придется Ксению упрятать.

– Что? Надоела?

– Да нет. Из-за нее Марину не везут. Какая-то сволочь уже донесла ясновельможному.

– Шила в мешке не утаишь, Дмитрий Иванович. Куда б ты хотел деть Ксению? В Новодевичий?

– Нет. Надо куда подальше.

– Тогда в Белозерский.

На том и порешили. Несмотря на слезы и причитания несчастной царевны, она была пострижена в монахини и тайно увезена в Белозерск. И в письме к своему тестю Дмитрий, ничтоже сумняшеся, написал, что-де его оклеветали, что никакой царевны близ его не было и нет, что в его мыслях и сердце только «несравненная Марина».

Привыкший сам хитрить и лгать безоглядно, Мнишек сделал вид, что поверил жениху, и даже дочери сказал: «Я так и знал, что его оболгали. Вот она, людская зависть».

Дмитрий, в отличие от своих предшественников, посещал каждое заседание Думы. Часто выступал перед боярами и порой высказывал дельные мысли. Так, когда зашел разговор о беглых крестьянах и затеялся спор о порядке возвращения их к старым хозяевам, царь, переслушав спорящих, сказал:

– Вот вы говорите, что он беглый. Какой же он беглый, если в голодный год хозяин, не желая кормить лишний рот, выгнал его со двора? Так? Так. Теперь, спасаясь от голодной смерти, он бежал на юг в Северскую землю и там его взял к себе другой хозяин, который спас его от голода. Так о чем спор? Кто же настоящий хозяин этому холопу? Тот, первый, который выгнал, или второй, который принял и спас его?

Переглядывались бояре; «А ведь разумно молвит».

– Так я предлагаю записать: хозяином беглому является тот, кто вскормил его в голодный год. А первый хозяин не имеет на этого холопа никаких прав.

Так и записали в постановлении Думы-Сената, и никто даже не догадывался из сенаторов, что этим законом они облагодетельствовали северских помещиков, тех самых, которые в свое время поддержали армию Дмитрия и деньгами, и людьми. Именно для них и хлопотал в Сенате царь, авось еще пригодятся. На турков идти – Северских земель не минуешь.

На одном из совещаний царь обратил внимание, что половина его сенаторов попросту спят на лавках. Чтобы убедить в этом остальных бодрствующих, он, держа речь, не повышая голоса, попросил:

– Господа сенаторы, прошу встать.

Поднявшись, бояре невольно развеселились, узрев заснувших коллег:

– Эй, князь, проспишь царствие небесное.

– Я не сплю, – выпучивал глаза засоня. – Я задумался.

– А чего ж сидишь? И слюнки пустил на кафтан.

Так просто оконфузив уважаемых сенаторов, царь предложил:

– Господа сенаторы, по моему приказу на реке построена снежная крепость. Завтра пополудни велю вам всем быть в ней. Заготавливайте снежки. Это будет в сражении основное оружие. А я со своими рындами[28]28
  Рынды – оруженосцы, телохранители великих князей и царей в XIV–XVII вв.


[Закрыть] тоже снежками буду вас штурмовать. Ну как?

Бояре переглядывались: что, мол, за блажь.

– А для чя это, государь?

– Чтоб не спалось в Сенате, – усмехнулся Дмитрий. – Неужто не удержите крепость?

– Хм, – колебались бояре: чай, не мальчишки снежками бавиться.

– Значит, боитесь? – спросил царь.

– Отчего же, – сказал Шуйский. – Играть так играть. Токо учти, государь, крепость мы не сдадим. Не обессудь.

– Там посмотрим, – подмигнул весело Дмитрий. – Только условие: побежденные ставят победителям ведро вина.

– Можно и два, – сказал Мосальский.

– Хорошо, – легко согласился царь. – Пусть будет победителям два ведра вина. Готовьте, – и засмеялся.

Расходясь из Грановитой палаты, бояре гадали: что за причуда – снежки? Кто-то предположил:

– Ох, братцы, начнет со снежков, кончит протазанами[29]29
  Протазан – копье с плоским и длинным металлическим наконечником. Оружие ландскнехтов в XVI в. и телохранителей при монархах в XVII в.


[Закрыть], а то и пищалями.

– Это, пожалуй, верно. Засвети я ему, скажем, в рыло снежком. Чем кончится?

– Плахой.

– То-то и оно. Я думаю, надо на всякий случай вздеть под шубы брони.

– Оно бы и ножи-засапожники неплохо с собой прихватить.

На следующий день царь подъехал верхом к снежной крепости в сопровождении своих телохранителей, в числе их был и князь Скопин-Шуйский – царский меченоша. Соскочив с коня, Дмитрий скомандовал:

– Оружие и все лишнее оставить на седлах. – И направился к крепости, где уже толпились его сенаторы. Поздоровавшись, царь спросил Мстиславского: – Ну что, Федор Иванович, все собрались?

– Воротынского нет, приболел князь.

– Ну коли болен, правильно сделал, что не явился, ни к чему других заражать. Ну начнем?

– Пожалуй, можно, государь.

– Занимайте оборону.

Бояре входили в крепость, начиная в руках уже обминать снежки, все казались изрядно потолстевшими. И вот началась «снежная баталия» со смехом и задорными криками:

– Вот счас я тебе вмажу.

– А ну-ка высунься.

– Князь, чего зеваешь!

– Берегись! Ага, не сладко.

– Ха-ха-ха, хо-хо-хо.

Снежки летали туда-сюда, порою рассыпаясь в воздухе. Скоро все с ног до головы были усыпаны снегом.

– А ну-ка, ребята, нажмем, – крикнул Скопин и, пятясь задом к крепости, увлек за собой человек десять, в числе которых был и Дмитрий. Осыпаемые снежками, прикрываясь воротниками, осаждавшие, как тараном, пробили стену крепости, имея на острие спину Скопина-Шуйского.

– Ага-а, наша взяла!

Где было отучневшим от броней боярам, да и к тому же уже преклонных годов, удержать молодых, зубастых, рукастых телохранителей. Свалили самого Мстиславского – главу Думы, на него еще несколько человек. Князь кричал из-под низу, задыхаясь от шуб:

– Сдаемся! Сдаемся!

И тут к Дмитрию пробрался Бучинский, шепнул у уха:

– Государь, они все в бронях и при ножах.

Только что кричавший победоносно царь нахмурился, быстро выбрался из крепости и скорым шагом направился к коням. Бунинский бежал следом.

Вскочив на коня, Дмитрий ходкой рысью помчался к Кремлю, за ним Бунинский. Когда рынды спохватились, что царь исчез, они тоже побежали к коням. Побежденные бояре кричали им вслед:

– Эй, а кто ж вино пить будет?

– Чего это они? Победители-и-и!

Скопин-Шуйский, отряхивая с ворота снег, сказал с укором:

– Вы б еще пищали с собой прихватили. Вояки.

– Но, Миша, – заговорил Шуйский, теребя с усов сосульки, – откуда нам было знать, зачем он затеялся с этой крепостью?

– А зачем народ их лепит?

– Для забавы.

– Правильно. Так и он хотел позабавить вас.

– Так обычно на Маслену это. А тут в январе ни с того ни с сего. Ну мы и решили на всякий случай. Береженого-то Бог бережет. Мы, чай, не курчата.

Когда Бунинский шепнул царю о ножах под шубами бояр, тот мгновенно догадался, отчего они все потолстели: брони под шубами! И испугался.

Прискакав во дворец, царь немедленно призвал к себе стрелецких голов Федора Брянцева и Ратмана Дурова.

– Усильте везде караулы. В воротах всех обыскивать, оружие изымать.

– Кого дозволишь с оружием пропускать, государь?

– Только телохранителей и Скопина-Шуйского, у остальных у всех оставлять в воротах.

– Даже у Мстиславского?

– Даже и у князя Мстиславского.

– Мы в Кремль обычно не пускаем с оружием, государь. С оружием и больных. И все это знают.

– А ножи? А засапожники?

– Ну это, если кто захочет, пронесет все равно.

– Обыскивать, обыскивать и изымать. Вы слышали приказ?

– Да, государь.

– Вот и исполняйте. И ныне чтоб во дворце сами ночевали.

Брянцев с Дуровым вышли несколько удивленные.

– Что это с ним? – сказал Брянцев.

– Чего-то наполохался государь, – предположил Дуров.

Дмитрий действительно сильно испугался. Ночью не мог долго уснуть. Безобразову не разрешил свечи гасить. Меч положил рядом. Своими страхами решил поделиться с постельничим. Тот, выслушав рассказа царя, согласился с ним:

– Да, с боярами тебе ухо надо востро держать, Дмитрий Иванович. Нет, не зря они все с ножами были, не зря. Хорошо, что убег.

– А я-то думаю, что они такие толстые стали, ожирели за ночь. А внизу у них брони, на рать собрались голубчики. Ай хитрецы!

– Что думаешь делать с имя?

– А что ты посоветуешь?

– Я думаю, надо шепнуть Басманову, чтоб взял он двух-трех да на дыбе поспрошал: к чему на потеху оружными явились?

– Э-э нет, Иван, сразу подумают, испугался, мол. Мне нельзя и вида подавать. Как будто ничего не случилось. Они должны меня бояться, не я их.

– На дыбу подымешь, вот и забоятся.

– Нет-нет, Иван. Править можно тиранством, как было у моего батюшки Ивана Васильевича, а можно добром, подарками, наградами. Я так хочу. Не хочу, как отец.

– Ну смотри, как бы не продарился, Дмитрий Иванович. Борис Годунов в голодный год даром кормил чернь-то. Ну и что? Шибко она его благодарила?

– Годунов что? Престол незаконно захватил, оттого и кормил даром, что не свое отдавал, а моим братом Федором нажитое.

С некоторых пор Иван Безобразов помарщиваться начал от такого беззастенчивого вранья государя. Если в Путивле он почти безоговорочно верил в счастливую звезду Юрки Отрепьева, оказавшегося царевичем Дмитрием, то в Москве понял, что почти никто не верит в его царское происхождение, особенно в Кремле. Чернь в счет не шла, ей подавай «доброго царя», и Дмитрий старался оправдать это доверие. Именно для этого он иногда прощал злодеев, лежавших уже на плахе. Этим и любезен был черни: «Добрый».

Но Безобразов всей шкурой чувствовал, что под его «царем» трон трещит и шатается. И случись ночью какое-то нападение на Дмитрия, то ему – постельничему – вряд ли удастся уцелеть. Стал Иван присматриваться к боярам, дабы определить, кто из них самый опасный для Дмитрия и с кем следует ему – Безобразову если не подружиться, то хотя бы показать свое усердие во исполнение грядущих тайных замыслов.

Шуйские, конечно, главная опасность для царя. Но они после помилования и возвращения из опалы внешне являют такую преданность Дмитрию, что, чего доброго, продадут Ваньку с потрохами, стоит ему заикнуться им о своем неверии в царя. Выдадут запросто, чтоб еще более войти в доверие к Дмитрию. Нет, нельзя им довериться, нельзя.

Вот если князю Голицыну? Но Безобразов и ему боится открыться, хотя когда встречаются взглядами, просит глазами: ну спроси меня, ну спроси. А о чем спроси? Сам не знает Иван. Князь иной раз и подмигнет ему, но что это означает, пойди догадайся. Никому нельзя открыться.

Вон среди стрельцов едва зашушукались, что-де царь не настоящий, Басманов тут как тут, устроил розыск. Взял семерых, хотел утопить, но Дмитрий сказал:

– Пусть их товарищи судят.

В один из дней велено было построить всех стрельцов на Кремлевской площади. Без оружия. Дмитрий явился перед ними в окружении немецкой охраны. Туда же привели семерых из басмановского застенка.

– Стрельцы, – обратился к строю царь. – Вы знаете, как мне удалось спастись от рук убийц Бориса Годунова, как много лет мне пришлось скрываться среди добрых людей. Казаки и вы помогли мне вернуть престол, принадлежащий мне по праву. Но вот нашлись и среди вас люди, усомнившиеся в этом. Я обращаюсь к ним при вас, какие есть у них доказательства, что я не истинный царь? Ну, говорите же.

Все семеро молчали, клоня свои непутевые головы.

– Молчите? Вам нечего сказать. Мой отец Иван Васильевич судил бы вас на казнь. Но я не хочу следовать его примеру. Я отдаю вас на суд ваших товарищей. Как они решат, пусть так и будет.

С этими словами царь повернулся и пошел ко дворцу. Григорий Микулин – думный дворянин подал знак верным стрельцам, те вскричали едва ли не хором:

– Бей их, робята!

И толпа стрельцов кинулась на несчастных и буквально растерзала их.

Затем трупы их были положены на телегу и провезены по улицам Москвы. Шагавший у воза бирюч то и дело оповещал:

– Злодеи, покусившиеся на государя! Изменники!

И простой народ весьма был доволен свершившимся судом над преступниками: «Туда им и дорога». Иные подходили и плевали на трупы с ненавистью: «Да за нашего государя вас бы на кусочки надо».

– Злодеи, покусившиеся на государя! Изменники!

Ясно, что после такого, кто и думал покуситься на Дмитрия, сразу передумал. Притих, затаился. В Кремле вон стрельцы, что стая волков, мигом разорвут, Басманов, что пес охотничий, вынюхивает измену. В городе только вякни, что о государе непристойное, чернь мигом тебя в лепешку затопчет.

Нет, Ваньке Безобразову жить хочется, потому и советы его государю самые решительные:

– А ты их на дыбу, сразу другие забоятся.

Свечи уж в шандале догорают, а они все беседуют – царь с постельничим, вместо того чтобы спать по-людски. Где-то уж в Замоскворечье вторые петухи горланят.

– Давай спать, Иван, – наконец говорит царь, позевывая.

– Давай, государь, – бормочет Безобразов заплетающимся языком, он бы уж давно спал, коли б его воля была.

Казалось, только смежили глаза, как где-то в передней крик:

– Стой!

Царя словно подкинуло на ложе, схватился за меч, спустил на пол ноги, угодил на живот постельничего. Тот, ойкнув, тоже вскочил:

– Что там?

– Тс-с-с, – прошипел Дмитрий, прислушиваясь чутко: вдруг показалось. Но вот топот ног и опять уже в отдалении: «Стой, суки!»

– Это Брянцев, – вскричал Дмитрий и кинулся к двери прямо в исподнем и босой. В передней столкнулся с Дуровым.

– Что случилось?

– Да какие-то посторонние крались в переходе.

– Так чего стоишь?

– Брянцев не велел переднюю бросать.

– За мной, – скомандовал Дмитрий и кинулся в темноту перехода. За ним, натыкаясь друг на друга, заспешили Дуров с Безобразовым.

– Федор, ты где? – крикнул Дмитрий в темноту.

– Я здесь, – донеслось откуда-то снизу.

– Огня, – скомандовал Дмитрий.

Безобразов вернулся в спальню, взял шандал. Свечи почти догорели. Он взял из шкатулки другие, зажег их от догорающих, вставил в гнезда. Теперь он освещал переход, по которому впереди шел царь в исподнем и с мечом и стрелецкий голова Дуров.

Вскоре появилось несколько стрельцов из караульных, одному из них Дуров сунул под нос кулак:

– Проспал, гад.

Потом сошлись с Брянцевым, он тащил за шиворот какого-то мужика.

– Вот глядите, что у него было, – Брянцев показал нож.

– Кто тебя подослал? – приступил к нему Дмитрий. – Где ты прошел, через какие ворота?

Мужичонка молчал, затравленно глядя на окружающих. Брянцев сказал:

– Он был не один, я слышал.

Оставив пойманного под присмотр стрельца, начали обыскивать все переходы и закоулки, царь сам ходил впереди и совал меч даже в рундуки пристенные[30]30
  Рундук – крытая лавка с подъемной крышкой.


[Закрыть]. Безобразов, передав шандал Дурову, сбегал в спальню, принес государю сапоги и теплый халат.

– Облачись, Дмитрий Иванович, ноги застудишь.

Наконец под одной из лестниц нашли еще двух молодых парней и тоже с ножами. Дмитрия трясло не то от гнева, не то от страха.

– Ф-федор, выводи на снег мерзавцев, в сабли их.

Вернувшись в спальню, царь, скинув халат и сапоги, залез под пуховое одеяло и, все еще дрожа, спрашивал постельничего:

– Нет, каковы. А? На государя с ножами. Ночью. А? Кому ж верить, Иван?

– Что, государь?

– Кому верить, спрашиваю? Они же как-то прошли ворота, караулы.

– Надо было их поспрашать, – отвечал Безобразов.

– Ты же видел, как я спрашивал. Молчит сучий потрох!

Теперь уже растревоженные, испуганные, не смогли уснуть до рассвета. Появившийся утром Басманов, узнав о случившемся, набросился на Брянцева:

– Зачем порубили?

– Государь приказал.

Басманов пенял и смущенному царю:

– Надо было их мне оставить, государь. Я б их заставил заговорить. Кто их направил? Как в Кремль попали?

– Прости, Петр Федорович, – каялся Дмитрий. – Как-то не подумал, во гневе был.