Текст книги "Скопин-Шуйский. Похищение престола"
Автор книги: Сергей Мосияш
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)
Патриарх Гермоген явился к царю в неурочный час, был он хмур и сердит.
– Что ж ты делаешь, Василий Иванович, под собой сук рубишь. На Торге четверть ржи уже по семи рублев. Кто ж сможет укупить ее?
– Но, святой отче, что я смогу сделать? Весь подвоз ворами пресечен.
– Ты царь али затычка в бочке, – гремел Гермоген, пользуясь отсутствием свидетелей. – Отвори Троицкие житницы, сбей цену хотя бы до двух рублев. Иначе вымрет Москва альбо утечет к Тушинскому вору.
– Как я могу тронуть достояние Троицы? Сбивать замки с житниц?
– Зачем сбивать? Троицкий келарь Палицын ныне на Москве, пусть отомкнет. У него, чай, ключи-то.
– А архимандрит Иоасаф, что он на это скажет?
– Они ныне в осаде, туда сейчас и пуда не привезешь. Так зачем же хлеб должен втуне лежать? Грех ведь это, Василий, при голоде хлеб придерживать.
«А ведь верно, келарь-то под рукой у меня», – думал Шуйский, но признать сразу правоту патриарха спесь царская не дозволяла. Напротив, хотелось за «затычку в бочке» хоть чем-то досадить Гермогену.
– Хорошо, я подумаю, – сказал Шуйский.
– Думать нечего, Василий Иванович. Надо переваживать Тушинского царя хоть в этом.
И это было обидно для Шуйского, что патриарх назвал «вора» царем. Али не ведает, что царь здесь, а там Тушинский вор.
– Хочу довести до твоего сведения, святый отче, что на Москве явился еще один патриарх всея Руси, – уязвил Гермогена Шуйский. Но оказалось, тот знал уже об этом.
– Это ты о Филарете, че ли?
– О нем, святый отче, о нем. Провозглашен в Тушине патриархом всея Руси. И службу служит.
– Я его не порицаю за это. Он силодером привезен, силодером возведен, в пику нам. Он страдалец, Василий Иванович, не соперник нам.
Не удалось царю расстроить патриарха, отметить ему «затычку в бочке». Терпел Шуйский Гермогена только за то, что тот поддерживал его всегда, предал анафеме в свое время Болотникова и всех его сторонников, и ныне в тяжелое время на миру первый защитник царя: «Такого Бог дослал нам, терпите, православные». Но наедине глаза в глаза ни разу слова доброго не сказал царю. Вот и ныне «затычкой» обозвал.
Взяв слово с Шуйского, что он заставит Палицына отворить Троицкие житницы, Гермоген собрался уходить уже и, благословив царя, спросил неожиданно:
– Поди, сердце на меня держишь?
– Что ты, отец святой, как могу я на своего заступника серчать.
– Тогда смири гнев и на Гагарина Романа Ивановича.
– Как можно, святый отче? Он на меня едва всю чернь не поднял. Успел бежать к Тушинскому вору.
– Бежал для твоей остуды. Вон Колычев не бежал и что?
– Ну Иван не отрицался, что убить меня хотел.
– Бог ему судья, Василий Иванович. А за Гагарина и я не впусте молвил. Он надысь прислал мне записку, просит заступиться за него перед тобой.
– Пусть ворочается, не трону я его. Ныне их «перелетов-то» сколь развелось. У меня жалованье получит и тут же чикиляет в Тушино, с Вора сорвет и, глядь, опять уж здесь мне с сапог пыль обметает. На всех сердиться сердца не хватит. Пусть ворочается князь Роман, не съем я его, чай, тоже рюрикова корня отросток.
И Шуйский сдержал слово, более того встретил князя Гагарина ласково, хотя и не удержался от легких попреков:
– Ну что, Роман Иванович, горек тушинский хлеб?
– Ах, государь Василий Иванович, он и здесь ныне не сладок. Дело вовсе в другом.
– В чем же?
– В том, что Тушинский вор и не царь вовсе.
– Эва, удивил Роман. Али не знал об этом?
– Знал. Но то, что увидел, развеяло все мои сомнения. Об этого так называемого царя паны разве что ноги не вытирают. Гетман Рожинский ему слова сказать не дает: тебя не спрашивают.
– Как же тогда он царствует?
– А вот так. Когда на людях перед чернью, паны его государем величают, а как войдут в избу, дармоедом обзывают. Всем правят поляки. Его именем правят.
– Что ж он тогда делает?
– В основном пьянствует.
– Да, тут запьешь. Меня хоть, слава Богу, воеводы слушаются. Большая сила у него?
– Сила большая, Василий Иванович, да уж очень бестолковая. Меж собой мира нет, бесперечь дерутся. Даже на своих фуражиров посылают роты.
– На фуражиров? Зачем?
– Усмирять. Те, собрав по деревням хлеб и фураж, отказываются везти в стан, сами на себя все тратят. Воевод не слушают. Токо силой их и гонят в Тушино. Скажу честно, государь, если б у них порядок был, они б давно одолели тебя.
– Ну это ты зря так думаешь, Роман, зря. У меня силы еще достаточно. А подойдет к Москве Скопин-Шуйский, так того вора Тушинского только и видели. Помяни мое слово.
– Дай Бог, дай Бог.
– А как там Филарет? Неужто служит Вору?
– Нет, государь, он служит православным, крестит, причащает, отпевает.
– Как ты, бежать не хочет?
– Он пленный, государь, за ним в десять глаз зрят. А потом, он мне сам сказал, хочет страдать вместе с паствой своей.
– Ну что ж, может, он и прав, – вздохнул Шуйский. – Я рад, что ты воротился, Роман Иванович. И теперь у меня просьба к тебе.
– Что просить? Приказывай, государь, я должен заслужить вину свою пред тобой.
– Взойди-ка ты, князь, на Лобное место да расскажи народу о том, о чем мне поведал. Ты самовидец, только что оттеля, тебе поверят. Может, кто надумал к Вору переметнуться, еще и подумает: надо ли?
– Хорошо, государь. Сейчас же исполню. А тебя предупредить должен. Рожинский готовится к большому сражению. Остерегись.
– Это верно, что Рожинский ранен?
– Да, еще в феврале в бою саблей ему едва руку не стесали.
– Надо б было голову ему стесать, злыдню.
Шуйский призвал к себе воевод Андрея Голицына, Ивана Куракина, Бориса Лыкова и брата своего Ивана Шуйского.
– Иван Семенович, – обратился царь к Куракину. – Как там идут дела с гуляй-городами[63]63
Гуляй-город – полевое подвижное (на колесах или полозьях) укрепление из деревянных щитов с прорезанными в них бойницами.
[Закрыть], много ли настроили?
– Да уж с полсотни изготовили, государь.
– Мало.
– Да из-за дубовых досок задержка.
– Может, тогда из сосновых делать?
– Нет, Василий Иванович, сосновую доску и копье прошибет, а дубовую иную и пищалью не просадишь. Сосна разве что на крыши…
– Тогда ставьте на колеса санные гуляй-города.
– Токо что и придется робить.
– До Троицы неделя осталась. Как бы тушинцы не поперли на нас в праздник.
– С чего так решил, государь?
– Есть сведения, что Рожинский силы копит. А для чего? Ясно – для большой драки. Когда начнет? Когда наши напьются ради Троицы. Поэтому, Иван Семенович, подкатывай гуляй-города поближе к Ходынскому полю, определяй стрелков к каждой бойнице, загружайте боезапас, на них, отбирайте в катальщики самых здоровых и сильных парней, ну и, конечно, дегтя для смазки колесных осей не жалейте.
– Я думаю на нескольких «гуляях» пушки поставить.
– Попробуй, Иван Семенович.
В тушинском лагере шла лихорадочная подготовка к решительному последнему бою. Гетман Рожинский потерял покой, из Торопца явился побитым псом Кернозицкий с остатками отряда. Рожинский корил неудачника:
– Что ж ты, ясновельможный, стоял под Новгородом, а откатился аж до Москвы?
– Так там Скопин-Шуйский сослал столько войска, а тут еще смерды за вилы и косы взялись. Не хошь – покатишься.
За Кернозицкого вступился царь Дмитрий:
– Ладно уж, с кем не бывает. Вон Сапега с Лисовским полгода толкутся у Троицы, а проку? А Новгород посильней Троицы.
Примчался с Невы и воевода Михаил Салтыков, сдавший Скопину неприступный Орешек, всего-то сам-два.
– А вы-то как умудрились? – допытывался Вожинский, не упуская возможности съязвить: – Да и в портках припороли.
– Да нечистый попутал, – кряхтел Михаил Глебович. – Он же че удумал мерзавец, похватал моих фуражиров и на их ладьях к крепости ратников подкинул.
– У вас что, глаз не было? Вы что, не видели?
– Где увидишь? Где увидишь? В сено позарылись суслики. Знал бы я б, его зимой из крепости не выпустил.
– Он что? Скопин был у вас?
– Был зимой, просился в город с дружиной. Я не пустил, принял как человека, а он… Ну не гад ли?
Новости были невеселые, тревожные. Уже отпало Пошехонье. Скопин-Шуйский явно целил на Москву. Гетман Рожинский, собрав к себе воевод и атаманов, морщась от боли в незаживающем плече, метал громы и молнии:
– Это что ж творится? Один, потеряв половину отряда, прибежал да еще и сочувствия у царя ищет, другой прилетел вообще один, подарив крепость вместе с гарнизоном противнику. Два балбеса толкутся полгода у Троицы, не могут с монахами справиться. Что делать, ясновельможные, прикажете?
– Надо брать Москву, – подал голос Заруцкий.
– Верно, атаман. Но с кем? С этими битыми и без порток прибежавшими?
– Отозвать Сапегу от Троицы.
– Вы что, шутите? Раз уж он вцепился в нее, его не оторвешь. Или пока не возьмет, или пока ему зубы не выбьют.
– Тогда надо ждать Бобовского. Он где-то на подходе.
Последняя надежда тушинцев полковник Бобовский прибыл с большим свежим отрядом польских жолнеров. Еще не воевавший, но чувствующий себя уже победителем полковник, постукивая стэком[64]64
Стэк – твердый эластичный хлыст, употреблявшийся при верховой езде.
[Закрыть] по голенищу сапога, спрашивал Рожинского:
– Ну-с, что тут у вас?
Гетман Рожинский, сразу невзлюбивший Бобовского, съязвил:
– У нас в портках квас, – и дождавшись, когда гость проглотит и переварит пилюлю, продолжил сухо по-деловому: – Мы должны в ближайшие дни захватить Кремль и низложить Шуйского. Если мы этого не сделаем, к нему подойдет с севера князь Скопин-Шуйский со шведско-русской армией. И тогда… Впрочем, об этом нельзя и думать. Вам, полковник, я поручаю начать сражение.
– Когда вы намерены начать? – спросил Бобовский.
– В Троицу. Да, да. Это самое удобное время, русские, как обычно, перепьются и их можно будет брать голыми руками. Вы сминаете первые заставы, и когда они побегут, мы пустим атамана Заруцкого с казаками, он дорубит бегущих. И путь будет открыт к сердцу Москвы.
– Вы не находите, пан Рожинский, что победителем окажется этот ваш атаман. Он на конях первым доскачет до Кремля.
– Допустим, – хмыкнул гетман. – А что вы предлагаете?
– Я полагаю, что первыми в Кремль должны войти мы – поляки, а не этот сброд.
– Я понимаю вас, пан Бобовский, но как это сделать практически? Сказать Заруцкому: доскачешь до Красной площади, жди нас, мы придем, в Кремль войдем. Так, что ли?
– Зачем вы так шутите, гетман. Вы же главнокомандующий, скажите ему, мол, будь в резерве и все.
– Ну что ж, это мысль. Резерв тоже необходим.
Полковник Бобовский точно с утра в Троицу напал на заставы русских за речкой Ходынкой и смял их. Как и предполагалось, они почти не отстреливались, многие были побиты еще во рвах, уцелевшие кинулись бежать. Ротмистр Борзецкий подскакал к Бобовскому:
– Пан полковник, надо конницу пустить, она на их плечах влетит на Пресню.
– Командуйте своей ротой, ротмистр, и не суйтесь с советами к старшим. Они бегут, гоните их сами да не обскачите свою роту, а то «на их плечах» в полон угодите.
Окрыленные первым успехом поляки гнали русских до истока Черногрязки. Здесь они встретили с десяток гуляй-городов, не успевших еще развернуться бойницами в сторону врага.
В одном из «гуляев» в темноте и полумраке стрелецкий десятский Ванька Стриж орал на переднего катальщика:
– Сысой, гад, повертай нас, повертай к имя.
– Колесо в яму попало, загрузло, – кряхтел катальщик Сысой. – Пусть Голяк на себя потянет.
– Иди в задницу, – кричал задний катальщик Голяк. – Сам влез, сам и вылезай.
– Чучелы! Обоим хари побью, – орал вне себя десятский, прижимая к плечу приклад самопала и пытаясь через узкую бойницу увидеть врага.
Снаружи доносился крик, топот сотен ног, мат. Именно по мату Стриж определял своих, потому и не дергал за крючок. Ждал, когда заругаются по-польски. И дождался. По стволу его самопала так чем-то ударили, что едва не выбили десятскому плечо. Именно в это время второй стрелец с самопалом и выстрелил. Коробка «гуляя» наполнилась пороховым дымом. Все закашляли. Стриж, кашляя и матерясь, дернул за крючок свой самопал, но тот не выстрелил.
– А-а, черт! Васька, дай другой, – крикнул Стриж, кидая самопал за спину.
– А что с ним? – спросил за спиной заряжающий.
– Черт его знает, наверно, кремень от удара вылетел. Давай вторую ручницу.
Приняв от заряжающего второй самопал, Стриж хотел высунуть его в бойницу, но в этом время в отверстие влетело с силой копье, едва не угодив в десятского.
– Ага-а, пся кровь, попались! – орал кто-то снаружи, пытаясь просунутым в бойницу копьем нащупать кого-нибудь живого. И зацепил-таки заряжающего, копавшегося за спиной десятского. Тот охнул, но доложил:
– Ванька, кремень на месте.
– Че ж она осекалась?
– Ты порох с полки сдул.
– Сдул?! Сбила какая-то сука.
– Так пали.
– Какое пали. Лях вон копьем шурует, того гляди зацепит.
– Так сломи его.
– И верно. – Стриж обложил ручницу, ухватился за древко копья и сломил его как раз о закраину бойницы. И тут же, высунув в бойницу ствол самопала, дернул за крючок. Грохнул выстрел. Попал не попал, никто не знал. Дым был и снаружи и внутри «гуляя». Но едва после грохота выстрела прорезался у стрельцов слух, как донеслось снаружи:
– Пан ротмистр, надо поджечь их.
– Успеем. Вперед! Вперед! Надо наступать.
Топот и крики стали отдаляться и десятский сказал:
– Карачун нам, братцы, ляхи наших поперли. Прогонят до Пресни, воротятся и поджарят нас. Сысой?
– Ну чаво? – отозвался катальщик.
– Поверни ты хоть нас туда в сторону Пресни, ведь ни черта ж не видать.
– Придется наружу лезть.
– Ну и вылезай.
– Пусть мне Голяк подсобит.
– Голяк, – позвал Стриж. – Ты слыхал? Вылазь с крепости, пособи Сысою поворотить.
– А если ляхи? – отозвался Голяк.
– Какие ляхи? Они вон наших по загривкам колотят.
Катальщики открыли свои лазы, выбрались наружу.
Натужившись, стали вытаскивать передние колеса своей «крепости» из ямы. Тут послышались голоса вылезших стрельцов из других «гуляев». И голос сотника Гаврилы Попова:
– Все, все наружу. Стриж, ваших тоже касаемо.
Десятский отодвинул запор верхнего лаза, откинул крышку, высунулся наружу:
– Ну что?
Попов командовал:
– Все, все наружу. Быстро ставим наши гробы вкруговую, тогда мы никого не подпустим. Скорей, скорей!
Повыскакивали из «гуляев» стрелки, остались внутри лишь передние катальщики, чтобы направлять и управлять своими «гробами».
Быстро, споро составили из гуляй-городов круг, залезли по своим местам и слушали крики сотника:
– Заряжайте все самопалы, не «подпускаем никого. – И действительно была выстроена полевая крепость, которая могла вести круговой огонь.
Устроив в бойницу свой самопал, Стриж говорил удовлетворенно:
– Теперь не подпалят, суки. Теперь зажигальницам не подойтить.
Заряжающий Васька брякнул:
– А если запалят, ох и хорошо гореть будем. Дай все ж разом.
– Заткнись, не каркай, – осадил его десятский. – Лучше порох прикрывай при стрельбе, поймаешь искру, всем «гуляем» на небо взлетим.
Стрелец, сидевший у другой бойницы, хихикнул:
– И сразу в рай всем гамузом.
И отчего-то захохотал весь маленький гарнизон гуляй-города, даже Стриж, ухмыляясь, бормотал снисходительно:
– Ну жеребцы стоялые, нашли время.
Однако полякам не удалось перейти Пресню, там их встретил полк Андрея Голицына, а с севера как раз в левое крыло тушинцам ударил полк князя Ивана Шуйского. И поляки, уже торжествовавшие победу, дрогнули и побежали назад в сторону Ходынки, преследуемые конницей Голицына. Шуйскому удалось отрезать целую роту поляков и пленить вместе с ротмистром, который отбивался от русских до тех пор, пока его не свалили с коня, зацепив алебардой.
Пану Бобовскому, гарцевавшему на сером в яблоках скакуне, никак не удавалось остановить бегущих. В бешенстве он даже замахнулся саблей на одного труса, но тот столь искусно отбил удар пана полковника, что выбил у него из рук саблю, порвав темляк.[65]65
Темляк – шнур-петля на рукояти сабли для надевания на руку.
[Закрыть]
Обезоружив своего полковника, ратник тут же исчез, растворился в толпе бегущих.
А гуляй-города, оставшиеся у истока Черногрязки, уже выстроившиеся в круг, встретили бегущих поляков стрельбой и проводили так же.
Московские ватники, прогнав их за речку Ходынку, уже стали захватывать первые тушинские окопы и подошли к речке Химки.
Рожинский, поняв, что москвичи вот-вот ворвутся в лагерь, приказал наконец атаману Заруцкому вступить в бой. Тому удалось оттеснить царские войска за Ходынку. С обеих сторон было много убитых, раненых и пленных.
Полковник Бобовский, потеряв более половины своей пехоты, явился перед Рожинским даже без сабли, Гетман тут же съязвил:
– Если вы и впредь будете, полковник, отдавать орудие противнику, нам его не победить.
– Кто ж ждал, что у них конница, – оправдывался Бобовский. – Они навалились на мое левое крыло.
– А разве я не предлагал вам конницу Заруцкого?
– И потом, эти крепости на колесах, – мямлил Бобовский;
– Худому танцору, полковник, – туфли малы.
Это уже прозвучало оскорблением и если б еще утром гетман позволил себе такое в отношении ясновельможного пана Бобовского, то он наверняка бы вызвал его на поединок. Но теперь после такого конфуза да еще и потери личного оружия об этом не могло быть и речи.
Брат царя Иван Иванович, пересчитывая пленных поляков, обратил внимание на молодого шляхтича, сорочка которого была залита кровью.
– Этого ко мне доставьте, – приказал он сотнику.
– Зачем он вам, князь?
– Его надо лечить, а у меня хороший лекарь.
Так ротмистр Борзецкий попал в дом князя Ивана Шуйского.
Сразу же после размещения пленных поляков воеводы-победители явились во дворец. Царь не скрывал своего торжества и не скупился на похвалы:
– Ну молодцы, молодцы… Так говорите, до Химки догнали их?
– Да, – отвечал Голицын. – Если б не казаки, мы б весь лагерь захватили вместе с Вором.
– Ничего, ничего, придет князь Скопин, и Тушинскому вору конец грядет. Мы его на Красной площади принародно обезглавим. Сколько пленных взяли?
– Около двухсот человек, – сказал Иван Шуйский.
– Отлично.
– Но и наших же поляки не менее попленили. Надо бы предложить тушинцам размен.
– О размене пока рано говорить.
– Почему?
– Потому что имея столько пленных поляков, я могу начать с Рожинским переговоры.
– Ну смотри, тебе видней, – согласился князь Иван.
– Мне нужен из числа пленных человек, которому сами они доверяют. Доставь мне такого, Иван.
Явившись во двор, где под караулом находился полон, Иван Иванович обратился к полякам с краткой речью:
– Панове, мне нужен из вашей среды человек, которому вы все доверяете и готовы вручить ему свою судьбу. Выберите такого, я жду.
Пленные начали совещаться. Князь меж тем заговорил с начальником караула:
– Кормили их?
– Кормили злыдней.
– Что уж вы так о них?
– Да по-доброму посадить бы всех в воду. Меньше б хлопот и забот.
– Экий ты, братец, кровожадный. Убивать врага можно и нужно в бою. А пленных да безоружных ума много не надо.
К Шуйскому подошел белокурый поляк в довольно приличном кунтуше и, сделав неглубокий поклон, сказал:
– Я готов быть в вашем распоряжении…
– Ваше имя?
– Станислав Пачановский.
– Вами распорядится царь, пан Пачановский, едем к нему.
– Царь? – спросил поляк с удивлением.
Однако за дорогу до Кремля он успокоился и уже входил во дворец с достоинством делового человека. Выслушав представление брата, Шуйский спросил:
– Вы откуда, пан Станислав, родом?
– Я из Кракова, ваше величество.
– Мы даем вам возможность, пан Пачановский, искупить свою вину перед Россией и сослужить своей родине Польше.
– Я готов, ваше величество, – вытянулся поляк.
– Нам известно, что тушинским войском командует полковник Рожинский. Верно?
– Верно, ваше величество.
– Так вот, вы пойдете к нему и от нашего имени скажете, что мы готовы отпустить всех-всех поляков, плененных вчера и ранее, при условии, если они тут же уйдут от Вора.
– От даря Дмитрия? – попытался уточнить Пачановский.
– От Вора, Станислав. Никакой он не царь, он преступник. Так вот, мы хотим, чтоб поляки отказались служить преступнику.
– А если гетман откажется?
– Ну что ж. Это будет означать, что гетману плевать на судьбы поляков, оказавшихся в плену, что он намерен и дальше служить вору.
– А что тогда делать мне, ваше величество?
– Можешь остаться там. Но если ты честный человек, то должен вернуться и принести мне ответ, какой бы он ни был.
– Я вернусь, ваше величество. Я обязательно вернусь.
– Мы верим тебе, Станислав. Иван, озаботься, чтоб его пропустили через заставы туда и обратно.
Пачановский воротился через три дня. Усталый и мрачный. Представ перед царем, молвил невесело:
– Гетман Рожинский отказался принять ваше предложение, государь.
– Я ничего другого не ожидал. Почему же ты не остался среди своих, Станислав?
Пачановский вдруг выпрямился и сказал гордо:
– Для меня честь дороже жизни, ваше величество.
– Ну что ж, спасибо, братец, за службу. Ты свободен, можешь возвратиться к своим.
– Я не желаю туда возвращаться, государь.
– Хочешь остаться у нас?
– Да.
– Ты достоин лучшей участи, Станислав. Иван, – обратился царь к брату. – Ты там лечишь какого-то ротмистра?
– Да, государь. Ротмистра Яна Борзецкого. У него тяжелая рана.
– Ему, поди, там скучно одному-то. Вот возьми к себе пана Станислава. Поди, на княжеском подворье сытнее и почетнее будет.
– Хорошо, государь.
– И начинайте теперь с Андреем Голицыным переговоры о размене пленных. Им здесь под караулом жить невесело, да и нашим у них не мед.
