Текст книги "Скопин-Шуйский. Похищение престола"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

– Князей я казнить не велю. Сошлем подале и годи.

И опять закивали шапки горлатные, небось все не без греха были, чего уж там. Некоторые уж и у самозванца не раз побывали. Мало ли чего не натворили по дурости Трубецкой с Троекуровым, князья ведь, не чернь какая-то. Так и постановили единогласно: князей в ссылку, а остальных под топор. Разве можно вятших с мизинными равнять?

Но перед казнью на Красной площади в приговоре, читаемом с Лобного места, были указаны вины князей Трубецкого, Троекурова и Катырева, что, изменив присяге, умыслили дело злое, перебежать к Вору и многих ратных к тому подвигли. Но особое старание в том деле злом проявили их клевреты. И дальше шел список шестерых обреченных, стоявших у Басалаевского помоста: Желябовский, Ивлев, Полтев и другие.

Вскоре шесть кудрявых голов улетели в корзину, отрубленных милосердным топором мастера. Никому не позволил мучиться Басалай, рубил точно, отсекал с одного замаха. И каждую поднимал вверх, показывая притихшей толпе свою аккуратную работу, и лишь после этого опускал в корзину.

Казнь эта дала обратный результат. По Москве заговорили: «Раз к Вору собрались перебегать князья, то это и не вор вовсе, а настоящий Дмитрий Иванович, законный наследник русского престола. Князья знали, что он спасся тогда. Знали».

18. Догнать – не догнать

В июне Лжедмитрий, громя по пути царские отряды, приблизился к столице и остановился над рекой Москвой.

– Вот она моя столица, – говорил он, любуясь Кремлем. – Наконец-то восторжествует справедливость.

– Для этого, государь, осталась такая малость, – кривил губы в усмешке Рожинский, – разгромить 70-тысячную армию Шуйского, что стоит на Пресне.

– Надо перерезать ему с севера подвоз провианта, – посоветовал Вишневецкий. – Оттуда идет и пополнение войска.

– И куда вы предлагаете перевести наш лагерь?

– В Тайнинское.

Лжедмитрий перебрался в Тайнинское, но уже в первую ночь было поймано несколько русских перебежчиков, направлявшихся в Москву к Шуйскому.

– Чтоб другим было неповадно, пятерых посадить на кол, а другим отрубить головы, – распорядился лжецарь.

Казни были исполнены, но в следующую ночь бежало в Москву вдвое больше русских, перебив на пути сторожей-поляков, пытавшихся их задержать. Гетман Рожинский язвил по адресу Вишневецкого:

– Ну и совет вы выдали, ясновельможный Адам Александрович, пути с севера мы перерезали. Зато Шуйский теперь перехватывает наши обозы с юга. И что мы выиграли?

– Да, – соглашался канцлер Валавский. – Тут мы прогадали.

– А что вы думаете, Иван Мартынович? – спросил Дмитрий Заруцкого.

– По-моему, гетман прав, здесь место не совсем удобное. Я предлагаю перебраться в Тушино, там между двумя реками, Москвой и Сходней, можно устроить хороший табор. Реки послужат не только защитой от внезапного нападения москалей, но и для перебежчиков явятся преградой.

– Но на Тверской дороге есть московское войско, – сказал Валавский.

– Я с казаками разгоню его, – пообещал Заруцкий.

– Ну если так, будем пробиваться на Тушино, – решил царь.

На следующий день ранним утром Заруцкий стремительной атакой сбил московский отряд, проложив дорогу всему войску с обозом и пушками.

Едва расположились на новом месте, как в лагерь прибыл пан Доморацкий с требованием провести его к Гетману:

– Ясновельможный пан Рожинский, я прислан к вам с поручением польских послов, которые представляют здесь его величество польского короля Сигизмунда III.

– Я рад видеть здесь земляка, – кивнул гетман снисходительно Доморацкому. – Чем могу служить?

– Послы велели передать вам, пан Роман, что они от имени короля заключили мирный договор с русским царем Василием Шуйским на три года и одиннадцать месяцев.

– А при чем тут я?

– Они велели передать вам приказ, чтоб вы во исполнение этого договора немедленно увели всех поляков, пришедших с войском названного Дмитрия. Что Польша не должна вмешиваться во внутренние дела России.

– Больше они ничего не велели передать? – прищурился Рожинский.

– Нет.

– Тогда скажи послам, что я стою на пороге Москвы и не намерен уходить от победы, которая уже у меня в руках, милейший пан, как вас?

– Пан Доморацкий.

– Неужели, пан Доморацкий, вы бы ушли от прекрасной дамы, которая уже отдается вам? А? Ушли бы, не приласкав ее, жаждущую любви? Вот вы уже и покраснели.

– При чем тут дама? – пробормотал посольский посланец. – Речь идет о всех поляках, которые должны немедленно вернуться домой.

– А что ж за это обещает нам царь? Какую награду?

– За это он отпускает всех пленных поляков, послов и Мнишека с сыном и дочерью.

– С Мариной?

– Да.

– Но это для них награда – отпуск домой. А нам-то что? Пан Доморацкий, что нам?

– Я надеюсь, – замялся Доморацкий, – король вполне оценит ваши действия по достоинству.

– Он уже оценил, – скривился зло Рожинский. – Он после рокоша разогнал лучших людей Польши, лучших рыцарей. Поди сейчас, пан Доморацкий, в любой полк, в любую сотню, прикажи им идти назад хотя бы и именем короля, в лучшем случае тебя поколотят, в худшем зарубят.

– Так что я должен передать пану Гонсевскому?

– Передай, что ни один поляк не уйдет отсюда, не получив положенной награды. А сам пан Гонсевский пусть метется в Польшу, пока Шуйский не передумал.

Велев одному из сотников проводить Доморацкого за реку, дабы не приняли его сторожа за перебежчика, Рожинский отправился в царский шатер. Там были почти все военачальники.

– Государь, я только что узнал новость о вашей жене.

– Какую? – вскинулся Дмитрий.

– Хорошую, ваше величество. Ее и Мнишека Шуйский отпускает на родину. Я полагаю, мы должны перехватить ее.

– Да, да, да, обязательно, – молвил царь, тужась изобразить радость по этому поводу. – Я очень соскучился по жене.

Царь старался не глядеть в сторону Вишневецкого, который, пожалуй, один мог оценить «радость» государя: «Ведь Марина же может выдать его, не признать. А если не признает, тогда конец всему. Все сразу поймут, что он самозванец».

– Кого пошлем? – спросил Рожинский.

– Я думаю, с этим вполне справится пан Валавский, мой канцлер.

– Я готов, ваше величество, – встал Валавский.

– Вы все равно, Валавский, в боях не участвуете, вам и заняться этим вполне деликатным делом.

– Почту за честь привезти вашу жену, государь.

– Не думаю, что там придется деликатничать, ваше величество, – сказал Рожинский. – Наверняка Шуйский отправил их с охраной.

– Тогда дайте Валавскому хороший отряд.

– Я выделю ему конный полк. Дело того стоит. Привезете нашу царицу… Это воодушевит наших рыцарей и гусар.

Обсудив детали предстоящей экспедиции канцлера и предположительный маршрут Мнишеков, все разошлись. Царь не остался в своем шатре, а отправился с окольничим Веревкиным спать в избу, которую отвели ему как опочивальню.

Когда легли и потушили свечи, царь спросил пыхтевшего на полу Веревкина:

– Что делать, Гаврила, жена на мою голову свалилась?

– Мог бы сказать, мол, потом ее вызову, как возьму Кремль. А то: «Соскучился», – передразнил Гаврила.

– Да черт его знает, сразу как-то и не сообразил. Рожинский как обухом по голове: ваша жена нашлась. У меня и сердце в пятки.

– Да видел я, как твоя рожа побелела.

– Неужто заметно было?

– А то…

– Ну ладно. Будем считать, что я от радости побледнел. Ты лучше посоветуй, как быть? Ну привезут ее… И что?

– Прежде чем сюда привезти, надо ее да и самого Мнишека подготовить. Не думаю, что они слишком будут упираться. Отцу пообещай тысяч двести – триста, русские наверняка ободрали их до нитки. Ну а ей вновь стать царицей. Разве она устоит?

– А если упрутся?

– Хэх. Не упрутся, если с другой стороны кол или петлю обещать.

– Конечно, приезд жены-царицы поднимет к нам уважение. Это хорошо бы, а то некоторые воеводы уже мной пренебрегать стали. Неужто Адам проболтается?

– Вишневецкий, че ли?

– Ну да.

– Надо было, когда он появился, отправить туда же, куда и «племянничка» ты спровадил. У Будзилы это хорошо получается.

– Нет. Нельзя было. Тут бы и Будзило мог смекнуть обо мне. Нельзя.

В это время к палатке канцлера пришел пан Адам Вишневецкий, вызвал его наружу:

– На два слова, пан Валавский.

– В чем дело, Адам Александрович, – появился канцлер. Вишневецкий взял его под локоть и тихо заговорил:

– Пан Валавский, вы не должны найти Мнишеков.

– Что вы говорите, Адам Александрович? Мне же поручено государем.

– Государь сам не хочет, чтоб она появилась тут, так называемая жена.

– Он вам так говорил?

– Нет. Но я видел это по его лицу.

– Тогда объясните, в чем дело?

– Все дело в том, что ее муж царь Дмитрий действительно был убит. Я видел его убитого собственными глазами.

– Неужели? – прошептал сразу осипшим голосом канцлер. – Тогда получается, что он…

– Да, да, пан Валавский. Я рад, что вы такой догадливый. И поэтому, если вы и дальше хотите оставаться канцлером России, вы не должны найти их, тем более воротить.

– Но что я скажу ему, воротившись с пустыми руками?

– Так и скажете: не нашел, мол, не догнал. И даже если он вслух вас пожурит, в душе он будет рад этому. Я вам ручаюсь.

19. Тушинский вор

Для простого народа необъятной России на Москве явилось два царя. Один сидел в Кремле по имени Василий Иванович Шуйский, избранный москвичами, другой – Дмитрий Иванович, законный наследник Ивана Васильевича Грозного, сидел в Тушине. Конечно, во мнении народа последний переваживал первого. И поэтому так легко города присягали ему: «Сядет законный царь, земля утихомирится. Оттого и смута в державе, что на престоле не природный государь».

И, как обычно, у черни всем бедам виновник – царь. Засуха, хлеба погорели, значит, Бог царя за грехи наказывает, а народ страдает. Хляби разверзлись, дожди все обилие залили, колосу налиться не дали, опять же – его вина, плохо у Всевышнего просил. А уж если война – тут царь прямой виновник, мало, видишь ли, ему земли, чужой захотелось.

А ныне-то, когда держава словно муравейник разворошенный, когда смерду пахать и сеять один вред, все равно отберут собранное, когда на дорогах разбои и смертоубийства, когда ни суда, ни правды днем с огнем не сыщешь, кто же всему виной? Он – царь Шуйский, тут и слепому видно.

Сидит черт горбоносый на чужом месте, никак уходить не хочет, клещом в трон вцепился. Обзывает Дмитрия Ивановича вором, теперь уж Тушинским вором, а сам-то кто? Не вор ли сам-то?

У гетмана Рожинского хитрый план созрел:

– Государь, надо отправить в Кремль посольство.

– Это еще зачем? – насторожился Дмитрий.

– Якобы для переговоров, а на самом деле разнюхать, что и как у них. Разведчиков послать, поймают, повесят. А кто послов казнит? Мы же Доморацкого не тронули.

– И что ж поручим послам?

– А хошь попросить отпустить к нам Марину.

– Шуйский тут же их погонит вон.

– Пусть. Мне важно, чтоб они прошли, через лагеря их полков, туда и обратно.

– Иван Мартынович, как ты думаешь? – спросил царь Заруцкого.

– Я думаю, государь, про Марину спрашивать не надо. А то, что посольство разведает лагерь московский, это хорошо придумано.

– А почему нельзя про Марину спрашивать?

– Во-первых, она уже отъехала, и мы за ней послали Валавского. И Шуйский наверняка знает, что мы об этом знаем. И может не поверить послам, а если не поверит, может их и задержать.

– Так что ты предлагаешь?

– Надо сказать, что мы, мол, заинтересовались сообщением Доморацкого о мире и готовы отпустить домой поляков, но, мол, нам нужны какие-то гарантии и деньги для оплаты жалованья рыцарям.

– А что? Это хорошая мысль, – заметил царь.

– И как только они обнадежатся, успокоятся, я ночью перейду эту Переплююху, – молвил Рожинский, столь неуважительно обозвав речку Сходню. – Ударю всеми силами, а к утру войду в Кремль. И мы Шуйского распнем на Красной площади.

– Это прекрасный план, – воодушевился царь. – Я согласен. А кого пошлем главным послом?

– Я думаю хорунжего Будзилу, он как человек военный все усечет, где пушки, где пехота, а где конница. Ну с ним еще подберем из рыцарей человек десять для представительства. В двадцать-то глаз все углядят.

Гетман лично наставлял Будзилу перед отправкой в Кремль. Пересказав ему, что надо говорить на переговорах, чего просить, он молвил:

– А главная твоя задача, Иосиф, хорошо запомнить, что увидишь в лагере, но, пожалуй, еще главнее при возвращении через их полки сообщайте им всем, что переговоры ваши весьма успешны, что через день-другой мир наступит. Как бы ни кончились переговоры, даже если вас в шею выгонят, в полках хвалитесь: скор мир, братцы, будем вместе пить-гулять и баб щупать. Ты понял?

– А чего ту непонятного, пан Роман, чай, не дурак.

– Научи и свиту свою при возвращении быть как можно веселее и радостнее.

Когда Шуйскому сообщили, что из Тушина, прибыло большое посольство для переговоров, он спросил Мстиславского:

– Федор Иванович, наверно, негоже царю с воровскими послами беседовать? А?

– Я думаю, негоже, государь, – согласился князь.

– Прими их ты. Послушай, чего они там молотят. Что ответить, сам решай с думцами. А у меня серьезный ныне разговор с Скопиным-Шуйским грядет. Нас не тревожьте.

Когда Скопин вошел в царский кабинет, Шуйский стоял у окна, ссутулившийся, ставший вроде еще ниже, жалкий высохший старик. Обернулся на стук в дверь, пригласил тихим голосом:

– Проходи, Мишенька, садись к столу.

Скопин сел на один из стульев, стоявших у бокового стола, придвинутого к царскому.

– Вот зрю в тушинскую сторону, костры горят, ворье кашу готовит, – говорил Шуйский, умащиваясь в широком царском кресле, куда впору можно было и двух-трех таких старикашек засунуть. – Что творится, что творится, сынок. Голова кругом идет. Вор уж под стены Кремля приполоз, звон посольство как путний шлет.

– С чем оно пришло?

– А кто его знает. Не думаю, что с добром. Федору Ивановичу поручил с имя беседовать. Я что тебя позвал, Мишенька? Акромя как на тебя – не на кого мне положиться. Придется тебе к шведскому королю ехать, сынок. Просить помощи.

– Он же вроде сам уже предлагал.

– Вот, вот, он-то предлагался, а я кочевряжился: мол, не надо. Сами управимся. Вот и управились. – Голос у царя пресекся, и он умолк, пытаясь справиться с подступившей вдруг слабостью. Долго молчал и заговорил еще тише:

– Когда под Тулой стояли, Болотникова выкуривали, от Карла IX опять посланец пожаловал: не нужна ли помощь? Ну, думаю, зачем она мне? Болотникова вот-вот прикончим, а шведы ведь за так помогать не станут, обязательно что-нибудь попросят за услугу, либо Корелы, либо Иван-город. Сказал посланцу: мол, спасибо его величеству за заботу, но не нуждаемся. А ныне вон к горлу подступили, хоть в петлю. Про юг уж молчу, так ведь и северные города почти все к Вору наклонились. Того гляди Московский посад его позовет. Псков передался, Новгород пока меня держится, даже поляков, которых я им на жительство прислал, утопили в Волхове.

– Пленных? – удивился Скопин.

– Вот именно. Я их пленил и, чтоб Москву не объедали, по городам разослал, а новгородцы управились – «воду посажали». Но Псков-то, наоборот, тем пленным чуть не в рот глядит, кормят от пуза, лелеют. Вот и долелеялись, сами ополячились, Тушинскому вору присягнули.

– Да, – вздохнул Скопин. – Действительно худо дело.

– Да уж куда худее, Мишенька;

– Хорошо, Василий Иванович, я согласен поехать. Но что я могу им сулить от вашего имени?

– Сули Корелу, мало будет – дари Орешек. Не скупись, Миша, на посулы.

– Но войско-то наверняка будет деньги требовать, тут посулами не обойдешься.

– Это верно. Я дам тебе для начала немного, но главное, разошлю по городам, которые за мной, указ, о том, чтоб все тягловые сборы на тебя слали деньгами ли, рухлядью. И ты требуй с них моим именем. И про монастыри не забывай, там деньги завсе есть.

– Хорошо, Василий Иванович, когда мне выезжать?

– Да хошь завтра. С собой возьмешь шуряка своего Семена Головина и конный полк самый лучший. И ступай, сынок.

– А грамоту полномочную?

– А вот возьми, – царь посунул по столу хрусткий лист бумаги. – Томила заготовил, я подписал и печать приложил.

– А Дума?

– Стану я этих дураков спрашивать. Мстиславский знает и довольно. А с долгобородыми советоваться – делу вредить. Завтра же в Тушине будет известно.

Тушинское посольство, пока пробиралось по Москве к Кремлю, изрядно трусило. Даже у самого пана Будзилы поджилки тряслись: «Повяжут гады, вздымут на дыбу, поджарят огоньком. Ох, и удумал этот гетман. Сам небось не пошел послом, хорунжего решил скормить москалям».

Но когда их в сопровождении сотника пропустили в Кремль и привели в Грановитую палату, где сидела Дума, Будзило воспрянул духом: «Значит, с нами считаются. Погуторим». И не увидев на царском месте царя, явил хорунжий не возмущение, нет (возмутись так, чего доброго, и угодишь на дыбу), а явил Будзило легкое неудовольствие:

– Нам бы с государем увидеться надо.

– Государь мне поручил, – сказал Мстиславский, с трудом скрывая презрение к воровскому посольству. – Сказывайте, с чем пожаловали?

– У нас был недавно ваш посол Доморацкий.

– Это не наш посланец, а польского посольства.

– Ну ладно, – согласился Будзило. – Пусть будет польского посольства. Доморацкий сказал, что вы требуете ухода всех поляков из армии государя Дмитрия Ивановича, обещая за это мир Польше.

– Ну допустим. Что из того?

– Поляки согласны оставить царевича…

– Вора, – вставил слово Мстиславский.

Будзило и ухом не повел:

– …Ну да, Дмитрия Ивановича, но с условием, чтобы вы выплатили всем жалованье.

– За что? – нахмурился князь.

– Ну как? Они же сколько прошли, поистратились…

– Пограбили, – в тон хорунжему продолжил Мстиславский. – С чего ради мы должны вам платить?

– Ну как же? Мы уходим, вы получаете мир, а он всегда был недешев. Не так ли? Согласитесь?

Мстиславский почувствовал, что воровское посольство что-то удумало, на чем-то хотят провести его, надуть, но никак не мог понять: на чем? Не могли же они всерьез мечтать, что царь заплатит всей их ораве. Но к чему они клонят? Пока не разгадана их хитрость, нельзя кончать переговоры.

– Хорошо. Я доложу государю о вашем предложении. Мы посоветуемся.

Князь, откладывая переговоры, думал, что выигрывает время. Будзило знал, что продолжения их не будет и что половина дела уже сделана. Вторая – главная – на обратном пути.

И уже на крыльце, где их ждал сотник-провожатый, он сказал ему почти радостно:

– Все. Рати не будет.

– Что, договорились? – спросил тот.

– Договорились.

Воровское посольство возвращалось через полки, расположенные на речке Пресне, а также на Ходынке. Всем встречным радостно сообщалось:

– Переговоры прошли удачно, скоро будет мир.

На Ходынке Будзилу какой-то есаул затащил под навес, где за длинным столом обедали казаки и ратники.

– Ну сказывай, хорунжий, как дела? До чего договорились?

– Пока договорились на словах разойтись миром, дня через два подпишем договор.

– Ай славно, давайте выпьем за это.

Будзила не упирался, выпил поднесенную чарку, крякнув, отщипнул от каравая корочку, закусил. Угостили и его спутников, хлопали дружески по спинам, обнимали, радовались:

– Чего нам делить? Верно?

– Верно, верно, – кивали тушинцы. – Все люди – одного Адама дети.

Радостная весть мигом разлетелась по полкам на Ходынке. Откуда-то явились корчаги с вином. Заиграла музыка. Грянули песни. Запылили на пяточках плясуны.

Князь Скопин-Шуйский, воротившись домой, велел Федьке готовиться назавтра к отъезду.

– Куда? – спросил тот.

– На Кудыкину гору, – отшутился князь. – Но очень далеко.

Мать с женой не спрашивали, отужинали вместе, разошлись в опочивальни, помолившись, легли спать.

Жена князя, Анастасия Васильевна, прижимаясь к мужу, тихонько спросила:

– Далеко ли, Мишенька?

– К шведам, Настасьюшка.

– Ой какую даль-то. Не страшно?

– Страшно вас оставлять с мамой. Вор-то уже в Тушине. Не дай Бог, возьмет Москву.

– А еще кто с тобой?

– Твой брат Семен, Моисей Глебов, Федька, Фома ну и полк государь дает. Так что за нас не беспокойся. Вот вам, в случае чего, что делать, ума не приложу. Кто заборонит вас?

Уснула жена, прижавшись к нему, а он все не спал, думал о ней, о матери, кто сможет им помочь, защитить в случае прихода самозванца.

Так ничего и не придумал, не заметил, как уснул после первых петухов. Подхватился от сильного стука в ворота и крика:

– Михаил Васильевич! Князь!

Одевался в темноте, за окном едва брезжило. И тут до слуха донеслась далекая стрельба.

– Что случилось, Мишенька? – Испуганный голос жены.

– Не знаю, Настасьюшка.

Выскочил из опочивальни, больно стукнувшись о верхнюю косячину. Выбежал во двор, там уже верховой – сын боярский Григорий Валуев.

– Михаил Васильевич, государь за тобой послал. Вор Ходынку разгромил, там паника, все бегут на Пресню, обоз кинули.

Федька уже вел от конюшни оседланного Воронка.

– Я с вами, Михаил Васильевич.

– Нет, – крикнул Скопин взлетая в седло. – Оставайся дома, там без тебя обойдемся.

На Пресне он застал князей Мстиславского и Ивана Шуйского в великой растерянности.

– Что случилось, Федор Иванович?

– На Ходынке наши вечером пьянствовали, веселились. А Вор ночью напал, многие и не проснулись, черт бы их драл.

– С чего пьянствовали-то?

– А иди разберись. Сейчас бегут, как тараканы, как бы наши полки не смяли.

– Дайте мне конников, я зайду от Химок, ударю в тыл Вору. А вы, как только наши пробегут, бейте из пушек.

Скопин повел конников на Лихоборку, оттуда повернул на Химки и помчался на юг, выходя тушинцам, уже обосновавшимся на Ходынке, в тыл. Тех подвела на этот раз жадность, они кинулись на обозы за поживой, и именно на этом застал Скопин воровское войско. Он несся впереди с обнаженной саблей, и конникам не нужен был его крик: «Р-руби!», они видели, как князь снес первую же голову мародеру, выскочившему из-за воза. Личный пример командира лучше любых кризов вдохновляет подчиненных. И поэтому никто не кричал, рубили молча, носясь среди возов на взмыленных конях. Этот неожиданный удар сзади поверг тушинцев в панику.

– Хлопцы, спасайся-а-а! Рятуйте-е-е!

Основная часть их кинулась через Ходынку по Волоцкой дороге на Тушино. Некоторые побежали к речке Черногрязской.

В это время Мстиславский бросил пехоту со стороны Пресни и именно она полностью овладела Ходынским полем. Скопин преследовал отступавших тушинцев до Сходни. А те, прибежав в лагерь, начали срочно запрягать возы, дабы бежать из Москвы. И только убедившись, что царские конники от Сходни повернули назад, немного успокоились.

По лагерю на коне носился гетман Рожинский и срамил войско последними словами, особенно досталось Заруцкому:

– Какого черта вы застряли в обозе, атаман?! Надо было их гнать, гнать.

– Но на Пресне пушки, – оправдывался Заруцкий.

– Чепуха! Я не слышал пушек. Москали наложили в портки и их можно было гнать до Кремля. А вы? Тряпошники, идиоты. Так все хорошо началось. Победа была в кармане…

Расстроен был и Дмитрий Иванович:

– Хорошо хоть они не перешли речку. Это нас спасло.

Скопин действительно не рискнул без поддержки переходить Сходню, справедливо полагая, что может и сам угодить в ловушку, в какой только что оказались тушинцы.

К восходу солнца Ходынский лагерь был возвращен царским войском. Сам Шуйский в окружении телохранителей прибыл на Пресню.

– Отчего это случилось? – допытывался царь. – Где были сторожа?

– Сторожа перепились и дрыхли, государь.

– Сукины дети. Велю всех под стражу. Батогов всыпать.

– Некого, государь. Их всех побили воры.

Лагерь на Ходынке представлял невеселое зрелище. Были повалены навесы, порублены шатры, опрокинуты котлы, много убитых и раненых с обеих сторон.

– Наших подобрать, воровских прикончить, – приказал царь.

Ратники ходили по разоренному лагерю с копьями, добивали воровских раненых. Некоторых и отличить было трудно, таких прежде спрашивали:

– Ты какого полку?

– Я князя Куракина.

– Значит, наш.

Но стоило бедняге замешкаться, мол, не помню. Такого обычно приканчивали: наверно, воровской. Поляков узнавали сразу и кололи, рубили без пощады.

И с этого дня начали окапываться и те и другие. Особенно спешили тушинцы, строили плетни, частоколы, привозили из деревень и ставили дома. Один из первых поставили для государя Дмитрия Ивановича, которого в Москве навечно окрестили «Тушинским вором».

Но эта кличка никоим образом не отпугнула от него людей. Наоборот, в тот же год в Тушино явился с гусарской хоругвью пан Бобровский, Андрей Млоцкий с двумя хоругвями, Александр Зборовский, Выламовский и наконец прибыл со своим войском усвятский староста Ян Сапега, отчаянный и смелый вояка. Сапеге личным приказом короля запрещено было идти на Русь. Но разве ясновельможный магнат мог стерпеть такое оскорбление?

– Плевал я на приказ короля, – плюнул Сапега себе под ноги и даже растер плевок подошвой сапога. – Я сам себе хозяин.

И пошел на Русь добывать себе славу. И добудет, но черную и кровавую. Все впереди у Сапеги.

Но не только поляки стекались под знамена Тушинского вора, а и русские и не только простые люди. Разочаровавшись в Шуйском, даже презирая его, явились в Тушино Князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, Алексей Сицкий, Дмитрий Черкасский, Василий Мосальский, Засекины. Многие из них всерьез надеялись, что лжецарь вот-вот сядет на московский трон, и спешили заранее обеспечить себе близость к нему. По их мнению, Шуйский уже висел на волоске.