Текст книги "Скопин-Шуйский. Похищение престола"
Автор книги: Сергей Мосияш
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)
Прокопий Ляпунов в который уже раз подступал к Болотникову с одним и тем же:
– Иван Исаевич, мы уже под Москвой, не сегодня завтра возьмем ее, где Дмитрий Иванович – наш государь?
– Но он пишет, что скоро будет.
Мы это уже сто раз слышали, Иван. Перестань морочить нам голову.
– Как ты смеешь так со мной разговаривать? – вскипел Болотников.
– А ты не ори на меня, – недобро прищурился Ляпунов. – У меня ведь сабля не короче твоей.
– Ну будет вам, будет, – вмешался Шаховской. – Москва почти у нас в кармане, время ли ссориться.
– В кармане, – изморщился Прокопий. – На Пахре полк вырубили.
– Это случайность, старшина зазевался, – сказал Шаховской. – К нам уже Владимир, Вязьма перешли. Москва почти в окружении. Шуйскому считанные дни осталось царствовать. На этот раз плахи не минует.
– Вот почему я и спрашиваю Болотникова: где государь Дмитрий Иванович? Шуйскому голову срубить дело нехитрое, а кто же на престол тогда?
– То уж не наша забота, Прокопий, – сказал Шаховской, втайне надеясь самому воцариться.
– Как не наша? Как не наша? – возмутился Ляпунов. – Мы пришли помочь Дмитрию Ивановичу, а его доси нет. Да есть ли он в конце концов? Может, Болотников его выдумал.
– Ах, Прокопий, Прокопий, – покачал головой миролюбиво Болотников. – Да я с ним вот как с тобой, вот так, глаза в глаза.
– Ну где же он? Ты ж сам говорил, что как подойдем под Москву, он и явится.
– Откуда я могу знать. Я писал ему, звал. Может, завтра и подъедет.
– Ты нас «завтраками» уже месяц кормишь, – проворчал Ляпунов и, повернувшись, вышел из шатра.
Подойдя к коновязи, отвязал своего коня, прыгнул в седло и скорой рысью направился к лагерю рязанцев, разбитому в полуверсте от Коломенского.
Там, подъехав к шатру воеводы Сунбулова, бросил повод подбежавшему слуге, спросил:
– Дома Григорий Федорович?
– Дома, Прокопий Петрович, с вашим братцем изволят трапезничать.
– О-о, – воскликнул Сунбулов, увидев входившего Ляпунова. – Весьма, весьма кстати. Садись к столу. Наши ребята вепря завалили, на костре готовили, сверху спалили черти, а изнутри сыро… но ничего, под вино идет.
– Ну как съездил? – спросил Захар брата.
– А никак. Все так же.
Сунбулов посунул обливную кружку Прокопию, налил водку.
– Догоняй, Прокопий, мы уже причастились.
Ляпунов выпил, крякнул, схватил кусочек хлеба, стал жевать.
– Ну что, братцы, воюем. А за кого?
– Он еще спрашивает, – оскалился Сунбулов, апеллируя к Захару. – Вон почитай бумагу, Прокопий, сразу поймешь за кого.
С этим воевода поднял корчагу, стоявшую на исписанном листе бумаги.
– Что это? – спросил Прокопий.
– Прелестное письмо, брат, москвичам посланное.
– Я вижу вроде рука Ермолая.
– Рука-то Ермолая, а мысль-то болотниковская. Ты прочти, прочти.
Ляпунов взял бумагу, начал читать, невольно шевеля губами. Прелестный лист гласил: «Я, Иван Болотников – воевода милостью государя нашего Дмитрия Ивановича, велю холопам боярским побивать своих бояр и жен их, вотчины и поместья брать за себя, шпыням и безыменникам ворам велю гостей и всех торговых людей побивать, имения их грабить. Призываю всех воров к себе, буду давать им боярство, воеводство, окольничество и дьячество».
– Ну как? – спросил Сунбулов, увидев, как Ляпунов отбросил бумагу. – Сдогадался, за кого воевать будем?
– Уж не сам ли он в цари собрался, коли от своего имени боярство сулит. И кому?
– Вот именно. Мы тут с Захаром поговорили и подумали, а не пора ли нам послать подальше этого воровского воеводу. А? Ведь раз он холопов на господ науськивает, так это, выходит, и нас на нож. А?
– Выходит, так, – вздохнул Прокопий. – Во времячко, не знаешь кому служить.
– Служить надо отчине, братцы, – сказал Сунбулов, разливая по второй. – Мы тут с Захаром уже посоветовались, надо ехать в Москву с повинной.
– Это к Шуйскому-то?
– А к кому же, к нему горемычному. Все ж какой-никакой, а царь, вон и патриарх Гермоген, сказывают, за него. А здесь кто над нами? Бывший Телятевский холоп, объявивший себя воеводой Дмитрия, которого давно в живых нет.
– Выходит, наши стежки-дорожки с ним расходятся?
– Выходит, так, Прокопий, вот за это давай и выпьем.
Они стукнулись тремя кружками, выпили. Прокопий опять стал закусывать хлебом.
– Что мясо не берешь-то? – спросил Сунбулов.
– Не люблю сырое.
– Ну гляди, а мы вот с Захаром ничего. Как думаешь, Прокопий, встретит нас царь топором аль жалованьем?
– Да вроде должен хорошо, повинную-то голову, сказывают, меч не сечет.
– Вот мы и решили с Захаром поехать, а ты пока…
– Э-э, нет, Григорий Федорович, Захара я не пущу. Сам поеду. Захар молод, горяч. Наломает дров.
– А когда я ломал дрова-то, – разобиделся Захар на брата. – Когда?
– А при Борисе Годунове кому задницу плетьми отходили? Мне, что ли?
– Так когда это было-то.
– Нет, нет, Захар, ты останешься при дружине. А уж мы с Григорием Федоровичем махнем в Москву к Шуйскому на поклон.
– Может, сразу с дружиной идти?
– Нет, нет, Захар. Могут худое подумать, встретят, как тех на Пахре. Мы повинимся, простит, тогда и воротимся за дружиной.
– А если не простит?
– Простит. Куда денется. У него сейчас войска кот наплакал. А рязанцы издревле были добрыми воинами.
В Москву Сунбулов и Ляпунов въехали без особых хлопот: «К государю по важному делу». Однако во Фроловских воротах стража задержала: «Званы ли?»
– Да вы что? – возмутился Сунбулов. – Я воевода рязанский. – Стражник молодой, зубастый оказался:
– Рязанцев не к государю, а в застенок надо, к Басалаю.
– Ты что мелешь? – возмутился Ляпунов. – Мы государя выручать, а вы?
– В чем дело? – спросил подъезжавший всадник.
– Да вот, князь, рязанцы явились незваными.
– Рязанцы? – удивленно обернулся верховой и тут же представился: – Я Скопин-Шуйский, чем могу помочь?
– Мы к государю с повинной, князь, а эти… а им плевать на нас. Я воевода Сунбулов, а это дворянин Ляпунов – моя правая рука.
– Ну что ж, пропустите их, – сказал Скопин.
– А оружие? Пусть оставят сабли.
– Но сабли мы должны положить перед государем, – сказал Ляпунов. – Не перед стражей.
– Это верно, – улыбнулся Скопин. – Примите у них коней, а сабли оставьте.
– Но, Михаил Васильевич…
– Исполняйте, – сказал твердо князь. – Не оскорбляйте наших гостей недоверием. Я сам провожу их к государю.
Скопин-Шуйский и своего коня оставил у ворот, привязав к коновязи.
– Идемте, господа.
Идя за Скопиным, Сунбулов спросил осторожно:
– Как вы думаете, князь, государь на нас сердце держит?
– Не знаю, – улыбнулся Скопин. – Но я помогу вам.
– Каким образом?
– Поручусь за вас. Надеюсь, не подведете?
– Что вы, Михаил Васильевич. Как можно?
Они прошли пять дверей дворца, перед каждой стояли два стрельца с алебардами. Наконец Скопин перед шестой дверью молвил:
– Обождите здесь, я замолвлю словцо.
Он скрылся за дверью и, вскоре распахнув их, пригласил:
– Входите, – и подмигнул ободряюще.
Увидев в глубине комнаты царя, рязанцы, сделав несколько шагов в его сторону, пали на колени, ударились лбами в пол:
– Всемилостивейший государь, прости рабов своих, нечаянно согрешивших пред тобой. Вот сабли наши, вот выи – вели казнить иль миловать.
С тем они сняли сабли, положили пред собой, подвинув их в сторону царя.
– Встаньте, дети, – тихо сказал Шуйский.
Рязанцы поднялись.
– Как у нас говорится, повинную голову меч не сечет. Я волею своей отпускаю вам вины ваши. Как далее жить думаете?
– Позволь, всемилостивейший государь, послужить тебе, как было это заповедано нашими пращурами от века.
– Позволяю, дети. Возьмите ваши сабли, целуйте крест не преступать в грядущем через ваше слово.
После крестоцелования царь спросил:
– Что мыслит злодей далее творить?
– Хотел Москву брать до зимы, но после конфузии на Пахре решил укреплять Коломенское и зимовать в нем.
– Ишь ты, – покачал головой Шуйский. – Такой зимовщик нам под боком совсем ни к чему. А, Миша? – взглянул на племянника.
– Я согласен с вами, Василий Иванович, он станет мешать подвозу продуктов в Москву.
– Вот то-то, вздует цены на торжище, взбаламутит черных людей.
– Он уж и так натравливает в своих прелестных листках их на господ, – сказал Сунбулов.
– Читал я их. Знаю. А что ж новый Лжедмитрий? Каков он?
– Мы его не видели, государь.
– Как так?
– А так.
– Но злодей-то его именем все творит.
– Болотников говорит, что-де он есть где-то в Польше, что вот-вот явится. А его все нет, мы уж решили, что он придумал его.
– Для чего?
– Чтоб людей собрать его именем. К нему-то, бывшему холопу, кто бы пристал.
– Эх, – вздохнул Шуйский, – видно, опять король за старое принялся. Никак ему наш Смоленск покоя не дает, вот и заводит смуту, чтоб оттягать.
– Куда прикажешь, государь, вести нашу дружину? – спросил Сунбулов.
– Я пленных поляков по ближним городам развел, уж больно накладно кормить их в Москве. Занимайте их квартиры. Миша, ты покажешь.
– Хорошо, Василий Иванович.
Отпустив рязанцев, Шуйский спросил племянника:
– Как ты думаешь, Миша, не троянского коня[39]39
По греческому преданию, огромный деревянный конь, в котором спрятались ахейские воины, осаждавшие Трою. Троянцы, не подозревая хитрости, ввезли его в Трою. Ночью ахейцы вышли из коня и впустили в город остальное войско. Выражение «Троянский конь» стало нарицательным (дар врагу с целью его погубить).
[Закрыть] мы в Москву впускаем?
– Что вы, дядя Вася. Они ж русские – не поляки. На кресте клялись.
– Владимирцы, псковичи, вяземцы тоже русские, а присягнули этому самозванцу, которого, оказывается, и нет. И что делать, ума не приложу.
– Наперво надо бить этого Болотникова, он ныне главная опасность.
– Придется, Миша, это тебе делать. Ты у нас первую победу над злодеем учинил.
– Там не столь великий отряд был. Главные-то силы у него в Коломенском.
– Вот и поведешь войско на Коломенское.
– Надо бы прибавку полкам сделать, Василий Иванович, москвичи больно ненадежные стали.
– Из-за чего вдруг?
– Кто их знает, возможно, из-за этих прелестных листков. – Лукавил Скопин-Шуйский, не хотел огорчать родного дядю. Знал ведь, что «шатость» в народе идет из-за царя, севшего на престол не по воле всей земли, а по ору ближних клевретов. Об этом везде говорилось открыто, но Скопин щадил дядю, не передавал ему огорчительных разговоров. Может, оттого и любимцем был у царя.
– Прибавка войску будет, – сказал Шуйский. – Я разослал сборщиков в самые дальние волости, скоро-скоро приведут пополнение.
5. Большая разницаПо набору ратников в войско царя Шуйского прибыл в Пермь сын боярский Василий Тырков. Пермский воевода князь Вяземский, ознакомившись с его бумагами, тяжело вздохнул:
– Эх-хе, тако время тревожное. Как исполнять, ума не приложу.
– Согласен с вами, Семен Юрьевич, время нелегкое. Но когда оно у Руси было хорошее? А?
– Это ты прав, Тырков, хорошего у нас, кажись, от самого Крещения не бывало. Что? Этого лжецаря Дмитрия действительно убили?
– Да, князь, убили его.
– В народе, особенно среди вятских, упорные ходят слухи, что он уцелел.
– Но я сам видел его мертвым.
– А в Вятскую землю тоже послали набирать ратников?
– Да. Туда поехал дьяк Волобуев.
– Ему не позавидуешь. Ну да и у нас не мед грядет.
Вызвав писаря, Вяземский продиктовал ему приказание исправникам во все уезды набирать ратников для отсылки в Москву в войско царя Василия IV Ивановича. Через несколько дней стали прибывать ратники под присмотром десятских. Тырков самолично принимал их, составлял списки, всякий вечер докладывая воеводе о присланных, иногда и жалуясь:
– Ноне из десяти привезенных пришлось троих выбраковать. Один стар, почти без зубов, другой плохо видит, кривоглаз, третий беспалый, чем станет пищаль или алебарду держать.
– Вот сукины дети, – возмущался воевода, – лишь бы отбыть набор. Напишите докладную, из какого уезда присылают калек для зачета, я там исправникам всыплю по первое число.
Тырков знал, что никому воевода не всыплет, однако докладные ему писал, которые писарь подшивал во входящие папки, иной раз и не представляя воеводе.
Наконец было отобрано почти сто человек, в основном молодых парней, и Тырков решил назначить из них сотского, который бы хоть в пути командовал этой оравой. Он приглядел из них 24-летнего мужика Сидора Бабина, к которому большинство новобранцев относились с некоторым уважением, в основном из-за силы его немереной.
Этот в крайнем случае может и кулаком установить порядок в сотне – рассудил так Тырков. И когда он предложил сотне выбрать себе старшого, было названо три имени, в том числе и Сидора. Это понравилось Василию: «Значит, Бабин у них почитаем». И назначил его старшим, самочинно присвоив ему звание «сотский».
Перед самым отъездом Бабин явился к Тыркову, молвил ему вполне пристойно:
– Ах, боярин, мы уж, считай, ратные люди государя, не изволишь ли выдать нам в счет кормовых по десяти копеек на душу. Не можем мы отбыть с родины, как воры неприкаянные, хочется проститься по-человечески.
Решив проверить честность своего сотского, Тырков спросил:
– Сколько у нас душ?
– Девяносто семь, ваша милость, – отвечал Сидор. – Итого это будет девять рублей семьдесят копеек.
И эта точность понравилась Тыркову, и он от щедрот своих отвалил Бабину десять рублей на «проводины». Узнав об этом, князь Вяземский не одобрил поступок Тыркова:
– Зря вы им дали «живые» деньги. Зря.
– Почему?
– Пропьют ведь.
– Но что делать? Попросили в счет кормовых. Как было не уважить?
– Уважат ли они вас, господин Тырков.
Семен Юрьевич знал, что говорил. Забравшись в кабак новобранцы, как и полагал воевода, начали пьянствовать. Сначала пели песни, плясали, потом повздорили и начали драться. Прибежавший воеводский писарь сообщил Тыркову:
– Бегите скорее, ваши ратники дерутся, как бы до ножей не дошло.
Всеобщее побоище шло прямо на улице. Одурев от хмельного, парни дрались уже не кулаками, а всем, что попадало под руку – кольями, дугами, оглоблями, а у одного в руках была даже рогатина, с какой обычно ходят зимой на медведя. Под ногами дерущихся уже валялось несколько человек, обливаясь кровью. Трещали плетни, заборы, из которых добывались орудия для потасовки.
– Стойте? Остановитесь! – кинулся к дерущимся Тырков, понимая, что он может здесь потерять половину ратников, набранных с таким трудом. Но увидев, что его никто не слушает, вспомнил о своем сотнике, уважаемом и сильном: – Бабин! Сидор! – закричал он и в следующее мгновение рухнул наземь, получив удар колом по голове.
Пришел в сознание царский посланец лишь на следующий день. Голова была забинтована, рубаха залита засохшей кровью. Около сидел лекарь, сухонький старичок с бородкой клинышком.
– Ну слава Богу, очухались, – молвил он негромко, перекрестясь.
– Что там случилось? – спросил Тырков и сам не узнал своего голоса, был он тих, скорее похож на шепот.
– Драка, сударь мой, – отвечал лекарь, наливая в посудину какого-то зелья. – Вот выпейте лучше медового взвару с настоечкой.
– Где они?
– Кто?
– Ну ратники?
– Все разбежались.
– Как разбежались?! – едва не вскочил Василий от такой новости, но тут же был вынужден пасть на подушку, так как в глазах его потемнело.
– Ах, сударь мой, вам нельзя волноваться, – забормотал старик. – Выпейте лучше.
Но Тырков уже не мог и головы поднять, чтобы выпить лекарство. Он был сражен новостью: ратники его разбежались. Немного отдышавшись, опять спросил лекаря:
– Из-за чего у них началось?
– То надо воеводу спрашивать, он допрашивал целовальника[40]40
Целовальник – должностное лицо в Русском государстве XIV–XVIII вв. Избирался из посадских людей или черносошных крестьян для выполнения различных финансовых или судебных обязанностей. Клялся честно выполнять их (целовал крест). Позднее целовальниками называли продавцов в казенных винных лавках.
[Закрыть], он знает.
– А где сейчас Семен Юрьевич?
– Князь на съезжей, разбирается с драчунами.
– Как бы позвать его.
– Я скажу им. Ваши ратники, сударь мой, уложили не одного вас, но и исправника, вздумавшего разнять их. Оттого и разбежались. Вот князь и разбирается. Раньше вечера вряд ли придет.
И действительно, Вяземский появился поздним вечером, когда у изголовья Тыркова уже зажгли свечи.
– Ну как вы себя чувствуете? – спросил он и сам же ответил: – Хотя о чем тут спрашивать, было-к не уходили вас ваши ратники. Не слушаетесь стариков, говорил я вам, им в руки «живые» деньги нельзя давать. Мало что перепились, еще и передрались, двух убили, целовальника изувечили.
– А его-то за что?
– За то же, что и вас. Вздумал вразумить. Вот и схлопотал.
– А Бабин, сотский мой?
– Сидит на съезжей, под арестом. Ему хоть бы хны, об него гада можно поросят бить.
– С чего у них началось-то хоть?
– Да целовальник сказывал, что заспорили они, кому присягать надо, одни говорят Василию, другие – Дмитрию. Начался спор, а у пьяных он всегда одним кончается – дракой.
– А Бабин – что?
– Что Бабин? С него вроде и началось. У него кулаки-то кувшинные.
– А что ему будет?
– В лучшем случае каторга, это если выяснится, что не он уложил тех покойников.
– Неужто он мог это створить?
– Да по трупам получается вроде не он, у тех головы проломлены кольями, а Сидор вроде только кулаками и работал. И потом, не бежал он и не сопротивлялся, когда стражники брали.
– А сколько взять успели?
– С Бабиным трех, остальные разбежались.
– Что ж теперь на одного-то вешать всех собак, Семен Юрьевич?
– А на кого прикажете? На вас? Так вы вроде тоже потерпевший. Вон и исправнику рожу разворотили, даже голос гундосым стал. Как же такое оставлять?
– Неужели для Сидора нельзя найти хоть какое-то оправдание?
– Есть небольшое, но оно вряд ли учтется.
– Какое?
– Он ратовал присягать Шуйскому.
– Вот видите, князь, вот видите, как же сторонника нашего упекать в каторгу?
– Вам бы не о Сидоре печься надо, господин Тырков, а о себе, о своем здоровье.
– Да что здоровье? Поправляюсь. Вот как теперь собрать их?
– Кого?
– Ну ратников.
– Этих вряд ли удастся. Они напрокудили, скорей всего и дома не объявятся. Молодые, сильные, в самый раз в разбойнички.
– Вот несчастье-то, вот несчастье, – простонал с горечью Василий.
– На Вятке, Тырков, не лучше получилось.
– У Волобуева?
– У него самого. Ваши хоть спорили, одни за Василия, другие за Дмитрия. А в Вятке: все за Дмитрия, даже пили в его здравие, а дьяка Волобуева чуть не прибили, у воеводы прятался. Вам еще повезло, господин Тырков, вас ударили, скорей всего, нечаянно, а за Волобуевым гонялись, чтоб прибить. Разница?
– Разница, – вздохнул Василий, утешаясь хоть этим. – Большая разница, князь.
6. Краковские переговорыНа границе московских послов князя Волконского и дьяка Иванова с сопровождающими их людьми встретил пристав. Узнав, с каким сообщением они едут от царя Шуйского к королю Сигизмунду, пристав сообщил, не скрывая злорадства:
– А царь Дмитрий жив, Панове.
– Что за глупые шутки? – возмутился Волконский.
– То не шутки, князь, то есть истинная правда.
– Правда то, что истинный Дмитрий умер еще 15 лет назад, а Лжедмитрий, которого вы прислали, был убит на Москве.
– То не правда, Панове, на Москве убили другого человека и выставили на площади его тело, а чтоб люди не узнали подмену, лицо убитому закрыли маской.
– А где ж ваш этот так называемый Дмитрий обретается?
– Он в Самборе у Мнишеков. Откуда начинал, туда и воротился. И настроен весьма воинственно, хочет бороться за свой московский престол.
Князь едва удержался, чтоб не состроить кукиш и не сунуть его под нос приставу: вот, мол, ему. Однако сдержался, не стал ронять высокое звание царского посланца. Спросил:
– И каков же он на вид, ваш Дмитрий?
– Ростом повыше вас будет…
Князь с дьяком переглянулись, они-то знали, что Лжедмитрий был напротив низенький, но перебивать пристава не стали: пусть говорит.
– Брови черные, навислые, глаза невелики, – продолжал пристав. – Волосы на голове черные, курчавые, бороду стрижет.
– А еще, что заметное на лице есть? – спросил Иванов.
– На лице? Вот тут на щеке бородавка с волосами.
– Так и есть! – хлопнул себя по коленке дьяк. – Это ж Михалко Молчанов?
– Постой, постой, – наморщился Волконский. – Это тот самый Молчанов, который таскал к лжецарю девок?
– Да, да, – подтвердил Иванов.
– Так вот, пан пристав, тот Дмитрий был лицом бел и волосом рыжий. Так что в Самборе у вас сидит другой самозванец, известный вор и чернокнижник, бывавший на пытке. Взгляните ему на спину, там, должно, от кнута много записей осталось.
Недружественно встретила Литва посланцев Шуйского. Их оскорбляли на каждой остановке, обзывая изменниками и предателями. А в Минске даже стали бросать в них камнями и грязью. Волконский было бросил упрек приставу:
– Что ж вы плохо исполняете свою обязанность?
– А что я могу сделать? Довольно того, что я не позволяю вас избивать.
– Вот спасибачка.
– Не связывайтесь с ним, князь, – посоветовал Иванов. – У меня есть подозрение, что эти самые приставы и организуют гнев народа. Откуда ж людям знать, что едут московские послы?
– Пожалуй, ты прав, Андрей. Эвон он и не скрывает злорадной ухмылки.
По прибытии русских послов в Краков, король не спешил принимать их и умышленно не приглашал на приемы и обеды, куда обычно звали послов всех государств.
– Унизить нас желает его величество, – говорил Иванов.
– Ничего, потерпим, – отвечал Волконский. – Это он не иначе за своих послов на нас выспаться хочет.
Зато ясновельможные сенаторы нет-нет да являлись к русским посланцам все более с попреками:
– Кто вам позволяет удерживать в Москве наших уважаемых людей?
Волконский за словом в карман не лез:
– А зачем же ваши «уважаемые» жаловали в Москву да еще с оружием? Сами сеяли ветер, пожали бурю.
– Но они были наняты вашим царем Дмитрием.
– Сей царь оказался вашим самозванцем. Вы, ясновельможные, его породили. Но русский народ разобрался и прибил его. Так вам опять неймется, вы готовите еще одного.
– Наш король ничего не знает об этом. Где такой есть?
– В Самборе, ясновельможные, в том самом Самборе, откуда выпорхнул и первый лжецарь.
Русские посланцы догадывались, что сенаторы являлись к ним не своей волей, а королевской. Ясно, что король с их помощью старается выяснить, с чем прибыли московиты? Чего от них следует ожидать. И все, что здесь говорилось, наверняка слово в слово передавалось Сигизмунду. И поэтому, когда один из сенаторов попытался обвинить русских, что они там в Москве мучают польского посла Гонсевского, Волконский не упустил возможности «уколоть» короля:
– Ваш Гонсевский и все его люди удовольствуются пищей и прочим из царской казны. А ваш король до сих пор не ставит нас на содержание. И мы вынуждены проживаться на свои деньги.
Через день посланцы Москвы вместе с сопровождающими их лицами были-таки поставлены на довольствие от двора его величества.
– Проняли короля, – радовался Иванов.
– Погоди, Андрей, он еще нас с приемом промурыжит. Ведь я, в сущности, косвенно оскорбил его, сказав, что мы в Москве его посла кормим, а он нас тут голодом морит.
Князь оказался прав, король назначил им прием аж на 3 января 1607 года, да и то одному Волконскому.
Князь явился во дворец не только с грамотой, но и с подарками искони московскими – «сорочками» соболей. Оставив их в приемной, Волконский вступил в зал лишь с грамотой.
Сигизмунд, сидевший на троне, выглядел усталым немолодым человеком. Поклонившись королю, князь заговорил:
– Ваше величество, мой государь царь всея Руси Василий Иванович, приветствуя вас, выражает надежду, что мир между Польшей и Россией остается по-прежнему нерушимым.
– Хотел бы верить, князь, но не могу, – отвечал сердито король. – Вы устроили настоящую резню в Москве, перебив около тысячи поляков. А оставшихся в живых держите под стражей. Моих послов… послов! Взяли за караул. Разве это не вызов польской короне?
– Нет, ваше величество, это не вызов. Это был естественный ответ народа на насилия, которые творили поляки в Москве. Увы, ваши граждане вели себя у нас, как завоеватели, унижая москвичей, грабя и насилуя. И все это совершенно безнаказанно со стороны властей. Они сами вызвали на себя грозу и, кстати, на вашего ставленника лжецаря Дмитрия.
– Нашего ставленника? – удивленно изогнул брови король. – Что вы говорите, князь, побойтесь Бога. И в мыслях у нас такого не было.
«Вот нахал», – подумал Волконский, а вслух молвил, несколько побледнев от волнения:
– Если не было такого в мыслях, то отчего вдруг оказалось в бумагах?
– В каких бумагах?
– В «кондициях», ваше величество.
В зале наступила зловещая тишина, и Волконский понял, что ударил короля в самое уязвимое место. Но и тут король извернулся. Удивленно взглянув на сидевших около сенаторов, пожал плечами:
– Не пойму, о чем он говорит, – и тут же обратившись к Волконскому: – Давайте ближе к делу, князь. Нас интересует, когда вы изволите освободить наших послов, сандомирского воеводу и других поляков?
– Как только будет подтвержден мир между нами и как только Польша перестанет насылать на нас самозванцев.
– Каких самозванцев, князь? О чем вы говорите?
– Все о том же, ваше величество. В Сандомире явился новый самозванец – некто Михалко Молчанов, объявляющий себя спасшимся Дмитрием.
– Но он же ваш, русский. При чем же мы, князь?
– А при том, что вы его поддерживаете.
– Я?!
– Ну не вы, а ваши ясновельможные. И потом, разве это не в ваших силах арестовать его и засадить в тюрьму?
– Чтобы засадить человека в тюрьму, надо объявить ему его преступление. В чем же я обвиню вашего Михалку?
– Хотя бы в том, что он ссорит Польшу с Россией.
– Вы, князь, ставите все с ног на голову. Как раз арест нашего посольства и наших людей в Москве и толкает на ссору наши державы. Именно это.
– Я согласен, ваше величество, что это не способствует укреплению дружбы между нашими странами. Но и вы нас поймите. Мы вынуждены были это сделать. И если б бояре не выставили у того же посольства охраны, ваши послы были бы все перебиты. Неужели не ясно? Когда началось избиение поляков, князь Василий Шуйский носился по городу на коне, стараясь остановить резню. Именно его стараниями все закончилось более или менее благополучно.
– Но он разослал всех поляков по городам. Для чего?
– Тоже для их пользы, ваше величество. Слишком злы на них москвичи и в любой момент могут опять взяться за ножи. Так что быть за караулом для поляков благо, ваше величество.
– Благо, – скривил губы Сигизмунд. – Хорошее благо жить за караулом.
– Но все же лучше, чем оказаться на ноже, ваше величество.
– И во всем-то вы правы, князь, – с неудовольствием сказал король.
Волконский понимал, что намеком на тайные договоры-«кондиции» он испортил королю настроение.
– Неужто вы не понимаете, князь, что арестом нашего посольства вы оскорбили польскую корону?
– Возможно, ваше величество, но у нас не было другого выхода для спасения польского посольства от гибели, я же вам уже говорил.
– А где сейчас воевода Мнишек?
– Он в Ярославле с сыном И дочерью.
– И на каких же условиях мы должны соблюсти мир с вами?
– Условия простые, ваше величество, невмешательство в дела России.
– Ну вот опять лыко-мочало, мы ж не вмешиваемся, князь.
– А Лжедмитрия кто вскормил? А Молчанова сейчас кто лелеет?
– Ну с Молчановым мы как-нибудь разберемся.
– Поздновато, ваше величество, он уже наслал на нас Ивана Болотникова, якобы воеводу Дмитрия.
– Вот видите, оба русские, а на поляков валите.
– Мы не валим, ваше величество, мы лишь просим не поддерживать самозванцев.
– Я этого обещать не могу, князь. Пока мои послы и другие поляки находятся как бы в плену у вас, я не могу запретить моим подданным искать пути освобождения их родственников, томящихся в вашем плену.
– Что же я должен передать моему государю?
– Что хотите, князь, хотя бы и весь наш не очень любезный разговор.
– Может быть, следует послать к нам ваших послов для переговоров с царем, ваше величество, – осторожно высказал пожелание Волконский. – Ведь решение об освобождении поляков принимает государь, не я. А если точнее, то Боярская дума.
– Хорошо, я подумаю над этим.
– Так как мне все же сказать государю, Ваше величество?
– Скажите, пришлю. Скажите, и у меня о мире главная забота. Желаю вам счастливого пути, князь.
На квартире Волконского в нетерпении ждал Андрей Иванов.
– Ну что-нибудь получилось?
– Пря получилась[41]41
Пря – ссора.
[Закрыть], я ему про Фому, а он мне про Ерему.
– На мир-то согласился?
– На словах вроде не против, а на деле не возбраняет своим подданным воевать против нас.
– Ну хоть что-нибудь выговорили у него?
– С зубовным скрежетом согласился прислать посольство для переговоров.
– Когда?
– А черт его знает.
– А подарки взял?
– Взял, наверно, когда они от «сорочек» собольих отказывались.
Однако вечером прибыл от короля его адъютант в гусарском одеянии, небрежно зашвырнул в комнату мешок с «сорочками»:
– То его величеству не требуется.
– Но это подарки от государя, – сказал Волконский. – Кто ж от подарков отказывается?
– Наш король, Панове. Он не может принять их, когда его подданные томятся в Московии.
Увидев огорченное лицо Волконского, адъютант решил хоть как-то утешить его, молвил доверительно:
– Ясновельможный князь, если б он принял эти подарки, завтра бы его враг пан Стадницкий раззвонил по всей Польше, что король продался русским за шкурки соболей. Нельзя ему, ну никак нельзя принять.
– Ну что делать, – вздохнул Волконский. – Нельзя так нельзя. Может, хоть вы для себя возьмете «сорочку»?
– Мне б тоже не следовало бы, – замялся поляк, – все-таки я адъютант короля.
Но в интонации голоса Волконский уловил колебания королевского посланца. Выхватил из мешка связку переливающихся в свете соболей.
– Возьмите, пан адъютант. Вас-то Стадницкий, надеюсь, не тронет.
– Но мне как-то, – мялся адъютант, смущаясь. – Вроде бы… Разве что из уважения к вам.
– Вот-вот именно из уважения к гостям, – поддержал Волконский, всучивая-таки в потные руки поляка «сорочку».
– Ее б завернуть, – мямлил тот, – а то увидит кто…
– Андрей, заверни пану.
Дьяк завернул «сорочку» в какую-то холстину, даже веревочкой обвязал и, когда осчастливленный адъютант ушел, сказал Волконскому:
– Может, зря вы ему расщедрились, князь.
– Кто его знает, Андрей. Раз он поделился такой тайной о враге короля, чего ж скупиться-то. В другой раз, глядишь, чего и поважнее откроет. А вообще-то худой знак – отказ короля от царского подарка. Это почти оскорбление государя. Да-да, Андрей, кабы войны не было.
– Тогда висеть нам на одной осине, князь.
– Но-но, дьяк, не вешай носа. Королю, дай Бог, со своими стадницкими управиться, авось пронесет.
