Текст книги "Содержательное единство 2001-2006"

Автор книги: Сергей Кургинян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 78 страниц)

По сути, это и есть та самая диалектика. Так ненавидимая сегодняшними постмодернистскими модниками (охранительными, революционными, революционно-контрреволюционными, контрреволюционно-революционными и т.п.). Диалектика не пижонство, а инструмент. Она либо позволяет что-то построить, либо абсолютно бессмысленна.

Предложенная мною диалектическая диссоциация – что именно позволяет построить (выделить, описать)? Отвечаю – она позволяет выделить и описать не просто патологию, а целый патологический ряд внутри того, что гордо именует себя порядком. Достаточно взглянуть на предыдущую схему и проблематизировать единство (рис.2).

Итак, если нет единства формы и содержания, то что есть? Есть форма, отделенная от содержания. Вот мы говорим: «охранители», «охранительность»… А что охраняется? Когда возникает судорога охранительного рвения? Когда форма теряет содержательность. И именно тогда вместо того, чтобы наполнить ее содержанием или создать новую форму в единстве с новым содержанием, политический имярек начинает цепляться за мертвую форму. И орать во все горло: «Нет, не дам разрушить! Спасу любой ценой!»

А как спасать-то? Мертвая форма, во-первых, начинает рассыпаться при любом дуновении любого энергийного ветра. Во-вторых, она не работает. То есть собирает на себя этот самый энергийный ветер, в том числе и ветер хаоса ("черный ветер" из "Двенадцати" Блока). В-третьих… Но об этом чуть позже. Пока же зафиксируем, что вопрос о форме, отделившейся от содержания, и связи подобной формы с охранительством – это и теоретический, и практический вопрос. Причем всегда наступает время, когда практическая важность этого вопроса (ранее не ощущавшаяся) становится для всех очевидной. Берусь утверждать, что время такой "очевидной неочевидности" на подходе.

Но, перед тем как дальше двигаться по вехам, очерчивающим путь политических рассуждений, позволю себе минимум теоретических отступлений.

Для религиозного сознания совершенно ясно, что материя сама по себе не только не держит форму, не только не создает форму, но ничего общего с формой не имеет. Соответственно, творящий форму дух не может прийти в материю как таковую, ему там делать нечего. (В скобках замечу, что я вовсе не хочу постоянно оставаться на религиозной почве. Я просто танцую от нее как от печки, потому что так удобнее. Как ни странно, так проще).

Итак, форму творит субъект. И творит он ее не из материи, а из субстанции. Для того чтобы субъект (дух) мог сотворить форму, материя должна получить некое добавление. В нее должен быть влит некий новый ингредиент, превращающий материю, глухую к духу, в чувствительную по отношению к духу субстанцию. Это, в религиозном понимании, и называется соитием души и материи, падением души в материю и т.д.

Итак, для того, чтобы материя получила необходимое дополнение и могла стать рудой, чтобы из руды мог быть произведен металл, чтобы этот металл мог быть отлит в форму, – для всего этого душа (как бы ее ни называли – София или как-то еще) должна излиться в материю. Для кого-то (гностиков, например) – это нисхождение и падение души. Для кого-то – наоборот. Но сама эта коллизия неизменно присутствует во всех или почти во всех типах религиозного сознания.

Единство формы и содержания (содержательное единство) является единством субъекта и субстанции, духа и души. Местом этой "свадьбы" является материя. Но она лишь место. И то, что необходимо преобразить.

Опять же в скобках замечу, что для левого неогегельянства (перехватившего эстафету у марксизма) субъект – это интеллигенция, субстанция – это народ. Единством же субъекта и субстанции является партия. Все это "прибирала партия к рукам", "рука миллионопалая, сжатая в один громящий кулак" – из того разряда, на который я только что указал.

Достаточно ясно, что происходит после разрыва единства между содержанием (духом) и формой (душой). Форма оказывается деградирующей. В ней нарастает косность и омертвение. Чем выше косность и омертвение, тем меньше энергии, тепла, огня, как хотите. Их место занимает холод. Тем, кто хочет самых простых аналогий в этом вопросе, предлагаю перечитать "Снежную королеву" Андерсена.

Чем больше деградирует форма, чем менее гибкой и упругой она становится, чем больше в ней смерть вытесняет жизнь, тем больше охранительность. На самом деле, форму спасти может только новая встреча с духом, содержанием. Но вместо таких форм спасения нередко возникает попытка защитить форму как таковую.

Это может касаться абсолютно разных вещей. Иногда возникают такие защитники-охранители разных церковных форм. В католицизме их было много. Были они и в православии. Иногда это ошибочно называется "фундаментализмом". Были такие защитники формы и у КПСС. В мировом левом движении Суслова очень часто называли "убийцей смысла" и "защитником формы как таковой". Нынешней пародией на это является зюгановская КПРФ).

Я не хочу здесь ничего упрощать. Иногда такая страсть по форме носит почти жертвенный характер. Тут есть место трагедии, пафосу, высоким человеческим чувствам. Но речь всегда идет о попытке спасти то, что нельзя спасти. То есть о попытке с негодными средствами.

Причем подобные попытки меняют свой характер по мере того, как нарастает омертвение формы. Вначале охранительный синдром еще пытается выступать с позиций "стенка на стенку". Энергии революции (трактуемой как хаос) противостоит другая энергия, направленная, например, на защиту правящего дома Романовых (революция 1905 года). Или перестройки Горбачева (ситуация конца 80-х годов).

Схема такого рода защиты фактически описывает то, что в последние годы стала делать часть Кремля, готовясь к отражению "оранжевой революции". Схема эта такова.

Есть мы, и у нас нет энергии, потому что форма уже оторвана от содержания. Но мы еще можем собрать каких-то "Наших" для защиты этой формы. Конечно, мы должны в качестве приманки выделить некий административный ресурс. Но, помимо ресурса, у формы есть еще какая-то привлекательность. И, соответственно, может возникнуть энергия. Но тогда начинается следующая коллизия (рис.3).

Но и это не все. Та энергия, которая подверстана к «МЫ», сразу начинает делиться на две части.

Часть #1 – хочет административного ресурса, проще – карьеры. Но тогда при чем тут энергия?

Часть #2 – хочет защитить форму, видя в ней содержание. Но тогда эта часть #2 сразу начинает делиться на две подчасти.

Часть #2а – это идиоты, которые видят то, что хотят, а не то, что есть. Соответственно, речь идет об очень глупой энергии. Кто-то не видит в этом опасности, а я вижу. Потому что глупой энергией кто-то будет манипулировать. Это "к бабке не ходи", и это уже происходит.

Часть # 2б – понимает, что в форме содержания нет. И хочет защитить содержание. Но тогда она сразу входит в антагонизм с "МЫ". И "МЫ" сразу начинает ее бояться. А поскольку "МЫ" боится энергии вообще, то этот страх чреват далеко идущими последствиями.

Повторяю: все это Россия проходила неоднократно. Это ненависть Двора к "Союзу русского народа", старавшемуся этот Двор защитить. Это ненависть горбачевцев к тем, кто боролся за Союз, защищая власть Горбачева. Это очень глубокий синдром. И с того момента, как он начинает доминировать, начинается следующая фаза процесса.

Форма защищается не "своей энергией" (мобилизацией общества), а только административным ресурсом, который должен подавить всякую энергию. Он энергию, конечно, не давит, этот ресурс. Кроме того, этот ресурс хочет плату за подавление. А его тоже боятся. Теперь уже боятся не страсти "Союза русского народа" ("Наших" – конечно, аналогия условная). Боятся уже интриг Охранки. Чужими становятся не только носители энергии, но и носители ресурса ее подавления. Когда дозревает и этот синдром – возникает новая фаза.

Не нужно мобилизационной идеологии (она и противна, и опасна). Не нужно силовой идеологии (она тоже противна, хотя не так опасна). Нужна не контрреволюция, не "антиоранжевый" штурм. Нужна "управляемая революция". Нужно как-то мимикрировать под ту, чужую, энергию. Это известный феномен, все так же переходящий из эпохи в эпоху. Назовите это "зубатовщиной" или "игрой с Народными фронтами"… Суть одна.

И, наконец, и эта игра оказывается проигранной. Форма окончательно перерождается. Внутри себя она фактически беременна только смертью. И тогда она сама возглавляет войну с собственным содержанием. Дальше процесс мутации начинает идти вразнос. При этом каждое действие начинает приобретать неслучайно парадоксальный характер.

И тут даже непонятно, с чего начать это обсуждать. С дальнейшей диссоциации субъекта политической власти? С идеологических гримас? С проблемных оценок? С крупных социально-политических неприятностей?

Постараюсь начать с того, где все это сходится. Я имею в виду печальный скандал вокруг одной отвратительной армейской ситуации. Скандал, который никак не сводится к отвратительности этой ситуации. Начнем здесь морализировать – ничего не поймем. Скандал, в котором судьба общества и судьба власти как-то стягиваются в один узел сомнительного качества. Попытаемся этот узел не разрубать. А распутывать, причем с максимальной степенью осторожности.

Часть четвертая. Хроника без изъятий или… или АНАЛИТИКА БЫТИЯ

Мы имеем то, что имеем. А именно – гибрид из трех основных элементов, формирующих сегодняшнее общественное сознание как реальность. То есть то, с чем необходимо считаться. Но, прежде всего, надо понять, о каких именно трех элементах идет речь. Из чего слагается сегодняшнее общественное сознание. И как эти слагаемые, влияя друг на друга, создают маразм, с которым мы сталкиваемся уже сейчас. И с которым столкнемся самым чудовищным образом не позже чем через пару лет.

Маразм этот настолько масштабен, настолько напитан последними, оскудевающими, но от этого лишь набирающими болезненность страстями, что… что если меня спросят: "Что с этим делать?" – я честно отвечу: "Не знаю". Я уже с этим сталкивался на предыдущем витке нашей истории, когда все носило отчасти менее маразматический характер. И оценивая всю нашу жизнь как регресс, я должен был предположить, что столкнусь с этим снова. Ибо регресс – это и есть адское (строже говоря – инволюционное) дежавю. Как аналитик, я это должен был предположить. Но, как человек, трагически переживший предыдущий маразм, я откладывал новую встречу, предполагая (без всяких на то оснований), что как-то все преобразуется. Что, глядишь, я сам что-то преобразую. А может, я и не один. В любом случае – тлела надежда на то, что новый вызов не будет копией предыдущего. Да еще такой копией, что, сличив две – предыдущую и последующую, – нельзя будет сказать ничего, кроме банального и всеобъемлющего: "Маразм крепчал".

Но эмоции не имеют права захлестывать то, что претендует на аналитику. И потому я обязан не просто констатировать маразм, а описать его. Причем на уровне, так сказать, анатомии и физиологии. Если эта научная метафора может быть применена к общественному сознанию. А применена к нему она может быть только тогда, когда само это сознание приобретает особую телесность, напоминающую телесность пытаемого, ободранного тела. Что-то такое как раз и описывали все постмодернисты. И это-то и пришло.

Итак, сначала об элементах. А потом об их связи.

Первый элемент – это доставшаяся нам от благополучной советской эпохи чувствительность. Мы не готовы к ужасу новой жизни. Наследники советских благополучий, мы не готовы к ужасу вообще. Получив в наследство сострадательность (что само по себе отнюдь не плохо) и сопереживательность, способность все примерять на себя (а если это не с кем-то, а со мной случится), мы оказались марионетками предъявляемого нам театра жестокости. Для нас сострадательность, сопереживательность – высокие слагаемые христианской культуры. Да, конечно, культуры, освобожденной от стержневой христианской суровости. Такое освобождение от стержня при сохранении всех сострадательных оболочек – суть декаданса. Не я первый это говорю. Да, освобождение от религии – следующая фаза движения по очень понятному и ясно куда ведущему пути. Но это же наш путь. И в конечном счете – что в нем плохого? Что плохого в нем самом по себе – я обсуждать здесь не буду. Я бы много сказал по этому поводу. Но это другая тема. И все сказанное могу к себе предъявить. Потому что, повторяю, это наш путь.

Но главное – что это не существует само по себе. Как реактивная непосредственность. Для нас это непосредственность, а для кого-то нитки, привязывающие сентиментальную марионетку к театру жестокости.

Элементы, о которых я говорю, таковы.

#1 – эта самая сострадательность, чувствительность (она же позднесоветское гуманистическое наследство).

#2 – пиар.

#3 – звериная жестокость новой постсоветской эпохи.

А теперь посмотрим, как все это сопрягается. Сначала – как сопрягается элемент #1 и элемент #2.

В конце брежневской эпохи эта самая чувствительность-сострадательность существовала сама по себе. А не как флейта, на которой кто-то должен играть. Просто была такая жизнь, в которой этому было место. Что за жизнь, что за место – без комментариев. Теперь все это насквозь пропиарено. Потому что больше пиарить нечего. Пиару нужна какая-то энергетика. Своей энергетики он производить не умеет. Он холоден, как Снежная Королева. Поэтому энергетика нужна чужая. И такая, чтобы можно было на ней играть. То есть беспомощная. Беспомощная энергетика может существовать только как наследство другой эпохи. Она в этом виде и берется в качестве сырья для определенного производства. Так это делалось и в предыдущую эпоху… Тогда кричали: "Людей убивают … Живое горе… А у вас – какая-то аналитика". Что я мог ответить? Любой аналитике можно противопоставить экзистенциальность, в заниженном виде эту чувствительность-сострадательность (почему заниженную – я уже описал). И все равно даже эта заниженная экзистенциальность убьет аналитику.

Надежда была только на одно. На то, что общество столь же экзистенциально переживет новый опыт. А именно опыт того, как чувствительность-сострадательность плюс пиар рождают на выходе нечто настолько страшное, что все объекты начальной, используемой чувствительности-сострадательности меркнут. Нет, не исчезают, потому что человеческое страдание не исчезает никогда. А меркнут перед другим, еще большим страданием.

В ту эпоху, когда это начали пиарить в первый раз, как это делалось? Что говорилось? "Вот, смотрите – бюрократическое мурло. А вот – живая боль, мучения живого человека, которого этот бюрократ подверг тому-то и тому-то. Вы превращаете эту живую боль в чей-то заговор. И – защищаете бюрократа. Таково нравственное содержание вашей деятельности".

Ежу было понятно, что удары (с использованием этой сострадательно-чувствительной энергетики) наносятся не по бюрократу. По бюрократу надо было бить иначе. Бюрократ всегда был затравкой. Дальше начинался удар… Например, по армии… По идеологии… По историческому сознанию. В конечном счете, по государству.

В сюжете с С.Ивановым, который мы рассмотрим ниже, произойдет в точности то же самое. Начнется с того, что Иванова надо снять… Ну, и снимайте на здоровье! Тут же будет сказано, что у нас плохая армия. Плохая, кто спорит. Дальше чуть-чуть проложатся идиотскими невыполнимыми благопожеланиями по улучшению армии (нужны профессиональные высокооплачиваемые сержанты… а офицеры какими должны быть?). И немедленно все перейдет в сплошные деструктивные рекомендации, при которых армия не улучшится, а просто исчезнет. И тема снятия Иванова сразу уйдет на второй план, потому что Иванов сам по себе интересен не больше, чем страдающий солдат. А нужно добраться до горла этой страны. Нужно "добить гадину". А то, что это нельзя сделать, не убив, не искалечив, не изувечив еще миллионы военных и штатских, никого из тех, кто это все всерьез закручивает, не волнует. Как не волновало это их и тогда.

Тогда, пытаясь что-то объяснить (как и сейчас, не режиссерам, а тем, кого эти режиссеры считают быдлом, призванным сыграть роль), я настаивал на том, что соединение живой боли с определенным, хорошо простроенным пиаром на крови родит в итоге еще чье-то страдание. Не одной матери, а тысяч матерей. Не одного ребенка, а тысяч детей. Что я не оправдываю какого-то бюрократа, а я показываю, как размножают боль, тиражируют страдание, манипулируя на чьих-то справедливых чувствах. Потом это произошло. Но этот опыт был никак не выстрадан, не осмыслен. Те, кого дергали за сострадательно-чувствительные нитки, дернулись. И этим дерганьем породили страшное обрушение. Они почему-то не ощущают себя ответственными за то, что так дернулись. То есть дернулись как марионетки, а не как-то иначе. Я же не призываю их к бесчувственности. Я призываю к иному качеству чувств. Я не хочу противопоставить их эмоциям холодный разум. Я жду и имею права ждать после случившегося иного качества тех же эмоций. И я понимаю, что не могу этого получить в условиях регрессирующей реальности.

От сопряжения элемент #1 (сострадательность-чувствительность) с элементом #2 (пиар) перейдем к другому сопряжению. Сопряжению этого же элемента #1 с элементом #3. Со звериной криминальной жестокостью окружающей нас реальности. Остаточная чувствительность-сострадательность – это, повторяю, наследство другой эпохи. Очень спокойной по отношению к нынешней. И… как еще сказать точнее?.. очень вегетарианской. Наследство осталось, а вегетарианство ушло. Уже нынешняя криминальная жестокость зашкаливает. А на подходе – другая. Растущие волчата (кто их осудит по большому социальному счету, они брошены в ад и реагируют на это, согласно законам ада) способны на то, на что не были способны их старшие братья. Сусально и лживо описанные во всяких там "Брат" и "Брат-2".

Как описать связь этой реальности с тем наследством? И чего пожелать? Чтобы чувствительность-сострадательность ушла, приспособившись к новым нормам?

Так, во-первых, она и так уходит. В структуре реакций новой русской молодой элиты – всюду приличные показатели, кроме двух точек. Одна – сострадание. Другая – солидарность. А дальше говорите об обществе, о консенсусе. Перед вами – стая. И никакого государства эта стая не удержит.

А во-вторых, я последним скажу, что это должно уйти. Для кого-то это желанное завтра. Я даже знаю, для кого. Но не для меня. Для меня это последний ресурс, последняя надежда на какое-то будущее страны. Но я не могу закрывать глаза на амбивалентность этой надежды. На то, что она, конечно, надежда. Но она же и погибель. Что ее, эту надежду, зарядят в пушку деструкции и долбанут так, что на выходе будет сплошной маркиз де Сад. На входе сказано будет в очередной раз: "Не мешайте людям сострадать… Кровь невинной жертвы… Живое человеческое сочувствие…" Потом все это введут в машину пиара на крови… На выходе будет корчащаяся от боли страна и… И полное отсутствие связи между выходом и входом в общественном сознании. Сознании, обреченном на гибель самим отсутствием этой связи. Ее еще называют "обратная связь".

Так вот – надежда состоит в том, чтобы эта связь включилась. А связь эта – суть рефлексия на игровое начало в происходящем. Никто не предлагает свести все к игровому началу. И еще меньше кто-то предлагает использовать рефлексию для защиты кого бы то ни было… Власти… Отдельных действующих лиц… Единственный, кого хочется защитить, – это само это страдающее общество. И защищать его приходится, в сущности, от него же самого. Причем в нынешнем его, специфически регрессивном состоянии. Понимаю, что это почти невозможно. И все же надеюсь на оставшееся "почти".

И потому привожу всю аналитику игры. Всю целиком. Полностью, без купюр. Кто-то скажет, что это кощунственно по отношению к живой боли случившегося. Я только что ответил. Живая боль всегда превыше всего. Никакой высшей целесообразностью она не перекрывается. Она перекрывается только еще большей болью. И не как аналитической умозрительностью, а как живым опытом. Тут возможна только аналитика бытия. И у этой аналитики есть своя стихия. Поэзия.

Рожденные в года глухие

Пути не помнят своего.

Мы – дети страшных лет России -

Забыть не в силах ничего.

Мы не в силах забыть (и не должны забыть) ничьей живой боли. Ни одной крупицы живой боли. В том числе и челябинской. Но мы не в силах и не вправе забыть и того, как осуществлялся блуд на этой живой боли. И к чему (к какой боли, к какому ужасу) этот блуд приводил в дальнейшем. И это осмысление, и этот экзистенциальный опыт, и эта боль – это все мы. И только соединив это воедино, мы можем вырваться из нынешнего капкана.

Такое соединение возможно только в рамках особой аналитики. Я называю ее целостной, или аналитикой бытия (термин, впервые примененный с несколько другой целью Хайдеггером).

Так соединить – это значит в какой-то степени усугубить боль. Но альтернативы не существует. Потому что, чтобы вырваться из капкана, надо включить подлинно человеческий регистр, тот, в котором понимание не противопоставлено состраданию.

А враг рассчитывает на такую противопоставленность двух начал. Он называет это "сшибкой". Он предлагает нам лживый выбор по принципу "или – или".

Уберем чувствительность, сострадательность – превратимся в бесчувственных роботов-вурдалаков.

Оставим только эту чувствительность, сострадательность – превратимся в воющих от боли зверей.

Нет выхода в пределах этой сшибки, этой ложной дилеммы.

Нам нужно гражданское мужество, то есть мужество, позволяющее соединить осмысление с болью, а не противопоставить одно другому. И во имя этого мужества – эта хроника без изъятий. Потому и без изъятий, что мужество необходимо, а любое изъятие есть дань сострадательности, чувствительности, оторванной от своего же "другого". А значит, расчеловеченной. А потому – изъятий не будет.

Итак, хроника. Она одна скажет внимательному глазу больше, чем любые закулисные сплетни.

СКАНДАЛ НА ПОЧВЕ ЧУДОВИЩНЫХ ЭКСЦЕССОВ, ПРОИЗОШЕДШИХ В ЧЕЛЯБИНСКЕ,

ИЛИ "ДЕЛО С.ИВАНОВА"

1. Само событие

Курсант А.Сычев (по официальным данным и данным СМИ) был искалечен под Новый год.

В больницу он попал 4 января с жалобой на боли в ногах.

2. Начало освещения события средствами массовой информации

Первым информационным агентством, куда попала эта история – со всеми страшными подробностями, – оказалось Радио "Свобода".

Там сюжет появился уже 13 января (!).

Не хочется перегибов в сторону так называемой теории заговора. Но скорость, с которой Радио "Свобода" реагирует на событие, впечатляет. Как и развернутый характер этой реакции. Я не хочу сказать, что Радио "Свобода" занято только злопыхательствами и наведением тени на наш плетень. Но это СМИ с очень специфической биографией. И биография эта не ушла в прошлое. То есть это достаточно разборчивое СМИ. И отбор освещаемых событий производится исходя из достаточно очевидных критериев. Отрицать это так же смешно, как и видеть в каждом действии Радио "Свобода" подрывной злой умысел.

Что же именно сообщает Радио "Свобода" по поводу челябинской (действительно ужасной) истории?

Привожу прямую цитату с тем, чтобы каждый мог сам оценить степень развернутости реакции Радио "Свобода" на челябинскую (повторяю, очень страшную, но, в общем-то, почти бытовую для нас) историю. Кроме всего прочего, следует учесть, что история эта происходит в России, то есть для Радио "Свобода", ну что греха-то таить, "в земле чужой". И не просто чужой, но специфически оцениваемой.

13 января 2006 года, Радио "Свобода":

Андрей Шарый: Военная прокуратура возбудила уголовное дело в Челябинске по делу избиения военнослужащего Андрея Сычева… Сотрудники челябинского отделения Комитета солдатских матерей считают, что военные намеренно мешают следствию и скрывают причины трагедии.

Максим Ярошевский: Андрей Сычев попал в челябинскую больницу в тяжелом состоянии 4 января. Врачи констатировали у него гангрену обеих ног, многочисленные переломы и повреждения половых органов. Хирурги вынуждены были ампутировать треть левой ноги… Андрей Сычев проходил срочную службу на танковом полигоне под Челябинском, в городе Бишкиль. Помимо рядовых, на полигоне служат военнослужащие срочной службы. По анонимным данным председателя Комитета солдатских матерей Челябинска Людмилы Зинченко, именно срочники издевались над подростком.

Людмила Зинченко: Как рассказали анонимные источники, якобы в ночь на Новый год все перепились, обкурились дембеля (старослужащие). Послали этого мальчишку, так как он прослужил всего полгода, в деревню "за бабами", как они сказали. Откуда пацан возьмет баб? Это элементарно. Мальчишка соответственно ничего, никого не привел. Они сказали, раз ты ничего не сделал, значит, будешь расплачиваться сам. Они его привязали к двум стульям. Когда привязывали, видимо, затянули так, что… А ведь более получаса, и уже начинаются некротические изменения в сосудах, в тканях, что и произошло. Якобы 21 человек его насиловал. Все это издевательство продолжалось где-то около четырех часов. Потом мальчишку отправили в медсанчасть при танкодроме, потом в госпиталь в Челябинске, а потом уже в больницу скорой помощи.

Итак, военная прокуратура только расследует событие. Со времени события не прошло еще двух недель. Но со ссылкой на анонимные источники и Комитет солдатских матерей дается информация экстремально сокрушительного характера. Постоянно снабжаемая словечками типа "якобы". Не хочу сказать, что все это дезинформация. Хочу обратить внимание на темп реагирования, интенсивность реагирования, стилевые характеристики реагирования – и ни на что больше.

3. От Радио "Свобода" к "Времени новостей"

Радио "Свобода" дает залп 13 января. Уже 16 января выходит статья в газете "Время новостей". Для тех, кто при анализе забывает специфику своей страны, хочу напомнить, что это так называемый "элитный мертвый сезон". Для того, чтобы "Время новостей" могло откликнуться на сообщение Радио "Свобода", трех дней технологически вряд ли хватит. Значит, это не последовательное, а параллельное реагирование. При котором несчастье, случившееся с парнем, стало фактом для медиков 4 января. А уже через 12 дней выходит статья.

Распишите эти 12 дней по графику. С учетом новогодних "гулянок" и всего прочего. Медики узнали. Сообщили близким. Близкие сообщили еще кому-то. Круги начали гулять по Челябинску. Круги дошли до журналистской Москвы. Журналистская Москва с похмелья стала соображать, что с этим делать. Сообразила. Нужны какие-то командировки, раскачки, вхождение в тему и все прочее. Это нормальный процесс. Любой другой надо назвать форсированным.

Я не хочу с ходу утверждать, что эта форсированность равна ангажированности. Но я не имею права не зафиксировать сам факт такого форсажа. Чем бы этот факт ни был вызван. Тут спектр широк. От человеческого шока до ангажированности.

В любом случае, дадим слово "Времени новостей". (И зафиксируем, что в тот же день аналогичное сообщение появляется на сайте Регнум.ру.)

16 января 2006 года, "Время новостей" (М.Вьюгин, статья "Мундир без чести"):

Военная прокуратура Приволжско-Уральского военного округа в конце прошлой недели прокомментировала дело свердловского солдата-срочника Андрея Сычева, госпитализированного на прошлой неделе с многочисленными переломами и обморожением обеих ног. Сычева доставили в челябинскую больницу скорой помощи из военного госпиталя. Врачи вынуждены были ампутировать ему треть левой ноги. Больной в реанимации.

Имеются данные, что помимо гангрены ног у Андрея Сычева диагностированы множественные травмы половых органов, в том числе обморожение.

Следователи считают основной версией ЧП неуставные отношения.

Итак, эта статья была относительно более выдержанной.

Подробностей об изнасиловании она не содержала. Обострение темы (в перекличке с Радио "Свобода", которому, конечно, принадлежит шоковый зачин) началось в передаче "Эхо Москвы" от 22 января 2006 года.

4. Эскалация темы на «Эхо Москвы»

Тут очень важно соблюсти достоверность и не подменять информационный факт оценочными суждениями. Поэтому – прямая цитата из радиопередачи.

22 января 2006 года, "Эхо Москвы":

Слушательница Татьяна Антонова: Вот слушаю сейчас вашу программу, так я считаю, вместо того, чтобы тратить деньги вот на создание этих программ (т.е. армейских СМИ), нужно навести порядок в армии. Уже больше недели думаю, мальчик Андрей Сычев… отрезали две ноги… Лежит человек, изуродованный в армии.

Е.Афанасьева: Т.е. Вы считаете, что нельзя Минобороны тратить деньги на телевидение, так?

Слушательница Татьяна Антонова: Я считаю… Я не смотрю телевидение, у меня вообще нет телевизора. Я считаю, что Иванов должен уйти с поста. Я считаю, что он должен платить этому мальчику до конца жизни.

Я меньше всего хочу сказать, что слушательница ангажирована. Или что "Эхо Москвы" однозначно "фильтрует базар". Я просто фиксирую, что тема прямой и экстремальной ответственности С.Иванова за челябинский ужас впервые возникает именно в этот момент. Такого-то числа и в таком-то СМИ. Если я провожу анализ, то я просто не могу этого не зафиксировать.

Но до сих пор это все не так впечатляюще. Понятно, что Радио "Свобода" с его инерционной заданностью на специфическую оценку российской армии, КГБ и всего остального (при том что армия, КГБ и все остальное дают сколько угодно оснований для подобной оценки) должно сделать то, что оно делает. А оппозиционному "Эху Москвы" нельзя это не подхватить. Да и любить С.Иванова данному средству массовой информации как бы не положено в силу его оппозиционности (более сложные и неоднозначные мотивы я здесь разбирать не хочу – тем более, что и они не представляют собой ничего из ряда вон выходящего).

Настоящий "бенц", нечто действительно из ряда вон выходящее, начинается тогда, когда данное (еще раз подчеркну – ужасное, но для нашей сегодняшней ужасной действительности вполне бытовое) событие начинает форсированно освещаться всеми государственными электронными СМИ. Видеть в таком освещении только органическую составляющую (журналистскую впечатленность чудовищностью случившегося) я, как аналитик, не имею права. Это было бы просто недобросовестно.

5. От оппозиционных наездов к скандальным констатациям государственных электронных СМИ

Итак, через три дня после передачи по "Эхо Москвы" от 22 января 2006года– 25 января – сразу три фактически государственных канала телевидения (ОРТ, РТР и НТВ) согласованно дают информацию о челябинских событиях.

Конкретно, сообщаются следующие факты:

В Челябинском танковом училище работники прокуратуры приступили к выяснению обстоятельств новогодней ночи, когда старослужащие избивали и пытали новичков. Для одного солдата издевательства закончились ампутацией обеих ног. А.Сычев – единственный, кто попал в больницу из 8 избитых солдат. О состоянии остальных военнослужащих ничего не сообщается. Задержан пока один человек – младший сержант. Под подозрением еще 3 сержанта и 2 офицера. Челябинская прокуратура возбудила 4 уголовных дела.