Текст книги "Содержательное единство 2001-2006"

Автор книги: Сергей Кургинян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 78 страниц)

Сказать, что основой является вера в человека – значит, ничего не сказать. Но гуманизм – не обветшалая мантия на плечах выжившего из ума профессора кислых щей. Это то живое, без чего мы немедленно станем рабами Бездны. Гуманизм – не вполне светская вещь. Не надо путать его с просвещенческой проповедью. Но нельзя сводить его и к модификациям в рамках одной религии. Просто он живет, и вместе с ним живет История как сверхценность.

В очень грубом приближении эта нитка тянется от Французской революции к русской революции 1917 года. По крайней мере, люди 1917 года постоянно грезили Конвентом, поверяли себя этой традицией. "Упаси нас бог отречься от революции! Вы называете нашим учителем Тэна, но он не наш учитель! Мы – другие! Революция как любовь, и горе тому, кто этого не понимает! Бурные волны океана Истории разбиваются о страшные утесы, и ветер должен дуть вновь и вновь, чтобы великое дело Конвента было доведено до конца".

Взяв этот исторический интервал, я, конечно, огрубил суть происходящего. У Конвента были свои предтечи. А русская революция питалась, кроме Конвента, и образом Христа… "Что есть истина?"

Я не хочу изобретать лишних слов. А на общепринятом языке эта линия называется линией проекта "Модерн". Дух свободы и гуманизма, дух прогресса (пусть нелинейного, но обязательно восходящего инновационного движения в Истории), культ человека и его космическое предназначение – вот что входит в эту линию и это понятие.

Лоно Модерна – Запад. Антизападничество бессмысленно. Можно негодовать по поводу того, что Запад отказывается от собственной исторической роли. Но самим отказываться от Запада можно только не имея ясности во всем, что касается концептуальных и стратегических ориентиров.

Нет Истории без иудео-христианской традиции, без личностного человеческого обожения, без космической личности, без стрелы Времени, направленной в Будущее.

Но реальное восхождение человека по этой лестнице шло так, как оно шло. На какой-то фазе проект "Модерн" стал секулярным, но не потерял ценностей. Возникла светская культура, давшая невероятный урожай. Возникло светское общество с новым потенциалом свободы.

Затем все это стало пробуксовывать. Эта пробуксовка стала абсолютно очевидной к концу XIХ века. "Закат Европы" Шпенглера, пессимизм Шопенгауэра и "смерть бога" у Ницше – лишь внешние симптомы этой пробуксовки. Страшной пробуксовки, гной которой выплеснулся кровью Первой мировой войны.

В какой-то момент казалось, что Древо – мертво. И что извечный враг Модерна (назовем этого врага "Контрмодерном") вот-вот победит, и не где-нибудь, а в Европе, на Западе. Страшным приговором здесь было исчерпание смыслов, способных включать общественную энергию. Пробусовка – лишь одна из возможных метафор. И, возможно, точнее будет сказать, что в двигателях не оказалось бензина. А может быть… Может быть, и сама конструкция исчерпала себя. Секулярная культура Модерна могла жить только съедая собственное сакральное ядро. Съев его, она остановилась, и вослед за нею остановилось всё.

Человечество оказалось в страшном тупике. Капитуляция перед Бездной могла стать всеобщей. И стала бы всеобщей, если бы не коммунизм и Россия.

Россия всегда была Западом, но альтернативным Западом. В простейшем смысле это совсем очевидно. Запад – это христианство. Россия – христианская, но альтернативно-христианская страна. На самом деле все еще сложнее. Россия невероятно прочным образом связана с Историей. И эта связь не исчерпывается никакой конфессиональной или культурной спецификой.

В момент, когда История оказалась под угрозой Антагониста, Россия могла либо зажечь свой собственный (а одновременно и мировой) инновационный Огонь, либо капитулировать и исчезнуть. И она была близка к тому, чтобы капитулировать и исчезнуть. Но воля к жизни возобладала. И имела (это все понимали!) не локальный, а глобальный, более того, глобально-инновационный характер.

Коммунизм – западная альтернативная идея. Это вдруг возникшая свежая ветвь на иссохшем Древе Модерна. Россия – западная альтернативная страна. Это часть Запада, но одновременно его Иное. Его, Запада, "бронепоезд на запасном пути", им же, Западом, ненавидимый, истребляемый. Тут не "или – или", тут "и – и". Тут самоубийственная любовь и самоубийственная же ненависть.

Альтернативность России (в рамках Запада и Модерна) и альтернативность коммунизма (опять же – в рамках Запада и Модерна) соединились. Западный мир пришел в движение. Это понимали очень многие, и в этом был смысл массового паломничества интеллектуалов Запада в голодную ленинскую Россию.

К тому моменту, когда этот локомотив Истории заработал, уже включился и начал раскручиваться Антимеханизм, рожденный исчерпанием Модерна, отчаянием и безысходностью Запада. Зверь ждал часа и сорвался с цепи. И имя зверю – фашизм. Фашизм – не просто Контрмодерн. Это фундаментальная альтернатива всему, что несут с собой наш мегатренд Модерна и наша мегасмысловая система. Уравнивание фашизма и коммунизма бредово. Это антиподы, фокусы двух антагонистических мегасистем.

Вторая мировая война – это битва между Модерном и Контрмодерном, в которой коммунизм спас мир от фашизма. И это было исторически безальтернативно. В той мере, в какой западный Модерн еще существовал, он понял историческую суть случившегося. Эта суть была открыта тем, кто понимал фундаментальное значение этих ценностей.

Я имею в виду, прежде всего, Рузвельта, его советников и сподвижников. Ничто, конечно, не исчерпывается отдельными фигурами. Но есть фигуры, которые действуют, а есть фигуры, которые говорят. И здесь фигура Томаса Манна, безусловно, индикативна постольку, поскольку речь идет о соединении глубины с определенностью позиции. А Томас Манн сказал о союзе с коммунистами на почве "общей воли к улучшению человечества".

Союз Черчилля и Сталина был условным. Это был союз против общего врага. Но даже Черчилль сказал 22 июня 1941 года: "Нацистскому режиму присущи худшие черты коммунизма (слышите – худшие! Кто говорит? Главный враг коммунизма – Черчилль! – С.К.). Но все это бледнеет перед развертывающимся сейчас зрелищем. Прошлое с его преступлениями, безумствами и трагедиями исчезает. Любой человек или государство, которые борются против нацизма, получат нашу помощь. Любой человек или государство, которые идут с Гитлером, – наши враги".

Казалось бы, Черчилль мог не говорить первых фраз и начать с того, что "все бледнеет перед развертывающимся зрелищем". Черчилль яро ненавидел коммунизм. Но он не мог не подчеркнуть: фашизму присущи лишь худшие черты коммунизма. Что было эквивалентно признанию наличия фундаментальных различий между фашизмом и коммунизмом. И это – Черчилль!

Рузвельт вел себя иначе, и понимал все иначе. В истории нет места розовым соплям и сладким позитивным снам. Все было жестоко и практично. Но, кроме этих жестокости и практичности, было и нечто иное. А именно – понимание союзников и врагов в борьбе за Модерн.

Смерть Рузвельта (кто-то считает, что убийство) стала стратегическим рубежом. За этим рубежом Запад вновь стал капитулировать перед фашизмом. Дело не в том, в какой степени он использовал фашистов в "холодной войне". Дело в том, что он их не просто использовал, а интегрировал в свою элиту.

А их интегрировав, Запад стал другим. Ибо никаких собственных инновационных оснований для борьбы с коммунизмом у него не было. Старые же основания как-то подогревали жизнь, пока шла война Запада с коммунизмом, но почти мгновенно остыли сразу же по окончании этой самоубийственной войны.

Враги Модерна были в самом Западе. А добавление к ним фашистов оказалось решающим. Запад сам стал убийцей своего Модерна, то есть себя. Фашисты же, героически перегруппировав силы (это приходится признать, особенно на фоне позорной, жалкой трусости и бесплодия коммунистической элиты), выдвинули новую доктрину. В этой доктрине уже нет места германскому нацизму. Фашизм глобализируется, европеизируется, в первую очередь. Он играет со всеми силами Контрмодерна. А на новом историческом рубеже, конечно, ключевой силой Контрмодерна (его и только его инструментом!) стал радикальный исламизм.

Главное для фашизма было уничтожить Модерн до конца. Геополитически (и это было ясно высказано) – уничтожить СССР и США как "двух ялтинских хищников". Историософски (и это тоже было ясно высказано) – уничтожить либерализм и коммунизм как две силы Модерна.

Важнейшим орудием в этом деле стал Постмодерн. Отсутствие инновационного потенциала Модерна привело к тому, что Модерн стал отрекаться от самого себя. Не надо иллюзий! Постмодерн – это не следующая фаза Модерна. Это невиданное предательство и подрыв во всем, что касается мегасмыслов и мегатрендов.

Обретя Постмодерн, либерализм потерял себя. И нашел своего убийцу. К этому подводила концепция тоталитаризма, уравнявшая фашизм и коммунизм и сломавшая всю матрицу, необходимую для понимания, а значит и борьбы на новых исторических рубежах. Уравнители, создавшие модель тоталитаризма, – это предтечи Постмодерна, его интеллектуальная прислуга.

Потом пришел он сам, заявив о смерти всего – смыслов, идеологий, ценностей, проектов, гуманизма, человека, Логоса, Истории, – что больше, куда далее? А к этому моменту человечество оказалось перед новыми эволюционными вызовами. Инновационный потенциал в этой ситуации имеет решающее значение. Постмодерн блокировал инновационный потенциал либерализма, всей западной демократии. В этих условиях защитниками Модерна оказались консерваторы. Но, как говорил герой О`Генри, "песок плохая замена овсу".

Консервативная (или неоконсервативная, неважно) защита Модерна превратилась в ничто после фиаско в Ираке. Стало окончательно ясно, что вместо позитивных ценностей Модерна на знаменах всего того, что назвало себя "новым Римом", оказались лишь выхолощенные знаки в духе Поппера и фон Хайека. Якобы речь идет о привнесении демократии! На самом же деле все видят, что неадекватное вмешательство приводит к эскалации реакции самого худшего типа. Что выстраивается не Модерн (на новом историческом рубеже и этого было бы недостаточно), а новая суррогатная архаика как дополнение к Постмодерну. Возник союз этой вторичной архаики (исламской, в первую очередь, но не только), Постмодерна и Контрмодерна.

И союз этот разворачивает наступление против остатков Модерна, который сам себя лишил последних новых побегов. Что теперь может вырасти на этом иссохшем Дереве? Если не вырастет ничего – можно говорить, что мир входит в этап глобального "распечатывания" всего, что онтологически, метафизически и политически эквивалентно Бездне. Не исключено, что фон хайеки и иже с ними на этом этапе сыграют решающую роль и маски окончательно будут сорваны.

Но речь идет не об обсуждении логики развертывания конца. Речь идет о том, как его не допустить.

Осмысление сути Второй мировой войны, беспрецедентной войны в Истории, – это не дань памяти, что тоже немаловажно. Это адресация к точке сборки, предполагающей возможность сопротивления в будущем. Это же и платформа для союзов и противостояний. Не может быть стратегического союза коммунизма с Контрмодерном, в какие бы одежды он ни рядился. Тактические союзы бывают самыми пестрыми. Но тактика, в которой жертвуют стратегией, – это не путь победы, это путь поражения.

Более глубокое осмысление коммунизма невозможно вне осмысления его фашистского антагониста. А этот антагонист по-настоящему проявил себя на полях сражений Второй мировой войны. Вопрос не в том, чтобы придавать второе дыхание любому нафталину, красному в том числе. Вопрос в том, каким будет альтернативный инновационный Модерн и чем он ответит своим врагам – Контрмодерну, архаизации, Постмодерну. Вопрос в том, как в очередной раз соединится альтернативная западность России с инновационными альтернативами Модерна (то есть того же Запада).

Любая подражательность со стороны России так же глупа и бесплодна, как и отказ от самой себя и своего мегатренда. Отказ станет концом. А подражательность… Помимо того, что она ничего не дает, она еще и просто технологически невозможна, ибо подражать уже нечему.

Вот что такое для нас сегодня осмысление Победы. Вот какова цена этого вопроса для нашего будущего. В мире есть силы – и это огромные силы, – стремящиеся "подвести черту", спрятав свое предательство Победы под маской величайшего почтения.

Нам же не нужны пышные похороны. Пусть смысл живет хотя бы в катакомбах, но пусть живет. Ибо этому живому смыслу еще предстоит спасти планету и человечество.

Победа – точка сборки. И сквозь этот Алеф мы только и можем вновь увидеть все, что отнято. А значит, и вновь обрести себя.

06.10.2005 : Политика инфляции и инфляция политики

С. Кургинян

Скажу несколько слов по поводу 93-го года, просто так – с листа, а потом мы начнем доклад. О жертвах 93-го года… Я не могу это событие ни траурно отмечать, ни что-либо другое делать, потому что обессмыслено всё. Я очень хорошо понимаю, что происходит, и морально не имею права не рассказать вам. Вместе с тем я все время думаю, как это сделать. Ведь вы должны получить хоть какую-то фактуру для размышления, а не так: я знаю, а вы все – внимайте! Я хочу какую-то доказательную фактологическую базу под это подвести, хотя это становится всё труднее делать. Но мне почему-то кажется, что это возможно.

Для меня эта дата была и остается трагической, она перевернула мою жизнь. И важность, ценность произошедшего не отменяются в наше время. Напротив, только усиливаются. Участвовать в каких-либо коллективных деяниях по этому поводу мне омерзительно. Девальвировано всё. Девальвация будет продолжаться.

Я, в принципе, никогда не был склонен к каким бы то ни было элитным рефлексиям. Это была не моя стезя в жизни. Если бы я хотел ею идти, я пошел бы не в геолого-разведочный институт, а из него – не в театральный. Были все возможности двигаться по другой линии и действовать иначе, но я этими возможностями не пользовался.

Мои амбиции были построены совершено на другом. Я всегда понимал и твердо понимаю до сих пор, что гибнет Запад вообще, в который – в альтернативном виде – я включал Россию. Он гибнет в целом, гибнет мегапроект столетий.

Перед тем, как начать Клуб, скажу в двух словах о том, что эта гибель никоим образом не обусловлена ни глупыми действиями Буша, ни судорогами Путина, ни происками Бжезинского, ни действиями Бильдербергского клуба. Она обусловлена тем, что цивилизация не смогла нести на себе крест классического разделения (его описал Вебер) на рациональную науку, полурациональную мораль и культурную помойку, которая должна была как-то вертеться без религии.

Это тройственное разделение привело к тому, что лидером стала, конечно, рациональная наука. И по моему первоначальному, раннему ощущению, которое я на всю жизнь сохранил, эта наука всё и истребит. Она всё уничтожит в клочья: человечество, самое себя, всё что угодно. Она ведет себя, как пушка в бурю на корабле из романа Гюго "93-й год". Она сметает всё.

Я прекрасно понимал, что остановить ее невозможно, что все формы этой остановки отвратительны (это и называется "ультраконсервативный фашизм"). Но я знал и то, что наука в теперешнем ее виде будет и дальше оказывать свое разрушительное воздействие. Мое внутреннее ощущение миссии заключалось в том, чтобы изменить направление движения самой науки и этой триады – наука, право, культура. "Театр на досках" всегда был паратеатром и в этом смысле всегда занимался и занимается только этим. Я сознательно шел в эту сторону, понимая, что решающий вопрос здесь – это вопрос об интеллектуальных эмоциях и об эмоциональной мысли: о соединении сфер ответственности правого и левого полушарий мозга в пределах этой науки, и о том, каким образом придать всему этому собственный метафизический драйв.

Если это произойдет, западный проект можно спасти и можно понять, каково здесь место России. Если это не произойдет, ничего спасти нельзя, – всё рухнет. Всё погибнет, цивилизация сама себя истребит. Я не думаю, что на ее обломках останется какой-нибудь Восток, хотя, может быть, он и лелеет эти надежды. Всё будет истреблено или превращено в такие формы – даже не фашизма… Фашизм, Гитлер, Освенцим покажутся очень мягким и добрым сном.

Я твердо отдавал себе отчет в том, что коммунизм – это часть попытки альтернативно что-то устроить так, чтобы наука не останавливалась, но при этом наполнилась внутренним созидательным смыслом. Для меня в этом проекте больше ничего содержательного и не было.

Социальная справедливость и всё остальное вытекали из того, что предстоит глубокая перестройка человечества, связанная с освобождением новых возможностей и ресурсов. Я для себя не придавал этому самодовлеющего значения. А вот само изменение общего направления движения человечества обещало очень многое. И я спокойно мог посвятить этому свою жизнь.

Есть люди, не очень нормальные, хотя и занимавшие невероятно высокое положение в Советском Союзе (не буду их называть), а в дальнейшем – отнюдь не потерявшие своего влияния, которые до сих пор считают, что я маниакально одержим жаждой повторить путь Иосифа Виссарионовича и что-то навязать кому-то. Я заглядывал в самые глубокие тайники своего подсознания и пытался найти там хотя бы слабое подобие этой мысли – и не смог ничего найти, хотя мне казалось, что я довольно честно научился разговаривать сам с собою за эти годы занятия паратеатром и психоанализом.

80-е – 90-е годы показали, что всё в коммунистическом проекте рушится; оказалось, что ничего живого в его официальной версии нет. А внутри этого обрушения сидела какая-то двусмысленность. Может быть, я остался жив, потому что я что-то по поводу этой двусмысленности понимал. Но это всё – отдельная история.

А реально – лицо этой катастрофической ситуации беспощадно показал 93-й год. Беспощадно! И каждый, кто хотел, это увидел. Не увидеть мог только слепой. Уже тогда я поклялся себе, что разберусь во всех сюжетах 93-го года. И разобрался.

Для меня нет потаенных уголков в ситуации 93 года. Но я не собираюсь выволакивать когда-либо из своего "сундука" все детали. Дни, часы работы этого организма и этой ситуации мне ясны полностью. Я восстановил для себя хронологию, действия персонажей, четыре или пять уровней двигавшихся людей. Восстановил исчерпывающе, так, как я восстанавливал всё в своей жизни, когда я за что-то брался – до конца!

Я совершенно не считаю, что какие-либо мальчики или девочки, оплакивающие эти события, или люди, которые относятся к происшедшему тогда с естественных моральных позиций, должны в эту кашу лезть с тем знанием, которым я обладаю. Поэтому я не хочу рассказывать, я прекрасно понимаю, что этим знанием в сегодняшней ситуации все равно кто-то воспользуется в своих целях. Поэтому пусть я это знаю – и всё.

Гораздо труднее объяснить распад 91-го года и то, что происходило там. Там – не четыре слоя, а слоев двенадцать. И добраться до их сердцевины, чтобы почувствовать, что ты понял по-настоящему, гораздо труднее.

Вопрос заключался не только в том, чтобы разобраться, но и обнаружить сущность процесса. Ведь ход событий оказывался задан очень жестко. Никакой неопределенности в этом смысле нет. Тогда же я сказал: "К власти приходит некий совокупный субъект. Он образован из криминализированной и все более криминализующейся части спецслужбистского сообщества. Все остальное отброшено на периферию (селекция – именно по принципу готовности к такому типу опыта и существования). И на конвергенцию с этой частью спецслужб идут бандиты, которые постепенно осваивают не лучшие компоненты боевого опыта тех, с кем они сотрудничают.

Весь опыт прошедших лет говорит: этот процесс необратим. Он движется только в таком направлении. Ничего другого в нем нет. Он доходит до очередной развилки, до очередного хаоса, он качественно углубляется, но он не меняет свое содержание. Где его истоки? Я постараюсь обсудить это на сегодняшнем Клубе именно потому, что он юбилейный – по отношению к 93 году.

Для меня вопрос состоял совершенно в другом: а что ты можешь противопоставить необратимому процессу в его теперешнем виде? Политики нет. В России нет политики. То, что происходит, не имеет никакого к ней отношения. Эта ситуация будет только усугубляться. Я тогда сказал себе и выполнил всё до конца: есть замкнутая группа людей, объединенная в принадлежащую мне школу и готовая создавать новые знания о современной ситуации. И поскольку у этих людей есть социальная плотность в отношениях друг к другу, работоспособность и некая идеология, они сумеют вокруг себя что-то сформировать. Это всё, что можно сделать и что реально способно существовать.

Далее. Поскольку оказавшийся на исторической сцене субъект конвергенции может только истреблять страну до конца, не выпуская ее из рук, поскольку никто у него из рук власти не вырвет, то финалом будет гибель паразита вместе с лошадью. И дальше вопрос встанет ребром: остается ли в стране хоть что-то живое, и есть ли оно? И кто там именно захочет почему-то не делить тушу, а наращивать на скелет новое мясо?

Поэтому когда я, начиная доклад, говорю об инфляции политики и политике инфляции, я имею в виду следующее. Инфляция, в конечном итоге, – это обесценение. Так вот, это обесценение сейчас касается всего. Обесценено всё, что может быть обесценено. Всё полностью и до конца. Это отнюдь не только деньги или товары. Это всё – труд, смысл, слово, культура, ценность, жизнь, смерть, всё что угодно.

Люди живут в ситуации тотальной и системной инфляции, где принцип их успеха и принцип возможности что-либо осуществлять в жизни зависит от того, насколько правильно они плывут в потоке всеобщей инфляции.

Россия воплотила все возможные антисистемы, которые только существовали. Я внимательно перечитал обращение маркиза де Сада к Конвенту. "Мы рождены, чтоб Сада сделать былью" – не люблю этих всех слов, но это так. Всё, что развернуто Садом, осуществлено здесь.

Можно включить телевидение в любой момент времени. Вы увидите матерящегося уголовника, ногами зверски избивающего женщину, топчущего ее, и производящего садистские упражнения, а также – наблюдающего за этим ребенка. Это – кодификация эфира.

Все знают, что этот образ может приводить только к определенным предельно негативным психосоциальным результатам. Но все телеканалы это делают. И уже нельзя сказать "проклятый Гусинский!" – нет Гусинского. Но дело его живет. Даже не осмеливаюсь подробно отрефлексировать, как это так получилось, хотя думаю, что понимаю. И даже очень хорошо…

Но факт заключается в том, что идет конкуренция телеканалов за этот криминальный мейнстрим.

Всё, что происходит сейчас вокруг темы о примирении и согласии, все эти перемещения трупов с одного места на другое… При перемене мест закопанных сумма конфигурации не меняется. Это вообще игра некрофилов. Это некрофилическое шоу.

Задача состоит не в том, чтобы добиться в нем любого результата – мыслимого и немыслимого. Задача – в том, чтобы еще раз поиграть с трупами. Труп этот можно закопать, а потом раскопать и перенести еще раз. И еще. Главное – как можно дольше это делать. Страшно говорить эти слова, но это напоминает ухудшенный ремейк из советского фильма, когда два милиционера переносили пьяного с одной стороны дороги на другую (на "чужой" участок).

Ощущение, что совокупное сознание, которое это делает, играет этими трупами, как в шашки, получая удовольствие даже не от прохода в дамки, которого в этой композиции быть не может, а только от самого процесса игры. Людям хорошо просто от того, что они понимают, что можно еще сколько-то трупов куда-то перенести.

Вспомним двусмысленные фразы патриарха из "Бориса Годунова": "Вот мой совет: во Кремль святые мощи перенести, Поставить их в соборе Архангельском … И мощь бесов исчезнет яко прах". Всё это материализовано в нашем мире.

Кто на этом фоне собирается добиваться какого-либо примирения, я не понимаю. Я не понимаю, зачем это нужно! То есть, я понимаю, что это умножает хаос. Я вижу, что "крыша поехала" у всех. А ко мне обращаются с тем, чтобы я участвовал в телевизионном обсуждении этих игр.

Когда меня просят участвовать в подобных обсуждениях на высоком уровне – значит, хана! Это ключевой диагностический аналитический признак! Полного окончания. Люди уже ничего не понимают.

Кое-что еще скажу перед тем, как мы приступим к докладу, чтобы не было ощущения, что я от чего-то актуального увиливаю.

Арест царской семьи производили не большевики. "Волга впадает в Каспийское море". Арест царской семьи производил генерал Корнилов. По дневникам соответствующих лиц из этой семьи, проводил грубо и с нарушением всех норм. Монархию обвалили не большевики. Большевики составляли каплю в море в этом обвале монархии.

Монархию развалило несколько сил. Первая и основная – сама царская семья, завершив это собственным отречением. Можно говорить как угодно и что угодно, но Павел, к которому с этим пришли, сказал: "Вы можете меня убить, но я оживу и после смерти буду оставаться вашим императором".

Вторая сила, которая сделала это всё, – это совокупные родзянки. Все вместе.

То есть никакого объективного разбора падения монархии не может даже начаться без того, чтобы не был "выкопан труп" Временного правительства. Но ни одно лицо в нынешней России не заинтересовано в том, чтобы был "выкопан труп" Временного правительства.

Третья сила – окружение императора. Было много аристократов считавших правящую династию недостойной, были люди, которые говорили: "Большевики сделали одно доброе дело: они уничтожили эту преступную семью!"

Неумолимая машина мести работала постоянно. И нужно находиться в совсем отупело-худше-советском состоянии, чтобы не понимать смысла стихов, которые все здесь сидящие учили в школе наизусть и которые почему-то надо было называть революционно-демократическими, служащими делу пролетариата и крестьянства: "А вы, надменные потомки известной подлостью прославленных отцов. Пятою рабскою поправшие обломки игрою счастия обиженных родов…".

Значит, было окружение, был еще Бог знает кто. Роль церкви в падении монархии также вполне очевидна. Как только начнется серьезное разбирательство, то, следом за Временным правительством, будет предъявлен счет и тогдашней церкви. И Синоду, и другим. Ведь все они, кроме московского митрополита Макария Невского, монархию предали. Подробно будет описано, как именно они это сделали. Они молились за "благоверное Временное правительство". Они убирали из молитв слово "царь", даже когда это касалось Царя Небесного, чтобы, упаси Бог, ничего не случилось. Большевики, разумеется, в этом не участвовали.

Дальше мне говорят, что это всё – "примирение". Хоть одна нота примирения – в чем она? Нам рисуют на иконах бесов в буденновках и говорят: "Примиряйтесь!" С кем? С бесами? С кем надо примиряться? Они вообще понимают, что такое примирение? Шаги навстречу друг другу… Какой шаг сделан? Где сделан хоть один шаг? Вокруг какого содержания должно быть примирение?

Нет стремления к примирению. Есть яростное желание вырыть трупы и возобновить гражданскую войну под видом примирения. Всё дышит мстительностью.

В этой очередной пропагандистской кампании все идет в ход. Привозят из-за границы никому неизвестных, кроме специалистов религиозному богословию, людей, показывают их по телевидению "А это, – говорят, – какой-то там внук Шмемана". Народ смотрит: "Шмеман – наверное, Рабинович". Кто такой? Почему приехал? Что происходит? Никто не понимает вообще. Организаторы акции "примирения" живут в оторванной от реальности субкультуре, но тащат эту субкультуру в эфир – на сто миллионов озверелого народа. Всё это – ложь в кубе, в квадрате, в десятой степени. Это постоянное перемножение лжи. За каждую такую ложь придется расплачиваться стократно. Те, кто это делают, идут путем лжи в собственную могилу и волокут в эту могилу 150 миллионов своего населения.

Кто может что-то строить на этой лжи? Понять нельзя. Ложь эта – на уровне учебника для 5-го класса. Это не какая-то там ложь, в которой дядя Ваня не разберется. Все в этом разберутся!

Говорят, я усложненно изъясняюсь… Перейду на простой язык.

Чтобы на этом была выстроена хоть какая-то даже самая призрачная официальная идеология, нужно абсолютно отупевшее население. Но если оно настолько отупело, то зачем вообще нужна идеология? Это ведет не просто в никуда, это ведет в хаос. А они еще думают про выборы… Если 70 советских лет – эпоха маразма (а сейчас в связи с "примирением" опять подымают эту тему), то это – поражение в правах всего населения, их власти, их страны. Если у тебя 70 лет был маразм, сиди и не протестуй еще 140 лет. К тому моменту государства уже не будет и твоего народа тоже!

Плюс – страна криминализуется непрерывно. И реально, конечно, это – "поход к хаосу".

Поэтому, когда я говорю об инфляции политики и политике инфляции, читайте мой текст еще и как "поход к хаосу". Мне не нужен Зюганов и могучая КПРФ с ее более мелкими ответвлениями для того, чтобы всё это сказать. Мне вообще для этого никто не нужен. Я говорю это не от имени живых (потому что большинству из них это всё безразлично), а от имени мертвых. Мертвых – и с той, и с другой стороны. Потому что мертвые белогвардейцы, которые шли в штыковые атаки на красных, и красные, которые шли на белых, вместе манифестировали только одно: что у них есть ценности и есть Россия.

То, что сейчас предлагают, есть полный отказ от ценностей. Это – обыдлевание всего под видом "примирения". Ничем, кроме хаоса, это не будет чревато. Никаких политических капиталов они на этом не заработают. Всё, что они тут делают, – мертворожденное и только обеспечивающее тотальную инфляцию.

Но хаос они могут развязать. И по этому поводу надо сказать правду. Сказанная правда имеет метафизический смысл. Если нет ни одного живого, кого она интересует, есть мертвые. Поэтому всё должно быть сказано. И ни Зюганов, ни его оппоненты мне в этом не помешают!

Я хочу говорить, конечно, не об этом, потому что это – введение. И все то, о чем шла речь, никогда не стало бы предметом обсуждения, если бы не новые обстоятельства. Беру на себя тяжелую задачу. Процесс развивается очень быстро. Если раньше я мог привязывать доклад Клуба к неделям, то сейчас это нужно делать, учитывая меняющуюся обстановку по дням. Потому что через несколько дней уже становится поздно.

В части доклада рассматривается инфляция политики в свете новейших фактов, а часть, прочитанная Юрием Вульфовичем, будет посвящена инфляции в собственно экономическом измерении.