Текст книги "Содержательное единство 2001-2006"

Автор книги: Сергей Кургинян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 65 (всего у книги 78 страниц)

Второе. Такая модель не устроит ни элиту, ни народ. Она никого не устроит. Она устроит страну. То есть, всех – и никого. Значит, ее придется продавливать.

Но чем ближе все подходит к последнему барьеру, тем больше какое-то внутреннее озверение людей. Люди этот барьер чувствуют. И не все готовы оказаться без страны. Одно дело умственное – прочитать об этом в газете "Завтра" или у Кургиняна, а другое – уже видеть, как вот треснуло, вот еще треснуло, вот еще…

Ни одна витальная проблема не решена. Да, масса каких-то проблем, связанных с удобством жизни, решена. И не худшим способом. Но это куплено ценой нерешения фундаментальных витальных проблем. Вот в чем беда-то. А их надо решать, чтобы жить.

Третье. Элитная сателлитная бытовуха – в прошлом.

Дело не в том, что социально-государственная логика, которую с помощью этой бытовухи наша элита эксклюзивно проговаривает в узком круге, не устраивает общество. Дело в том, что эта логика УЖЕ НИКОГО НЕ УСТРАИВАЕТ. НИКОМУ МЫ В ЭТОМ КАЧЕСТВЕ НЕ НУЖНЫ.

Вот в чем казус.

Грустно это констатировать, но США долго хотели держать Россию "агонизирующе целостной" (формат РФ). Но только потому, что не понимали, что делать в случае развала РФ. Они и сейчас этого не понимают до конца. Но они (и не только они) начинают понимать другое. А именно – что нынешняя Россия не жизнеспособна. Все это понимают – кроме узкого круга людей, которые каждый день по телевизору говорят, что страна воскресает и бурно развивается. Все остальные понимают, что страна реально умирает.

Этот разрыв между реальностью умирания и "пиаром возрождения" не может длиться долго.

Он, этот разрыв, уже съел неоколониальную "бытовуху", успокаивавшую нашу элиту. И после этого образовалась полная пустота. Единственное, что ее может заполнить – это полноценная система мировоззренческих установок. Со всеми уровнями, которые существуют в таких системах (стратегия, доктрина, концепция и так далее).

Заимствовать сегодня чье-либо чужое на неоколониальный манер мы не можем и не хотим. Точнее, мы по-прежнему не хотим. А так называемая элита не может по вышеуказанным не зависящим от нее обстоятельствам.

Так что поневоле придется обзаводиться мировоззрением. Весь вопрос в том, можно ли им обзаводиться поневоле.

А также в том, что оно может выражать.

Об этом я скажу совсем коротко. Хотя этому, конечно, можно посвящать отдельный доклад. И, видимо, не один.

Концептуально, исторически – Россия это Запад. Хотя и альтернативный Запад. И уходить ей с Запада можно только в могилу. Это так было всегда. И это в особенности так сейчас. Когда Восток на подъеме. А Россия не справляется с витальной проблематикой.

Итак, Запад…

Запад – это отнюдь не нечто благополучное, куда нужно влезть, во что бы то ни стало, и расположиться в нижних этажах. Запад – это рушащаяся, гибнущая конструкция. Почему гибнущая – об этом отдельно. Сейчас примите это на уровне констатации. Что из этого вытекает?

Казалось бы, что нужно бежать из рушащегося дома. А если бежать некуда?

Как ни парадоксально, но обсуждение судьбы Запада является сегодня единственной русской "козырной картой". У русских нет больше "козырей". Вместо того, чтобы пытаться без мыла влезть на нижние этажи существующего Запада, который кажется благополучным, надо указать на масштаб неблагополучия и катастрофизма. И идти на Запад.

Не удаляться в случае неблагополучия. Не приближаться в случае благополучия. А, наоборот, как ни странно. И это не кокетство, не парадоксализм. Это злоба сегодняшнего дня. Это вопрос жизни и смерти сотен миллионов людей и судьбы человечества!

Другое дело – что такой поход на Запад требует другой интеллектуальной, духовной вооруженности. Отсюда и особое значение компонентов этой вооруженности. Философии, стратегии, как хотите. Повторяю, с этим и только с этим нужно идти на Запад.

И это не простой поход. Вполне возможна неудача. Но это последний шанс. Ставка может быть сделана только на то, что в каких-то нишах и в каких-то конфигурациях есть нечто, за что еще можно как-то зацепиться.

Для нас "завтра" наступит только в ситуации, когда вся эта ниша (рис. 13) – стратегия, философия, доктрина, концепция, мировоззрение – окажется заполнена на уровне, качественно более высоком, чем на Западе. А не бредом, не полубезумными работами конспирологического характера. Если этого не произойдет – все, конец.

Отсюда два основных тезиса.

Первый. Грубая мобилизационная модель – безальтернативна. Она будет неудобна всем, включая находящихся в этом зале. Но придется выбирать – либо удобства, либо страна. К сожалению, это так. Надо сделать так, чтобы эта модель была как можно менее грубой, как можно более мягкой из тех, которые решают проблему.

В числе проблем, очевидным образом, имеется проблема возможного ядерного столкновения. И только в случае, если всем будет понятно, что имеет место ядерный паритет (путем любой гонки вооружения), – страна будет сохранена. Иначе страны не будет.

Второй. Есть комплекс проблем стратегических, концептуальных и прочих. Мы должны тут быть наступательно открыты. А до сих пор нас тут просто не было. Спросят: "А зачем это нужно вообще? Может быть, заняться собой – и все тут".

Отвечаю: "Если мы просто замкнемся – мы будем раздавлены. Если наше поведение не будет содержать наступательной концептуально-стратегической линии – проигрыша не избежать".

Итак, мобилизационная модель плюс стратегическая интеллектуальная наступательная открытость. Одно с другим связано. Что вполне очевидно.

Но как это все может проложить себе путь в реальности? Что для этого нужно? Увы, понятно, что именно.

Для того, что бы страна могла жить, она должна сменить всю элитно-концептуальную и элитно-социальную матрицу. Это будет происходить, видимо, при высоких давлениях и при высоких температурах. Нужно сделать все для того, чтобы разумно минимизировать и температуру, и давление. Ни в коем случае нельзя работать на обострение. Но нужно понимать, что оно почти неизбежно. И нужно сделать все возможное, чтобы удалось его избежать. Но если альтернативой является просто гибель страны – тогда… Вы лично – что выберете? Смерть при температуре 38,9 или возможность выздоровления при температуре 40,5?

Я, кстати, не говорю, что при температуре 40,5 выздоровление гарантировано. Ситуация такова, что летальный исход высоко вероятен. Но я твердо знаю, что, будучи взрослыми людьми и имея какие-то возможности, аморально не сделать все от нас зависящее, чтобы сохранить страну, а на худой конец – вместе с ней умереть. В конце концов, люди всегда умирают, они же не бессмертны. Лучше так, чем иначе. Но те небольшие шансы на то, чтобы страну и жизнь сохранить, надо отжать до конца.

19.10.2006 : Игра с огнем

Часть первая. Грузинский эксцесс и его макрополитический смысл

Что я называю грузинским эксцессом? Множественные реакции на арест российских офицеров грузинскими правоохранительными органами. Эти множественные реакции оказались очевидным образом "асимметричны" по отношению к поводу, который их породил. Почему я говорю об асимметричности? Зачем использую это сложное слово, если гораздо легче сказать о несоразмерности?

Но в том-то и дело, что в данном вопросе простота может быть хуже воровства. Если считать захват российских офицеров не рутиной, а особым событием, то этот захват является вызовом российскому государству. И государство имеет полное право ответить на вызов. Масштаб ответа определяется, исходя из стратегической целесообразности. Ответ может быть формально несоразмерен вызову, но одновременно адекватен ему. Ибо направлен на решение той стратегической задачи, актуализацию которой породил вызов.

Соразмерен ли вызов, именуемый в истории "выстрелом в Сараево", мировой войне, унесшей десятки миллионов жизней? Конечно, несоразмерен. Но, в каком-то смысле, адекватен. Потому что выстрел в Сараево взорвал всю систему накопившихся на тот момент европейских и общемировых противоречий. Потому что этот выстрел породил определенную цепную реакцию. Причем по строго определенному закону. Потому, наконец, что вцепившиеся друг другу в горло европейские державы не могли так вцепиться без недопустимого, с их точки зрения, ущерба достижению их стратегических целей.

Достижению каких стратегических целей России нанес ущерб арест четырех российских офицеров? Если этот арест мешает достижению наших серьезных целей, то российская реакция может быть сколь угодно масштабной. Но в любом случае, она должна предполагать нечто для того, чтобы называться симметричной и адекватной. Что же именно? На самом деле, только одно – устранение препятствий, поставленных данным вызовом на пути достижения наших целей. Препятствий, поставленных напрямую. Или же косвенно вытекающих из возникшего вызова.

Если этого нет, реакцию надо называть асимметричной. Именно асимметричной, а не несоразмерной. Тут есть нюанс. И этот нюанс весьма существен.

Но прежде, чем перейти к обсуждению нюансов, хотелось бы сказать пару слов о том контексте, в который эти нюансы вписаны.

Если говорить о мировой политике, творимой в пределах так называемого СНГ, то придется признать, что главное происходит сейчас вовсе не в Грузии. Что сегодняшняя ось глобального напряжения – это, как ни странно, Средняя Азия. А главный узел этого напряжения – Казахстан. При этом там все происходит тихо.

Что же именно происходит? Идет смертельная борьба за энергетический ресурс. В регионе разворачивается крупномасштабное китайское наступление. Я имею в виду укрепление китайских позиций во всем, что касается политического и экономического влияния. И в этом реальный смысл того, что именуется ШОС (Шанхайская организация сотрудничества).

Пойдут ли потоки энергосырья на Восток или на Запад? От этого зависит судьба глобальной власти. Если потоки пойдут на Восток, китайский рост станет реально неудержимым. Если на Запад – у Великого Дракона возникнут очень серьезные проблемы. Так что схватка идет смертельная. И, повторяю, тихая. Любая подлинно смертельная схватка любит эту особую тишину.

Эта тишина находится в резком контрасте с публичной скандальностью грузинского сюжета. На деле сюжеты прочно связаны. Потому что если совокупный энергоресурс развернется на Восток и Юго-Восток, то Грузия (да и весь Кавказ в целом) теряют роль ключевой карты в "великой энергетической войне".

Однако, во-первых, эта роль пока еще не потеряна. Хотя и сильно проблематизирована, о чем, в частности, говорят последние американские решения по Грузии, решения ООН и многое другое.

Во-вторых, "великая энергетическая война", конечно же, имеет огромное значение. Но этой войной никак не будут исчерпаны фундаментальные конфликты XXI века. Кроме того, все войны XXI века (энергетические, в том числе) будут носить, так сказать, "атипичный" характер. В них может использоваться самое разное оружие. В том числе, и такое, которое придаст кавказской теме совершенно новую (и очень жгучую для нас) "военную значимость".

И, в-третьих… мы, конечно, можем полностью погрузиться в глобальные игры, но… как бы это поделикатнее выразиться… Мы, увы, не СССР… И в этом смысле являемся не столько субъектом этих игр, сколько объектом. А, точнее, даже полем, на котором эти игры разыгрываются.

Возможно, XXI век потребует от нас возвращения к глобальной субъектности. Но будем откровенны – это далеко не бесплатное удовольствие. А для нынешней России – почти непосильный груз. Если Россия и возьмет его вновь на свои плечи, то это будет уже совсем другая Россия. Полностью ответственная, так сказать, за советское наследство.

Пока всего этого нет и в помине. А что есть? Есть пресловутые национальные интересы. И это, между прочим, совсем немало. С позиций же этих интересов грузинский эксцесс значит намного больше, чем некоторые глобальные маневры и судороги.

Часть вторая. Тактика и стратегия

Приструнить зарвавшихся грузинских русофобов – это благородная цель. Но, увы, сугубо тактическая.

Стратегическая цель может и должна быть связана с другим. С присутствием России на определенной территории. С масштабом этого присутствия и его качеством.

Под этим углом зрения постараемся посмотреть на интересующие нас события в Грузии. А для этого, в свою очередь, необходимо правильно подойти к оценке события как такового. Любого события вообще.

Что такое "событие"? Это нечто самодостаточное? Или знак чего-то гораздо большего? Например, пресловутых происков "мировой закулисы"? Мне кажется, что оба эти подхода уже себя полностью дискредитировали. Рассматривать, например, события в Грузии как исполнение господином Саакашвили задания, полученного от господина Буша, – значит существенно мистифицировать произошедшее. Но столь же нелепо рассматривать эти события как свидетельство прямолинейности неких тбилисских высоких администраторов, отреагировавших на "происки российских военных".

Что же тогда на самом деле произошло?

И что выявилось в результате произошедшего?

Начнем с последнего. Вхождение Грузии в НАТО, конечно, проблематично. У американцев есть сейчас чем еще заниматься. И они не могут не понимать, что их поспешные действия повлекут за собой издержки, несопоставимые с приобретениями. Не то чтобы Россия начнет войну с Грузией и поддержавшими ее силами НАТО. Не в этом дело. И не в том, что поддержка Грузии со стороны США каким-то кошмарным образом трансформирует российско-американские (в последнее время, как все мы понимаем, далеко не безоблачные) отношения.

Просто принятие Грузии в НАТО потребует от США практически невыполнимых вещей. Чего-то наподобие показательного перехода Грузии от нищеты к процветанию, от хаоса внутренних противоборств – к реальной стабильности. Количество денег, которое нужно на это затратить, превышает реальные возможности перенапряженного американского бюджета.

А помимо денег, понадобится еще и политическая воля, система прямых административных американских воздействий на амбициозную грузинскую элиту. Если этих воздействий (они же – массовые "посадки") не осуществлять, то грузинская элита, взятая как данность, спокойно, обаятельно и весело разворует не только скромные американские дары. Весь американский бюджет туда вложите – и все будет разворовано. А страна останется такой же нищей и нестабильной.

Значит, нужна другая грузинская элита. Ее еще попробуй сооруди… А с этой что прикажете делать? Да и вообще – не в американских правилах переутруждать свой бюджет, создавая очаги процветания на каких-то "банановых" территориях.

Если же принять Грузию в НАТО, войти в Грузию, а ее процветанием и стабильностью не заниматься самым серьезным образом, то результат будет сугубо отрицательным. Пришедшие на такую территорию войска будут поглощены расширяющейся воронкой грузинской нестабильности.

Недаром даже вопрос о НАТО на Украине – и то является открытым. А после нового витка украинской нестабильности – не просто открытым, а уже почти закрытым. Хотя, конечно, американцы будут рваться на Украину гораздо больше, чем в Грузию – потому, что они не могут позволить немцам разместиться на Украине, так сказать, со всеми удобствами.

Что же, повторяю, произошло? И кто они, эти фигуранты, про которых можно сказать: "По делам их узнаете вы их"? И в чем дела-то? Мы что, приостановили вывод своих войск из Грузии? Мы, наоборот, ускоряем вывод оставшихся скудных клочков нашей военной силы.

Представьте себе, что Грузию приняли бы в НАТО за считанные дни, и через месяц туда были бы введены войска. Мы реально (не в галлюцинативных ультрапатриотических снах) никакой войны в этом случае не могли и не должны бы были затеять. Это, как говорится, ежу понятно.

Так что мы должны были бы сделать? Утереться? Ответить очередным поджатием хвоста на демарш ненавистной суперсилы?

Отнюдь. Со стратегической точки зрения, нам надо ответить себе на один-единственный вопрос: в какой мере мы хотим присутствовать на Кавказе, и где именно. А этот вопрос есть часть другого вопроса – о нашем присутствии в мире. Хотим ли мы это присутствие повсеместно расширять? Хотим ли мы его уменьшать? Хотим ли мы его где-то уменьшать, а где-то увеличивать, и тогда где именно?

Предлагаю рассмотреть все возможности. И начать с возможностей расширения российского присутствия. Как в мире, так и в каждом его отдельном регионе. Потому что российское присутствие в мире – это не абстракция. Это сумма российских присутствий на сопредельных России территориях (пресловутое "ближнее зарубежье"). А также в других частях мира (дальнее зарубежье).

Присутствие на сопредельных территориях – особо существенно. Потому что только через эти частные территории Россия может расширять свое общее присутствие и свою общую роль. Кроме того, эти территории входили в состав царской России и СССР. Они исторически воспринимаются как свои. Их потеря – как ампутация частей российского единого целого. Без восполнения этих потерь российское государство все равно оказывается инвалидом, калекой. И ведет себя соответственно, и другими воспринимается в этом, так сказать, весьма печальном контексте.

Как расширить присутствие? Это обсуждалось неоднократно.

Сценарий #1 – возбудить центростремительную тягу к России у народов, находящихся на отсеченных территориях. И через это восстанавливать свое присутствие без деструкции самих территорий. То есть, возвращать в российскую орбиту – культурную, экономическую, политическую – всю Грузию, а не Южную Осетию и Абхазию. Всю Украину, а не Новороссию и Крым. Всю Молдавию, а не Приднестровье. Весь Казахстан, а не его северную часть. И так далее.

Для того, чтобы решить такую расширительную задачу (назовем ее "расширительной задачей-максимум"), нужно особо мощно нарастить тяготение к России даже у "некомплиментарных" к ней народов ближнего зарубежья. Вряд ли это можно сделать с помощью угроз депортации представителей этих народов, отнесения их к категории так называемых "чурок", и через прочие аналогичные фокусы. Это очевидно даже последнему дегенерату.

Но есть влиятельная точка зрения, согласно которой возбудить центростремительную страсть у "некомплиментарных" к России народов уже нельзя, да и не нужно. Последнее продиктовано соображениями, так сказать, нерационального характера, укладывающимися в знаменитое новорусское "западло" (а также в его более классические, но по сути аналогичные, словесные определения).

Можно ли этим руководствоваться в геополитике – вопрос отдельный. Легче всего сказать, что нельзя. И это будет совершенно правильно. Но недоучитывать роль эмоций – по сути, тоже неграмотно. Вам скажут, что если нельзя, но очень хочется, то можно. И что все время утираться – это тоже плохая геополитика. Но главное, вам скажут, что "поезд ушел". Что повернуть общественное мнение на некомплиментарных сегментах потерянной территории невозможно. Что они – "отрезанный ломоть".

В чем-то это, возможно, и так. Я не собираюсь категорически оппонировать этой точке зрения. Только скажу, что "никто не пробовал", никто по-настоящему, на уровне большой государственной политики не проводил ни глубокого исследования источников некомплиментарности, ни методов их трансформации во что-то другое. О чем это говорит? Отвечаю: об отсутствии большой сосредоточенной политической воли, направленной на решение этой задачи.

В любом случае, кроме такого сценария, в рамках которого должна решаться расширительная задача-максимум (возможно, и не решаемая в полной мере), есть и другой сценарий. В рамках которого можно решать расширительную задачу-минимум. С одной стороны, минимум… Это кому-то не нравится. Но, с другой стороны, – тоже ведь расширительную!

Этот сценарий #2 – общеизвестен. Принцип, на котором он основан, – присоединять не территории целиком, а те их части, где население однозначно комплиментарно к России. Не Грузию, а Абхазию и Южную Осетию. Не Молдавию, а Приднестровье. И так далее.

Издержки этого сценария тоже общеизвестны. Мы портим отношения с сопредельными государствами, на целостность которых, что греха таить, посягаем. А также создаем обоюдоострые прецеденты. А ну как не только Абхазию и Южную Осетию присоединим, но и что-нибудь из "своего" потеряем! Даже не хочется говорить, что именно.

Сторонники данного сценария имеют свой взгляд на рассматриваемые издержки. Так, например, по поводу Южной Осетии и Абхазии они говорят, что по-настоящему эти территории в состав независимой Грузии никогда не входили. Если, конечно, не упиваться историческими прецедентами эпохи царя Давида и царицы Тамар. Абхазия и Южная Осетия вошли в Россию вместе с Грузией. А затем в СССР вместе с Грузией.

Кто там как кроил административные границы – это отдельный вопрос. Но когда вместо административных границ встал вопрос о границах политических, то единственный "экзистенциально достойный" выход из сложившейся ситуации состоял в том, чтобы вернуть всем территориям право на самоопределение по отношению к России. Поскольку Россия собирала вокруг себя эти территории. И они именно с ней (а также с СССР, как с ее исторической ипостасью) строили свои специальные отношения. Жители этих территорий не крепостные, которых можно произвольным образом передавать от одного барина к другому. У них есть право на то, чтобы в новых условиях решать свою историческую судьбу, соотносясь со своими представлениями о собственном благе.

Если добавить к этому, что ни Абхазия, ни Приднестровье, ни другие субъекты, пережившие гражданские войны, назад в лоно тех "сущностей", которые вели с ними кровавые разборки, никогда не вернутся, то ситуация представляется достаточно однозначной.

Оставим в стороне плюсы и минусы, связанные с максимальной и минимальной расширительностью. Укажем только, что это расширительность. И что других сценариев расширительности нет.

Но есть сценарий #3 – охранительный. В рамках этого сценария мы применительно к РФ вспоминаем песню советской эпохи: "Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим". Почему это мы не хотим этой земли (Кавказа, Крыма, Приднестровья), и с какого это бодуна она стала чужой – отдельный вопрос. Сторонники этого сценария скажут вам, что так вот получилось. Что Кавказ, Крым и Приднестровье – это теперь территории чужих государств. И с этим надо смириться. А вот Чечня, например, – часть России по Конституции РФ. И потому этот "вершок" мы никому не отдадим.

Почему надо так сражаться за Чечню, если потеряны гораздо более "исторически манкие" для России Крым и Новороссия – объяснить трудно. Но этот сценарий хорош хотя бы тем, что не отдается ни вершка своей земли. Он хорош тем, что не является уменьшительным.

Итак, мы назвали все возможные сценарии (рис.1).

Назвав сценарии, сразу скажем, что наиболее негативными являются уменьшительные сценарии. Но даже в их рамках ТЕОРЕТИЧЕСКИ МОЖНО ДОПУСТИТЬ МОДИФИКАЦИИ, СОЧЕТАЕМЫЕ ХОТЬ С КАКОЙ-ТО ЖИЗНЬЮ РУССКОГО НАРОДА. И эти модификации, если они имеются, являются меньшим злом, нежели те, которые подводят черту под историческим (а значит, и физическим) бытием этого народа.

Вот и все градации. А какие еще вы хотите предложить к обсуждению?

К сожалению, уменьшительные сценарии, совместимые с жизнью русского народа, не просматриваются. Теоретически их можно допустить. А на практике их нет. Пусть мне кто-то докажет, что это не так. Я самым внимательным образом отнесусь к любым аргументам в рамках такого оппонирования.

Но никто и не обсуждает эту тему открыто и внятно! Более того, последние несколько лет казалось, что эта тема снята с повестки дня. Что "путинская повестка дня" с этой темой несовместима. Что, может быть, мы и не вернем драгоценные "пяди", но своих "вершков" больше отдавать не будем. Как иначе понять жертвы, принесенные на алтарь чеченского замирения? Как иначе определить подлинный государственнический смысл той политики, которая в 1999 году во мгновение ока превратила Владимира Путина из начинающего администратора в национального лидера?

Однако у меня возникают самые серьезные опасения, что новая ревизия российской государственной целостности начата. Что она, как всегда, инициирована отнюдь не с российской территории, но подхвачена территории весьма серьезными российскими элитными группами. И что эти группы ориентируются не на заморские приказы, а на собственные интересы в их весьма специфическом понимании.

Часть третья. Русская уменьшительность – субъекты, цели, возможности

Я высказался по этому поводу до грузинских эксцессов. Сразу же по горячим следам событий в Кондопоге. Тогда же я выбрал формат высказывания. И не желаю его менять. Потому что без ответов на общие вопросы, которые я затронул тогда и считаю необходимым вновь поставить сейчас, – обсуждать грузинский эксцесс так же бессмысленно, как и эксцесс карельский. А также будущие эксцессы, которые неминуемы.

Итак, давайте один раз обсудим "русскую уменьшительность" под стратегическим углом зрения. Может быть, тогда каждый очередной эксцесс, происходящий в рамках этой уменьшительной линии, не будет нам казаться столь необъяснимым и диким.

Так что же такое уменьшительная стратегия, все настойчивее утверждающая, что именно она выражает подлинный русский интерес, а все остальное – это "выдумки космополитов и инородцев"? Что такое она сама по себе? И каков ее субъект – та социальная сущность, которая стремится ее воплотить в реальность?

В советскую эпоху много говорилось о коллективном разуме партии. Эти фразы набили такую оскомину, что даже теперь, через 15 лет после распада СССР, трудно обсуждать такие, вполне научно-респектабельные, вопросы, как надиндивидуальные формы мышления и поведения. Между тем, и для Маркса (который абсолютно не снят с мировой повестки дня), и для тех, кого наши либералы выбрали в качестве своих антимарксистских кумиров, такие надиндивидуальные формы мышления и поведения – это социальная аксиома. Что такое рынок? Это надиндивидуальный ум. Индивидуумы-дураки в совокупности ведут себя так, что их дурацкий индивидуализм превращается в коллективный разум рынка. Не партии и не класса, а рынка.

На самом деле, несводимость поведения больших социальных систем к воле каждого из слагаемых, входящих в эту систему, – действительно, аксиома. И только у нас, где столь долго провозглашали, а потом растаптывали тезис о несводимости социально-классового к индивидуальному, так трудно говорить о классовом (социально-групповом) инстинкте, поведении, разуме, воле и т.д.

Между тем, класс как большая социальная система – это не выдумка. В Советском Союзе действительно существовал политический класс. Я имею в виду не рабочий класс, который, увы, очень быстро омещанился и в СССР, и во всем мире. Я имею в виду то, что обычно называют номенклатурой. На самом деле, речь идет о бюрократии разного рода, – партийной, спецслужбистской, хозяйственной.

По роду работы и деятельности (сознательно отделяю одно от другого) я тесно соприкасался со многими представителями данного класса. Это были очень разные люди. Чаще всего порядочные и неглупые. Не знаю, может быть, мне так везло, но для меня это несомненный бытовой факт. Я не могу также сказать, что представители этого класса были наделены сосредоточенной надклассовой волей. Что их разум имел классовую детерминанту. Обычные приличные люди.

Но ведь в том-то и дело, что классовая воля, классовое мышление, классовая нравственность существуют во многом отдельно от людей, слагающих данный класс. И когда я сейчас буду описывать характеристики некоего советского властного класса (кому-то будет удобнее название "большая властная социальная группа"), то я буду описывать именно характеристики целого.

Разные молекулы этого целого не захотят себя узнавать в данном обобщенном социальном портрете. И это их право. Однако наблюдения за происходящим позволяют мне нарисовать этот горький, но, как мне кажется, правдивый СОВОКУПНЫЙ, ВНЕ– И НАДИНДИВИДУАЛЬНЫЙ ПОРТРЕТ. И предложить некие оценки и прогнозы с опорой на данный портрет. В чем я вижу свой, так сказать, неблагодарный научный долг.

Итак, властный политический класс Советского Союза – это "субстанция", не лишенная многих важнейших политических добродетелей. А именно – цепкости. Жестокости. Властной страстности. Безупречности политических рефлексов. И многого другого. Единственное качество, которого эта субстанция была лишена, – интеллектуальность.

Специально не говорю "интеллигентность". Интеллектуальности не было! Напротив, она агрессивно отвергалась. Умники ходили в изгоях: "Подумаешь, еврей при губернаторе!" Политические лидеры, обращаясь к своему классу, говорили: "Подумаешь, программа, программа… Не я писал, ученые писали". Ученых терпели, но не более. Те, кто начинал с ними особо тесно взаимодействовать (Берия как куратор атомного проекта – лишь один из примеров), сразу попадали под подозрение.

Между тем, незаметно подкралась эпоха, когда без этой интеллектуальности "хошь стой, хошь падай". Эпоха называлась постиндустриальной. В каком смысле это слово используется, и правильно ли оно используется, – опять-таки, отдельный вопрос. Мне здесь не хочется его детально обсуждать, потому что это уведет нас от сути дела.

СССР и мировая коммунистическая система могли взять постиндустриальный барьер быстрее, чем США и мировая капиталистическая система. Об этом много писали. И совсем не в газете "Правда". Об этом писал Бернхайм, говоря о революции менеджеров. Об этом писали все теоретики так называемой меритократии, шире – "посткапитализма".

Для новых посткапиталистических элит бременем капитализма было семейное наследование денег и собственности. А значит, и наследование власти. Новые, более гибкие, общества вообще отрицали семью как канал вертикальной социальной мобильности. Поскольку гиря капитала не висела на шее у СССР и мировой коммунистической системы, "взлететь" в постиндустриализм нам было гораздо легче. И для этого совершенно не надо было отказываться от коммунизма. О чем я и написал в своей книге "Постперестройка" в 1990 году. После чего как раз и стал "врагом рынка и демократии".

Но дело не в отдельной книге и не в курьезах рыночных метаморфоз. Несвобода была тяжелым препятствием на пути советского постиндустриализма. Но, как ни странно, менее тяжелым, чем наследование капитала. И те, кто говорит, что несвобода не может сочетаться с постиндустриальным успехом, просто не хотят видеть щелей в том, что они выдают за монолитную бетонную стену. Есть, есть стена, есть проблема, и тяжелейшая. Но тяжелейшая, а не нерешаемая…

Так вот. Для того, чтобы взять барьер постиндустриализма, советскому политическому классу надо было просто умнеть. Интеллектуализироваться. Избавляться от антиинтеллектуальной фанаберии. Выполнять завет вождя: "Учиться, учиться и учиться". Но класс агрессивно не хотел выполнять это условие. С чем это можно сравнить? Для наглядности приведу пример из моего раннего детства.