Текст книги "Степь. Кровь первая. Арии (СИ)"

Автор книги: Саша Бер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 46 страниц)

Зорьку аж передёрнуло от воспоминаний о Нахуше. Какая мерзость эти вековые мужики. В общем не нравился ей Купальный день и всё тут. А вот третий день, что Яром кликали, другое дело. С этого дня начинался их праздник. Главным в этот день, а вернее в ночь, был особый костёр. Огонь для него добывался руками, вернее сухими деревяшками. Этим колдовством занимался исключительно родовой колдун Данава. Костёр устраивался на Красной Горке и зажигался на закате, впитывая в себя заходящее солнце. По мере того, как солнце тухло за горизонтом, разгорался священный костёр, который так и назывался – Яр. Это был не простой костёр, даже среди священных. Необычность его состояла в том, что он был куклой для небесного светила, то есть своеобразной ловушкой для его сущности. Считалось, что поговорить с солнцем, так сказать по-простому, с глазу на глаз, было нельзя. Даже если человек дойдёт до его землянки, что за краем земли, то лишь одним глазом увидев его, тут же сгорит до пепла. А поймав светило в куклу, в виде Ярого костра, с ним можно запросто поговорить и вполне безопасно для собственной шкуры. К тому же солнце в этом костре всячески задаривали. Поили, кормили, веселили. От него во многом зависела жизнь всего живого, населяющего землю. Поэтому тут кабы как, было нельзя. Надо было с душой и на полную катушку, а то светило могло и обидеться и тогда... Зорька сама не знала, что будет тогда, но то, что ничего хорошего, догадывалась. Это был единственный праздник летом у жителей Страны Рек на который собирался весь род от мала до велика. Весь день уходил на приготовления. Бабья половина готовила поесть и чем эту еду запить, мужицкое поставляла бабам мясо, да таскала на Красную Горку сухой валежник для костра. К вечеру, к закату, всё было готово и доставлено на горку. Во всех жилищах гасили очаги. Даже на артельных загонах, в лагерях, весь огонь гасился. При отсутствии луны на небе, земля погружалась в полный мрак и только Яровы костры на Красных Горках, указывали небесам, что жизнь на реках есть.

На утро, после того, как солнце будет выпущено с рассветом из куклы на волю, катящемся, горящим колесом с этой горы, именно угли Яровых костров, пылавших этой ночью на реках повсюду, становились предтечами обновлённых очагов во всех землях Страны Рек.

После того, как костёр разгорался, а солнце полностью исчезало за горизонтом, взрослые начинали какие-то не понятные для Зорьки действия. Собирались в кучу, о чём-то бурно спорили, мужики даже бывало дрались меж собой, но молодёжь это особо не интересовало. Для них эта ночь была ночью обжорства и игр. Взрослые, наконец, поделившись на пары, рассаживались за едой и начинали бурное гулянье. Наевшись и напившись, тоже начинали чудить, как дети малые. Раздевались до гола, да через Яров костёр сигали, прямо через пламя. Бабы волосы на голове тканью кутали, чтоб лысыми не остаться, мужики маски страшные на морду натягивали, чтоб бород своих не лишиться, по крайней мере, так Зорька думала, а все волосы, что на теле росли, выгорали все и всюду. Смешно было смотреть, как какой-нибудь мужик с воплями из огня вылетает, а на нём всё искрится и дым валит. И вот он прыгает, да скачет, свой отросток колотит ладошками, а там аж порой пламенем всё пышет. Маску сбросит, ругается, а сам доволен, как хряк в луже. Бабы снизу вообще на лысо сгорали, ни одной волосины не оставалось. Зорька тогда ещё подумала, зачем они это делают? Кому они мешают? Кутырка залезла себе под нижнюю рубаху, ощупала мелкую, но жёсткую растительность на своём лобке. Странно. Зорьке они не мешали. Наоборот, так со стороны красивее даже, а то лысая – страшная она какая-то. Но вспомнив мамино "ничего просто так не делается, а если делается, то для "надо"", перестала заморачиваться на эту тему и побежала дальше играть с девками.

Под самое утро, как начинало светать, ватажные пацаны, достигшие пятнадцатилетнего возраста, начинали со всеми прощаться. Это ритуал такой был – "прощание". Отправлялись они все в опасное путешествие в леса местные к еги-бабам посаженным, мужиками становиться, притом каждый своей тропинкой, к своей еги-бабе, предварительно прощаясь с мамами, братьями, сёстрами, со своей ватагой. Трогательно всё это было до слёз. Возвращались они оттуда уже в артель, а не в родной кут.

Утром, как солнце с колесом отпускалось на небо, мужики с бабами парами угли от костра несли в баймак, по землянкам, новые очаги разводить, а вся молодёжь, под непосредственным присмотром матёрой Данухи, дружной гурьбой направлялись в летние лагеря артельных загонов, где им предстояло прожить целых два дня и две ночи, ночуя у костров на стогах свежескошенной травы. Вернее, один день и две ночи, так как первый день после Яра, придя в лагерь дети дрыхли до самого вечера. Никто не будил, никому это было не нужно. А к вечеру выспавшийся молодняк, стекался к кострам. Поссыкухи с мамками во главе с самой Данухой у одного костра, поссыкушного. Обычно в этот день в мамках были бабы с младенцами на руках, которые от зачатия на следующий год освобождались и те бабы, которых мужики на Крес не выбрали. Девченята с ватажным мясом у другого, а те девки, что на подросте с остальными пацанами, у третьего. Там, кстати, без атаманные пацаны тогда Девятку в атаманы и выбрали.

Главным при их костре тогда был мужик артельный с громкой кличкой Ломай Гора, хотя по виду мужик по началу Зорьке показался так себе. Из средних будет. Ни в высоту, ни в ширь особо не пошёл. Но когда он рубаху скинул и остался сидеть с голым торсом, Зорька мысли о его среднем виде взяла обратно. Тело, его всё связанное из клубков мышц, производило впечатление. Правда, не понятно зачем он разнагишался? Ночи были прохладные, но впечатление, как на девок, так и на пацанов произвёл неизгладимое. Наверное, именно для этого рубаху и скинул. Ломай Гора был из разряда неприкасаемых со стороны баб, так как был он мужиком Водяной Девы, а тот, кто с ней договор на сезон заключил, других баб иметь не мог целый год, да и какой бабе жизнь недорога, поперёк нежити переть. Артель в начале рыболовецкого сезона и сезона охоты на водных животных и водоплавающую дичь, заключала ритуальный договор со Святой Водой, через своих представителей, вот этих самых Дев, на пользование всеми водами на их землях. Мужик, определённый по жребию на эти дела, ходил к Водным Девам "заключать договор". Разговоры – переговоры всегда заканчивались "мокрой постелью" с одной из Дев, которую те сами определяли. На всё время действия договора эти мужики выпадали из демографического конвейера своего Рода, уж больно ревнивы были эти зелёноволосые бестии. Вот и оставлен был Ломай Гора при лагере и на стаде, а в придачу ещё и молодняк ему на голову возложили. Правда, он всю ночь с ними не сидел, спать уходил, но вечерами приходилось ему туго. Молодняк любопытен до ужаса и всё норовит спросить что-нибудь такое, на что отвечать не очень-то хотелось. Взрослый мужик о его связи с Водной Девой никогда не спросит, побоится, а эти весь мозг своими пальчиками вытянут. Правда, их интересовала не сама связь, как таковая, а Водные Девы в общем, как нечто сказочное для многих. И тут уж он страху на них нагонял только держись, под себя не испачкай...

Сидя на лежаке, закутанная в меховое одеяло, Зорька, вспоминая все эти водные страшилки мужика Ломай Гора, как он в воду ходил, как с Чертой разговоры вёл, не смея глаз поднять, как последняя невеста в бабняке, как над ним Шутовки изгалялись и Уроки его жизнь "ломали", она поневоле вдруг захотела из себя водичку отлить, только тут поняв, как давно она уже хочет это сделать. Соскочила с лежака. На цыпочках прокралась к выходу, прислушалась. Выглянула из-за шкуры. Тьма кромешная. Только где-то в стороне большой костёр горит, да у него народ шумит, но возле кибитки, в которой она сидела, была тишина. Сначала хотела вылезти прямо с одеялом, но повозившись с ним, пытаясь прибрать его, как подол, плюнула на это занятие, бросила его у выхода, а сама в чём мама родила, выскочила из кибитки. Недолго думая тут же присела, сделала, что хотела и юркой белочкой вновь нырнула внутрь к мягкому и тёплому одеялу. На ощупь добралась до пригретого лежака, по дороге ещё нащупав на столе жирную тушку лебедя и выломав из него кусок.

Над ухом запищал комар, за ним другой. "Ну вот. Зверья писклявого напустила," – подумала Зорька. Она плотней укуталась в мех, поедая захваченное мясо. Ещё хотелось повспоминать, но мелкие кровососы всё-таки заставили Зорьку вернуться в реальность и заняться насущным. Комаров оказалось не два, а значительно больше. Толи она шкуру за собой, как следует не прикрыла, толи всю эту толпу на себе снаружи принесла, но на этом воспоминания закончились. С началом комариной нервотрёпки невольница полностью пришла в себя. Вернулся не то испуг, не то тревожность какая-то, но именно это чувство заставило Зорьку выплыть из розовых соплей воспоминаний и серьёзно подумать о дне сегодняшнем.

Осознавая всю критичность своего положения, она тут же задала себе самый "логичный" вопрос, который задаёт себе каждая женщина в подобной ситуации: "Так, как я выгляжу?". Руки машинально вскинулись к голове, нащупав растрёпанную шевелюру. В мозгу вспыхнула паника, вытесняя и выпихивая из головы все прочие мысли, самым беспардонным образом и руки на автомате с лихорадочной скоростью, принялись за наведение порядка в этом сорочьем гнезде. Волосы спутались, связались узлами, сбились в клубки, сплелись с какой-то травой, листьями. В них то и дело, пальцы кого-то вылавливали, мелкое и жёсткое. Зорька по началу пыталась их давить ногтями, но те не давились, только после того, как она осознала, что это семена из той большой глиняной бадьи, где она отмокала, она немножко успокоилась, сбросила с себя одеяло, села на край, опустив голову и начала уже вычёсывая волосы пальчиками, освобождать себя от постороннего мусора, вытряхивая его на пол.

Наконец, привычный и каждодневный тренинг сделал своё дело. Волосы были кое как расчёсаны, очищены и сплетены в косу. Благодаря тому, что они были всё же вымыты и к этому времени высушены в произвольном состоянии, коса получилась на редкость толстенной и это пока единственное, что её порадовало.

Внешний вид головы человека на ранних стадиях развития общества играл колоссальное значение, потому что символизировал остальным членам общества общественный статус индивидуума. Поэтому голову украшали различными атрибутами, статусными головными уборами и так далее, как самую высокую часть тела, которую видно издалека. Одним из таких атрибутов для женщины были косы. Коса, вообще-то, не просто укладка волос, чтоб не мешались, ритуальная причёска, характерная принадлежность к возрастной и социальной группе. Девичью косу затягивали тонким плетёным шнурком. С появлением месячных девке вплетали в косу яркую красную ленту. Волосы зачёсывали гладко. Сначала гребнем, затем смачивали водой, квасом, пивом с солью. Заплетали в одну косу и выпускали на спину. При исполнении всех ритуальных действий косу расплетали, волосы распускали. Для связи собственного разума с разумом природы требовалось естество не только умственное, но и телесное. Девки заплетали одну косу, бабы две. Девка плела косу в три пряди одна прядь над другой, бабы плели прядь под прядь. На праздники и на показуху косы плели многопрядные, притом было отличие: иногда плели косы с чётным количеством прядей, иногда не чётным. Для украшения в косы вплетали всё, что угодно, вплоть до золотых нитей. Волосы были показателем жизненной силы и здоровья, символ продуцирующей силы, поэтому волосы часто использовались в магических актах. Считалось, что даже потерянный волос не теряет связи с хозяином, поэтому через него можно было влиять на человека. Волосы, выпавшие при расчёсывании, собирали и прятали. Длинная девичья коса олицетворяла зрелость. При переходе девки в бабы косу отрезали (потеря девичьей красы).

Она ощупала ранки на теле. Те уже покрылись корочками и мерно тянули кожу, не больно, но нудно зудя. Одежды по-прежнему никакой не было. Прикрыть это уродство было нечем, кроме всё того же мехового одеяла, которым она уже прикрывалась, поэтому недолго думая Зорька схватила мохнатую накидку и быстро начала соображать, как её следует расположить на своём великолепном теле, чтобы скрыть исчерченную ранками кожу и вместе с тем показать, и подчеркнуть свои формы в выгодном для неё свете. Она спешила, как будто её показные выступления начнутся вот-вот. Зорька попробовала обернутся в него и так и эдак и через эдак. Там, где должна была быть талия, приталила, так где должны быть округлые груди, округлила. Косу пустила вперёд, чтоб сразу бросалась в глаза, как бешеная лисица.

Всё. Приготовилась. Надменный, томный взгляд уставился в кромешную темноту, на воображаемую жертву. Она была сыта, отмыта, спать совсем не хотелось. Дышалось легко и свободно. Зорька прямо почувствовала, как из неё струится Слава, мощная, ослепительная и муже подавляющая. Она настолько поверила в себя и вошла в придуманную роль, что начала даже разговаривать с предполагаемой добычей своего всё пожирающего соблазна.

– Ну, чё, толстозадый? – начала она наглым, развязным тоном, но тут же осеклась, это, пожалуй, будет слишком, поэтому продолжила чуть смягчив тон и добавив в голос обворожительности, как ей показалось, – как тебя зовут-то, бедолага?

Такая маска понравилась ей больше, и она ещё добавила мягкости и желанности в свой голос:

– Не бойся меня, ар. Я позволю тебе быть моим мужем.

И тут она вдруг призадумалась. Впервые за ночь Зорька задумалась над тем, а что это значить быть женой ара? Страх опять волной мурашек прокатился по всему телу. До неё неожиданно дошло то, что она абсолютно не знает, что это такое. В голове всплыли только девичьи сказки и откровенные небылицы. Зорька тут же вспомнила своего "пленителя", властного, сильного, страшного. Которому ничего не стоило её убить, сожрать живьём или сварить в супе. Что значить быть женой такого чудовища? Как себя вести с ним? К тому же у арья строгий свадебный обряд, про который девки все уши прожужжали, да и мама, как-то помнится, то же, что-то с затаённым восхищением рассказывала. А она же о нём ничего не знает. Опозорится на весь свет!

Зорька в очередной раз резко впала в панику. Она стала отчаянно вспоминать всё, что ей было известно об арах. Почему-то вспомнились те последние, которых она видела зимой на Волчьи Свадьбы. Трое дородных и богато одетых приезжали к ним в баймак торговаться. Один такой по возрасту, как их атаман артельный, только толстый и обрюзгший, как баба Сладкая, а с ним два по моложе. Ходили смотрели по сторонам и на Зорьку тогда пялились, но не более. Невест они не купили, а вернее всего это атаман их не продал.

По всем лесам гуляли волчьи свадьбы. Матёрые волчицы себе пару выбрали и скрылись. Очередь дошла и до остальных волчиц. Волки окончательно перестали охотиться, кроме старых да ущербных, но они уже не особо могли повлиять на поголовье, так как охотились больше просто парами и в основном по мелочёвке. Ежегодная война с волками, что начиналась с первым снегом и продолжалась до этих дней, закончилась. Если первые волчьи рейды, ещё пугливые и неуверенные напрягали мужицкие артели, но не более, то каждый последующий становился всё напористей и нахрапистей. Каждая отбитая волчья атака делала их голоднее, а значит и злее. Наконец, оголодавшие семьи начинали объединяться, стаиться в две, три, а то и более семей. Вот тут война начиналась по-настоящему и не всегда, кстати, человек выходил из неё победителем. Но самыми страшными были стаи, которые по каким-то причинам меняли свою специализацию с определённого зверя, который был основным рационом их питания, на человека! С этими людоедами было тяжелее всего. Они были умней, хитрей и коварней остальных. Их интеллект ничем не уступал человеческому и самое страшное, эти звери переставали бояться охотника, хотя бы потому, что люди становились для них кормом. Охоту на человечину вели изощрённо, с выдумкой. Человеческий род, попавший под стаю людоедов в обязательном порядке нёс потери и в каком-то смысле был обречён. Твари прижимали людей к их жилищам, где они находились по сути дела в блокаде. Стада в загонах зачастую бросались на произвол и как правило вырезались другими волчьими семьями. Если баймак допускал до превращения волков в людоедов и не смог организовать своевременный отпор, то в последствии обрекал себя на планомерное поедание или голодное вымирание.

Окончив очередную волчью войну победой, артельный атаман Нахуша первым делом провёл ревизию кормов и прикинул сколько до весны требуется оставить в стадах голов, чтоб не попадало до первых трав с голода. Избыток поголовья, что запасался с осени и для волков в том числе, шёл под нож или на продажу. Эта зима проходила вполне удачно для его рода и их охотничьих загонов. Нахуша ещё с начала зимы расчётливо и регулярно подбрасывал волчьим рейдовым группам, крутившимся со всех сторон с завидным постоянством, мелкие подачки, не давая им совсем озвереть с голоду, но и лишая их возможности собираться в стаи и резать большие стада. Пару раз артельные мужики сами ходили в атаку и в засадах практически уничтожили пару крупных семей, не весь откуда забежавших в их края. Поэтому к Волчьим Свадьбам в баймаке мяса было завались. А вот ближним соседям, что сверху по реке, повезло меньше. Пару волчьих атак они пропустили. Хоть волков в обоих случаях перебили, но двух мужиков зверь порвал и стада порезал основательно. Да, не всем с волками везло.

На Волчьей седмице, как раз и начинались обмены да торги, меж родами, у кого что есть. У кого скота и мяса было в избытке, а у кого только девки на обмен и остались. На эти дни в Зорькин баймак гости отовсюду наехали. Три делегации речников, притом от ближнего баймака приехал сам атаман, собственной персоной и одна делегация от аров. Зорька догадывалась, да и бабы меж собой судачили, что невест Нахуша ни покупать, ни продавать не будет. Хоть Дануха, мама его, говорят и заикалась, мол хоть одну невестушку в бабняк для молодой крови прикупить было бы не плохо, но сынок её атаман артельный пресёк бабьи разговоры сразу, на корню, отдавая скот соседу лишь за золото, приговаривая: "Ни чё. Пусть лучше свою кубышку потрясёт." Дануху понять было можно. Каждая большуха бабняка была заинтересована в новом бесправном "мясе". Надо ж было бабам на ком-то отрываться, пар спускать. Да хоть с такими понятиями, как "генетика", народ тогда знаком не был, но по более сегодняшних учёных разбирались в смешении кровей для здорового потомства. Да, в крови разбирались и с кем попадя не смыкались и не скрещивались. С другой стороны, чем больше бабняк, тем круче статус и легче жизнь всему роду. Очень часто у равноправных соседей просто шёл обмен невеста на невесту без довеска мясом, шкурой и живого поголовья. Соседи, конечно, они соседи, люди близкие, почти родные, но всё же главными покупателями были заезжие арья. Притом, как ары, так и иры, говорят когда-то заглядывали, а ведь те вообще живут в другой стороне и бабы сказывали, уж больно далеко где-то. Хотя на Зорькиной памяти иров она не припоминала. А вот ары постоянно заглядывали к ним в баймак на Гостевой седмице или ещё называемой Санница, что отмечалась в новолуние через двадцать седмиц от Купальной. Для ведунов "профессиональный" праздник. На Гостевую седмицу начинали прокладывать зимние дороги, ведя их в соседние селения. Дороги прокладывали по замёрзшим рекам и делали это всем миром. Топтали снег, по краям вмораживали вешки. На половине пути встречались с соседями, которые так же торили путь, только с противоположной стороны. Происходил ритуал встречи. Наступало сезонное перемирие соседних ватаг. После этого устраивали угощение и затевали "мирный" праздник, плавно переходящий в гостевую седмицу. Ходили и ездили в гости к соседям. Мужики оставались на ночь в кутах у баб, ублажали. В эти дни запрещалось ругаться. Гостевые седмицы в обязательном порядке подразумевал Смотры Невест перед торгами ими. Именно тогда-то и шли торги, да договоры.

Гостевым арам можно было продать ту же невесту за то, что у соседа и отродясь не было. А именно за "продукцию высоких технологий" – медные орудия труда и быта, самые различные украшения, в том числе и из золота. Атаманам, всем без исключения это было более по душе, чем соседские мены. Кроме того, ары скупали мясо, шкуры, как загонного стада, так и зверя, добытого охотой в лесу. Заготовки грибов, ягод, мёда. Брали рыбу и скот живьём и многое другое.

На этой седмице проходил самый противный для девок ритуал – невестование, с обязательным банными атрибутами. Баня невесты, обрядное действо, к помывке никакого отношения не имеющий. Дрова возили из трёх разных лесов, воду таскали из трёх разных источников, веник вязали с трёх разных берёз. Это мероприятие было не только противным по своей сути, но и слезливо грустным, как похоронное. Одно слово – прощание. Хоть Зорька и оставалась при родном бабняке, но всё же они с мамой наревелись тогда до опухших глаз под утро. Весь бабняк собирался у будущей невесты, и она просила благого слова "на прощание" у большухи. Несмотря на то, что Зорька никуда на сторону не собиралась, традиции всё равно предписывали прохождения этого обряда в полном объёме. После получения благословения, Зорьке накинули на голову нарядно вышитую тряпку, чем-то напоминающую платок, и она превращалась в невесту. Так как самостоятельно она под этим покрывалом на голове ходить не могла, ничего перед собой не видя, её водили за руку, как слепую, как будто ничего не ведающую. Кутырка должна была упираться и реветь. С упиранием у Зорьки получалось без труда, а вот реветь, как-то не очень. Выходило явно не естественно, наиграно. Так как с упорством она даже перестаралась, то бабам пришлось таскать её аж за обе руки, за одну у них не получалось. Первым делом её потащили по всему баймаку. Зорька ничего не видела, кроме своих ног и мало что слышала, из-за того, что ей приходилось реветь в голос, но она отчётливо вычленила из бабьего гомона, противный, слащавый голос Данавы. Этот "немужик" в бабьих рубахах, был тут как тут. Его тонкий, раздражающий и вместе с тем напыщенно-надменный голос ни с кем не перепутаешь. Она знала, что это скоморошное таскание невесты из собственного кута через весь баймак в их собственную баню, возглавлял никто иной, как родовой колдун Данава. Вот если бы её продавали на сторону, то колдун бы был из того рода, куда продавали. Если бы её покупал арья, то вёл бы в баню самолично. Данава постоянно лебезил что-то своим мерзким голоском, постоянно кого-то пугая, "кышкая" по сторонам, как будто он и впрямь мог кого-то напугать. К тому же Зорька точно знала, что в это время практически вся нежить и полужить спит и кого там гонял Данава, было абсолютно непонятно. Единственно кого следовало по-настоящему бояться в это время, так это волка оборотня – волкодлака. Страшилок и пугалок по этому поводу было среди девок предостаточно и что самое интересное все девки верили в эту чушь безоговорочно. А как не поверишь? Ведь именно в это время у зверя шёл гон, и волк отчаянно искал себе пару. Не найдя себе волчицу на своих волчьих торгах, обезумев от желания, кидался к Валовой нежити на поклон и оборачиваясь мужиком, шёл к людям на девичьи торги. Купит такой волкодлак себе невесту, притащит её в лес, раскорячит меж сугробов, обернувшись обратно в зверя, вцепится зубищами девке в загривок и ну её обихаживать. А сам рычит, кусает, кровь девичью пускает. От этого он ещё больше возбуждается. И борются в нём два желания и еть охота и съесть охота. А как дело своё похотливое закончит, так невеста к тому времени и уж не живая совсем. Кровью истекала. Вот тут-то он её и добивает. Всю сгрызает вместе с косточками. Поговаривали, что некоторые волки на свои волчьи торги даже не ходят, а сразу к человеческим девкам бегут. Ибо там и поеть и поесть вдоволь можно. Для каждой ярицы в невестину пору все эти сказки в один миг в быль превращались. На словах верили, не верили, а на деле, все как одна боялись этого, аж до мокроты по ляхам. Правда, бабы есть бабы, поэтому во всех этих страшилках была некая ягодка "подсластёнка". Как говаривали "знающие" девки, смерть от таких волков совсем не болезненная, а даже наоборот. Девка от него такое колдовское блаженство да удовольствие получает, что до самой потери сознания доходит. Ни одному мужику так бабу не пронять, как волкодлаку. Так в беспамятстве, в радужных судорогах, с жизнью и прощается. У Зорьки на этом месте страшилок почему-то всегда волосы на голове шевелились и дыбом вставали, разгоняя мурашек по всему телу. Жуть.

Когда Зорьку, протащив по всему баймаку, вновь подвели к собственному куту, вернее к бане, ей уже надоело не только реветь, но и упираться, потому что просто замёрзла в одних рубахах по морозу шататься. Зато в бане было тепло, даже жарко. Банька у мамы была маленькая, семейная от силы человека три взрослых входило. Поэтому внутрь протиснулись только Данава, сама Зорька, да до безобразия толстая Дануха, непонятно, как протолкавшая свои телеса в проём предбанника. Вообще-то, по правилам, невесту должны были раздеть, но матёрая со своим братцем посчитали эту процедуру ниже своего положения, поэтому большуха просто рявкнула:

– Давай, сама нагишайся, да на пологе раскорячивайся.

Зорьку уговаривать было не надо. Она быстренько скинула с себя холодные рубахи с покрывалом. Огляделась. Лучше бы она этого не делала. Первое, что она увидела перед собой, это мерзкую голову Данавы. Лысую, без единого волоска, без бороды и усов и кажется даже без бровей. Сама голова маленькая, глазки маленькие, ехидные. Мерзопакостная ухмылка на губах. Всё лицо и лысина густо изрисовано татуировками. Бррр! Свои маленькие ручки сцепил на щуплой груди, постоянно шевеля высохшими пальчиками, как паучок на паутине. Зорька от увиденного скривилась в отвращении, но тут же получила тычок от большухи:

– Нукась, сдрисни на верх, нам ещё твоих подружек, долбанутых приходовать надобно. Некогда с тобой тут рассусоливать.

Дальше началась мерзкая процедура, о которой Зорьке даже вспоминать не хотелось. Брат с сестрицей разложил её на пологе, ноги раздвинули, чуть не выломав и начали меж ног ковыряться. Тфу! Матёрая её пару раз больно шлёпнула по ляхе, рыча, чтоб не зажималась. Затем резкая, острая боль. Ярица выдержала, не издав ни звука. Она знала, что с ней будут делать и к чему надо быть готовой. Кто-то из этой парочки одобрительно похлопал её по животу, скорей всего это был колдун, уж очень легонько, матёрая приложилась бы по-другому, после чего оба выперлись из бани, оставив Зорьку одну. Только тут она с облегчением вздохнула и позволила себе расслабиться.

Всё, что колдун с большухой с ней делали, было элементарной проверкой на наличие девственности. Ну, нисколько проверкой, сколько её лишения специальным деревянным тупым ножиком, сильно похожим на мужской уд. Таким образом колдун "выменивал девичью красу" у банника на её будущую плодовитость. Девственность, как таковая, особо тщательно не оберегалась, но приветствовалась. Если б Зорька была не девственной, матёрая с колдуном и слова бы не сказали. Данава нашёл бы там, что порезать, крови пустить, а Дануха просто врезала бы маме за недосмотр, хотя, по правде сказать, оторвалась бы на ней от души. На сторону, как правило, продавали девственниц, если конечно не шёл разговор о какой-то конкретной девке, которая приглянулась. Там уж извини, какая есть. Хотя в этом случае ары, например, могли потребовать снизить цену. Очень уж их волновала чистота собственной крови. Кроме того, они покупку осматривали и проверяли в полном объёме. Мяли груди, ягодицы, руки, ноги. Заглядывали в рот, придирчиво считая зубы. Трепали за волосы, проверяя прочность. Покупатель порой ковырял в каждой дырке, даже там, после которой палец приходилось мыть. Зачем? Зорьке было не понятно. Что они там искали? В общем эта "обязаловка" для невест была противна до омерзения и длилась, как им казалось, вечность. Зорька от процедуры прощупывания и проверки отверстий была освобождена. Данухе это было не нужно, "в помойках ковыряться", как она выражалась, а Данаву интересовали больше мужики и Зорькины прелести его абсолютно не впечатляли. Вообще, в отличии от покупателей арья, речные колдуны особо над невестами не изгалялись. Они же все как один, мужиками были только снаружи, а по сути своей бабы бабами. Зорька никогда не понимала, как они вместо баб с мужиками жили? Или у них там всё как-то по-другому было устроено? Это для неё была полная загадка, отгадку которой она даже не хотела знать.

Затем, шумной толпой, к ней в баню залезли все её три подружки. Им всем ещё только предстояла данная процедура. Зорька была первой. Поэтому вместо того, чтобы мыть невесту, смывать, так сказать, "кроваву девичью красу", они накинулись на неё с расспросами. "Ну чё? Ну как? Больно? Противно?" и так далее по всему списку. Зорька, в окружении подружек расхорохорилась и с видом уже бывалой бабы, с неким тоном пренебрежительности давала девкам первичный инструктаж. Она рассказывала обо всём дотошно и с подробностями и видя их напуганные рожи, специально сгущала краски, наслаждаясь их потешным видом. За нескончаемым щебетанием, оханьями и аханьями, девки и не заметили, как пролетело время и поэтому для них стало полной неожиданностью, когда в баню заглянула Зорькина мама и грозно рявкнула:

– А ну хватит тут трещать. Расселись, как сороки на ветках. Зорька! Быстро одеваться и за стол.

Это был облом. Ярица вскочила, вспомнив, что нудная невестование ещё не закончилось. Надо было идти к столу, где матёрая со своим приближением уже мёда хмельного набрались и перед каждой надо было спину гнуть в поклонах с обязательным "спасибо", не понятно за что, и только получив от каждой какое-нибудь нудное нравоучение, большуха подводила итог, объявив Зорьку полноправной невестой бабняка. Для самой Зорьки с этого момента начинались очень трудные обязательные времена в сорок дней невестования. Вернее, сорок дней считалось в чистом виде без этого дня, начала и дня выхода из этого жестокого поста морального воздержания. Для неё эти шесть седмиц были не просто испытанием, а истинным наказанием. В присутствии баб ей вообще запрещалось издавать какие-либо звуки, не то что говорить. Ей нельзя было поднимать глаза, когда с ней кто-нибудь из баб говорил, даже мама! Все шесть седмиц она имела право только слушать и безропотно подчиняться, выполняя всё, что этим бабам проклятущим в голову придёт. На время она становилась самой бесправной единицей общества. Но Зорька знала, что этот экзамен надо было сдать. И за любую оплошность будут бить, в первую очередь, её собственная мама. Конечно, до смерти не забьёт, лишь для поучения, ломки нахрапистости и гонора, а вот другие бабы, особенно из Данухинного круга и до смерти забить могут, коль норов на показ выставишь, да не обломаешься. Переламывали девок по-взрослому. Всё. Детство кончилось. Хотя в родном бабняке всё же делалось снисхождение, не то что чужачкам. Пришлые невесты наматывали сопли и слёзы на кулак с самых Волчьих Свадеб аж до Купальной седмицы. Кое кто не выдерживал, руки на себя накладывал, хотя это было редкостью. Матёрая, как правило, брала всех чужих под своё покровительство, не допуская особого беспредела со стороны баб. Справедливости ради, Зорька отметила про себя, что в их бабняке бабы всё же как-то с пониманием относились к чужачкам, как к бедолагам, даже где-то жалея, но и не давали особо распускаться и от рук их отбиваться. Если невеста, хоть своя, хоть со стороны вела себя подобающе, то её особо не задирали. Кто и мог "пригнуть", так это сама большуха, или на худой конец Сладкая. И Зорьку всем бабняком, тоже начали готовить к Купальной седмице уже всерьёз и чуть ли каждодневно.