355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Саша Бер » Степь. Кровь первая. Арии (СИ) » Текст книги (страница 38)
Степь. Кровь первая. Арии (СИ)
  • Текст добавлен: 12 мая 2017, 12:00

Текст книги "Степь. Кровь первая. Арии (СИ)"


Автор книги: Саша Бер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 46 страниц)

– Неупадюха. Ну, чё ты "упадюхой -то" заделался?

В ответ из-за шкуры раздался не то короткий стон, не то протяжное сглатывание...

– Заря, мать твою, прекрати, – раздался вопль отчаяния откуда-то из далека, как будто какая-то баба орала со двора землянки.

Всё вокруг резко пропало. Землянка, её подруги, бабы с мамой, вообще всё. Пропала радость, лёгкость и взамен им навалилась жуткая головная боль, жжение левой половины лица, текущие слёзы и не человеческая тяжесть во всём теле. Она осознала, что где-то лежит и что ей холодно. Всю трясло. Веки были настолько тяжёлыми, что никакой силой не открывались. Она пыталась, очень, но ничего не выходило. Наконец правый глаз открылся узкой щелью, но кроме тусклого света она ничего разглядеть не могла. Мешали слёзы, заполнившие глаз и не желающие вытекать. Она попыталась наклонить голову на бок и это ей с трудом, но удалось. Голова качнулась и завалилась на право. Слеза вытекла по щеке, но вернуть голову в исходное состояние она уже не смогла. Зорька увидела маленькую, буквально крошечную землянку. Нет, даже не землянку, а нору какую-то. Нора была завалена сеном, на котором, похоже, она и лежала. Было душно, но при этом очень холодно, как в леднике.

Тут перед глазом появилось лицо бабы. Зорька прищурила глаз, чтоб сфокусировать зрение и узнала её. Это была Онежка.

– Всё, угомонись, – старалась как можно мягче, успокаивала она Зорьку, – не трать силу. Она тебе ещё пригодится. А будешь меня ею калечить, брошу тебя здесь в яме к собакам лысым и подыхай тут.

– Где я? – прошептала Зорька, даже не шевеля губами.

– На ка, попей отвару, – в место ответа потребовала знахарка.

Только тут Зорька поняла, как она хочет пить. Она почувствовала, что её тело просто высохло изнутри и абсолютно пустое. Онежка одной рукой придержала голову, другой поднесла чашку к губам. Во рту всё пересохло, и живительная тёплая влага в буквальном смысле слова жизнью окропила мёртвое тело. Сначала смочила губы и язык. Ожила челюсть, но резкая боль в щеке, заставила оставить её в покое и не трогать движениями. Затем глоток, второй, третий. После всей чаши Зорька наконец-то ожила.

– Что со мной? – прошептала она, когда Онежка опустила её голову обратно на сено.

– Убили тебя, – спокойно и даже равнодушно ответила Онежка, убирая чашку в сторону.

– Как?

– Да вот так, – с какой-то даже злостью огрызнулась знахарка, – да ты не переживай. Как видишь, убили не полностью. Коли эту ночь переживёшь, то и дальше глядишь получится.

Она отвернулась в сторону, говоря сама с собой:

– Хотя зачем тебе жить дальше и как?

– Звёздочка, – буквально простонала Зорька.

– Да вон она лежит. Насосалась титьки и дрыхнет. Тебе надо есть и пить больше, иначе молока совсем не будет.

С этими словами она встала, согнувшись. Полностью выпрямиться не давал земляной потолок, который крест на крест удерживался двумя брёвнами, а центр этой конструкции упирался на вертикальный столб, вкопанный в пол. И так согнувшись в три погибели, куда-то ушла. Зорька тяжело вздохнула, закрыла глаз и вынув руку из-под шкуры, которой была накрыта, потрогала левую сторону лица, по-прежнему жутко чесавшуюся и вдобавок нудно болевшую. Но лица там не оказалось! Вместо него на всю половину от уха до носа была прилеплена жёсткая, сплошная маска. Зорька с ужасом поняла, что целой половины лица у неё просто нет.

Вновь появилась Онежка с миской в руках. Подползла к Зорьке на четвереньках, шурша соломой.

– Пей, – грозно скомандовала она, – тебе надо напиться и уснуть.

Но Зорька отвернула губы и прошептала:

– Что у меня с лицом?

– Нашла о чём заботиться, – злобно шикнула на неё знахарка, у тебя жизнь на волоске висит, а она о своей морде беспокоится. Пей, говорю. Некогда мне тут с тобой рассусоливать. Заметит кто обоим Черта придёт. Свалилась напасть на мою голову.

С этими словами она резко приподняла голову Зорьке, схватив её за волосы, от чего та застонала и сунула к губам пойло. Зорька выпила содержимое, при этом чуть не подавившись.

– А теперь спи. Я тебя здесь закрою. Свет потушу. Звёздочку положу под грудь. Проснётся сама титьку найдёт. А ты спи.

С этими словами она проделала всё сказанное и уползла куда-то. Стало темно. С боку Зорька почувствовала живой, тёплый комочек.

– Доченька, – прошептала она, вновь выдавливая из себя слезу и как-то сразу погрузилась в небытие.

Зорька стояла на площади родного баймака. Судя по времени года были всё те же Ведения, но на этот раз она была одета в тяжёлый тулуп, в котором трудно было двигаться, так как он был очень толстый и жёсткий. Она была одета полностью, как на выход в лютый мороз. Вокруг не было ни души. Полная тишина. Молодуха огляделась, поискала взглядом хоть кого-нибудь. И тут, где-то в районе Данухинского сада-огорода, закричала соя, как местные называли лесную птичку сойку. Зорька встрепенулась, обрадовалась. Эта птичка, да на Видения – это же счастье великое. Она тяжело развернулась в негнущемся тулупе и столь же тяжело потопала на крик птицы.

Действительно. На одном из деревьев Данухиного сада сидела небольшая птичка с ярким оперением по бокам, расфуфыренным широким хохолком на голове и длинным хвостом. Как только Зорька к ней подошла, та вспорхнула и перелетела в сторону леса, сев на берёзу. Опять крякнула, поглядывая на увешанную шкурами молодуху. У Зорьки аж в груди ёкнуло и сосок груди сладостно заныл. Она поняла, что соя её ведёт, а водит она только к счастью. И Зорька, борясь с неповоротливостью и тяжестью тулупа, уверенно зашагала за провожатой.

Так шла она долго. Соя перелетала с ветки на ветку, Зорька пёрла на пролом по припорошённой снегом высокой траве. Странно, она не чувствовала усталости, ей было только очень жарко, но при этом она была абсолютно сухой, как будто жарилась на распалённом камне без жира, даже не жарилась, а высушивалась. А птичка отлетала всё дальше и дальше в лес вдоль реки. Зорька уже потеряла счёт времени от этого однообразия и даже перестала обращать внимание на то где она идёт, какие места проходит. Кожа на всём теле стала как корка сухая, того и гляди лопаться начнёт. Молодуха отчётливо это чувствовала и поэтому хоть и шла за птицей, тем не менее, старалась делать как можно меньше лишних движений телом и руками. Наконец, она вышла на небольшую поляну, а соя пропала. Зорька покрутила головой, в поисках её и остолбенела. Она оказалась на той самой поляне, где встречала последний Семик и где повстречалась с Речной Девой. Тихая заводь была прямо перед ней, только она была замёрзшей и припорошённой снегом, но даже в таком виде и в это время года, она не могла спутать этого места ни с каким другим.

Зорька подошла к сухим камышам, вступила на ровную гладь замёрзшей реки. Лёд был крепкий. Она осторожно прошла на самую середину заводи и остановилась, оглядываясь по сторонам. И тут ей в голову пришла не совсем радостная мысль: "Зачем я тут? Ведь Речные Девы сейчас уже спят." Она ещё раз осмотрела прибрежные деревья в поисках сои, прислушалась. Нет птицы. Значит пришла туда куда надо. Она встала и задумалась. Что делать? Сделав шесть или семь полных оборотов вокруг, обозревая окрестности, она задрала голову вверх, в надежде хоть там, что-нибудь найти. Тщетно. Затем перевела взгляд под ноги и замерла. Тут же, что-то подсказало дальнейшие действия. Она медленно опустилась на колени и начала разгребать снег, разгорячёнными руками, и как только разгребла и подтопила ладонями верхний слой, сделав его прозрачным, то в ледяном окошке увидела улыбающейся, счастливый лик знакомой Речной Девы. У Зорьки мгновенно перехватило дыхание и из глаз брызнули слёзы. Как она была рада её видеть! Дева плавала к верху ликом, почти у самой поверхности. Зорька, радуясь и умиляясь гладила лёд горячими руками, и он почему-то казался совсем не холодным. Она с силой прижала ладонь, как будто стараясь коснуться лика Девы и тут вдруг бух и провалилась в воду. Вот она уже стоит на дне, почти по грудь в горячей воде, в объятиях Речной красавицы. Одежда моментально промокла и иссушенное тело окунулось в живительную влагу.

– Зоренька, девочка, ты молодец, – зажурчала нежно Дева, – я так переживала за тебя, но ты смогла пройти этот самый страшный узел судьбы и остаться жива.

Зорька ничего не понимала. Она лишь плакала от счастья. Ей было хорошо, но жарко. Она чувствовала, что ещё немного и она сварится в этой бане.

– Не бойся, – тут же заверила её Дева, – теперь самое страшное позади. Теперь ты на коне, со стрелкой в руке.

Зорька продолжала плакать, нет, уже реветь. Она сквозь слёзы проговорила:

– Я ничего не понимаю.

– Придёт время, поймёшь. Ты иди в родные земли. Там тебя ждут.

Она взяла голову Зорьки в обе руки и поцеловала в раскалённые губы и разрушилась, облив напоследок её разгорячённое тело прохладной водой.

Зорька проснулась вся мокрая. Звёздочка под боком под шкурой громко плакала. Зорька с неимоверным трудом откинула шкуру и прохладный ветерок, созданный этим движением, обдул вспотевшее тело и такую же мокрую малышку, которая сразу успокоилась, чмокая губками и сопя. Было темно, хоть глаз коли. Зорька подтолкнула ребёнка по выше. Она почувствовала, что с приходом в себя, постепенно возвращаются силы. В норе, где они лежали, было душно. Ощупала лицо, вернее корку на нём, та была на месте. Она поняла, что это какая-то лечебная мазь, вроде той, которую готовил Диля. Просто она засохла, превратившись в корку. Кожа под ней чесалась так, что хотелось расцарапать её немедленно. Упираясь ногами и руками, она выползла назад из-под тяжеленой шкуры, и голова с плечами упёрлись на стену, придав ей полулежащее положение. Голова покружилась маленько, но быстро пришла в норму. Ощупала пространство вокруг. Ничего кроме подсушенного сена. И не выдержав больше зуда, начала потихоньку, с краёв, отколупывать засохшую массу, которая, не смотря на сухость, крошилась и отдиралась от кожи с трудом и болью.

К тому времени, как в нору хлынул свежий воздух и появилась Онежка, с сальной лампой в руках, Зорька ободрала уже все края, где смогла. Онежка, увидев её сначала обрадовалась.

– Глянь, ожила, – а затем резко стала злой, – ты чё творишь?

– Чешется, дрянь, терпежу уже нет.

– Так ты лучше башкой, вон, об столб побейся, и то полезней будет.

– Ещё чуть-чуть и не только башкой и не только об столб начну биться.

Онежка подумала над чем-то, затем поставила чашечку с огоньком в специальную выемку в стене и зло проговорила:

– Ладно, уд с тобой. Не отдирай. Я быстро.

И куда-то опять уползла.

Вернулась она действительно быстро, неся большую деревянную миску с водой и мягкой шкуркой какого-то мелкого зверька, плавающей в воде.

– На отмачивай, – буркнула она, протягивая миску.

Зорька намочила шкурку и приложила мокрым мехом на сухую лепёшку. И как бы между прочим, видя, что Онежка не в самом хорошем расположении духа, спросила:

– Слышь, Онежка, а чё случилось то? Я ведь ничего не помню.

– А то и случилось, – продолжала злится от чего-то баба, – что вы с Дилем подставили меня под смертушку.

– Да можешь ты толком объяснить, чё выёживашься? – не выдержала Зорька.

Онежка вдруг осунулась, обмякла и из злой бабы, стала мрачной и побитой.

– Когда тебя Диля на руках приволок и попросил скрыть и подлечить, я ж тогда не знала всего. Думала атаман опять Сомы обожрался, да буянит. Думала очухается на утро, покается, как всегда. Ну спрятала я тебя с дочкой, а сама думаю "хрен я тебе утром скажу, помучайся, поищи". А на утро такое началось, что я и не рада стала, что ввязалась. По утру Шумный лично Диля запорол кнутами, – она помолчала и уже через слёзы, всхлипывая, добавила, – насмерть. Пытал мальчонку, зверюга, но тот, как в рот воды набрал. Так и помер мальчик на круге, но тебя, дрянь, не выдал.

– А чё ж ты не вступилась да не открылась? – злым бездушным голосом спросила Зорька, всё ещё не в состоянии поверить в смерть этого мальчугана.

– По началу испугалась, что сознается и меня саму под кнуты пустят. А как помер неожиданно после третьего удара, так ещё больше испугалась. К тому ж я ночью такое учудила...

Она замолчала, что-то ковыряя у себя на рубахе и после паузы продолжила уже совсем упадшим голосом:

– Надо было тебя сразу сдать атаману. Мальчишка бы остался жив. А после сдавать – себя убить. Сказали бы знала, видела, а промолчала. Пацана замучить разрешила. Не думала я, что всё так выйдет, а он ночью то ничего не сказал.

Зорька тихо плакала. Слёзы катились сами собой в три ручья, с правой стороны стекая, с левой намачивая маску изнутри. К боли душевной добавилась жгучая боль в области брови под маской. Онежка тоже плакала тихо. Лишь постоянно утираясь рукавом.

– Я спряталась в доме. Ничего понять со страху не могу, – продолжила знахарка, – а тут Еролька прибежал весь в слезах. Они ж с Дилем с одного коровника сбежали. Говорили всем, что братья. А самом-то деле они от разных мамок, но дружили не разлей вода. Он у Ровного на прислуге последнее время был. Ну и порассказал. Я чуть не поседела. Ровный то рядом с атаманом за столом сидит, ну и пацаны постоянно за их спина рядом. В основном за спиной атамана всегда сидели. Еролька то лечится у меня. С животом мается бедняга. Я вообще то баба нелюбопытная, а тут со страху возьми да попытай, что за тревога поднялась в логове, дурой прикинулась. Так-то он всегда молчит о том, что слышать приходится, а тут в сердцах всё и выложил.

Тут она улыбнулась со слезами на глазах, посмотрела как-то хитро на Зорьку и спросила:

– Нравишься ты им обоим больно. Славой чё ль прибила?

– Тфу на тебя, – беззлобно огрызнулась Зорька, стараясь перевести разговор в более приподнятое настроение, – ещё этого не хватало.

– Ну тем не менее любят они тебя, – осеклась Онежка, опять собираясь зареветь, – один от любил правда.

Зорька не стала встревать, ожидая продолжения.

– Это в аккурат было вечером того дня. Диля атаман услал домой зачем-то, а Ероль остался сидеть один за атаманом. А тут откуда не возьмись припёрся Шумный и подсел к атаману. Шумный пьяный, говорит, был на него внимания не обратил, а атаман спиной не видел. Так нечаянно и остался незамеченный.

И дальше Онежка рассказала всё, что знала. Почему она это сделала, не понятно, но явно не по доброте душевной. Скорее всего надеялась, что, узнав всё, Зорька найдёт какой-нибудь приемлемый выход для обоих. А послушать было о чём. У Зорьки аж уши отвисли вместе с челюстью и про примочку с отмочкой забыла. Дальше она поведала разговор Шумного с атаманом так, как ей передал малой.

Шумный: – Атаман, разговор есть, серьёзный.

Индра: – Валяй.

Шумный: – Тебе не кажется, что твою Зарю пора тушить?

Атаман промолчал.

Шумный: – Твоя наживка на Трикадруке сама чуть всех не сожрала. Ты же сам видел, что она вытворяла. Сам на себе испытал.

Индра опять ничего не ответил.

Шумный: – Кроме тебя и меня она одним махам всех ближников и всех отрядных накрыла. Я, когда отошёл, чуть не штаны не испачкал оттого, что она могла с нами сделать. Ты представляешь, если бы она тогда натравила нас друг на друга, чтоб перерезали да перебили. Как думаешь у неё бы получилось?

Индра: – Получилось. Я бы первый тебя порвал, если б указала.

Шумный: – Вот и я о том же. Просто так её кому-нибудь скормить не получится. Сила немереная нам несподручная. Как репей под подол попадёт, так и крутанёт. Но это только первое. Второе – наша предстоящая игра. Мы молодые боги для этого мира. Ты, как старший среди нас бог, женат на всем известной богине Утренней Заре. Эта новость уже облетела все ближайшие города, а к концу седмицы, об этом будут знать во всех арийских землях. Притом новость эта разлетается в таких выгодных для нас красках, я бы если б захотел, не смог бы лучше придумать.

Ардни: – Ну и чем это мешает?

Шумный: – А тут всё просто, атаман. Как ты, бог, в будущем представляешь себе объяснять, что твоя жена не богиня, а простая речная ведьма, добытая тобой в одном из походов или ты рискнёшь вечно держать её в ведьменом состоянии?

Индра: – Это будет невозможно.

Шумный: – И я об этом. Рано или поздно об этом узнают и всё так удачно сложившееся, рухнет. Шило в мешке не утаишь. Поэтому она должна с глаз исчезнуть и навсегда. А кто будет желать её видеть, пусть встаёт на рассвете и на горизонт смотрит. А ты останешься живым богом, мужем прекрасной богини. И никто не сможет это опровергнуть и ничего не надо будет доказывать.

Индра: – А третье?

Шумный: – Что этого мало?

Индра: – Шумный. Я же чувствую, что у тебя есть и свой интерес.

Шумный: – А что она лезет в мой огород. Знать всё – это моя привилегия и я не позволю соваться в мои дела бабе, к тому же речной ведьме. А четвёртая, если хочешь, Хабарка достойна большухи логова больше чем твоя срань.

Индра: – Не накручивай себе хвост. Твоя Хабарка чую тебе уже все мозги выдолбила с ней.

Шумный: – А то? Хабарка легко управляемая. Что повелю то и делать будет. А вот что будет с бабами, когда ими ведьма командовать начнёт, вопрос без ответа.

Потом они оба молчали.

Индра: – Да, незаменимый ты стал, Шумный. В корень зришь. Мысли мои читаешь. Только ты не узрел самого главного. Я не могу позволить какой-то бабе, пусть даже моей жене, быть сильнее, чем я – бог Индра. Я ничего не смог против неё предпринять и не хочу разбираться с её ведьменым даром, чтоб приручить. Эта сука меня напугала и напугала по-настоящему, а этого я допустить не могу. Так что, брат, всё, что от неё останется на утро – твоё, а сегодня я хочу сам поразвлечься.

Шумный: – А если она тебя колданёт?

Индра: – Не успеет.

Ероль на этом месте разговора сиганул за своего хозяина, а атаман с Шумным встали оба и разошлись. Малой так перепугался за тебя, что даже забыв отпроситься у Ровного, рванул к Дилю, но пока он его нашёл, было уже поздно. Тебя предупредить не успели. Дальше Еролька уже не знал, что происходило.

В норе наступило молчание. Зорька вспомнила про примочку. Намочила кусок меха, приложила.

– Да, – начала Зорька печально, – просчиталась я, однако. Ошиблась. А Хабарка-то, сука такая, оказывается всё Шумному про меня сдавала.

Онежка аж выгнулась от удивления.

– Ты чё про них с Шумным ничего не знаешь?

– А чего я про них должна знать?

– Так она же беглая. Она же ради него детей своих бросила в коровнике. Вернее, ради его уда, – Онежка хмыкнула, – у этого худосочного отросток, как у жеребца. Она ж на его уд подсела, как твой атаман на Сому. И давно. Ещё задолго до нас. С самого начала.

На этот раз прогибаться от удивления пришлось Зорьке.

– На кой она тогда за Рибху замуж пошла, а не за Шумного?

– А этот выворот мне и самой не понятен. Притом все в логове знают, что Хабарка баба Шумного. Я-то раньше думала об этом только Рибху не знает, а оказывается не только он.

Онежку явно увлекли сплетни, и она даже повеселела.

– Мне атаман запрещал кроме неё с кем-либо общаться, – оправдывалась Зорька, – теперь понимаю почему.

– Она и ребёнка от Шумного носит, – продолжала выдавать "горячее" знахарка.

– А как же Рибху?

– А Рибху даже если их застанет за трахом, то либо спрячется, чтоб ненароком не заметили, а заметят, с жировым светильником постоит помогая, чтоб Шумный не промазал.

Зорька хмыкнула, и они замолчали, обдумывая каждый своё. Наконец, Зорька спросила:

– Меня ещё ищут?

– Да кому ты дохлая нужна?

– А как же... – непонимающе развела руки в стороны Зорька.

– Да так. Нашли тебя, в тот же день. Почти сразу как Диля запороли. Плавала ты в реке, да в камышах застряла. Совсем дохлая, рыбами объеденная.

Зорька вытаращила глаз и вопросительно уставилась на Онежку. Та потупила глаза, видно, что замялась с объяснением. Не очень ей хотелось об этом рассказывать, но всё же решилась:

– Да, отчебучила я тогда, сама до сих пор не понимаю, что это на меня нашло. Прям как в сказке-небылице. Кому расскажешь не поверят.

– Я поверю, – сказала Зорька, подталкивая рассказчицу.

Она молчала, нервно теребя рубаху.

– Да не томи, – не выдержала уже Зорька.

– Понимаешь в тот день, утром, я из коровника молодуху одну вывезла на реку топиться. Беременная она была и вот решила, дура, от ребёнка избавиться. Кто научил, так и не призналась. Только избавиться не получилось, за то от себя избавилась. Умер он у неё в животе и гнить начал. Жить ей оставалось день или два. Я в таких делах не помощница, поэтому единственное, что смогла для неё сделать, так это к реке тайком отвести, чтоб покаялась, да сама в воду схоронилась. Я ещё тогда её предупредила, мол сама не схоронишься, я тебя к Дедам по реке отправлять не буду. Будешь гнить где подохнешь. А как ночью тебя Диля принёс, мне как в башку стукнуло. Я ж уже говорила. По началу думала так, милый бранится только тешится. На утро с собаками искать будет, плакать. И пристала тут ко мне эта мысль о собаках. Почему-то только об этом и думала. Вот хоть убей не знаю почему. Поэтому первое, что решила – надо собак на реку увести. Раздела тебя. Ночью от вашей конопли, я твоё платье по траве протащила до самой реки. Через тайный лаз, пацанский, что они выкопали в лес. Я и сама им частенько пользовалась. Там по лесу меж ловушек уж целая тропа протоптана. А там степью к реке, да так получалось, что в аккурат к тому же месту, куда девку утром вывела. А эта дрянь не утопилась. Померла где и сидела. Мало того, лицо ей кто-то погрыз. Всё напрочь съедено. Пальцы рук обгрызены. Глаз вообще нет, видно выклевали. Жуть. А я возьми да сделай дурость. Рубахи с неё стянула, да твоё платье на неё... Она конечно потолще тебя была, но в общем спутать можно было, если не приглядываться. Скатила её в воду. В камыш затолкала, на сколько смогла. А её тряпки, подальше в камыш закинула. Собак по утру Шумный пустил сразу. Зачем Диля порол, коль собаки след взяли? Непонятно. А как его люди прибежали с собаками, они с атаманом вдвоём на колеснице на реку катались. А как скатались искать перестали. Видно поверили. А теперь ответь мне Утренняя Заря, зачем я это всё сделала? Ведь задним умом до сих пор понять не могу.

Зорька изобразила улыбку и весело ответила:

– Не знаю, Онежка. Действительно сказка какая-то. Это на тебя совсем не похоже. Но знаю одно. Я и дочь моя обязаны тебе жизнью.

– Странно, – вдруг задумчиво проговорила знахарка, – тебя искали, а дочь нет.

Тут призадумалась и Зорька.

– То, что по началу дочь не искал, немудрено, – ответила она, – дочь для него всегда была, как пустое место, к тому же Звёздочка частенько при мамке – его любовнице была. Но потом обязательно вспомнит и искать кинется. Не он, так Шумный. Уходить мне надо от сюда и чем быстрее, тем лучше.

– Да много бы отдала, чтоб вы исчезли от меня подальше.

– Я тебя понимаю. А что делается на верху?

– Да ничего. Нет никого. Все в город перебираются. Я ещё два, три дня задержусь. Не больше. Пока муж мастерскую перевезёт, не одна ходка уйдёт. Потом коровник, а уж опосля и я уеду, поэтому тебе быстро надо думать, потом помочь будет не кому.

– Так если все уедут, тут никого не останется, так я и без помощи уйду.

– Накась выкуси. Здесь останутся все пацаны прислужные, люди Шумного, кое-кто, да артель охотничья. Атаман, как и раньше сборы ближников тут проводить будет. Сюда же и вертаться будут после походов. Ритуал он видите ли сохранить желает. Околдовать пацанов и выйти может у тебя и получится, но тогда Шумный с атаманом будут знать, что ты жива и кинуться искать, будь уверена. Далеко не уйдёшь и меня подставишь.

– Ты б меня только за лес вывезла в степь. Там я уйду, – жалостливо попросила Зорька, – а если через тот твой лаз?

– Завалили его, засыпали, сразу как нашли.

Онежка призадумалась и заговорила как бы сама с собой:

– С мастерской не вывезешь, там каждый воз грузчики сопровождают да лучники отрядные. Коровник тоже отпадает, баб молчать не заставишь. Обязательно где-нибудь говно всплывёт.

– А с травами с твоими? – вдруг резко встряла Зорька.

– А на кой... – начала было Онежка, но споткнулась на полуслове и просияла, – точно. Я выпрошу воз под мои травы лечебные. Тебя под них закопаю и вывезу.

И она, тут же забыв про большую, кинулась исполнять задуманное. Так ей не терпелось избавиться от непрошенных гостей.

Получилось всё лучше, чем предполагалось. Никто даже к возу не подходил, ничем у Онежки не интересовались. Она просто накидала на Зорьку со Звёздочкой целый сноп трав и спокойно вывезла из логова. Потом ещё ехала довольно долго, видимо проверяясь и боясь встречных. Наконец воз остановился и Онежка хмуро сказала:

– Всё. Вылазь. Приехали.

Зорька вылезла из-под груды снопов и вязанок, прикрывая собой дочку, огляделась. Остановились они меж двух больших холмов в балке, у зарослей раскидистых кустов, в которых можно было быстро укрыться. Онежка сидела на возе спиной к Зорьке, всматриваясь в даль и показывая всем свои видом, что не имеет желания говорить, и тем более долго прощаться, а желает, как можно быстрей от них избавиться. Зорька понимала бабу. Она очень сильно рисковала и ради кого? Поэтому просто поблагодарила знахарку и быстро зашагала к зарослям. Онежка ничего больше не сказала, даже не обернулась напоследок, а стегнула лошадь и поехала дальше, как ни в чём не бывало.


Они.



Клип тридцать второй.



Матёрая.


Следующее новолуние после Купального значилось как бабьи Помочи (Успенье). У беременных ухудшалось самочувствие. Всплывали все «прелести» зачатия: токсикоз, головные боли, сонливость и прочие сопутствующие «радости жизни». Появляется непереносимость запахов, повышенное слюноотделение, в молочных железах «покалывания». А в бабняке чествуют Мать Сыру Землю, что в эти дни именинница. Начало молодого бабьего лета. Обидеть в эти дни, а что ещё страшней рассердить Землю – это все равно, что заведомо отправиться к предкам. По земле нельзя было ходить босиком, прыгать, скакать, а также втыкать в неё любые острые предметы. Бабы выходили в огороды и голышом катались по земле, со вздохами, стонами и охами, выпрашивая у неё силы жить. Мать Сыру Землю кормили и поили: молоком, маслом конопляным и т.д. После устраивали складчины. Перед пьянкой в обязательном порядке ходили чистить источники, пить подземную воду. Там и пьянствовали. Пьянка была не сильно обильной, притом разрешалось не пить вообще. Беременным даже не предлагали. Но всю седмицу ели за общим столом. Проходили «помочи». Было принято помогать многодетным и всем обездоленным сделать заготовки на зиму. Самой обездоленной, т.е. не имеющая детей-помощников на воспитании, которые бы таскали с леса его дары, была большуха. Поэтому «помочи» были в первую очередь для неё, а она же как раз и была той, кто по поводу этого дела и напивалась. При бабьих помочах особенно придирчиво относились к работе молодух. Для них это была не только общая работа, но и мучительное наказание.

Заканчивалось первое лето лесного сидения. На дворе стояла седмица Помочей. Событий произошло за это время огромное количество, все они разного рода, но для Данухи не являлись чем-то из рук вон выходящих и неожиданных. Ожидаемо стали искать мам Краснушки и Елейки и если маму Краснушки нашли сразу, то вот Елейке не повезло. Неважна не смогла нащупать её среди живых, а среди мёртвых она не умела. Елейка ревела долго и чем больше её утешали, тем пуще она принималась это делать. Дело дошло до откровенной истерики, после чего её оставили в покое. Дануха сказала, мол отстаньте от девки, сама проревётся. Вывела её из этого "мокрого" состояния через несколько дней Хохотушка, которая просто скорчила лживо-обидчивую мордашку, выпятив губки и напомнила ей, что та, как тепло станет, ей "коняшку" обещала подыскать. Тут сразу все сделали обидчивые и просящие физиономии, что заставило Елейку, с уже опухшими глазами, улыбнуться, хотя ещё долго было заметно по её виду, что на душе у девки тяжелее тяжёлого. Москуху, маму Краснушки, просто выкрали, не заморачиваясь ни с охраной, ни с остальным коровником. Прямо с поля, на котором она спала после работы, ночью, когда все почему-то неожиданно уснули, даже сторожевые собаки. Ходили опять вчетвером, только вместо Малхи пошла Краснушка. Чуть позже Дануха пожалела, что коровник оставили, так как довольно скоро Голубава развила в их лесном селении, среди новеньких, бурную деятельность, и всех поселянок, так ладно пристроила к делам, что Дануха даже по белому позавидовала её организаторским способностям. Голубава никого не спрашивая заняла какое-то странное, непонятное в этом бабьем царстве место, просто взяв и возглавив его. Она не исполняла роль большухи при бабняке, она не брала на себя обязанности родового атамана, а просто построила всех баб и стала ими командовать и все стали её слушаться, как должное. А как жизнь закрутилась своим чередом, так пришла к Данухе и посетовала, что бабёнок мол мало, надо бы ещё какой коровник растормошить, а то туда не хватает, сюда не хватает и вообще на будущее замахнулась чуть ли не город в лесу ставить, вместо временного, шатрового. Теперь и припасами она командовала, начиная со сбора, заготовки, местами хранения и кончая выдачей их Данухе. Кутырок и молодух, что посмышлёней, организовала в девичью ватагу, диверсионно-сыскного профиля, подключив к этому Никто, которую молодняк почему-то стал звать сокращённо – Ник. Той понравилось, все приняли, посчитав это более благозвучным. Притом тут же принялись все её "особые" сокращать свои клички, нахрапом требуя от Данухи на то разрешения. Старшая махнула рукой, мол обзывайтесь как хотите, только не делайте это часто, чтоб не забыть, на кого как материться. Краснушка стала Красна, Неважна стала Нева, Белянка – Беля, а Хохотушка почему-то Уша. Почему она выбрала такую странную кличку, она и сама толком объяснить не смогла, вот захотела и всё. Буря, Елейка и Голубава ничего менять не стали.

Ник совсем расцвела за это время, ожила, что ли, радуясь обыденным для других вещам. Ей нравилось возиться с молодухами, что были значительно младше её по возрасту, но знанием обычной жизни, она ушла от них недалеко, поэтому практически не выделялась в их среде. А в некоторых вопросах, особенно полового содержания, девки даже знали куда больше, чем она, ибо таким вещам её по жизни вообще никто не учил. Голубава поставила перед Ник задачу, научить молодух, из числа способных, скрытному дозору за подступами к поселению, чтоб чужаки не сумели застать врасплох. Уж больно эта проблема Голубаву тревожила. Ник и научила, притом не только способных, а всех, кто захотел. Самой Ник уметь прятаться нужды не было, но играла в прятки с девками, как дитя малое, учась сама, попутно, этому хитрому делу и уча этому молодух. Они целыми днями мастерили на подходах к лагерю засидки на деревьях, в корнях под пнями, в зарослях кустов, даже норы для этого скрытные рыли. Данава для этой "лесной банды" даже одежду специальную сшил, в которой на них в упор наткнёшься и не заметишь. Дануху раза два чуть до испачканного подола не напугали, выскакивая перед самым носом, когда она хаживала к источнику, да в старый баймак. В общем кутырки с молодухами освоили дозорное дело легко, играючи и главное с пользой. Ник их и следопытству обучила, даже попыталась научить умению "заметать следы", но тщетно. Следы, конечно, заметали, только не с помощью дара или колдовства какого, а вручную, но тоже не плохо получалось. Они уже и дальние подходы прощупывали, искали чужие следы. Старались девки из всех сил, но напрасно. Мирно как-то жилось, без каких-либо поползновений чужаков со стороны. Единственные чужие, на ком они "вдоволь" потренировались, были дружки колдуна, наведавшие его с завидной регулярностью. Сам Данава больше никуда не уходил, свои бабьи колдовские наряды не одевал. Дружки ходили к нему, но по одному, стараясь быть, как можно проще и скромнее, побаиваясь и девок и Дануху. Последняя приваживала их, как гостей, но не более. Приходили, приносили сплетни. День, два жили и уходили восвояси.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю