Текст книги "Степь. Кровь первая. Арии (СИ)"

Автор книги: Саша Бер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 46 страниц)

Реалистичность всей виденной картинке придавала Воровайка. Эта дрянь скакала по столу и чуть не в каждое блюдо свой клюв совала, а в грибочки солёные хвост свой длинный сунула, а лапами, как собака зарывать стала. Не выдержала такого непотребства хозяйка и веником её со стола смела, да так смачно сороке прилетело, что аж перья по вылетали из бедной. Та в поленницу припечаталась, соскочила, ощетинилась, да как заорёт человеческим голосом:

– Я всё твоей маме скажу, как ты со мной обходишься!

На что Дануха нисколько этому не удивляясь, и недолго думая, отправила и веник следом за горланящей птицей, тоже заорав на неё:

– Это я твоей маме нажалуюсь, дрянь. Всё скажу в какую гадкую, да постылую птицу ты выросла.

Тут сорока пропала куда-то, а вместо неё в куте Сладкая нарисовалась. Худая как жердь, с лицом чёрным, не то грязным, не то закопчённым. Дануха и не удивилась ей, наперёд зная, что подруга у неё сегодня вроде как за плакальщицу, эдакая специально назначенная баба, которая "профессионально" исполняя ритуальные плачи и причитания. Тут как по команде Сладкая и зарыдала, да запричитала, да вся слезами залилась. Всех помянула, каждого. Начиная с поскрёбышей с поссыкухами сожжёнными, пацанов всех ватажных, да мужиков артельных и кончила всеми бабами её рода кровного, кого Дануха помнила. А все бабы, что из Дедов, уж за столом сидят и все как одна на Дануху глядят. Тут мама молодая и красивая тихонько так говорит, как дитя малое убаюкивает:

– Данушенька, девченюшенька. Ты Сладкую-то послушай. Она от нас всех тебе в помощь будет. Она ж нам родная по крови в третьем колене – поколении. Вот баба Кубушка общая ваша, – и она показала на какую-то не знакомую для Данухи бабу, одинаковых размеров, что она, что Сладкая при жизни.

– Будь здрава, Кубушка, – поздоровалась с ней Дануха, кланяясь.

– Да как же мне здравствовать, коль я своё отжила давно? – весело спросила Дедова баба.

Данухе вдруг стало стыдно, за свой ляп. Она лихорадочно вспоминала, как же можно ещё поздороваться в этом случае, но Кубушка, родня третьего колена, прервала её мытарства.

– Да ты не тужься. Выгляни-ка лучше на двор. Глянь, что там творится.

Дануха зачем-то вытерла руки о подол, будто они мокрые, а на Дедовой седмице воды касаться то нельзя. Вспомнила об этом, опять стушевалась, как девка молодуха и открыв входную шкуру, поднялась из землянки на площадь и остолбенела. Вокруг было лето вместо зимы. И повсюду, куда глаз дотягивался, стояли Деды: бабы, дети малые, почему-то колдуны белые с посохами. Вся площадь, огороды, весь склон Красной Горки и на самой верхотуре. И весь берег реки был забит Дедами. И на том берегу не сметное количество. Дануха даже представить себе не могла такого множества. Все они стояли молча, смотря Данухе прямо в душу. У бабы аж мурашки по спине побежали. Глаза её заполнились слезами, и она низко поклонилась им всем в пояс на все четыре стороны. А тут, пока кланялась, услышала, в полной тишине, вроде как кто плещется в реке, но удивиться тому, что кто-то в эти дни касается воды не успела. Глянув на реку, она опять остолбенела. По реке скакали кони. Прямо по спокойной глади воды. Да кони не простые, а водяные. А вместо конских голов у них были тела Речных Дев по пояс. А у Дев тех ещё и руки были и них они держали луки натянутые. Подскакали эти кони-девы к берегу и тоже встали как влитые, и так же Данухе в душу заглядывают.

– Вы тоже мои Деды? – настороженно и неуверенно спросила их Дануха.

– Конечно, – ответила та, что стояла к бабе самой ближней, – откуда же нам взяться, коль не от тебя?

И тут вдруг всё пропало, а она уже оказалась у себя в бане. Лежит на пологе, а по бане туда-сюда, переваливаясь, как бочка, вышагивает голая Сладкая в своих прежних телесах. Дануха улыбнулась, глядя на заплывшую жиром подругу и тут Воровайка, дрянь, вскочила на раненную грудь и давай её лапами царапать, да клювом щипать. Дануха обложила её матом, но почему-то не согнала. Орёт, матерится, даже плюнула в неё пару раз, а рукой прогнать не может. Вроде машет ими, но где-то внизу. Она хотела было попросить об этом Сладкую, голову-то к ней обернула, да так и замерла. У самого входа стояла большая кукла, похожая на глиняную, в виде Сладкой слепленная, ну то есть по её телесам. Только вид у неё был необычный. Ноги плотно сомкнуты вместе, Сладкая так бы ни в жизнь не свела, они у неё в другую сторону вывернуты были. И ступней у этих ног не было. Вся она как бы висела в воздухе. Руки спрятаны на животе под груди-мешки. И волос на голове, толи не было, толи так туго были в косу утянуты, а лицом одно в одно Сладкая.

– Ну, – проговорило это странное создание, – теперь поняла, как девок сестрить будешь?

И тут Дануха как прозрела и у неё опять, как и в тот раз, когда волка разделывала, по-особому перехватило дыхание.

– Матёра Ку, – расплываясь в улыбке озарения, прошептала Дануха.

– Правильно, Данушка, – похвалила её Сладкая, принимая уже свои обычные формы и в раскорячку, разбрасывая ноги в разные стороны, подошла к лежащей Данухе, – наступают "лютые времена". Чай не рожать собираетесь, а на охоту в походы ходить. Как поход объявишь, так и меня в кукле породишь, а как поход окончишь, обратно отпустишь. И будь осторожна. Я не простая, родовая. Буду питаться только самым вкусным и дорогим – жизнями. Коль жизнями супостатов не прокормишь, за вас возьмусь, но и никому, с моей помощью на этой земле вас не одолеть.

Лицо её искривилось в яростной злобе, и она со всего маха врезала Данухе пощёчину, от которой баба резко проснулась. Перед ней колыхалось щуплое тельце Хавки с занесённой для удара рукой. Дануха с перепуга, а больше с непонимания, забрыкалась ногами, замахала руками и даже дико заорала "А-а-а!"

– Тфу, ты срань. Замолкни, – завизжала перепуганная Хавка, стараясь переорать Дануху.

Та соскочила с лежака, бешено озираясь по сторонам и ничего не понимая. Где она? Что с ней? Почему темно?

– Заткнись и замри, – рявкнула хозяйка, принимающая воинственную позу, она сгорбилась, ощетинилась, как будто вот-вот прыгнет, руки крыльями пустила в стороны, того и гляди в волосёнки вцепится, – сядь, говорю, и воды хлебни. Отдышись.

Только тут Дануха пришла в себя и сразу вернулось понимание происходящего. Сердце колотилось как сумасшедшее, по лицу лил пот. Она утёрлась ладонью и грузно опустила свой зад на полог, тяжело дыша, как после долгого бега.

– Вот так-то лучше, – уже спокойно проговорила Хавка, но подходить к бешеной гостье не спешила, – чё пугаешь, дуранутая, чуть не обделалась тут под старость то лет.

– Чё случилось то? – недоумённо спросила Дануха, – чё руки распустила?

– Да я тебя дуру вообще б прибила, уж две лучины бужу и разбудить не могу. И по мордасам хлестала и водой обливала, уж думала подохла ты. А как плеваться начала, так я чуть ляжки ни обмочила. Первый раз вижу, чтоб человек во сне плевался. Ну всё думаю – нежить тебя прибрала, вселилась. Думала ко мне прыкдец подпрыгал мелким скоком.

Дануха прикрыла глаза и как-то сама собой перешла в изменённое состояние, просто, чтоб успокоиться, но тут же почувствовала в углу нежить и вместо того, чтоб успокоиться, опять встрепенулась, но глаз не отрыла, а лишь принюхалась. Это оказалась не нежить, а две перепуганные полужити, притом мелкие. В одной она учуяла банника, а в другой Девку Банную – хыню.

Банника заводили в каждой бане обязательно. Так заведено было. Банник имел несколько функций. Во-первых, он был некий смотритель этого "храмового комплекса", во-вторых, банник служил для прямой связи с предками, Дедами и в-третьих, с помощью него устанавливали связь с другими банниками, других родов. В общем банник – это унифицированный связной между явью и навью. Баня, как говорилось выше, как помывочная, изначально не применялась. Мытьё в бане было сопутствующим явлением при проведении ритуалов. Со временем ритуальные действа угасали, упрощаясь и постепенно исчезали, а помывочные наоборот. Вместе с этим упрощались и сами бани по конструкции. А вот хыню бабы заводили исключительно для себя любимых. К породившей хозяйке – безусловно положительна. Питалась её положительными эмоциями, связанными с хорошим самочувствием. Всеми силами поддерживала её здоровье, позволяя противостоять заболеваниям извне и радоваться жизни. При потере хозяйки "портилась", питаясь эмоциями, связанными с болезнями других. Гоняя "чужаков", она частенько ошпаривала, царапала, втыкала занозы, по силе своих возможностей разбалансировала их системы жизнеобеспечения и те болели, болели и болели. Но кстати сказать эта участь была всех полужитей. Теряя хозяйку они все "портились", превращаясь из помощников в сущее наказание, а если учесть, что век полужити составлял примерно триста лет, но не раз воплощённая полужить, пережившая хозяйку, портилась обязательно.

Почувствовав этих двух банных созданий, Дануха успокоилась и улыбнулась, открыв глаза и посмотрев хитрым прищуром на замершую Хавку.

– Хавка, – спросила она, ухмыляясь, – ты ж вроде помирать собралась?

– Ну, – опешила та от неожиданного вопроса.

– Ты чё это под старость лет хыню-то себе завяла?

– Де? – прикидываясь дурочкой округлила глазки Хавка.

– Да вон в углу сидит. Чё тут такого страшного было, чё она если б могла, бедная, то полный бы угол навалила.

– И чё? – тут же взбрыкнула Хавка, переходя в лучшую оборону – нападение, – может я хочу помереть красивой да здоровой. Тебе то чё?

– Ох, ё, – весело подытожила Дануха, утирая льющийся пот с лица, – бабы, они и в еги-бабах бабы.

С этими словами она встала и быстро, не давая опомниться хозяйке, прошагала мимо Хавки на выход. Страшно захотелось на свежий воздух. Выскочила она из бани весёлая, распаренная, да так и замерла. В лесу стемнело и у бревна-сидушки, горел костёр, а у костра на том самом бревне, сидели два мужика. Она сначала опешила от неожиданности. Пригляделась. Скривилась, состроив на лице криволыбочку. Это были не мужики. Это были "мужицкое недоразумение", "колдунки", как их Хавка обзывала. Лад, да Данава, собственными мордами. Оба тощие, как две жерди от забора. Сидят, как два гуся шеи вытянули, да на голую Дануху парализовано смотрят. Наглая баба, не снимая с лица ухмылки, расставила ноги, сунула руку под отвисшее пузо и зазывно почесала свой волосатый пучок. Лад, что был самый старший из всех, старше даже Хавки, с длинными космами волос и бородой до пупа, седой как снег, да ещё и весь в белом, не вынес такого непотребства и отвернулся. Данава же заёрзал на бревне и блеющим, запинающимся голосом, принялся поучать свою старшую сестру:

– Ну... ты эт... вот чё, кончай... баба. Мерзость свою тут...

– Ох ё, – пропела Дануха, хлопая себя ладошками по ляжкам и обрывая его пламенную речь, – никак мужская половинка взыграла? Ты это с каких пор таким-скромным-то стал?

– Кончай придуриваться, Данушка, не хорошо это.

– А я чё? – всё так же нагло и вызывающе продолжала баба, подходя к сидящим, – вышла с бани, вас тут не ждавши, да ты к тому ж на моей одёжке расселся.

С этими словами она с силой дёрнула волчью шкуру, на которой действительно расселся Данава. От резкого рывка, он, бедный, чуть в костёр с бревна не улетел и если бы не Лад, его перехвативший в полёте, то точно бы ему жариться,

– Ну, хватит, – недовольно пробурчал уже Лад, продолжая воротить глаза.

Дануха прикрыв свои телеса шкурой, искала глазами рубахи, но нигде не находила.

– А куда рубахи мои дели, непутёвые? – рявкнула Дануха.

– Да ни пужай ты их малахольных, – встряла в разборки со спины Хавка, вышедшая наконец из бани, но в отличии от Данухи, одетая, – я твои рубахи в бане замочила.

– А мне чё? – недоумевала Дануха, оборачиваясь на свою новую жертву, – гостям глаза мозолить, да пытаться соблазнить этих чё ли? Иль ты решила мною свою ораву комаров досыта накормить?

– И то дело, – весело отбила её нападки хозяйка, направляясь в избушку и продолжая уже кричать из неё, – глядишь обожрутся да передохнут. Мне легче жить станет, хоть кровушку не кому будит пить.

Хавка вынырнула из избы с большим двухсторонним меховым одеялом и бросая его гостье, язвительно буркнула:

– На-кась, прикрой срамоту то, распутна.

– Ох ё, – только и пропела Дануха, ловя одеяло и заворачиваясь в него.

Затем подошла к сидящим колдунам и командным тоном рявкнула:

– Ну ка двигай, – и устелив шкуру обратно на то место откуда сдёрнула, плюхнулась к костру.

Наконец наступило перемирие.

– Здорово, подруженьки, – наигранно залихватски обращаясь к двум колдунам, начала приветственную речь хозяйка избушки, единственная оставшаяся стоять, притом с другой стороны костра от сидящих, – чё припёрлись? Сразу говорю, жрать нету. Гостья всё сметала, подчистую.

Тут встрепенулся Данава.

– Так мы ж не с пустыми руками, вон мясо принесли, – и он указал куда-то в сторону.

Хавка сделала несколько шагов в указанном направлении и горестно вздохнула:

– Так и знала, дармоеды. Им лень уже себе пожрать сготовить. Поймали кузнечика и тащат вековушке, чё уж при смерти. Бабанька приготовь, бабанька покорми, – подражая поссыкухам малолетним съехидничала Хавка.

Настроение у всей четвёрки было на подъёме. Круг был узкий, все свои. У баб настрой вдоволь по изгаляться, да на горе-колдунков с языков пену сдуть. Представителям веры тоже ничто человеческое было не чуждо. Они выправились. Растянули морды в улыбках, приготовившись огрызаться. Но неожиданно всё это весёлое и безмятежное рухнуло в один момент. Где-то со спины сидящих послышался приглушённый волчий рык. Народ резко оглянулись, а Дануху как под зад кто пнул. Она соскочила, сбросив с себя накинутое одеяло и лихорадочно заметалась в поисках клюки. Её оружие лежало там же где и было оставлено, рядом с мешком. Баба схватила свою родную палку и со злорадным удовлетворением прижала рукой к древку волчий колдовской хвост. Тут же тело налилось силой и злостью. Она даже лучше стала видеть в темноте, но рассматривать особо было и не надо. Две пары глаз светились в лесу так, что не увидел бы их только слепой. До первого волка, а это были действительно волки, было шагов три по десять, не больше, но самих тел их было всё равно не видно. Дануха прикрыла глаза, принюхалась. Впереди стояла волчица. Кабель был моложе и стоял чуть поодаль, за ней. Дануха отрыла глаза, уставившись на суку, понимая, что из этой парочки она главная и перехватив клюку двумя руками, переступила бревно, сделав пару шагов в направлении нежданных гостей.

– Ты чё припёрлась, зверюга? -грозно зарычала Дануха на волчицу, – я чё звала?

Пара волков продолжала оставаться на месте, только рычать перестали и сложилось впечатление, что они присели к траве, но не перестала рычать Дануха:

– Я волчатиной обожралась, пока. Как оголодаю, кликну. Пошли вон!

Выкрикнув последнюю фразу, она подняла клюку перед собой. Первая пара светящихся звёздочек моментально потухла. Следом погасла и вторая. Дануха не видела их в темноте, но отчётливо чувствовала, как они не спешной рысью удалялись в глубь леса. Она перехватила клюку обратно в одну руку, выпуская хвост свободно болтаться и не спешно вернулась к бревну, положив клюку рядом с собой и вновь накинув на плечи одеяло. Почему-то замёрзли руки, и она протянула их к огню греть. Только тут она огляделась и в недоумении уставилась на троицу, которая в полном составе стояла с противоположной стороны костра и все как один с выпученными глазами.

– Чё? – убирая руки от костра и запахиваясь, недовольно спросила Дануха.

Ни один из троицы не шелохнулся и не изменился в лице. Как стояли пришибленными, так и остались.

– Расслабьтесь, – продолжала Дануха вяло, делая вид, что ничего не произошло, – я человечину не ем, тем боле старую, а кусаться не могу, по малости зубов во рту.

Первой от шока отошла Хавка.

– Ну, баба, ты дала, как подмахнула, – выдавила она из себя, как будто сдулась после перенапряжения, – если б я ни знала, то уж наверно в баню бежала мыться. Но всё равно ни ожидала. Круто ты их.

Постепенно обмякли и колдуны, но возвращаться на свои прежние места не спешили. Дануха глянула на них жалостливо и пояснила:

– Большухой я у них теперь, Матёрой для всего волчьего племени заделалась.

– С каких это пор, Данушка, – не доверчиво и не смело пробубнил Данава.

– Да с тех пор, братец, как драку за волчий круг выдрала, да волчатиной питаться стала.

Хавка тем временем подтащила к костру то, что они назвали мясом. Это оказалась молодая косуля. Похоже волки, как раз на запах её крови и пожаловали. Прям по следу пришли. Парочка колдунов принялась с энтузиазмом резать и обдирать косулю, Хавка же куда-то скрылась, но тут же вернулась, таща котёл для варки.

Работая над мясом, решил осмелеть и Лад. Он как бы само собой разумеющиеся, как бы невзначай, поинтересовался:

– Это они тебе на груди ритуалы начертали?

– Он, родимый, – и Дануха похлопала по серой шкуре, на которой сидела.

– Ах, да, – встрепенулась хозяйка, – я мигом, – и она опять юркнула в темноту.

– А в каких лесах ты с ним схлестнулась? – продолжал интересоваться, делая вид, что вообще-то это его не очень интересует.

– Да в каких лесах?! У нас на Красной Горке за огородами.

Оба бросили косулю и выпрямились, встав столбиками. Тут к Данухе вернулась Хавка с деревянной миской в руке, бултыхая в ней тонкой шкуркой.

– Накась, промокни примочку, – сказала Хавка, подовая ей миску, – пощипет маленько, ну ни чё потерпишь, чай ни целка.

Дануха расправила мокрую шкурку на ранах и тут же скривилась, стискивая последние зубы. Примочка сразу обожгла раны, как кипятком. Она сжалась, замерла и зажмурилась, тут же улетев в изменённое состояние. Боль притупилась и стала постепенно отступать. Она открыла глаза. Жгло, но уже терпимо. Только тут она сообразила, что её кто-то о чём-то спрашивает, только не поняла кто и о чём.

– Слышь? – недовольно спросил её Данава, но тут осекла его Хавка.

– Да отстань вы от неё, убогие. У бедной искры с глаз да дым с ушей. Она вас ни видит, ни слышит. А я б вас вообще ни видела, и ни слыхала целую жизнь. Режьте мясо. Ночь уж на дворе. До утра чё ль собираетесь разделывать?

Те оставили Дануху в покое и вновь принялись за работу.

Только после того, как котёл был заправлен, все вчетвером расселись на бревне и тут уж Данава не стерпел.

– Данух. Так с чего это волки по середь лета в баймак-то захаживали?

– Как с чего? – без эмоционально и устало переспросила баба, – так за свежей человечиной молоденькой. Весь же склон пацанвой переломанной усеян был. Крови нанюхались и пришли.

– Ты брось, Данух, таки шутки шутить, – заканючил колдун с дрожью в голосе, от обиды, что его не воспринимают серьёзно, и даже чуть не заплакал.

– А чё с тобой шутить, братец? Теперь уж поздно, не до шуток. Нет больше баймака. Нет нашего рода. Сироты мы с тобой Данава. Как есть сироты.

Колдун скуксился и по его щекам потекли слёзы. Он всё понял.

– Когда это произошло? – сочувственно вступил в разговор тоже поникший Лад.

– Так почитай уже дня четыре назад.

– Как же так? – почти шёпотом задал риторический вопрос Лад, тоже собираясь заплакать.

– Башкой об сосняк. Налетели, перебили, девок забрали, чё не забрали то сожгли.

– Значит скоро и к нам пожалуют, – грустно заключил седой колдун.

– Нет, – пропищал Данава, уже ревя на полную и размазывая слёзы по щекам, но вместе с тем и прекращая это безобразие, утираясь рукавом, – им теперь долго не до кого дела не будет. У них там другие забавы нашлись.

Давана утёр подолом рубахи лицо. Попросил у хозяйки воды. Он прекрасно понимал, что три пары глаз, уставившиеся на него, ждали объяснения, понимая, что он что-то знает о враге, но колдун демонстративно оттягивал выдачу своих знаний, набивая себе цену. Он почему-то ожидал, что на него накинуться с расспросами, уговорами, жадно глотая всё, что он скажет. Но вместо этого услышал лишь ёмкое и злобное Хавкино рычание:

– Ухайдакаю!

Данава по ребячьи надулся, обиделся, что его недооценили, даже нижнюю губу поджал, но говорить начал:

– Был я у них в логове. Ну не в самом, конечно, по близости. Мы туда свою бабу пристроили, лекаркой.

– Кто это мы? – тут же начала давить на него Хавка агрессивно настроенной бестией.

– Не важно, – встрял старый Лад, делая недовольную харю и отмахиваясь от неё как от назойливой мухи.

– Ладно, – резко подытожила Хавка, – дальше ври, завирай, коль другим ни можешь, так хоть языком по ласкай.

– Гои они. Все как один молодняк. Молодые да здоровые. И их много. У ихнего атамана только один ближний круг три по десять, да ещё три. К ним в придачу столько же конями управляют. Коней они к таким тележкам двухколёсным подвязывают, по паре на каждую и на них катаются. Быстро, как ветер по степи летают. Два больших отряда лучников, да отряд охотников. Пацанвы в логове вообще немерено. В придачу целая орава лазутчиков. Следопыты толковые, да и не только следы читать могут, но и людские души читают, как следы на песке. Как коней привораживают, она не знает. Да она пока мало чего знает. Только ведь пристроилась.

– Ну, и, – нетерпеливо подгоняла его Хавка, – почему ж они к нам то ни прилетят на своих тележках?

– Да, погодить, ты, – одёрнула её Дануха и обращаясь уже к Данаве, ласково, как детей упрашивают, попросила, – да ты сказывай, братик, сказывай.

– Ну так я же рассказываю. В аккурат на следующих день, как наша баба к ним прижилась, эти гои вертались с очередного налёта и в логове закатили свадьбу.

– Свадьбу? – переспросила Хавка удивлённо.

– Да, – не с того не с чего обрадованно подтвердил колдун, – их атаман женился на Утренней Заре.

– Зорьке?! – в один голос и одновременно вскрикнули Дануха и Хавка.

– Какой Зорьке, на богине своей Утренней Заре... – обескураженно пролепетал, ничего не понимая Данава, но осёкся не договорив.

– Нашей Зорьке, придурок, – припечатала его Дануха, – это ж как раз они вертались опосля налёта на наш баймак.

Данава бедный сначала выпучил глаза и рот открыл, пытаясь возразить, а затем, как бы сдулся и поник головой.

– Точно. Зорька и Тихая.

– Какая Тихая?

– Тихая Вода.

– И эта там?

Дануха почему-то закипела от негодования, лицо её стало красным и на скулах заиграли желваки.

– Да, похоже, – ответил колдун, понурив голову и говоря еле слышно, – свадьба двойная была. Атаман на Утренней Заре, а его правая рука на Тихой Воде. Наша баба Зорьку собирала. Там у них ещё одна баба есть в знахарках, так вот та другая, Тихую.

– Вот сучки мелкожопые, – вдруг взорвался ни с того, ни с сего Лад.

– Э! Сучок-пережиток. Ты на Зорьку-то ни рычи. Ни знаем, как дело то было. Чай ни бегом бежала, волоком тащили, – заступилась за свою кровушку Хавка.

– Да эти вертихвостки только и думают, как из родных баймаков к арам сбежать. Мёдом им видать там намазано?

– А я-то все мозги сломала про Зорькину загадку, – не обращая внимания на их перебранку и уходя в глубокую задумчивость, но от этого, не становясь меньше наливаться кровью, проговорила Дануха.

– Какую загадку? – по-змеиному зашипела на неё Хавка, тут же переключаясь, – почему я ни знаю, Данух, ты ж знаешь я за Зорьку глазки то по выцарапаю и волоски на всём теле у любой по одному по выдергаю.

– Не шипи, – столь же злобно шикнула на неё Дануха, – на Семик это было, а потом тебя пнули. Мы и не виделись ещё. Кода ты у меня в последний раз была?

– Давненько, – остывая сказала Хавка и сделала вид, что успокоилась.

– Да бабе, чё девок куманиться водила, померещилось. Хотя уж если всё так вышло, то может и не померещилось. Ладно, потом поговорим, – заговорила она примиряюще и вновь перевела стрелки на Данаву, – ну, чё дальше-то?

– А чё дальше? – переспросил он с видом мол, а что вам ещё надо от меня, – праздник у них. Загулы. Пьянка.

– А остальные? – как на допросе пытала Хавка.

– А чё остальные? – не понимая пожал плечами колдун.

– Ну, двое об женились, а ты сказываешь их там целая тьма. Кто ещё из наших девок там?

– Да я почём знаю. Никого там больше нет. Только эти две молодухи, да две бабы на всё логово.

– Значит скоро надо ждать в гости, – грустно констатировал всё в том же ключе Лад.

– Не, вряд ли, – тут же на автомате ответил ему Данава

– Раздолбай ты в задне место, – обречённо выдохнула Хавка и как дитю непонятливому начала вдалбливать всем понятные истины, – они наоборот кинутся по примеру атамана мокрощёлок себе искать и тут им одного баймака мало будет. Им с девяток и то может не хватить.

– Пока атаман Зорькой не наиграется, они никуда не двинутся, – набычившись упрямо стоял на своём Данава, – а это дело молодое, может и растянуться на долго.

– И у трёх по десять ближников яйца дымиться будут? Он ведь наверняка ни туп, а значит понимает, чё может и доиграться. В раз скинут.

– Не-ет, – самодовольно протянул колдун, – в том-то и дело, что там у них всё не так, как у нас. Он у них с детства не сменяемый. Там на нём всё держится. Он у них какой-то особенный. Они все как один не только боятся его и уважают, они на него молятся, как на бога своего. Не один даже подумать о таком не смеет, не то что всерьёз голову поднять. Я думаю, что до осени они из своего логова не вылезут.

– А осенью степь дождями напитается, как они на колёсах по ней ездить будут? – встрял в разговор Лад.

– Значит и осенью не полезут.

– Они раньше полезут, – задумчиво проговорила Дануха, отлепляя примочку от груди и намачивая шкурку в миске для новой пытки, – а помнишь на Святках чё творилось, Данава?

Колдун враз погрузнел.

– Помню.

– Огрызок ты не понять, чего, братец, – беззлобно ругнулась Дануха и гротескно передразнивая, добавила, – отвар попутал. Так бы и дала в лобешник то. Надо было тогда всю нежить послушать, глядишь отвели б беду.

– Так, – опять влезла наглая хозяйка, – а там чё было?

– Да вон пускай колдун недоучка покается, а я пойду рубахи простирну.

И утопив шкурку в миске, Дануха направилась в тёмную баню.

Они.

Клип четырнадцатый.

Неважна.

Дануха и Данава покинули гостеприимную Хавку к полудню следующего дня. На этот раз две непримиримые подруги чуть ли слезу не пустили, прощаясь, даже глумились друг над другом ласково и порой с любовью. Данава с Ладом всё время их прощания о чём-то бурно шептались, размахивая руками и посохами. Со стороны могло показаться, что они ругались на грани драки, но делали это почему-то приглушёнными голосами или даже шёпотом. Когда же пришло время уходить, то резко успокоились, обнялись и долго молча стояли. Пока Хавка не рявкнула на них, обозвав «недоделанным бабами сзади», обматерила, и чуть ли, не вытолкала Данаву в шею.

Добравшись до лесной норы в которой обитал колдун, они бросили мешки с поклажей, что сами таскали и то, что Хавка наложила и по настоянию Данавы пошли на место бывшего баймака. Интерес пойти туда, как не странно, оказался обоюдным. С Данавой было всё понятно, лучше один раз увидеть, чем кучу раз слушать, а вот интерес Данухи поначалу был не очень понятен и только добравшись до развалин, стало всё на свои места. Ещё на подходе к бывшему баймаку, только пройдя змеиный источник, их встретила настоящая истерия взбесившейся птицы. Воровайка от радости, похоже голову потеряла. Она выписывала такие замысловатые завихрения вокруг людей, что уследить глазами за её выкрутасами было попросту невозможно. При этом то, что она выдавала голосом, вообще описанию не поддавалось и на все увещевания Данухи замолчать и успокоиться, никак не реагировала. Только после того как Дануха обложила её со всех сторон матюгами и замахнулась клюкой, сорока заткнулась и отлетев к ближайшей берёзе, уселась на ветку, всё равно, при этом нетерпеливо скача по толстому суку туда-сюда и бурча что-то себе под клюв.

– Воровайка, – устало начала Дануха, – я тоже рада тебя видеть, дрянь ты эдакая. Вот вишь даже волчью шкуру скинула, чёб тебя не бесить.

Она развела руками, как бы говоря вот посмотри на меня. Потом похлопала себя по правому плечу и ласково позвала:

– Подь сюда. Я тебя потреплю, мерзавка ты маленькая.

Сорока замерла. По наклоняла голову из стороны в сторону. Затем вспорхнула и буквально шлёпнулась с размаха на плечо хозяйки. Та погладила её по голове и спине, прошла рукой по длинному хвосту, от чего тот резко вздёрнулся вверх. Птица заурчала довольная, забулькала и в сочетании с её блестящими масляными глазками сложилось впечатление, что сорока тихо плачет. Перемирие состоялось. Данава стоял рядом и радовался от чего-то как дитя малое, по крайней мере не меньше сороки.

Они медленно вышли на площадь и остановились, как оказалось каждый по своей причине. Данава хмуро и медленно оглядывал руины, а Дануха настороженно вперилась взглядом в небольшой шалаш, что был сооружён с противоположной стороны площади. Этот шалаш был явно чужой. Когда она несколько дней назад уходила от сюда, этого чуда рук человеческих здесь не было. По началу её посетила мысль, что кто-то, бежав из плена, вернулся, но присмотревшись повнимательней, она поняла, что таким образом на их землях шалаши не ставят. Это-то и заставило её насторожиться и замереть. Где-то рядом был чужак. Она спешно закрыла глаза, но от волнения ей не сразу удалось войти в нужное состояние, а когда всё же вошла, то быстро начала принюхиваться. В шалаше никого не было. Она сразу поняла, что он пуст, а вот пронюхав чуть в стороне, в прибрежных камышах, учуяла человека, притом молодую девку, но пахнущую совсем незнакомо, даже не по речному. Запах её был абсолютно новый, непонятный. Она открыла глаза. Данава стоял к ней спиной с смотрел куда-то в сторону. Баба хлёстко шлёпнула его клюкой по мягкому месту, от чего тот чуть ли не подпрыгнул от неожиданности и резко обернулся в полном недоумении. Дануха медленно подняла клюку и указала ей на шалаш.

– Ты видал такие шалаши? – спросила она в полголоса.

Данава повернул голову в направлении указывающей клюки и его лицо приняло гримасу раздражения и недовольства.

– Видел, – прошипел он, перехватывая свой посох, готовясь к драке, – это охотничий шалаш аров. Быстро они наши земли прибрали.

– Это не охотник, – тут же остудила его пыл баба, – это девка, притом совсем молодая. И сидит она не в шалаше, а прячется в воде. Вон в тех камышах.

Дануха перевела в сторону реки поднятый конец клюки, указывая направление. Тут с плеча, сильно оттолкнувшись и красиво распахнув крылья, Воровайка на бреющем полёте лихо про скользила через всю площадь и усевшись на инородный шалаш, завертелась по сторонам, коротко цокая, как бы потеряв кого-то. Наконец она вновь взмыла в воздух и закружив над прибрежными камышами, застрекотала.

– Вон она где, – уверенно сказала Дануха и пошла в том направлении.