Текст книги "Степь. Кровь первая. Арии (СИ)"

Автор книги: Саша Бер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 46 страниц)

– Откуда вести?

– Да отовсюду. Сороки на хвосте носят, бабы собирают. Я по бабам хожу, с них собираю.

Он опять встал и заходил вдоль стола туда-сюда, что-то обдумывая, потом резко остановился, хитро улыбнулся, смотря ей в глаза и поинтересовался:

– То, что ты рассказала – любопытно, но я бы хотел послушать ещё об одном. Ты рассказала обо всех кроме себя. А что у тебя творится?

– Что рассказывать? – Зорька изобразила саму невинность.

– Ну, для начала, расскажи мне жёнушка с чего бы это все бабы вокруг, тебе вести понесли на своих хвостах? Кто ты для них и как они к тебе относятся?

– Для всех я твоя жена, – начала Зорька, всё так же изображая невинность, но насторожилась, не понимая куда клонит атаман, но чувствуя, при этом, какой-то подвох, – ну, а раз ты атаман, то я, получается, атаманша. А как относятся? На колени не падают, ноги не целуют, но это только от того, что я им не позволяю.

При этом она скорчила рожицу, стараясь перевести всё в шутку, и шутка удалась. Индра громко рассмеялся, а просмеявшись, постарался быть серьёзным, по крайней мере он произнёс вполне серьёзно:

– Слушай меня внимательно. То, что баб под свой глаз прибрать начала, одобряю. Ценность вижу в этом не малую, но коли хоть один ближник мне на тебя пожалуется или из отрядных кто за свою жену вступится... Я тебя предупреждал. Змейство своё попридержи. Ты у меня на жопу, не одну седмицу сесть не сможешь.

Зорька прекрасно знала, что, если атаман начинает свою речь со слов "слушай меня внимательно", это означает, что непременно сделает обещанное. Она даже по началу испугалась, что кто-то уже нажаловался. Она вдруг почувствовала какую-то отчуждённость к себе. Своё полное одиночество в этом поганом лесном мире. Комок жалости к себе впился в горло. Захотелось плакать. Но от куда-то из глубин подсознания вырвалась на волю необъяснимое для неё собственное поведение. Пока она мысленно материла весь этот мир и собиралась навзрыд разреветься, тело подошло к его лежаку, как бы, само собой. Руки бесцеремонно сняли с тела платье и принялись бесстыдно гладить бёдра, животик, груди. Зорька разлеглась на лежаке, самым наглым образом раздвинула ноги и елейным голоском про журчала:

– Виновата, атаман, наказывай.

Она мило улыбнулась, протягивая к мужу руки и тут же успокоилась, поняв без слов по его лицу, что, если бы в этом момент, кто-нибудь спросил атамана о чём от только что говорил, он бы наверняка не вспомнил. А Зорька мило улыбалась не играя. Она вспомнила Хавку в яме, которая говорила Индре, что он всю жизнь будет накормлен, напоен и безжалостно удовлетворён.

Только после того, как атаман был "обезоружен" и размяк, валяясь рядом с закрытыми глазами, Зорька выдала последнюю порцию новостей, заготовленную для мужа.

– Я тут из коровника молодуху в мамки для Звёздочки определила. Ты не против? Будешь против, обратно верну в коровник.

Индра вяло, не открывая глаз переспросил:

– Молодуху?

– Угу. Хабарка посоветовала.

Она села, утёрлась тряпицей. После чего встала и начала одевать брошенное на пол платье. Атаману было лень, и он всем видом показывал, что никуда не хочет идти. Но всё же тоже сел, потянувшись встал, но вместо того чтобы одеваться, отправился пить. Когда вернулся, она уже стояла одетая. Он скривился, посмотрел зачем-то в открытое окно, подумал и стал одеваться.

Придя в баню Зорька сразу кинулась к дочери, а он лишь мельком взглянул на малышку, а вот молодухе уделил самое пристальное внимание. Молодуху кликали Алая. Так её звала Хабарка, так её стала кликать и Зорька, но только сейчас, представляясь атаману она назвала свою полную кличку и оказалось, что она Алая Заря! Эта новость хлестнула по Зорькиным ушам, как оттянутая ветка. Натянутая на лицо улыбка чуть не сползла от услышанного. Зорька присмотрелась к ней и получила ещё удар по самолюбию. Алая девка была дородная. Выше Зорьки почти на пол головы. Лицо белое с вечным здоровым румянцем на довольно милом личике. Высокая, пышная грудь, которую она с нескрываемой гордостью демонстрировала. Тонкая талия, с сознанием дела утянутая поясом. Аппетитно выпирающие бёдра и зад. Даже в полутьме банного шатра было видно, как её личико раскраснелось и стало алым, подтверждая правоту полученной клички. Но не это бросилось в Зорькины глаза. Алая была не великого ума девка, если не сказать полная дура. И если атаман своим видом ничем себя не выдавал, то эта сучка выдавала себя с потрохами. Зорька с первого же взгляда поняла, что эти двое прекрасно друг друга знают. Индра осматривал и ощупывал её со всех сторон с равнодушным видом зажравшегося покупателя, а она, алея своей мордой, нет-нет да не сдержанно хихикала, неумело стараясь это скрыть. Она то и дело бросала на него вожделенный взор, но тут же опомнившись, украдкой зыркала на Зорьку и тупила бесстыжие глазки. Зорька, по началу обескураженная, быстро пришла в себя, растянула на лице умиляющую улыбку, прикинувшись полной дурой ничего непонимающей и даже стала одобрительно кивать всякий раз, как ловила украдкой брошенный на неё взгляд молодухи. "Так значит эта тварь не только глаза и уши Хабарки, а и мужьена подстилка, – подумала она про себя, – ай да Хабарка, сука, решила меня извести". Судя по тому, как муженёк со знанием дела щупал молодуху, он явно имел представление, как та выглядит голой, а когда напоследок он бесцеремонно задрал ей подол и погладил по заднице рукой, то даже он на миг забыл о выбранной роли и всем видом показал Зорьке, что этот зад он помнит, как родной. Наконец, представление закончилось и со словами "Одобряю. Пусть остаётся." он покинул шатёр. Алая осталась стоять в пол оборота к Зорьке, изображая на лице идиотское выражение полу улыбки со страхом, да ещё при этом скосив глаза на Зорьку, боясь повернуть голову. Атаманша была готова убить её тут же и немедленно, но что-то удержало её от скоропостижных мероприятий, и она всё так же мило улыбаясь, ласково отпустила её поесть, мотивируя это тем, что хотела бы побыть с дочерью одна. Алая стрелой вылетела из шатра, ибо это было самое её заветное желание на тот момент и Зорька, медленно убрав улыбку с лица, горько призадумалась...

Они.

Клип двадцать четвёртый.

Сретенье.

Почти всю зиму никаких из рук вон выходящих событий в Данухинском лагере не происходило. Поселение зажило обычным бытовым затишьем. Елейка на своём Злыдне стала основным добытчиком, приспособив кобылку, которую обозвали Скромницей, под перевозку охотничьих трофеев, так как Неважна была занята обучением девок и на охоту ходила редко. Так иногда, когда была хорошая погода уходила в лес, что называется «просто для души погулять». Белянка с Бурей, надо признать, учились прилежно и упорно и у них уже хорошо получалось, по мнению Данухи, но Неважна постоянно почему-то была не довольна и придиралась к ним, то и дело обзывая их рукокрюкими. Хохотушка же порядком всех удивила. Она уже заканчивала своё обучение и как не странно успехи её были впечатляющими. У неё даже получилось родить себе вторую стрелку, что приятно изумило абсолютно всех. От кого, от кого, но от неё такого никто не ожидал, да и вообще она сильно изменилась. Именно тогда Дануха обратила на неё пристальное внимание, неожиданно поняв для себя, что эта молодуха не так проста, как старалась казаться окружающим и как показалась изначально. Жизнерадостная, вечно весёлая и не унывающая, она могла растормошить всю частную компанию в любой, даже аховой ситуации, а на банных посиделках в один из обычных, скучных вечеров, закатила целый частушечный концерт с плясками и озорным шутовством. Это произошло довольно спонтанно. В баню к девкам как-то Данава заглянул, что-то Дануху хотел срочно спросить, а так как баба уже чуть-чуть приняла на обе груди, то по старой привычке взяла, да затащила его внутрь. Девки, конечно, знали, что он как мужик вообще никакой, но подначенная Данухой, Хохотушка вдруг в такой оборот его взяла, что Кузькина Мать просто бы отдыхала, узрев такое безобразие. И так у неё всё просто и естественно, увлекательно и интересно получалось, что даже сам Данава увлёкся, войдя в роль и через какое-то время бесился голышом среди скачущих вокруг него девок, как пацан малолетний, напрочь забыв зачем пришёл. Банные посиделки по вечерам были единственным развлечением у девок и Дануха просто диву давалась, как Хохотушка умудрялась каждый раз придумывать всё новые и новые развлечения. Она казалось была просто не иссекаемой. Уже в скором времени, поначалу ничем непривлекательная молодуха стала настоящей душой компании, способная поднять настроение даже в самом запущенном унылом состоянии. А вот как мать она была не очень. Дануху это сначала бесило. Не по бабье это как-то и ей постоянно приходилось себя одёргивать и бить себя же по рукам, заставляя забыть своих большухинские замашки и каждый раз убеждать свою матёрую сущность в том, что это не бабняк и нравы бабняковские надо из себя изживать и выкорчёвывать. К тому же поскрёбышем её в плотную занялась Голубава. Сама. Никто её об этом не просил, никто не заставлял. Просто взяла и занялась, как своим собственным, как будто, так и должно было быть. Может и это ещё сыграло свою роль в том, что Хохотушка стала меньше уделять внимание своему ребёнку. Хотя в той или иной степени внимание ребёнку уделяли практически все, и Дануха в том числе. Один он был у них на всех. К концу зимы не только со стороны могло показаться, что мать малыша Голубава, но и внутри поселения к этому все привыкли и принимали, как должное. Хотя Дануха про себя больше её за отца принимала, чем за мать, да и отношения Голубавы и Хохотушки не совсем «подружескими» были, если не сказать большего. Дануха не раз примечала, как Голубава по ночам украдкой в шатёр к Хохотушке хаживала, но молчала об этом. Вреда ни для кого не видела, а потому молчала, делая вид, что и вовсе не видит ничего. К тому ж на людях они вели себя так, что не только ничего не видно было, но даже складывалось впечатления, что эти две бабы недолюбливают друг друга.

Колдунам на месте не сиделось. Они постоянно куда-то шастали, возвращаясь то вместе, то по раздельности, причём Батра освоился как дома, но на личный шатёр не соглашался, продолжая жить у Данавы. Что слухов среди девок порождало куда больше, но их сожительство у тех же девок кроме простодушной улыбки ничего более не вызывало. Сами же колдунки слухов приносили мало, пополнение вообще никакого. Они практически совсем не принимали участия в жизни логова, отстраняясь и от быта девичьего и от их развлечений. Лезть к девкам со своими нравоучениями им Дануха категорическим запретила, но всё же несколько раз бывшая большуха устраивала посиделки девок у колдунов, позволив им порассказать "сказки седых времён". Правда сказочники из них были никудышные. С языком, а тем более с балабольством "колдунки" не дружили, но тем не менее для разнообразия послушать, надутых от важности "текущего момента" маразматиков, было иногда интересно.

Сама же Дануха всю зиму промучилась над идеей сестричества. Она никак не могла придумать, как им всё это преподнести. Как заставить их покуманиться и принять законы, за нарушение которых любую из этих молодух, к которым она привязалась как к родным, идти на смерь. Ну, примут они её законы. Они ж дуры пока малолетние, что им стоит их принять. Кровь бурлит, мозги сварились. Кто-то пообещает что-нибудь и не сделает. Ну и что она будет делать? Сама убивать? Кого-то заставит это сделать? Подобное у неё в башке не укладывалось. Она и Данаву с Батрой замучила с этим делом, выложив колдункам все свои секреты по поводу рока Водной Девы. Те вообще, как узнали про это в ступор впали. Ни то что совета, вообще кроме "не знаю" все слова забыли. Всё это настолько вымотало морально бабу, что она пошла на беспрецедентный поступок. В один из вечеров, собрала всех у себя, после ужина и выложила абсолютно всё им на головы, рассуждая, что почему только у неё голова должна болеть, пусть все подумают, может кто что и предложит дельное. Для всех это оказалось довольно неприятной неожиданностью. С одной стороны, Данухины законы казалось были просты, понятны и вполне исполнимы, но согласиться самолично на собственную смерть за какую-то хрень, как-то "не в какую дырку не лезло". И во-вторых, они не прочь были покуманиться, хотя знала, что это такое только, пожалуй, Елейка, и то в общем-то знала не по-настоящему. Но порождать Ку, которая бы кормилась не радостью рождения новых детей, а смертью, пусть даже заклятых врагов, от этого категорически отказались все, тем более, когда Дануха разжевала им всю подноготную с этой полужитью. Все резонно опасались, что это полужить не закормленная, их всех самих положит и не поморщится. На что Дануха с ними согласилась, были такие опасения. В общем этим собранием Дануха крепко озадачила всех. Девки были настолько обескуражены всем сказанным, что надолго замолчали, и каждая ушла в себя, оценивая и взвешивая услышанное и так, как наступила тишина, то по старой традиции, самым естественным образом её нарушила Неважна.

– А можно как-нибудь без этого?

На что Дануха печально покачала головой и жёстко пресекла подобные попытки упадничества.

– Нельзя. Водная Дева сказывала, что без этого мы не одолеем иродов. Сожрут они нас не подавятся. К тому же только единые и под законами мы целёхоньки останемся, я так думаю.

– И это нам всем надо будет сделать обязательно? -испуганно продолжала Неважна.

– Да нет, – спохватилась Дануха, спеша успокоить девку, – никто никого заставлять не будет и выгонять никто не буду, коль в сёстры не пойдёшь. Живи как живёшь. Только те, кто войдёт в сестринство пойдёт в поход, те же кто нет, останутся здесь. Живи, охоться. Тебя никто не заставляет, – она подумала немного, осмотрела всех вокруг и добавила, – я никого не буду заставлять. Правда, всех подряд брать тоже не буду, а только тех, кто заслужит да покажет свою внутреннюю силу. Мне вас хоронить ещё тяжелее будет, чем вам помирать.

Вновь наступило молчание.

– Я не знаю, что значит покуманиться, – вновь разорвала тишину Неважна, – можно это просто как-нибудь попробовать, ну как бы не по-настоящему, в качестве обучения, что ли? Ну, вон как Елейка, например.

Дануха сначала хотела было сказать ей "нет", но тут же расцвела в улыбке. Ей пришла в голову идея.

– А почему бы и нет? – воспрянула она радостно, – обязательно попробуем. Девки, – обратилась она к остальным, – у нас же на носу Скотий Дух, а в стойбище из скотины целых две головы живут. Для этого нам Матёрую Ку рожать без надобности, а просто, почему б не покуманиться, да не погонять Скотскую Смерть по округе?

Ориентировочно в средине февраля, на новолуние, что наступало через двадцать восемь седмиц от зачатия, бабы праздновали свой очередной "страшный" праздник, называемый Сретенье. Для беременных в этот период требуются физические нагрузки, обязательные пешие прогулки. Вот всем скопом и гуляли. Сретенье – это ритуальная бабья пьянка. Бабы пили, мужиков били. Пили крепкий мёд, а затем ритуально колотили мужиков домашней утварью. Кто чем. Кого легонько, лишь по необходимости соблюдения ритуала, а кому и перепадало по-настоящему. Новолуние начиналось с обязательного обряда ритуального очерчивания (опахивания) селения для защиты и отгона Скотьего Духа (Скотьей Смерти). Для проведения этого ритуала выбиралась повещалка. Как правило это была большуха, хотя если большуха по каким-нибудь причинам не могла исполнять эту роль, то повещалкой выбирали бабу по моложе, да по здоровей из её ближнего круга. Повещалка по очереди обходила каждый дом – повещала. Бабы мыли руки специально заговорённой для этого дела водой, принимали дурман-зелье и пристраивалась к общей процессии. Мужики, да и все, в общем-то, кроме баб, участвовавших в очерчивании, прятались на эту ночь основательно. Вооружённые дубинами, палками, досками, в последствии с сельхозорудиями, с дикими воплями они выходили на границу поселения, изначально баймака, к Чурову Столбу. Там сбрасывали с себя одежду, оставаясь голышом, распускали волосы и взъерошившись, начинали ритуал. Оружие для черчения изначально была длинная палка, на которую повещалка садилась верхом, зажимая её между ног и концом упираясь в снег, чертила за собой след. Чем-то это напоминало детскую игру в лошадки. Впоследствии палка была заменена метлой с длинным черенком. Именно этот образ в более позднее время у христиан ассоциировался с ведьмой на метле. В поздних сельскохозяйственных культурах на повещалку накидывали верёвку, петлёй, но не затягивающейся. На другом конце к верёвке привязывался острый осиновый кол, который втыкался в снег на подобии плуга и ритуал стали называть не очерчивание, а опахивание. И вот вся эта очумелая кодла с дикими криками проклятия "скотьей смерти" и матерными посылами Скотьему Духу, при свете факелов, очерчивали всё поселение вокруг трижды. Горе тому, кто во время шествия попадётся на встречу. Зверь, человек или собака не привязанная, не важно. Убивали на своём пути всё живое. Ибо никто, кроме "Скотьей Смерти" на пути попасться не мог, какое бы она не принимала обличие. Затем устраивали бабий пир из тех, кто "чертил", на котором нельзя было есть мясо. В эти дни нельзя было прясть – дни не прядильщиц. На этой же седмице в лесах и полях начинался "звериный свадебник": звери образуют пары, идут бои между самцами. Продолжается звериный род. На последующем общем празднике на столы подавали мясо дичи, диких зверей и подлёдной рыбы, в основном щуки.

Услышав о возможности покуманиться понарошку между собой, молодухи все оживились, кроме Неважны, которая всё ещё ничего не понимала. Но больше всего засуетились "колдунки". Они заохали, заахали и из их диалога было понятно лишь одно, надо сваливать отсюда срочно и подальше.

Дануха понимая, что из девок, в общем-то, почти никто понятия не имеет о чём речь, стала обстоятельно рассказывать Неважне, а в её лице всем остальным про древний обряд очертания селений. Неважна, как сама непосредственность, задавала кучу вопросов, по любому поводу, не очень веря в то, что она сможет, но в конце концов убедившись, что это не так страшно и совсем не больно, на что, получив утвердительное заверение, согласилась.

Данаву с Батрой Дануха всё же уговорила остаться, так как требовались мужики для ритуального избиения. Хоть мужики они в общем-то "недоделанные" были, а других просто не было. Они всё же, скрепя сердцем, роли свои сыграть, согласились. А куда деваться, коль надо было ради образовательного процесса. Но пошли на уступку Данухе всё же не просто так. Шельмы. Что уж они у неё выпросили, неизвестно, но "колдунки" остались очень довольные, в отличие от Данухи.

В общем-то на Сретенье бабы никогда не куманились, не принято было. Опаивались, да, как на Святки, но Дануха в большухах не год хаживала и не два. Знала много хитростей и секретов своего ремесла. Она решила лишь легонько закуманить девок, породив полужить на обжорство, а на обход ещё и опоить их до кучи. Пусть молодняк прочувствует всю "прелесть" бабьей сущности, пусть вкусят силу единения, а накормить полужить чувством насыщения, это проще всего. Стол сделает таким, что все не только обожрутся и перепьются, да и лопнут. Места, к тому же, у них глухие были, поэтому жертв при обходе не предвиделось, откуда им здесь взяться. Конечно, такая полужить слабая, силу единения по-настоящему не прочувствуешь, но этого и не требовалось. На первый раз, как раз, то что нужно. Поэтому на все вопросы Неважны к чему и как готовиться отвечала шутками да прибаутками, но делая при этом очень серьёзный вид. Девки речные, в отличии от Неважны, с улыбочками переглядывались меж собой, чуя Данухин развод, но никто не встревал и делал вид, что так и надо было.

В назначенный Данухой день все с самого утра ходили, сами не свои. Елейка даже на охоту не поехала и вообще лошадей из стойла не выпустила, решив, что на сегодня пусть постоят, хотя уже во второй половине дня, мучаясь от безделья, сильно об этом пожалела. У девок на стрельбище тоже всё из рук валилось. Чувствовалась какая-то нервозность и даже потаённый страх. До вечера еле дотянули. Одна Дануха спозаранку целый день носилась как угорелая. Готовила, таскала с ледника припасы, при этом отказывалась от помощи на отрез, отгоняя от своего шатра всех подальше. Девки от безделья этот день еле пережили.

Наконец, Данава собрал всех на полянке у Данухиного шатра и забрав у Голубавы поссыкуху, одетую в смешную заячью шубку с шапкой с настоящими заячьими ушами, скрылся в своём шатре, оставив девок стоять и волноваться дальше. Голубава, хоть и не поддавалась кумлению, по её словам, но всё же решила попробовать, к тому же опаиванию она поддавалась с лёгкостью, а это тоже предусматривалось. Вышла Дануха. Осмотрела стоящих перед ней девок. И позвала только Голубаву. Та вошла и долгое время ничего не происходило. Дануха выглянула вновь и позвала Хохотушку. Только тут девки поняли, что будут вызывать по одной и по старшинству. Так оно и произошло. Последняя была вызвана Неважна, как самая молодая. Стола и скамей в шатре не было. Их ещё утром "колдунки" к себе перетаскали. Еда была накрыта прямо на полу, образуя круг различных разносолов и выпивки вокруг очага. Но за импровизированным столом никто не сидел. Даже лежака Данухиного не было, его тоже вынесли к Данаве в шатёр, поэтому все стены были пустые и вдоль них мерно пританцовывали, двигаясь друг за другом все Неважнены подруги.

У накрытого на полу стола стояла Дануха с небольшой куклой в руках. За основу куклы баба взяла пучок крапивного волокна, заготовленного ещё с лета, а в качестве привязки, просто повыдергала волосы с девичьих голов, предварительно заставив их опростоволоситься. Пока они распускали косы, она, набрав в рот какого-то пойла, из спрятанного в рукаве кожаного мешочка, целовала в засос каждую девку, вливая ей отвар, та глотала. Дануха, как бы помогая распускать косу, расчёсывая волосы, пропуская их через свои пальцы, нет-нет, да выдернет волосёнки, если сами не вылезали. Ловко и шустро вплетая их в заготовку, она, что-то при этом постоянно завывала фальцетом, таким противным и не вменяемым, что разобрать слов её песни никому не удавалось, да этого и не требовалось. К тому моменту, когда последний волос вплетался в своё место, девка уже "уплывала" в непонятные ей дали. Глаза её стекленели, тело становилось безвольно обмякшим, руки повисали плетьми, только ноги начинали сперва мелко подёргиваться, а затем девка начинала сучить ими изображая, что-то похожее на бег на месте. Когда Дануха заканчивала с ней, то отводила к стене, где по кругу мелкими шашками бегали друг за дружкой те, кто уже прошёл предварительный ритуал. После того, как последняя из девок, Неважна, встала в общий круг, Дануха вплела в куклу собственные волосы и хлебнула пойло.

Выйдя в состояние закумлённости, Дануха в первую очередь внимательнейшим образом рассмотрела каждую девку. Начала с Голубавы, но, как и предположила, она её не почувствовала. Не было её в их круге. "Жаль", проговорила она сама себе и переключилась дальше на Хохотушку. Та ликовала, чуть ли не в беспамятстве. Радости в ней от ощущений были полные подолы. Дануха внимательно присмотрелась к её сущности. Яркая, радужная, вся в цветочках. Баба разглядела в ней неспособность воспринимать жизнь, как нечто сложное и тяжёлое. Даже когда жизнь ей подбрасывала пакости и невзгоды, боль и разочарования, она просто отказывалась их принимать, умудряясь найти в них что-то светлое и лёгкое, а когда у неё это не получалось, то просто впадала в самообман, который и позволял ей выкручиваться из любой убойной для психики ситуации, не впадая в черноту реальной жизни. "Светлая девка", – подумала Дануха. Но самое привлекательное в ней было то, что светлость и жизнерадостность была у неё крайне заразна.

Следующую она принялась рассматривать Елейку и тут без удивления не обошлось. Эту девку ведь она знала с детства, что говориться на глазах выросла и, казалось бы, ничем она её удивить не могла, но как только взглянула, так и охнула. Елейка оказалась совсем не та, что она себе представляла и о которой у неё уже давно сложилось устойчивое мнение. Спокойная, сильная, уверенная в себе, как повидавшая жизнь баба, но самое ценное оказалось в ней упорство, граничащая с упёртостью барана. Эта девка по любому добивалась того, что задумала и при этом готова была проламывать своим дубовым лбом любые преграды. Как это хрупкое и не погодам мелкое создание была в состоянии взрастить в себе такие силы? Не понятно. Как же Дануха просмотрела в ней это? Несмотря на то, что она была среди всех чуть ли не самой хрупкой и мелкой, девка была настоящим волевым тараном по жизни, тем пробивным тараном, за тощей спиной которой мог удержаться весь её отряд.

Затем она перевела свой взгляд на Белянку. Девка находилась в состоянии эйфории от впервые испробованного эффекта кумления. Она мысленно кидалась то к одной, то к другой сущности, радуясь, как дитя малое. Дануха пригляделась. Ничего сверх естественного. Обычная девка. С обычными недостатками, не больше, чем у других, но вот что зацепило Дануху, так это её надёжность, как человека верного и порядочного. Она тяжело сходилась с чужими, но для своих была верна и надёжна как камень. Дануха с удовлетворением отметила, что Белянка не только приняла их всех за своих, но и безоговорочно выбросила всё прошлое из своей головы. Дануха отчётливо прочувствовала её желание всё забыть и начать заново. "Молодец, девка, мне бы так", – похвалила она Белянку про себя и закончив копаться в ней, обратила внимание на Снежную Бурю. Вот тут было интересно. В отличие от Белянки у Бури она не заметила восторга, всё захватывающей радости от единения. Буря была... удивлена. Её охватывало любопытство познания чего-то нового, до этого запретного. Дануха даже почувствовала её мурашки на своей спине. Девка она оказалась яркая, самобытная, но что самое интересное – очень умная. Не по годам умная и рассудительная. Даже сейчас она не просто металась от одной сестры к другой, а внимательно их рассматривала, изучала, стараясь осознать, понять и усвоить увиденное. Когда их внутренние взгляды встретились, Буря аж дышать перестала, осматривая сущность Данухи взглядом голодного до знаний человека. Буря была поражена увиденным и не могла скрыть этого. Её любопытство и интерес превалировали над всем остальным. Дануха ласково улыбнулась, давая ей возможность рассмотреть себя, всю её накопленную годами мудрость, знания и умения, неординарную бабью силу, позволившую ей забраться на непререкаемые высоты в этой жизни. У Бури открылся рот от удивления. Она и подумать не могла, что сущность человека можно увидеть вот так, всю сразу, а увидеть перед собой то, что увидела в Данухе её просто повергло в шок. Вековуха отчётливо прочитала её мысль: "И я хочу быть такой". Баба улыбнулась ещё шире и перевела свой взгляд на последнюю из участников ритуала, на Неважну. Она предполагала, что эта девка будет, пожалуй, самая интересная из всех. Дануха, почему-то была заранее уверена в этом и она не ошиблась. Только то, что она увидела повергло её саму в ступор непонимания. Она некоторое время смотрела на "это" и не как не могла сообразить, что это? Только потом, чуть успокоившись, она с трудом осознала, что перед ней эмоциональный взрыв, но не тот, что "бух" и всё, а "бух" длящийся и длящийся по времени до бесконечности. Радуга её души была огромна и чиста как слеза. Она взорвалась всеми эмоциями одновременно и по очереди, даже сразу не объяснить, как это. Поначалу Дануха даже испугалась за неё, но тут же увидела нечто непостижимое. Она узрела её огромную внутреннюю силу, которая не только держала эти эмоции в узде, но именно с помощью её девка и устраивала этот фейерверк сознательно. Специально! Она ни на кого не смотрела, никого не видела. Неважна впервые увидела свою собственную сущность и просто играла с ней в полном восторге, наслаждаясь собственной красотой и силой. Только когда поймала себя на мысли, что её кто-то разглядывает по мимо её, резко захлопнулась, как будто стыдливо придержала подол, распахнутый ветром и сделав при этом милую, виноватую мордочку. "Вот это сила!" – мысленно проговорила удивлённая Дануха и Неважна, похоже услышав её, застеснялась, потупив глазки. Тут Дануха хлопнула в ладоши и представление закончилось. Бег по кругу остановился.

Дануха закинула себе на шею длинную, узкую тряпицу, взяла приготовленную посудину с водой и начала подходить к каждой, предлагая омыть руки и утереть их о тряпку. Когда она обошла всех и выплеснула остатки воды на камень очага, произведя этим паровой взрыв, все зомбированные девки из спокойного, затормо?женного состояния, стали постепенно переходить в звериное.

Разобрав по команде Данухи оружие, сложенное у входа и взяв по приготовленному факелу, они зажгли их от очага и возбуждённо стали расхаживать по шатру туда-сюда, приобретая какое-то внутреннее неистовство. В руках, в качестве оружия, у каждой появился у кого кол, у кого дубина. Голубава, как самая здоровая, схватила огромный дрын, такой тяжёлый, что ей пришлось таскать его на плече. Дануха прихватила длинный шест и что-то проорав матерное, кинулась на двор. Вся девичья орава, заголосив кто во что горазд, но всё из репертуара ругательств, ринулась за ней. Так не прекращая орать, визжать и материться, обзывая на разные лады ненавистного Скотьего Духа, они быстрым шагом углубились в лес к Чурову Столбу. Там, ведущая их Дануха, воткнула шест в снег и торопливыми, резкими движениями, начала раздеваться. Все бессознательно стали делать тоже самое. Наконец, когда все оголились, они пустились в ритуальный путь очерчивания. Впереди процессии голая Дануха, верхом на шесте чертила древком по снегу глубокую черту. За ней вся остальная орава с факелами и дубинами. Их лица удивительно были похожи на испуганных, но не перестающих лаять собачек. Девки непрестанно орали куда-то в темноту, пугали, оскорбляли, унижали. Кто-то из них просто визжал, кто-то орал "а-а-а", уже осипшим голосом.

Был лёгкий морозец, но группе голых девок это казалось было нипочём. От них так и валил пар и по всему виду, им было жарко. Дануха, пыхтя и обливаясь потом, ехала верхом на палке, вглядываясь в темноту зимнего леса и занята была лишь тем, что выбирала дорогу для себя между деревьями, где снег был не так глубок, но тем не менее местами умудрялась проваливаться по пояс, чуть ли не на корячках выползая из ям. Она не следила за девками, зная, что и так не потеряются, а наведённый морок остервенения ими поддерживался взаимно и не было необходимости следить за его воздействием. Девки ею были проверены, сильные. Слабых, не способных это пережить, среди них не было. И тут, как гром среди ясного неба, она отчётливо услышала восторженный возглас Неважны.