Текст книги "Степь. Кровь первая. Арии (СИ)"

Автор книги: Саша Бер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 46 страниц)

Когда наконец добрались до дома, то настроение ещё больше подпортили встречающие. Истерика Данухи с визгом и матами длилась дня три. Выслушала Зорька не только то, что та о ней думает, но и не думавши баба ещё наговорила в три короба. Но это то, было понятно и предсказуемо, но вот речь Голубавы, после того, как окончили рассказ о походе, Зорьке в аккурат шлепком по морде прилетела. Голубава, по сути, сказала всё то, что и грызло Зорькину совесть, только кратко, точно и обидно.

– Нельзя так охотиться. Охота должна быть подготовлена. И место, и время, и силки с ловушками. Для того, чтоб зверя охотить, надо знать о нём всё. Привычки, повадки, как он ведёт себя в том или ином случае. Что от него ждать?

– А ты чё ли много знаешь? – взбесилась Зорька, вскакивая и сверкая глазами.

– И я о том же, – пробурчала Голубава испуганно, пряча глаза, – надо сначала узнать, а потом в драку кидаться.

– Умные все, караул, – не успокаиваясь нервно заметалась Матёрая по бане от одной стенки к другой.

Все моментально замолкли и прижались к полу, понимая, что если сейчас Зорька врежет, то мало не покажется, но та пометалась, пометалась и плюхнувшись обратно на своё место, хмуро проговорила себе поднос:

– Сама знаю, что дура и не макай лишний раз меня мордою в помои. А коли такая умная, то научи как зверя просчитать.

Наступила тишина, которую так не любила Нева, но что сказать по этому поводу, не знала и поэтому предложила первое, что пришло в голову:

– А может кого пленить, да расспросить?

Девки сделали умные лица, будто обдумывая предложение, а Зорька разом отошла от гнева и закатилась истеричным смехом. Ещё толком не просмеявшись, она сквозь смех поинтересовалась:

– Нева. Кого ты хочешь пленить, атамана чё ли?

Но затем успокоившись, разъяснила, выключив в себе ведьму:

– У них за всех думает и решает Индра. Этот сукин сын имеет непонятно откуда и кем данное ему чувство предвидения. Вот Малху, одарили заморозкой, Красну – грозовой тучей, Елейку – звериным языком, а этот урод – предвидит. Понимаешь? Он, сволочь, заранее всё знает, всё ведает и ведёт своих говнюков так, как будто то, что произойдёт, ему заранее известно, а вот что будет делать он, никто не знает. Какой тут смысл кого-то полонить, если у всей этой оравы лишь одна голова, которая думает и решает за них. Вот как его обмануть?

Зорька вновь задумалась. Но тут вновь прорезалась Голубава:

– Значит надо вести себя непредсказуемо и стараться всегда быть на шаг впереди, чтоб ему всегда приходилось только догонять, а не ставить перед тобой вопросы, заставляя делать то, что ему нужно.

Зорька с изумлением уставилась на Голубаву, и только тут вновь вспомнила, что в башке у Голубавы мужик сидит, а то уж в последнее время совсем об этом забыла. Голубава же продолжала:

– Нельзя предсказать только непредсказуемое, даже если это непредсказуемое заранее придумано. К тому же надо учитывать, что он до сих пор не знает с кем имеет дело, а ты его знаешь и наверняка что-то знаешь о их манерах, повадках и предпочтениях. Он не сможет, не зная врага, просчитать тебя, а ты сможешь попробовать угадать его действия в том или ином случае, если оставишь малый выбор.

Вновь наступило молчание, но на этот раз молчание – ожидание Зорькиной реакции. Даже Нева не встряла.

– Ладно, – подытожила разговор Зорька, значительно повеселев, – подумать надо, – и забубнила себе под нос, – на шаг впереди, на шаг впереди...

Они.

Клип тридцать пятый.

Начало конца.

В былые времена в это полнолуние на летнее солнцестояние в артелях происходило событие, чрезвычайной важности, которое затрагивало не только саму артель, но весь род в целом. Производились выборы атамана. Хотя, по правде сказать, как правило, только перевыборы старого. Смена атамана – вообще вещь была крайне редкая и носила чрезвычайный характер. Зачастую только смерть старого атамана приводила к выбору нового, хотя бывали случаи и драки с поножовщиной, но это бывало крайне редко. И перевыборы старого, и выборы нового проходили одинаково и вполне мирным путём – посредством общей рыбной ловли сетями. Вытянув улов, каждый брал по рыбине и нёс к ногам будущего атамана, после чего вставал за его спиной. Социальная структура артели была устроена таким образом, что конкуренция для авторитета атамана отсутствовала. Он в первую очередь опирался сколько не на себя, свои знания и умения, а на силу «ближнего круга», а в нём «чужаков» не держали. Там были только «в доску» свои мужики, на которых можно было положиться «от и до». При перевыборах старого атамана жизнь рода текла дальше, как и прежде, без изменений, а вот если атамана избирали нового, изменения происходили серьёзные, порой кардинальные. Если в артели претендент был явный, то всё проходило без эксцессов. Если же претендовало несколько равных, то всё значительно усложнялось. Выборы атамана проходили под эгидой родового колдуна. Колдун жил особняком и крайне редко касался дел артели, но в эту седмицу от него зависело многое, если не всё. Шла седмица Знаменье и по знаменьям ведун иногда напрямую диктовал условия.

Эти знамения не предвещали ничего хорошего, в основном плохое – но тем важнее были для людей, которые получали возможность подготовиться к неприятным событиям. Любой пустяк, на который в другой день никто бы не обратил внимания, в этот день приобретал пророческое значение. Поэтому указ колдуна имел особый вес и был обязателен для всех. Мало кто мог позволить себе рискнуть и ослушаться. Именно колдун определял, как соискатели в атаманы должны будут определять своё главенство. Претенденты могли просто посоревноваться, например, в охоте или выполняя только одному ему понятное задание, либо всё решало кровавое единоборство между претендентами. Артели хоть и не были военизированы, но физическая сила была в цене и уважении. Иногда, когда претенденты стоили друг друга, принималось решение о разделе баймака. Такое же решение принимал старый атаман при разросшемся населении рода. Он сам выдвигал нового атамана, определял для него артель и делил бабняк и тот, собрав своих подопечных в кучу, уходил на новое место, образуя новый баймак-сателлит.

При смене главы рода, коренные изменения происходили и бабняке, ибо в этом случае менялась и большуха. Новой большухой бабняка становилась мама вновь избранного атамана, если её уже не было в живых, то атаман выбирал себе Мать из имеющихся, при этом вполне мог оставить и старую. Передача полномочий в бабняке так же производилась при участии рыбы. Новый атаман, после выборов, приносил свежую рыбу в бабняк и вручал её новой большухе. Этим подношением большуха и определялась. Старая и новая совместно пекли из этой рыбы, что-то напоминающее пирог. И на общем бабьем сборе этот пирог совместно поедали, но не все. Куски раздавала новая большуха по очереди, в зависимости оттого, кого она к себе приближает. Таким образом, она определяла свой ближний круг. Кому куска не давала вовсе, вынуждена была покинуть баймак, перейдя в разряд еги-баб. Эта раздача производилась под присмотром нового атамана и его ближнего круга и любые недовольства со стороны баб, тут же пресекались. Как правило, старой большухе куска точно не доставалось. Любопытно, но при перевыборах старого атамана, та же старая большуха, так же пекла рыбный пирог, но уже в одиночку, и так же раздавала куски своим бабам. Очерёдностью раздачи она могла поменять ранг каждой, а также кого-нибудь могла определить в еги-бабы. Зачастую это было просто необходимо, так как еги-бабы играли огромную роль не только в мужском сообществе, к кому они хаживали, как на работу для удовлетворения своих сексуальных потребностей, но и для инициации подросших пацанов, которую было необходимо провести уже совсем скоро на Купальную седмицу. И если количество еги-баб было недостаточно, то его пополняли без разговоров. Перевод в еги-бабы зачастую воспринимался как благо, как "выход на пенсию с полным социальным обеспечением". Несмотря на то, что бабы отрывались от родного бабняка и привычной жизни, для многих это было радостным облегчением. Они снимали с себя ярмо большухи и различных, не очень приятных, обязаловок. Они становились сами по себе, т.е. свободными. Но свобода эта была относительной. Еги-бабы селились в глухом лесу, в специально построенных для них домах на больших пнях, как на сваях и не имели право надолго покидать это жилище. Они соединялись с дикой природой леса воедино. Кормились его дарами, лечились сами и лечили приходящих к ним, тем же лесом. Приходившие к ним мужики на постой, несли различную еду и в первую очередь мясо. Еги-бабы, как правило, не были вековухами, а в некоторых случаях, например, бесплодие, врождённые и приобретённые уродства или увечья, вообще были молоденькими. В их обязанности входило только одно: забредшего к ней гостя она обязана была принять по строго заведённому ритуалу гостеприимства. Накормить, напоить, попарить в бане со Святой Троицей, "спать уложить", т.е. оказать сексуальные услуги и помочь. Поговорить по душам, хворь отогнать, поворожить, помочь советом и т.д., главное помочь, не важно чем. Отказать ни в одном из пунктов гостеприимства она не могла, мало того, что она была связаны обетом, но ещё была принуждена к этому обряду страшным заклятьем, которое накладывал на неё родовой колдун. Не сделай она хоть что-нибудь из выше перечисленного или попытайся бежать, ждала её горемычнцю неминуемая жуткая и мучительная смерть. Да, никто, в общем-то, и не противился исполнению "предписанного". Для многих жизнь в еги-бабах была "курортом", после бабняка. Единственные к кому приходилось применять жёсткие санкции принуждения, при переводе, так это те, у кого в баймаке оставались малые дети. Большуха и таких могла заслать. У сирот этих была судьба не завидная. Для начала их передавали на попечение другим бабам. И если с пацанами было попроще, то судьба девченят, как повелось, заканчивалась невестованием в чужих бабняках или, что ещё вероятней, они продавались арья.

Дануха, сидя на пенёчке у своего кута и греясь на солнышке, вспоминала об этом всём не то с досадой, не то с грустью. Ностальгия мучила. С годами почему-то плохое в памяти стиралось, постепенно блёкло, а хорошее и доброе наоборот выпячивалось. Вот и казалось, что раньше лучше было, правильнее, что ли. Зачем надо было всё рушить? Зачем Троица решила всё сломать и начать какую-то непонятную новую жизнь? Кому это всё надо? Одному Валу известно. Тут мимо, задрав горделиво голову и всем видом показывая в себе конченую стерву, прошлёпала Зорька со Звёздочкой на руках, направляясь в сторону бани. Поскрёбушка жалостливо хныкала, обхватив маму ручками и то и дело тыкаясь заплаканный личиком ей в шею.

– Это ты куда нашу Звездюлину то попёрла? – лениво, еле шевеля губами прогундосила Дануха, как бы между прочим, не переставая нежиться на солнышке и щурясь от удовольствия.

– В баню, – буркнула недовольная Зорька, – захворала Звёздочка с такими мамками, как вы с Данавой.

– Ох, ё, – растянувшись в широкой улыбке, пропела баба, вообще закрывая глаза, – смотри ка бывалая какая нашлась. Чё стряслось то?

Зорька резко остановилась. Крутанулась, оборачиваясь к Данухе, сверля её красными, воспалёнными глазами. По виду хотела было что-то сначала ругательного выдать, собрать всю злость за недосып да вылить на вредителя, как ушат с помоями, но увидев довольную рожу Данухи, почему-то тут же передумала, поняв, наверное, что вековуха всяко побольше её знает и уж что-что, а вреда дитя сделать бы не посмела, как бы Зорька себя на это не стропалила. И скорее от безысходности и усталости выдавила из себя жалобу:

– Да вот, Данух, чё то лихоманка какая привязалась. Всю ночь жар трепал, под утро только уснула. Не знаешь чё?

– А чё за раз то ко мне не прибежала? – ехидно поинтересовалась баба, отнимая своё лицо от солнца и хитро уставившись на молодуху, растягиваясь у широченной улыбке, но только одними губами.

Зорька замялась.

– Ну, да, – выдохнула Дануха, резко перестав улыбаться, – сама, всё сама. Вредность то из задницы так и прёт. А куда ж теперь рванула?

– Так в баню, – уже совсем сконфуженно ответила Зорька, – хочу материнскую защиту намыть. Может поможет.

– Ну, так это дело хорошее, вреда не будет.

Лучшая знахарка для дитя всегда была собственная мама. Для того, чтобы лечить ребёнка, знахарка должна была совпадать с ним по крови. Если не совпадала, лечение насмарку. Мама по крови совпадала всегда. Самым верным средством считались выделения матери: слюна, слеза, моча, вода, смытая с её лица или тела. Обряд перерождения был прост: в бане она садила ребёнка себе между ног, так называемое "под роды" и обливала себя водой. Вода, стекая с её тела, попадала на ребёнка. Тем самым он защищался, очищался.

Зорька ещё помялась с ноги на ногу и переступая через себя и свою гордость, попросила:

– Так, Данух, может чем поможешь?

– А как же "сама, сама", – продолжила язвить баба, но видя, что молодуха потупила глазки, добавила, – ладно, иди лей. Подойду попозже.

Зорька развернулась и понесла дочь в баню. На душе стало спокойней. Не хотела она Матерь просить, стыдно ей было перед бабой. Звёздочка так прижилась у Данухи, что и про маму начала забывать. Как-то заело это Матёрую, даже сама не поняла на какую мозоль ей этим баба наступила. Забрала дочь от неё, как от титьки оторвала, да ещё причём чуть ли не с руганью, всячески показывая вековухе, кто есть "настоящая мама", но вот не долго сама нянчилась. Уж на второй день Звёздочка приболела. А к Данухе за помощью было обращаться уже стыдно. Хотела Данаву дождаться, что убежал куда-то с утра пораньше, не то собирать травы какие, не то ещё чего, но в шатре, по утру, она его не застала. И сбегав туда ещё несколько раз, попозже, тоже не застала. Вот и решилась сама, хоть материнской защитой "пролить". Её мама всегда так с ней в детстве делала. А тут Дануха подвернулась на пути, как назло, хотя может это и к лучшему.

Когда Зорька уже заканчивала, сливая с себя последний ковш воды, в баню наконец пожаловала Матерь.

– Ути Звездюлину нашу мама намочила, – засюсюкала она, обращаясь к Звёздочке.

Та сидела между ног Зорьки довольная, фыркая каплями воды, то и дело утирая личико своими крохотными ладошками, что получалось у неё очень смешно.

– Накась, – протянула Дануха Зорьке какую-то безделушку на верёвочке, – то ж с себя сплесни, да на дочь одень.

Зорька сначала хотела было спросить, что это, но тут же поняла – это материнский оберег. Материнские обереги – как правило, символы имеющие отношения к родам: высушенные фрагменты около плодового пузыря, последа, тканей плода – выкидыша. Кроме этого применяли предметы с отверстиями: щепка с отверстием от сучка, камень с дыркой, игла, свёрнутая в кольцо и т.д. Обращение к материнской защите, служило средствам магической защиты не только от природных и потусторонних сил, но и от социальных.

– Благодарствую, Данух, – принимая отполированный кусочек дерева с дыркой от сучка, поблагодарила Зорька и тут же с надеждой спросила, – а зелье какое-нибудь?

Дануха крякнула, присаживаясь рядом, сплюнула с ехидной улыбкой и проговорила:

– Ох и дура ж ты Зорь. Нет такого зелья, чтоб зубы не лезли. Я про такое не слыхала.

– Какие зубы? – недоумевала молодуха.

– Ну не твои ж. Тебе уж поздно растить, пора дёргать, притом по живому, а вот Звездюлине в самый раз.

– Так чё у неё зубки режутся, чё ли?

– А то, – со смехом сказала баба, – ох и бестолковка ты ещё.

Зорька посмотрела на дочь. Та, ухватив обоими ручками деревянный оберег, повешенный на шею, озверело его грызла.

– Тфу, – сымитировала Зорька плевок в сторону и у неё, как камень с души свалился, она ж с дуру, чего только не передумала.

Тут в шкурном проёме показалась изрисованная голова потерянного с утра Данавы.

– Здравы будьте бабаньки, – проговорил он, продолжая торчать из-за шкуры только одной головой, – это, я вас везде ищу, ищу, – продолжил он как-то заискивающе неуверенно.

– Ну, нашёл, – буркнула Дануха, – чё стоишь то, сиротинушка недоделанная? Заваливай, разнагишайся. А то ведь мы с Зорькой забыли чай, чем мужики от нас баб отличны, хоть одним глазком глянем.

– Да ну тебя, – обидчиво отмахнулся "колдунок" и не думая обижаться на сеструху свою языкастую, но зашёл и сев перед ними, развязал и распахнул курточку, хотя снимать не стал.

– Ты где это был, Данав, – спросила его Зорька, беря Звёздочку на руки, – с утра шатёр пуст.

– Так Знаменье ж нынче, – удивился Данава, – ходил к воде... – тут он замялся, опуская глазки, – ... я Речную Деву видел.

– Ты?! – округлила глаза Дануха и так по-настоящему удивилась, будто услышало что-то такое, чего быть никак не могло.

– Ну да, – подтвердил "колдунок", – как тебя. Она меня за Зорькой послала.

Наступила пауза. Бабы в упор смотрели на Данаву, ожидая продолжения, Данава на них, притом поочерёдно перескакивая с одной на другую и зачем-то часто мигая.

– Чё говорила, то? – взбеленилась Дануха укладывая свой вопрос в извращённо витиеватый мат, бесясь, что приходиться с братца всё силой вытягивать, – чё ты меня за сиську то тянешь, всю душу вымотал?

– Я же сказал, за Зорькой послала, – Данава тоже в ответ повысил голос, начиная раздражаться, заражаясь настроем на беседу от своей сестрёнки, – сказала: "Данава, ступай, пусть ко мне Утренняя Зоря придёт".

Зорька тут же соскочила, завертелась, как уж на раскалённом камне, тут же сунула Звёздочку в руки Данухи и кинулась одеваться.

– Где хоть видел то? – уже спокойно уточнила Дануха, утирая рукой мокрого ребёнка.

– На реке, где родник наш в русло впадает, – живо проговорил Данава обращаясь уже не к Данухе, а к одевающейся на бегу Зорьке.

– Понятно, – бросила та, не оборачиваясь и стрелой выскочила из бани.

Зорька неслась по лесу со всех ног, даже не завязав безрукавку и не прибрав после бани длинные, мокрые волосы. Так и вылетела к источнику титьки наружу, волосы комками спутались и вздыбились. Отдышалась, хлебнула студёной воды из источника и уже шагом, но быстро, двинулась вдоль ручейка. Здесь тропы не было, никто тут не хаживал, поэтому трава к берегу стояла густая, выше пояса, да стебель толстый, как у куста хорошего. Зорька не стала ломиться через заросли, а просто пошла по ручью, раздвигая разросшуюся над ним траву, шлёпая короткими сапожками по мелкой воде, то и дело всматриваясь в прибрежный камыш. Наконец, она шагнула в заросли камыша, раздвигая его руками и тут же проваливаясь по колено. От внезапности провала, чуть не потеряла равновесия, но удержалась, схватившись за стебли камыша. Не успела опомниться, как оказалась в мокрых объятиях Речной Девы, выросшей из ничего, прямо сквозь камыш. Утонув лицом в тёплой воде её тела, она вздёрнула голову вверх от неожиданности, распарывая носом Девины груди и утерев лицо ладонью, замерла. Дева улыбалась, продолжая касаться речными руками Зорькиных плеч.

– Здрав будь, Зоренька, – ласково прожурчала Речная Дева, продолжая при этом мило улыбаться.

– Здрав будь, Дева Речная, – ответствовала ей молодуха, тоже растягиваясь в улыбке, но в отличии от Девиной – улыбке восхищения.

– Давно не была у меня, – продолжала полужить, – видно забывать обо мне стала.

– Да как же, душа моя? – перепугалась Зорька и тут же начала оправдываться, – я ж на Семик в аккурат к омуту бегала, дары носила. Тебя звала, но ты не откликнулась.

– Знаю, – переливающимся голосом успокоила её Дева, убирая свои водные руки с её плеч, постепенно переставая улыбаться и сделавшись, наконец, серьёзной, продолжила заговорщицки в пол голоса:

– Пора, Утренняя Звезда. Твоё время пришло. Нынче Знаменье и мне дано право пророчить тебе. Веди свою стаю на зверя. Его время кончилось. В логове их всех найдёшь. Выманишь. В степи воронам на корм положишь. Только не смей вожака убивать, мужа своего венчаного. И даже думать об этом не смей. Он должен остаться. Один из всех. А дальше я знак дам. Тогда и заберёшь его, но знай, что убить его сможешь навсегда, лишь не прикасаясь к нему ни рукой, ни оружием. И помни – нынче не смей даже думать.

– Да как же? – взмолилась молодуха, – как же это можно не прикасаясь?

На что Дева лишь приложила палец к губам, показывая, что большего она сказать не может, но в её пальце отразилось солнце, переливаясь огненным всполохами.

– Поняла, – закивала радостная Зорька, озарённая догадкой, – только как же мне стаю его положить и самой в живых остаться? Силы то, ой, как не равные.

– На себя надейся, да головой не плошай, – с этими словами она указали глазами вниз на воду.

Зорька поглядела и тут же выловила из воды деревянный кол, величиной с локоть, как в длину, так и толщиной с руку и опять закивала, вновь растягиваясь в улыбке, сразу поняв намёк.

– Когда? – коротко спросила Зорька.

– Поспеши, но не торопись, – ответила Дева, вновь улыбнувшись, – выходи сегодня же, но начинай, только, когда будешь готова. Удачи тебе, Зоренька.

С этими словами Речная Дева прикоснулась водой своих губ к Зорькиному лицу и водопадом рухнула в реку, оставив Зорьку мокрой с головы до ног. У молодухи сложилось полное впечатление, что встречу Дева провела явно, секретничая от кого-то, тайно прячась от чьих-то всевидящих глаз и не договаривая, а лишь намекая и то не словами, стараясь обмануть слух кого-то все слышащего. Да наплевать. Матёрой было не до дел Троицких. Главное та сказала, что смогла, а Зорька поняла, что сумела. Она постояла ещё какое-то время, смотря в голубизну высокого неба, не обращая внимания, что вся вымокла и обдумывая только что услышанное, крутя в руках заточенную деревяшку и наконец, спохватившись, кинулась в селение поднимать тревогу.

Тревога в лагере поднялась и без Зорьки. Это сделала самая главная по тревогам – Воровайка. И когда Матёрая буквально влетела на поляну лагеря, все уже были в полном вооружении и в готовности кинуться на врага. Как только Зорька выскочила на поляну, сорока тут же успокоилась и как ни в чём не бывало, со всего маха плюхнулась Данухе на плечо, делая вид, мол она тут не причём.

Все стояли и в недоумении смотрели на мокрую, растрёпанную и запыхавшуюся Зорьку. Та хмуро оглядела собравшихся и всё ещё тяжело дыша скомандовала:

– Всем в поход. Выходим, как готовы будете. Дануха куклу готовь. Голубава. Где Голубава?

– Я здесь, – тут же откликнулась баба, выходя из-за спины девок.

– Голубава, – проговорила Зорька и вместо продолжения протянула ей кол, – помнишь наши разговоры про "щучью пасть"? Поднимай весь народ. Таких надо много. Очень много. Сколько у нас возов готовых?

– Шесть, – ответила Голубава.

– Все грузи кольями доверху. Собери всех мужиков, пацанов, баб, девок, всех, кто копать сможет. Нам понадобятся любые руки.

– Мне можно будет с вами? – неуверенно поросилась Голубава.

– Нужно, – резко ответила Зорька, – чё как уд заторчала, беги резво, от тебя зависит, когда выйдем, но выйти надобно сегодня, – и уже вдогонку убегающей добавила, – во, двигай маслами.

Голубава тут же пустилась бежать, задрав подолы и голося во всю мочь чьи-то клички, собирая вокруг себя названых.

– А мы? – жалобно проскулила одна из раненных, но уже поправляющихся.

– Стаи идут полные, – тут же утешила её матёрая, – если всё пойдёт как задумано, то стрелять не придётся, а вот вид у всех должен быть как никогда, чтоб мужиков с ног сшибало, поэтому Беля, отвечаешь за каждую. Чтоб красивые были, глаз не отвести. Елейка. Ты готовь грузовых. Шатры походные мешками на спины повесишь и тоже загрузить кольями. Ник. Готовься. Возьмёшь двух девок на свой выбор. Уйдёте раньше всех. Потом скажу, по каким делам. Малха. Узнаешь у Голубавы сколько народу та наберёт и с мамой запас еды соберёте. Так, всё, девки, разбежались.

Все сиганули в рассыпную. Осталась только Дануха да Данава.

– Данава, – обратилась Зорька к "колдунку".

– И я с вами? – удивился Данава.

– Нет, Данава, для тебя будет дело особое и не на этот поход, а чуть попозже, но оно очень важное. Поэтому ты не торопись и сделай всё толком. Мне нужен будет такой огонь, которым ты малышню нашу в старом баймаке на последних Святках перепугал и такого огня нужно будет много.

– Такой в большую посуду не собрать, – задумчиво произнёс Данава, почёсывая затылок.

– Не надо в большую, надо такой, какой у тебя был, чтоб с одного кут изнутри подпалить можно было. Просто там этих кутов много, а спались надобно все.

– Ты это кого палить то собралась, Зоренька? – встряла Дануха, встревоженная нахрапом молодухи, – хоть вразуми, чё стряслось то.

– Кончать зверя будем, Дануха. Дева велела. Время наше пришло. А огонь нужен будет потом. Логово их палить, к отросткам собачим-собачачим, вместе с лесом их проклятым. Но потом, не сейчас, так что Данава начинай делать, чтоб к тому времени, как понадобится, было готово.

Данава ничего не сказал, лишь молча кивнув головой. Дануха стояла рядом уже набычившись и явно собралась обидеться.

– Ты это про Деву то чё скажешь? – не унималась вековуха, изводясь от непреодолимого желания знать про разговор с полужитью, хоть что-нибудь.

– Айда, – улыбнулась Зорька, обнимая Матерь за плечо, – а то видь изойдёшь вся на зелень, да притом на жидкую...

Не успела Зорька ещё с Данавой переговорить, как Голубава развила уже бурную деятельность во всём поселении. Лесной городок превратился в настоящий муравейник. Бегали все, но без паники и целеустремлённо, даже мелюзга что-то натужно таскала и перетаскивала с места на место. Голубава сразу поняла, что хотела Матёрая. Они с ней на пару уже не одну седмицу, чуть ли не каждый вечер в одну и туже "игрушку" играли. Странная была та игрушка, но увлекательная. Они просчитывали поход против Индры, до мелочей и несуразиц. Сначала Голубава за Зорьку "ходы делала", а Зорька за Индру отвечала, потом менялись местами. В конечном итоге у них у обоих сложилось представление, как и что нужно делать, чтоб с одной стороны сбить его с толку и не дать сосредоточиться, а с другой постоянно опережать его и заставлять делать то, что им нужно, а не то что он считает. И ловушку они продумали до мелочей, даже общей кучей ходили в степь и попытались на практике соорудить нечто подобное. Таким образом, опытным путём пришли к единому мнению, что если в такую ловушку попадёт колесница на полном ходу, то ни лошадям, ни ездокам не уцелеть. Эти вечерние "игры в загонялки" для Зорьки оказались очень полезны. Она начала, наконец-то, думать наперёд. Ей даже показалось, что она стала понимать "зверя", чувствовать его, то находясь в его шкуре, то на противоположной стороне, но так и эдак чувствовала. Это давало некую уверенность в своих действиях. Конечно, она не могла предвидеть исход того или иного шага с абсолютной точностью, но начав думать, она точно поняла, как и что делать не надо, а это тоже многого стоило.

После обеда стаи закуманились и Ник с напарницами ускакали в указанном Зорькой направлении, получив задание, найти в степи, не очень далеко от логова зверя, подходящее для ловушки место. Тут своим словом помог и Данава, который лучше всех знал те места, ибо хаживал туда не раз. К вечеру и Голубава закончила с заданием, но у неё возникла непредвиденное осложнение. Желание идти изъявили практически все, поэтому пришлось выбирать и выбор этот закончился руганью среди бабьего населения. Могло и дракой с волосовыдёргиванием закончиться, не вмешайся Матёрая. Наконец все собрались, погрузились, расселись и тронулись в дальний путь.

Сразу, как только вышли, Буря, со своей укороченной стаей, унеслась вперёд и занялась привычным для себя делом, а вот Зорька со своими, отяжелённые грузовыми лошадьми и повозками, плелись медленно. Всю ночь и следующий день хоть и плелись, но не останавливались не разу, делая всё необходимое на ходу, не стесняясь ни мужиков, ни тем более пацанов на повозках. И только к вечеру следующего дня, догнав стаю Бури, что остановилась у назначенного места сбора, дружно углубились в лесок и встали на ночлег, дав наконец отдых коням и людям. По среди ночи вернулась и Ник с сёстрами и разбудив Зорьку доложилась, что нужное место нашли, даже со слов Ник, лучше чем Зорька хотела. Матёрая распустила всех отдыхать, и сама со спокойной совестью улеглась спать дальше.

До найденного места добрались, когда солнце уже было над самой головой. Выставив круговой дозор на дальних подступах, сразу принялись за работу. Место, что нашла Ник, действительно отвечало всем требованиям Зорьки, даже больше. Матёрая просила найти длинный земляной вал, притом желательно по круче, но не очень высокий, а Ник нашла два вала, межу которыми протянулась удобная балка. Поэтому заведя врага на один вал, можно было дразнить и выводить его из себя с другого, на вершине которого и строилась ловушка. Расстояние между двумя валами было чуть больше полёта стрелы. А лучше это место было потому, что с одного на другой можно было попасть, только предварительно спустившись в ложбину, то есть, как следует разогнавшись на спуске и тут же, не теряя скорости подняться на другой. Вот именно это и надо было Зорьке. Чтоб колесницы Индры буквально влетели на их засадный холм своими излюбленными крыльями и гарантированно попали в ловушку.

На подскоке к вершине рыли глубокие ямы, устраивая их часто, в разброс и тут же маскировали их травой. Попав ногой в одну из таких ям лошади колесниц гарантировано ломали ноги, если налетали на скорости. Дальше на вершине вся земля усеивалась вкопанными кольями, "щучьей пастью", посаженными с уклоном в сторону налетающего на них врага. Колья маскировать не стали. С противоположной стороны их видно не было. Зорька проверила, а на подскоке при подъёме, тем более. В завершении всего Красна между двумя валами устроила грозовую тучу, согнав со всей округи пыль, которая после ухода всего отряда обратно в лесок, уложилась следом ровным слоем, вообще скрыв пребывание тут человека. В лесу заночевали и по утру две стаи сестёр, в облегчённом виде, без грузовых лошадей, выступили в боевой поход, оставив остальных томиться в неведении и ожидании.

Они двинулись к логову Индры без какого-либо понимания конкретики. Необходимо было просто как-то обозначить себя, при том нет, не себя конкретно, а той водяной нежити, роль которой они так тщательно старались навязать всеми предыдущими вылазками. Впереди шла парочка: Нева и Ник. Чуть отставая вся ударная стая Зорьки. Девки Бури расположились по бокам и сзади, отдалившись от Зорьки, но находясь постоянно в прямой видимости.

Поднимаясь на очередной холм вдруг Ник резко встрепенулась и схватила Неву за руку. Они остановились.