Текст книги "Степь. Кровь первая. Арии (СИ)"

Автор книги: Саша Бер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 46 страниц)

Вынырнул он из мрака связанный по рукам и ногам, с мешком на голове, трясясь, похоже на телеге, мерный скрип колёс которой не позволял в этом усомниться. Первое, что пришло ему в раскалывающуюся голову это не дающее покоя непонимание: оторвал он ту голову или нет. Стало даже обидно за то, что не помнил этого момента. Даже какая-то злость на себя проскользнула.

Ехали долго, но он не видел куда. Наконец, послышался человеческий гомон со всех сторон, который всё увеличивался и увеличивался. Раздались женские, отчаянные вопли, рыдания и тут обрушился шквал бабьего рёва и причитаний. Телега остановилась.

Индру долго никто не трогал. Все были чем-то заняты в стороне от повозки, где он лежал. Чуть попозже, когда бабьи вопли стали дружно удаляться куда-то в сторону, чьи-то мощные руки схватили его за ноги и потащили с телеги. Индра соскользнул с повозки, больно ударился и без того больной головой об землю. Его тащили за ноги по каким-то буграм не останавливаясь. Он почему-то решил прикинуться мёртвым, поэтому старался полностью расслабиться и не напрягаться даже тогда, когда голова больно стукалась об землю на очередной кочке. Единственно, что не удавалось расслабить, так это челюсти, которые яростно сжимались до зубного скрипа. Он терпел. Индра был уверен, что в ситуации, в которой оказался, не понимая где он и что с ним собираются делать, терпение и бездействие было самое правильное решение. Наконец его бросили тащить и подняв на ноги в четыре руки, припечатали спиной к чему-то твёрдому. "Дерево", – подумал Индра. Тут же дополнительные верёвки обвили всё его тело с ног по самое горло. Мешок с головы сорвали, притом так грубо, что бедолаге показалось, что вместе с мешком и голову оторвут. Всё это мучители проделали в полном молчании. Не успел Индра разомкнуть единственно способный открыться глаз, как почувствовал свежесть разлетающихся брызг от смачного плевка одного из притащивших его. Он всё же успел разглядеть, прежде чем снова зажмуриться, что это были речники.

Сделав своё дело, "волочители", "вязатели" и "плеватели", скрылись из поля зрения Индры, и он наконец увидел перед собой речной пейзаж. Как он понял, его привязали не к дереву, а к столбу, вкопанному на площади какого-то баймака у самого берега реки, широкую гладь которой он сейчас и лицезрел перед собой. От такого большого объёма воды, простое желание пить, превратилось мучительную и нестерпимую пытку жаждой. Голова разламывалась. Только сейчас Индра постепенно начал осознавать повреждения своего тела. Болела губа, нет, не одна, обе. Порыскав языком во рту, не досчитался как минимум двух зубов. Сам язык почему-то опух и двигать им было тоже больно. Болел нос, притом левая ноздря была плотно чем-то забита и что-то там внутри ныло. Правый глаз заплыл и вообще отказывался отрываться. Болела челюсть, шея, жутко ныло правое плечо, болели пальцы рук и что-то произошло с ногами. При попытке их напрячь, резкая боль отозвалась в районе колен, только почему-то с внутренней стороны.

– Да, изрядно попинали, – шёпотом сам себе изрёк Индра со вздохом.

Он стоял спиной к поселению и что там творилось не видел. Видел перед собой лишь гладь реки, да полозку, далёкого, противоположного берега. До самого вечера к нему никто не подошёл, а вот как только начало смеркаться, началось... Сначала по одному, затем небольшими кучками стали подходить суровые, обозлённые жители и жительницы селения и каждый норовил либо плюнуть в лицо, либо чем-нибудь плеснуть. Судя по запаху это, как правило, была моча. Какой-то бугай не придумал ничего лучше, как достать свою змею из штанов и непосредственно помочиться на привязанного к столбу пленника. Дурной пример оказался заразителен и вот уже целая свора с перекошенными от злости лицами и скрежещущими зубами, поливала Индру, стараясь замочить его, как можно выше. С наступлением темноты навещать пленника перестали, оставив его в покое. Где-то за спиной развели костёр, возле которого были слышны тихие мужские голоса. Во рту сдохла и засохла жаба. Сознание регулярно куда-то проваливалось не то в сон, не то в беспамятство. Вдруг где-то невдалеке всплеснула крупная рыбина. Ничего особенного, но это почему-то всколыхнуло сознание Индры. Он приоткрыл единственный зрячий глаз, косясь в сторону звука. Сердце отчаянно заколотилось, приводя весь организм в аварийно-рабочее состояние, питая его из какого-то непонятного резерва. Увиденное им в один миг вернуло умирающий уже разум к жизни. Там, чуть в стороне от него, за редкой порослью камыша, плыла огромная коряга, за которой торчала до ужаса знакомая морда Ровного, одного из его ближников, отчаянно жестикулирующего рукой. Полное имя этого пацана было Равный Богам, но сначала друзья укоротили его до Равного, а затем вообще до Ровного. Так он с этим именем в ватаге и прижился. Индра встрепенулся, и рука перестала махать. Ровный напряжённо смотрел куда-то ему за спину и на какое-то время даже вообще спрятался за корягой. За спиной послышались шаги, и Индра медленно опустил голову, прикидываясь опять дохлым. Кто-то из охранников подошёл к нему, постоял, ничего не предпринимая. Затем было слышно, как тот отдалился к реке, зачерпнул воду, чем-то большим. Не то большой чашей, не то ведром и сильная струя речной влаги окатила Индру. Он встрепенулся и поднял голову, стараясь опухшим языком, захватить в рот хоть несколько капель живительной влаги. Мужик, плеснувший в него водой, подошёл почти в упор и с какой-то озверелостью в голосе процедил сквозь зубы:

– Только попробуй сдохнуть.

После чего, так же медленно ушёл обратно к костру.

Голова из-за коряги вновь вынырнула. Рядом с первой показалась вторая. Индра узнал Щедрого, вернее полностью его звали Щедрый Муж, но "мужа", как правило всегда опускали. "Значит все здесь. Не бросили", – подумал удовлетворённо он.

Голова Ровного ушла под воду и через некоторое время вынырнула у самого берега. Извиваясь как змея, по-пластунски, Ровный медленно, стараясь не шуметь, пополз. Сначала вдоль кромки воды, а за тем от реки по тени, оставляемой столбом. Костёр толи был не так далеко, толи довольно большой, по крайней мере, берег и кромку воды освещал достаточно хорошо. Ровный подполз к ногам Индры и плавно встал, спрятавшись за последнего боком. Он развязал небольшой кожаный мешочек и приставил его горлышко к губам пленника. Индра припал к питью и глаза его поползли на лоб. Вернее, один. Хотя даже заплывший глаз тоже немножко приоткрылся. Это была Сома. Тем временем Ровный отчаянно шептал:

– Мы тут одного пацана запытали. Тебя, как взойдёт луна, выпустят в чисто поле и проведя какой-то ритуал, дав время убежать, но не далеко, устроят охоту по закону. При том в этой охоте будут участвовать все мужчины рода. Такого раньше не было. Ты в степь не беги, всё равно поймают. Далеко не убежишь, а в таком состоянии... – он остановился и внимательно посмотрел в лицо Индры.

Тот закончил пить пойло и тяжело дышал, стараясь делать это как можно тише, хотя хрипы и свисты из воспалённой глотки всё равно прорывались. Ровный продолжил:

– Беги сразу к реке, – и он указал направление, – мы тебя там будем ждать.

С этими словами Ровный нырнул вниз и так же по-пластунски уполз в воду. Вскоре он уже появился у коряги, а за тем эта коряга медленно уплыла за камыши против течения.

Охота по речным законам за убийство члена рода, убийца выдавался для ритуальной охоты, очень своеобразного вида казни, но при этом, по их мнению, очень гуманной. Было несколько вариантов, в зависимости от тяжести вины. Виновника выпускали в степь с восходом луны и до её захода ловили, охотились на него. Если ему удавалось остаться в живых, но его прощали, считая, что в этом случае за него заступилась одна из Общностей Троицы. В особых случаях виновника так же отпускали в степь, но охота на него велась вечно, эдакий вариант вендетты. Именно такой вариант поджидал Индру. За ним будет охота, даже если вся троица заступится. Речники не простят смерть атамана.

Индра почувствовал прилив сил. Захотелось жить, захотелось отомстить всем, притом всем без разбора. Он не знал, вернее не помнил, что произошло, за что его связали и издевались, но что они все виновны и что он их всех поубивает, он не сомневался. В его ожившим сознании одна за другой возникали идеи спасения и убивания мучителей. Притом идеи спасения проходили как бы в скользь, как само собой разумеющиеся, то вот идеи убивания рисовались с чёткой детализацией, паталогической извращённостью и с садистским максимализмом. Так он мечтал некоторое время, пока его мечты не прервал, к этому времени уже люто ненавистный враг. К нему подошла куча мужиков. Он по-прежнему держал голову опущенной, хотя притворяться дохлым сейчас ему было нелегко. Опять плеснули в лицо речной водой. Индра встрепенулся. Его отвязали, притом сняли и те верёвки, что путали ноги. Руки перевязали по новой, стянув локти за спиной. Дикая боль в правом плече, заставила его даже вскрикнуть. Было больно даже не смотря на действия Сомы. Кто-то грубо толкнул его в спину и Индра, не удержавшись на затёкших ногах, упал лицом в редкие кустики травы, среди речного песка. Его снова подняли, снова толкнули и он снова упал. Подняли в очередной раз, но толкать больше не стали, а схватив с двух сторон за вывороченные руки, потащили к костру. Там на каком-то мешке сидел очень странный старик. Несмотря на то, что тот человек был одет в бабье платье, Индра не сомневался, что перед ним мужик, притом старый. Длинные белые волосы спадали почти до пояса и такая же длинная и белая борода, которая спадала ещё ниже. Старик поднял свой взор на пленного, которого к нему подвели и трижды смачно плюнул себе на левое плечо. На его лице, кажется, не было свободного места, где бы не велась замысловатая татуировка. "Колдун" – подумал Индра, – вот только этого мне не хватало".

– Как тебя зовут? – медленно, выделяя каждое слово, каким-то скрипучим голосом спросил колдун.

Индра сжал сильнее челюсти. Назвать своё имя колдуну, означало отдать всего себя целиком в его власть. Ары верили и не без основания в возможности местных колдунов. Зная имя жертвы, они могли сделать с ним абсолютно всё, что они захотят. Индра вдруг по-настоящему испугался и по спине потекли струйки холодного пота, хотя от куда могла для этого взяться вода в организме, не понятно. Колдун с лёгкостью прочитал его страх и как бы успокаивая всё тем же скрипучим голосом, переводя взгляд с пленника на пламя костра, сказал:

– Не бойся. Тебя всё равно убьют. – и немного помолчав, добавил, – и очень скоро.

Наступила тишина. Только горевшие поленья потрескивали, да жалобно пищали ветки, которые то и дело подбрасывал мужик с другой стороны костра.

– Великий Охотник! – вдруг обратился колдун к кому-то стоящему за спиной Индры, – а может подождёшь с охотой. Было бы неплохо разговорить этого сопляка.

Он задумался о чём-то, медленно шевеля своими челюстями, как будто что-то пережёвывая. Потом продолжил, уже как бы не к кому ни обращаясь.

– Не верю, я, что за ним никто не стоит.

Он вновь посмотрел на пленного. Пристально, колко. Опять зачем-то плюнул себе на плечо. У Индры аж мурашки побежали по всему телу, и голова закружилась.

– Хотя на вскидку, никакой тени не вижу, – вновь отводя взгляд на пламя огня, – странно. Это ж надо такой дурацкий поворот судьбы, – он вдруг встрепенулся и уставил свой взор куда-то в темноту, через правое плечо.

– Ах вот оно в чём дело, – буквально прокричал он, медленно приподнимаясь и вытягивая тощие пальцы рук в ту сторону, которую смотрел.

Речники оживились и начали переглядываться в недоумении. Естественно никто ничего не видел в той стороне, куда указывал колдун, но по испуганному виду старика, так что-то было очень страшное и обескураживающее.

– Не может быть, – еле слышно прошипел колдун с выпученными глазами, а затем как-то резко и уже не скрепя голосом проговорил, – Великий Охотник. Этот обоссанец твой. Можешь поохотиться, отвести душу. Теперь я точно знаю чьих рук это дело. Завтра утром придёшь ко мне, – здесь он резко обернулся и смотря, видимо на того, к кому обращался, подняв к верху длинный, худущий указательный палец, добавил, – один.

После чего развернулся и ушёл в темноту. "Дешёвый шут" – тут же почему-то подумал про него Индра. Наступила непонятная пауза. Колдун ушёл, а Индра по-прежнему держали перед местом, на котором ушедший сидел. Все чего-то ждали. Наконец, за спиной прогремел бас:

– Тащи его. Луна скоро появится.

И его потащили, но к изумлению, Индры, потащили его обратно к реке. Бедолага только и успел подумать: "Куда они меня тащат? Что задумали?", как увидел, что к берегу причаливают несколько больших лодок, снабжённых парусами!

Его закинули в одну из лодок, уложив на дно лицом вниз. Кто-то сел рядом и наступил одной ногой на шею, прижимая его к днищу лодки. Ум у пленника кипел от непонимания. Что происходит? Куда его везут? Где обещанная охота, с которой он в мыслях уже давно убежал с пацанами. А тем временем скрипели вёсла, трепетал на слабом ветерке парус, они куда-то плыли. Индра лихорадочно метался в догадках. Куда его могли везти, зачем?

Наконец, вёсла перестали скрипеть, нога убралась с шеи и пленника подняли на ноги. Он завертел головой, оглядываясь и догадался как-то сразу. Берег крутой, высокий, не обжитой. А на противоположном берегу яркой звёздочкой мерцал огонёк костра. Первая мысль, которая посетила его одурманенную голову: "Это же противоположный берег! Меня перевезли на другой берег!" Его охватила паника, захотелось заорать: "Я не хочу на этот берег, отвезите меня обратно!". Но заорать ему не дали, а грубо пихнули и он, перевалившись через борт, плюхнулся в воду, всё так же со связанными руками. Было глубоко, он не почувствовал дна и запаниковав, отчаянно забарахтался всем телом. Индра плавать не умел, от того панически боялся большой воды, а тут ещё и руки связаны. Он уже достаточно нахлебался, когда его выволокли и бросили на песчаный берег. Стоя на коленях и нагибаясь до земли, он отчаянно кашлял, выплёскивая из себя брызги воды. Наконец его сильно встряхнули и резко подняли на ноги. И тут вновь сказала своё слово Сома. По началу вроде знакомая ярость вскипела в нём, но на этот раз, ярость была холодной, как обжигающий лёд. От этой ледяной свежести, ворвавшейся в разум, от чего последний стал вдруг кристально чист, спокоен и здраво рассудителен. Индра вдруг осознал всё. Что с ним происходит, а самое главное он от куда-то знал, что ему необходимо делать. Такое просветлённое и озарённое состояние ума он раньше никогда не испытывал, даже дышать, как-то стало легко. Он не чувствовал у себя боли, не чувствовал даже не удобства от связанных за спиной локтей. Вдруг всё стало легко.

– Ты, чё, ссыкун, плавать не умеешь? – прогремел где-то рядом тот же бас, что и у костра.

– Нет, – почему-то ответил ему Индра, спокойным, уверенным голосом и поймал себя на том, что сам удивился тому, что и как он ответил.

Индра не стал поворачиваться к спрашивающему, он продолжал смотреть на мерцающий огонёк далёкого костра.

– А бегать? – не успокаивался всё тот же бас где-то слева.

– Не догонишь, – всё так же холодно и спокойно изрёк Индра, не меняя своего положения, отчётливо осознавая, что так и будет.

–Ну, беги, – уже тихонько, но с явной ноткой злобы, даже где-то сквозь зубы буркнул охотник.

Пленник не тронулся с места, но и его никто не трогал. Индре показалось, что он сейчас не принадлежит самому себе. В нём сидит кто-то другой. Бесшабашно храбрый, умный и расчётливый сукин сын, заранее знающий весь расклад на перёд, абсолютно уверенный в своей силе и победе.

– Сколько дашь времени? – вдруг спросил Индра, тем же ледяным голосом, переводя взгляд с костра вниз по реке, где должны были бы ждать его пацаны. Но там была только темнота.

Такой наглости главный охотник явно не ожидал. Вопрос застал его врасплох. Похоже он долго боролся сам с собой, ответить этому уроду или нет, но всё же ответил громко и чётко:

– Одну песню.

У Индры прокрутилась язвенная мысль попросить охотника провыть, как можно дольше, но не стал её озвучивать, а вместо этого повернулся к охотнику спиной и в приказном порядке заявил:

– Развяжи!

Наступила тишина. И никаких действий. Только вода мягко подхлёстывала борта лодок, да где-то впереди шипел сухой камыш, терзаемый слабым ветерком. Индра продолжал стоять спиной к охотникам и не видел ни их лиц, ни что они делают, но ему было на них наплевать, он знал, что его развяжут, только непонятно откуда. Подождав ещё немножко пленник спросил так же холодно, но уже с издёвкой:

– Ссышь?

Это был вызов и на него охотники уже ни могли не ответить. Послышались приближающиеся шаги по шуршащему песку и после короткого рывка, путы с локтей слетели разрезанными огрызками на землю, но тут же, после получения свободы, последовал сильный удар ногой в поясницу, от которого Индра полетел вперёд и даже умудрился перекувырнуться через голову. Он тяжело стал, демонстративно отряхнулся и всё так же, не поворачиваясь к охотникам, спокойно, как бы только для себя констатировал:

– Боишься.

Индра похромал в низ по течению реки не суетясь, но довольно быстро, насколько позволяли это делать больные ноги. Весь берег был обрывист, с крутыми песчаными берегами. Лишь небольшая полоска у самой воды была полога, чуть выше уровня воды и образовалась она явно от того, что в это время года уровень воды в реке резко падал и был, наверное, самым низким за весь год. Можно было подумать, что Индра идёт вдоль реки в надежде найти в высокой стене берега промоину, которая позволила бы ему выбраться на верх в густую степную траву, где как могло показаться, можно спрятаться, но беглец, целенаправленно шёл вдоль берега и на промоины и более пологие скосы никакого внимания не обращал. Он чётко знал, что ему надо куда-то туда, прямо. За спиной запели. Протяжная, унылая песня басовитых мужиков, разлилась по реке...

Она.

Клип шестой.

Семик.

Зорька выплыла из воспоминаний, когда колесницу ощутимо тряхнуло на очередной, но на этот раз большой кочке и её связанную тушку подкинуло и бросило на самый край коробки, в которой она лежала. Край она почувствовала вытянутыми ногами. Её тело затормозило на животе, что позволило украдкой приподнять голову и осмотреться более подробно. Увидела две пары ног. Одни, что впереди были в обычных мужских сапожках, а вторые, что сбоку – беровы лапы, но ни те, не другие не смотрели в её сторону. Она подняла глаза и обалдела. Оба, оказывается были людьми, один человек, управляющий конями и второй, облокотившаяся на противоположный от неё борт, лишь сапожки имел в виде беровых лап, а так, мужик мужиком и оба стояли, отвернувшись от неё. Сердце забилось вдруг так, что казалось сейчас выскочит наружу. «Бежать», – мелькнуло у неё в голове, – «в траву и схорониться». Зорька оглянулась. Кони с коробкой ехали прямо по степи, не по дороге, и трава, пусть в этом месте и не набрала роста, но скрыться в ней было можно. Она аккуратно, извиваясь всем телом, начала сползать на край, украдкой поглядывая на захватчиков. Наконец, плавно соскользнула на траву, чуть не ударившись челюстью о землю и быстро откатившись в сторону, замерла, уткнувшись носом в пучок травы. Но не успела ярица обрадоваться, как резкий рывок чуть не выдернул ей ноги. Зорьку крутануло, развернуло и потащило по жёсткой траве, большая часть которой была жёсткой и колючей, да и вообще, как ей показалось, не травины это были, а деревья целые. Обе рубахи задрались наверх, на голову, так как тащили её вперёд ногами. Уже через мгновение у неё было ощущение, что на голову мешок одели, света белого стало не видно и вместе с темнотой её накрыл ужас. Зорька не чувствовала тела, вернее она не помнила, что чувствовала в тот момент, хотя это нежное девичье естество буквально протиралось на тёрке, сдирая с него тонкую кожицу. Она ничего не соображала. Она была в панике. Потом её перестали тащить, и Зорька осознала, что её бедную притащили в аккурат в непогашенное кострище, потому, что весь перед с ног до самой шеи зажгло так, что она завертелась, как рыба на раскалённом камне. Тут кто-то схватил её за волосы и подкинул куда-то вверх, она потеряла ориентацию, но тут же стукнулась ногами о землю. Голова кружилась, и она едва сохранила равновесие, чтоб не упасть. Рубахи, собранные мешком на голове, расправились и рухнули вниз. Глаза ослепил солнечный диск, оказавшийся прямо перед задранным вверх лицом. Ничего не соображая и не видя перед собой, она заметалась взглядом по сторонам, тяжело и часто дыша в голос, потому, что воздух в лёгких закончился. Зорька оказывается не дышала всё то время, как скатилась в траву. Девка так и не успев понять, что происходит, опять оказалась в воздухе и полностью потеряла осознание где верх, а где низ. Только когда больно брякнули об пол коробки, из которой она только что попыталась сбежать, ярица сориентировалась и не осознано вдавилась в меховую стенку спиной, поджав колени. Её бестолково мечущийся взгляд, упёрся в морду мужика в беровых сапожках и на Зорьку напал ступор, распахивая ей глаза и рот одновременно, как бревно по башке прилетело. Она узнала его! Никакой он был не нежить. Это был тот самый ара, которого Зорька прекрасно помнила, да что говорить, даже мечтала о нём втихомолку. Нет, конечно, она мечтала о разных арах, но все эти разные, почему-то были с одним и тем же лицом. С его лицом. Только она его давно не видела, и он с того времени изрядно изменился. Повзрослел, возмужал, лицо опушилось светло-рыжей растительностью, преддверием усов и бороды. Лицо молодого ара было суровым, но глаза, при этом, смеялись. Зорька не знала, как его зовут, ведь у всех ар были не клички, а имена. У каждого было, одно и на всю жизнь. Странные они в этом какие-то. Всё и всему им надо было давать имена: людям, животным, рекам, горам... Он подошёл к ней, схватил за волосы, но не больно. Мягко, но настойчиво опустил её голову, которая оказалась аж между колен. Второй рукой освободил верёвки, больно стягивающие локти за спиной. Зорьке, как крылья развязали. Такое облегчение разлилось по телу, что даже жжение всего содранного переда, отпустило и забылось на время. Ар отпустил её голову и вновь связал высвобожденные руки, только на этот раз впереди и за запястья. Она не сопротивлялась, даже не пыталась, и в голову не пришло, как будто всё именно, так и должно было быть. Сделав своё дело, он отвернулся, отойдя чуть в сторону и кутырка узрела на противоположном борту, перекинутую берову шкуру, башка которой, в аккурат оказалась прямо перед ней. Зорька вздрогнула, ещё больше съёжилась и только сейчас почувствовала жгучую боль по всему телу по-настоящему. Кони поехали, коробка затряслась и от этого боль нестерпимо резанула да так, что ярица губу закусила до солоноватого привкуса.

Ехали молча. Нудно. Сначала Зорька разглядывала похитителей, но те постоянно стояли к ней спинами и со временем ей это надоело. Стала разглядывать степь, что была видна сзади. Наконец, и это надоело и выбрав позу, при которой было не так больно трястись, она уставилась на далёкие облака. Тут её взгляд привлекло целое море красного клевера, только ещё зацветающего, разрезая который двигалась их повозка, мерно шелестя по густым зарослям травы. И ей стало грустно. Она вдруг вспомнила, как всего несколько дней назад, она с девками Семик гуляла...

Полнолуние в конце мая, сегодняшнего календаря, было всегда для девок особенным. Роженицы с новорождёнными прибывали на последней седмице банного карантина и именно в эти дни все как одна с трепетом во всём теле ждали к себе особых гостей. Это была седмица Речных Дев. Именно на эту седмицу Речные Девы навещали рожениц с их народившимся потомством. Для девок же эта седмица была самой таинственной, загадочной и наполненной странными играми, и ритуалами. Только бабняк всё это играми не считал. Хоть всё проходило весело и задорно, но это была самая настоящая школа бабьей жизни, так как всё происходящее было связано с обучающими и тренировочными процессами. Девки обязательно каждый вечер гадали. Это была настоящая школа ведьм. Одна из баб бабняка, назначенная девкам на весь Семик большухой, как правило из ближниц, а потому опытная и умелая, учила соответственно не кабы как, а серьёзно. Не было это похоже на то, как сегодняшние девочки гадают, закрывшись в комнате и с замиранием сердца, не поднимаясь выше уровня "ромашки", типа "любит, не любит, не то прижмёт, не то пошлёт". Не было это даже похоже на сегодняшних "профессиональных" гадалок и экстрасенсов. Там школа была значительно круче и страшнее. Учили полужить домашнюю порождать, что при кутах в помощниках полужила, учили от чужой избавиться, коль подбросят. Учили как колдовством лечить себя, свои детей и недруга калечить, коль понадобиться, как заговорами становиться неотразимой для мужиков и наоборот их отваживать, как защищаться от напасти и привлекать в свою жизнь потребное. Многому учили и как понимаете не совсем безобидному. Правда, стоит сказать, что знать и уметь вещи разные, да и уметь по-разному можно. Вот, например, пред вами два человека, оба умеют играть в шахматы, только первый знает правила игры, да как ходит каждая фигура, а второй гроссмейстер международного уровня. Так вот из девок делали только ведьм первого рода. Знать знали, а умели на столько, насколько сами себя по жизни развивали. Заговор сам по себе лишь слова пустые. Надо не просто его знать, а уметь применить, притом на уровне гроссмейстера, только тогда он начнёт действовать по-настоящему. Хотя без "ромашки" тоже не обходилось. Девки то были разновозрастные и то, что было необходимо для кутырок на выдане, не совсем подходило для девченят малолетних и поэтому в один из дней плели, например, "Вьюнец". Это были необычные венки, а судьбоносные. Учили руками травку заплетать и при этом мыслью плести для себя судьбу и определив для себя будущее, венки на головы правильно водрузить и правильным хороводом закрепить свои не хитрые пожелания.

Большухой на последний Семик бабняк выделил Сладкую, бабу опытную, не вековуху, конечно, но и просто бабой её как-то язык не поворачивается назвать. Единственная и самая ближняя при Данухе, большухе их бабняка. Баба авторитетная, с ней не забалуешь. Матом стелила, как песнь пела, заслушаться можно было, такие выкрутасы выдавала, сама Дануха иной раз плюнет, да не связывается. К тому ж ручищи у неё были тяжеленые, да и с размахом никогда не задерживалась. Как что не так, она уж их и распустила. А телесами так вообще Дануху переплюнула. Задница, не объедешь, титьки не титьки – два мешка с рыбой, чуть ли не до пупа висят, а на плечи не закидываются только оттого, что веса немереного, да объёма необъятного. Может быть и до самого лобка бы отвисли, кабы не пузо много складчатое. Чтоб туда достать, им вокруг пуза ещё раза в два растянуться требовалось. Бабы Сладкую побаивались, ну, а девки так подавно, особенно невестки с ярицами просто боялись до ужаса. Зорька вспомнила, как позапрошлый год атаман у соседей невесту купил. Так при первом же знакомстве со Сладкой, невеста та со страху описалась. Хорошо Дануха заступилась, да за собой пригляд оставила, а то довела бы Сладкая её бедную до омута. А девчонка оказалась не плохая. Зорька с ней потом даже почти подружилась.

Вот эта-то местное пугало всего живого и собрала девонек на Семик. Поначалу все сильно струхнули, как узнали кто большухой идёт, особенно они четверо, что на выдане гуляли. Зорька не исключение. Ведь ей с подружками, уж совсем скоро, на Купальную седмицу, первых мужиков принимать, беременными становиться, а значит и под пригляд Сладкой идти. Сколько помнила Зорька, раньше эта грозная баба в большухах на Семик не хаживала. Зачем в этот раз вызвалась? Кто её знает, но Зорька для себя решила, что к этой бабище необходимо как-то подход искать, надо понравиться что ли, чтоб та не лютовала над ней следующие два лета. Лето пока ребёночка вынашивает, да лето пока растит, чтоб в бабы косы подрезать. Но понимала и то, что если она испортит отношения с ней сейчас, то конец Зорьке, можно топиться, не дожидаясь Купальной седмицы. Жизни всё равно не будет, Сладкая не даст. Перепуганная с самого начала, она лихорадочно стала вспоминать все обряды и ритуалы Семика, но, как и всегда бывает, со страха забыла всё. Напрочь. Как отрезало. И Семик начался у неё с того, что она рыдала в истерике в своём углу, пока поссыкухи не напугали маму в огороде и та прибежав и застрекотав, как сорока над сорочонком, не начала трясти бедную Зорьку. А когда узнала в чём дело, так расхохоталась, аж до слёз и поката, а просмеявшись, сквозь слёзы заявила:

– Дура, ты Зорьк. Ни чё она не страшна. Сладкая просто с виду такая, а внутри она баба добрая и не злопамятная. Не бойся. Вот чужие пусть боятся, за своих детёнышей порвёт любого, а вас, малявок, не тронет, наоборот облизывать будет, ещё слюней её нахлебаетесь.

Эта тирада не особо успокоила Зорьку, но реветь всё же перестала. Мама оказалась права. Всю седмицу Сладкая крякала над ними, как утка над утятами и даже её витиеватый мат и вечные затрещины и зажопники, воспринимались в конце седмицы, как нечто доброе и душевное, хотя поначалу была грозная и старалась даже быть сердитой.

Собрала она девчат на площади у реки. Зыркнула злобно из-под бровей, что как кусты раскидистые пушились, но увидев на всех лицах неподдельный страх, а у некоторых и блеск слезинок в глазах, как-то сразу обмякла и подобрела.

– Значит так, девоньки, – начала она втолковывать, вытянувшимся перед ней как по струночке девкам, – никаких пацанов чёб духу не было.

Вообще-то, прямого запрета бывать на девичьих праздниках для пацанов не существовало. Были такие праздники куда их звали специально и без них там было никак. Были такие, куда не звали, они являлись сами и без них тоже эти праздники были бы не праздники. Но вот на Семик не только не звали, но и хоронились от них насколько возможно было, потому что на эти дни они были абсолютно не нужны. Это было девичье таинство. Но пацаны пройдохи из кожи вон лезли, чтоб узнать где будут девки гулять и во что бы то не стало подмазаться к их гуляниям. Если ватага их скрытое пристанище находила, а те оказывали активное сопротивление с гонениями и побоями, то упорно старались мешать, несмотря на то, что иногда доставалось не по-детски. Били то чем попало и со всей дури. Если же на них плевали и не обращали внимания, то пацаны по ершась, тихонько пристраивались в сторонке и были лишь простыми наблюдателями, находясь на этом празднике в роли берёз, что вокруг росли. Интереса в этом было мало. Девятка, как ватажный атаман был уже без двух лун, как мужик, поэтому ватагу он за девками подглядывать не повёл и не собирался им портить праздник изначально. Авторитет атамана не позволял. Так, что Сладкая зря девок шифроваться заставила, хотя излишняя таинственность, впрочем, не помешала праздничности, наоборот добавила мурашек на спины девонек с самого начала.