Текст книги "Степь. Кровь первая. Арии (СИ)"

Автор книги: Саша Бер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 46 страниц)

Арийское общество изначально формировалось по принципам вертикали власти далёкой африканской цивилизации, элементы которой привнёс Браханаспати и представляло из себя объединение трёх функциональный каст, каждая из которых имела внутреннюю структуру пирамиды. Верхняя порождала законы и правила, управляя всеми. Состояла она из служителей культа. Вторая – каста воинов, силовая структура, которая обеспечивала жреческому корпусу инструмент принуждения к подчинению себе всех остальных. Кроме того, культ, проповедуемый жречеством, держал всех в постоянном напряжении и страхе, военная каста, это состояние постоянно усиливала и искусственно поддерживала. Третья пирамида избранных – ремесленники, умельцы в строго определённых областях, в сферах, которые являлись "монополиями власти". Каждая пирамида имела свои внутренние "секретные" технологии, которые передавались исключительно по наследству от поколения к поколению и являлись секретом для всех остальных. Жрец знал жреческое дело и не мог стать ни воином, ни мастеровым. Военный, зная "военное дело", никогда не становился жрецом или ремесленником, а ремесленник никогда не мог стать жрецом или военным. Все решено рождением, которое и определяло предназначение. Следующей составляющей арийского общества был народ, который трудясь в полях, лесах и водоёмах кое-как кормил себя и очень прилично кормил власть. Народ в основной своей массе не был самостоятельной структурой, ибо почти весь принадлежал тем, кто составлял эти пирамиды. И наконец, пятый слой арийского общества, вернее, слой, порождённый арийским обществом, но не принадлежащий ему. Это – гои, выгнанные из общества. По арийским законам того времени казнить человека было нельзя, так как человек убивший другого человека, покрывал себя не смываемой нечистотой, а чистота, как внешняя, так и внутренняя, была пиком их мировоззрения и миропонимания. Аризм, как основа их общественной жизни и основной закон, можно выразить словами нашего классика "В человеке всё должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли ...". Но если Чехов выдвинул эту идею, как призыв к людям, постоянно совершенствовать самого себя, то для арийцев это было непререкаемой должностью. Эта идея у них формировалась проще: "Человек должен быть чист, т.е. прекрасен, снаружи и изнутри". Любой физический изъян, неопрятность в одежде, "неправильные, грязные" мысли, высказанные вслух, влекли необратимое наказание. Грубая, неоднократная или не исправимая нечистота влекла к изгнанию из общества и, как правило, навсегда. О чистоте и нечистоте приговор выносили только жрецы. Используя этот гибкий инструмент запугивания и избавления себя любимых от вредных для них элементов, они крепко держали общество под контролем и повиновением. Изгои начинали формировать новые родовые объединения, впоследствии переросшие в народы. Изначально их общество имело арийские корни: жизненный уклад, мировоззрение, но впоследствии, потеряв связь с основным ядром, после ухода арийцев из степей, эти народы стали развиваться и модифицироваться каждый своим неповторимым путём, создав большое разнообразие культур и народов современной России и Европы. Именно гои, осевшие в западных лесах Русской равнины, впоследствии сформировали ещё один важный компонент русской культуры – славянские народы.

Долгое время арийцы и речники, так буду зазывать жителей Страны Рек для упрощения, жили вместе, по-соседски, потому что нет даже косвенных оснований полагать, что они враждовали. Они прекрасно уживались, так как занимали разные ниши и прекрасно взаимно дополняли друг друга. Но в один прекрасный момент всё изменилось. Резко. Причиной стал природный катаклизм, в одночасье разрушив этот устойчивый мир и установив новую точку отсчёта следующего витка цивилизации. Эта поистине глобальная экологическая катастрофа была вызвана прорывом Дарданелл, в результате которого в огромное пресноводное озеро и родину арийских асуров Море-Океан, хлынула солёная вода Средиземного моря. Великий Потоп, затопивший все поселения арийцев, живших на берегах этого моря, по сути дела буквально стёр их с лица земли. Прибрежная полоса арийского моря сегодня находится на глубине почти в 200 метров. Площадь нового моря увеличилась в трое. Из семи народов, в будущем, корни дало только пять. Два народа были уничтожены полностью, но даже оставшиеся в живых раскололись на два непримиримых лагеря. Остатки двух народов из четырёх, что заселяли западную от Крыма часть моря и сильно потрёпанные, но почти в полном составе три народа, что изначально жили восточней Крыма. Для конкретики, чтоб понимать о какой части арийцев идёт речь, первую назовём "ары", а вторую "иры". В те времена различные народы уже обладали различно сложившимися языками, но общность тем не менее просматривалась. И главная особенность постоения словообразования понятий была конкретика, в противовес сегодняшней абстакции. Если б вы сказали в то время: "Поднялася на гору мужик". Вас бы просто никто не понял, о чём вы говорите. Для того что бы выс поняли необходимо было конкретизировать все эти понятия и делалось это с помощью сегодняшнего нашего эквивалента "тот который". Соответственно надо было бы сказать что-то вроде: "Тот муж который (какое-нибудь идентификационное качество), поднялся на гору, ту которая (например, у реки такой-то)". Вот тогда им было все понятно. А по началу что за мужик, на какую гору, ну ничего не понять. Так вот эта конкретизирующая связка у аров звучала "ар", у атов "ат" (хотя ближе к правде произношения перед "а" было придыхание и точнее оно звучало как "х'ат") и т.д. Кстати сказать цивилизация в отрогах Тассили, в Сахаре, использовали ту же систему словообразования, но использовали конкретизирующую связку "ин" с прицокиванием в начале, что-то вроде "т'ин").

Сложно себе представить, даже насмотревшись фильмов ужасов и фильмов-катастроф, что произошло с морем, обиталищем асуров. Почти миллион человеческих трупов, загонные прибрежные стада животных, вырванные с корнем леса, миллиарды живых существ, обитающих в водах этой жемчужины каменного века. Притом погибла не только фауна, но вся флора Моря-Океана. Вся поверхность вновь образованного моря была усеяна трупами. В одночасье море из которого можно было без опаски пить воду, превратилось в разлагающуюся клоаку. По оценкам специалистов к этой клоаке невозможно было приблизиться на расстояние 100 км, даже при удачной розе ветров, в течении почти 500 лет. На пять последующих веков море и прилегающие к нему земли для человека стали недоступны. Ары и иры покинули родину своих предков навсегда, унося с собой легенды о великом потопе, которые в последствии всплывали в разное время в разных культурах по разным мотивам и основаниям.

Логично понимать, что среди людей в первую очередь погибли слабые: женщины, старики дети. У аров остались практически только сильные, половозрелые мужчины. Они попытались влиться в народы ирийской группы, но там тоже был страшный половой перекос и иры отказались принять остатки аров. Катастрофа природная, экологическая, породила и катастрофу демографическую. Ары были на грани вымирания. И тогда они пошли к речникам. Главы родов жителей Страны Рек неожиданно помогли им с их проблемой. Им выделили место для проживания в верховьях Северского Донца, где-то в районе современного Харькова и продали им своих женщин, для начала. Сложно сказать, чем был мотивирован такой поступок, но чем-то ары их явно заинтересовали. К тому времени уровень жизни арийцев был на голову выше речников. Они уже умели плавить медь и изготавливать из этого металла изделия. Ары строили корабли, которых не было у речников и многое другое. Кроме того, ары были помешаны на золоте и изделиях из него, что тоже могло лечь в корзину их обещаний. Сложно сказать, что кому обещали, но они получили, что хотели, притом гостеприимные хозяева сделали это с радостью. Не стоит сбрасывать со щитов и тот факт, что довольно крупное скопление здоровых и голодных мужчин, хоть и разрозненных изначально, представляли серьёзную угрозу для жизни речников и вполне возможно, что с этой "волчьей стаей" поступили соразмерно, применив обычную хитрость, применяемую в войне с волками: "подкорми волчьи семьи, чтоб они с голода не объединились в стаю".

Иры тоже были вынуждены уйти от гниющего моря, только их переселение пролегало вдоль Кавказа на восток, где они упёрлись в Каспий, остановились и начали свою вторую цивилизационную спираль.

Вот примерно так выглядела расстановка сил, при которой произошли события, описанные в данной книге. Она будет складываться из трёх линий. "ОН" – эта линия будет формировать цепь событий, непосредственно повлиявших на конечный результат. "ОНА" – будет описывать полнолунные, девичьи культурные отсечки, которые в последствии влились в основу новой культуры. "ОНИ" – ново лунные, бабьи праздники, основы формирования Русской культуры. И всё это будет подаваться на бытовом уровне в качестве художественного повествования в виде эдаких литературных клипов. И так начнём знакомиться с героями...

Он.

Клип первый.

Индра.

Огромные как скалы, покрытые чёрной шерстью, они неслись по бескрайней степи подобно волчьей стаи на загоне. Зверьё мчалось клином числом чуть больше тридцати, поднимая клубы пыли, превращающиеся в огромную серую тучу, которая в отличии от небесных вырывалась из-под земли и ползла теперь по степи в след дикой стаи, являясь чем-то неотъемлемым от этих исчадий самой смерти. Жути к зрелищу добавлял гром, с которым они гнались по сухой земле. Грохот каждого сливался в общий гул. Гром не был похож на небесный. Он был какой-то внутриутробный, глухой. Будто вырывающийся откуда-то из мрачных недр, глубин подземного ужаса, пробирающий человека изнутри, заставляя холодеть спину и вставать дыбом каждый волосок на его никчёмном теле. Стая неслась строго по прямой, сминая все на своём пути без разбора, подобно хищнику, вышедшему на цель и перешедшего в режим финишного спурта. Невиданное зрелище степного безумства взлетало на холмы и ныряло в низины спеша на встречу безумству небесному, что чернело разъярёнными тучами, грозно посвёркивающими в том направлении, куда двигались невиданные звери, всполохами яростных молний. Степной орёл, повелительный и гордый владыка этого травяного царства, висевший над землёй с широко раскинутыми крыльями, как приклеенный к небу, от увиденного живого ужаса, плывущего по земле и как нож масло, разрезающего вековую степь, вдруг вздрогнул крыльями и робко предпочёл поднятья повыше. Он видел с высоты своего полёта, как вожак непонятных, чёрных «зверей», начал притормаживать и остриё клина притупилось, как бы расправляя крылья и замедляя гон. Стая принюхивалась и притаптывалась, как перед решающим броском, но вот вожак рванул вперёд, забирая чуть-чуть левее и стайный клин вновь заострился, превращаясь в смертоносное копьё, летящее на запах живой крови. Да, зверь учуял жертву, и она обречённая была совсем близко...

Вкруг прогорающего костра, плотным кольцом сгрудились люди. Все как один мужики. Вся артель собралась вместе и после сытного обеда, кто сидел, кто развалился на траве. Мужики, разморённые негромко о чём-то, разговаривали. Атаман тут же валялся в траве и ковыряя в зубах травиной, хмуро глядел в сторону надвигающейся из-за реки грозы. Наверное, думал о наползающей непогоде и понимая, что время ещё немножко есть, до того, как придётся прятаться в шалаши, мощно и с каким-то наслаждением втягивал носом посвежевший воздух. О чём он тогда думал конкретно? Да, какая разница. Мужики, что вокруг отдыхали, не пацаны зелёные, здоровые и закалённые жизнью, как один искусные звероловы. Вроде бы и глаз намётан и нюх не потеряли, но только на этот раз подвела их охотничья чуйка, вместе с ними обожравшаяся от пуза, да где-то в траве рядом прикорнувшая. Не почуяли звероловы зверя на атаке, налетевшего смертоносной стрелой против ветра, крепчающего от подходящей с другой стороны бури. Крики ужаса, ругань, вопли страха и отчаяния, вперемешку с матом разлились по степи и тут же захлебнулись в громовом раскате звериного гула. Огромные чёрные твари налетели как вихрь и втоптали людей в землю, перемешав их остатки с остатками догорающего костра. Зверьё закружилось в безумном смерче, разбрасывая остатки тел и размазывая кровь по степной траве, перемешивая всё это в единую отвратительную массу. Снесли шалаши, собранные из веток и застеленные туровыми шкурами. Это всё тоже перемололи с травой. Поднимаемая разбушевавшейся стаей пыль, тут же относилась, усилившимся ветром. Вместе с отлетающими облаками пыли, отлетали и жизни охотников, так не вовремя попавшие в это место и в это время. Вот так, звероловы, всю жизнь убивавшие зверя, зверем и были убиты. Но непонятные убийцы не остановились на этом. Ещё немного покружив, они вновь выстроились в свой боевой порядок и клин рванул дальше. Видно не хватило крови, не насытилась стая, заостряя свой степной разлёт, нацеленный на очередную жертву. Черные, лоснящиеся тела этих непонятных хищников, ползущее мрачно серое облако пыли за ними и гул внутренностей земли, всё это покатилось к новой уже обречённой жертве...

В травяном бурьяне полыни и крапивы, плотно переплетёнными вьюнами, по проторённой дорожке, превращённой в узкий проход с высоченными травяными стенами, как гусята друг за дружкой двигалась ватага пацанов. Растянувшись длинной цепью, шли лениво, не спеша. Впереди всей процессии небрежным шагом выступал ватажный атаман. Следом за ним столь же вальяжно, по ранжиру, вышагивал его ближний круг, изредка махая палками и подрубая вылезшие на тропу стебли зелёных зарослей. Эти шли молча, а вот "мясо", составляющее основное тело процессии о чём-то громко спорили, эмоционально обсуждали, ну в общем изрядно галдели. Отобедав у мам в кутах, они держали путь в свою оборудованную берлогу, что схоронилась на высоком холме у самого баймака и которая считалась у бабняка Красной Горкой, эдакой особой горой, которую род использовал в своих ритуалах. Но дойти сегодня до своего схрона было им не суждено. Дети не видели зверя, а гром, издаваемый им, поначалу приняли за грозовой. Даже когда загрохотало совсем отчётливо, обернулись в сторону надвигающихся туч и несколько мгновений всматривались в подходящую с другого берега реки грозу, но, когда поняли, что гром идёт с противоположной стороны, было уже поздно. С холма на них хлынула лавина черноты, мгновенно окутала их и свет для них погас. Кто-то с перепугу закрыл глаза руками, кто-то нырнул, забившись в траву, кто-то присел на корточки с широко раскрытыми от страха глазами, затаив дыхание. Чёрные нелюди перемололи мальчишек вместе с травяным бурьяном, не останавливаясь и не добивая, как будто даже не заметив, продолжая рваться дальше. Только учуяв дым жилищ и специфический запах баймака, зверюги начали тормозить, расправляя атакующий клин в стороны, охватывая бабье поселение черными крыльями, словно тенью мрака бездны. И когда крылья прижались к реке и жилища бабняка оказались полностью окружены, стая замерла, готовая к немедленному прыжку. Зверь поймал добычу. Лишь вожак, стремглав стоптав огороды, сворачивая и расшвыривая низенькие тыны загородок, ворвался на центральную площадь, по пути на развороте у самого берега сбил какую-то старуху, выскочившую от реки и от удара улетевшую в воду изломанной куклой. Крутанулся, развернулся и остановился, но не замер, а продолжал нервно топтаться на месте. Теперь можно было рассмотреть, что сзади зверь тянул какую-то коробку на двух больших колёсах и в этой коробке стояли ещё два зверя поменьше. Один из них выпрыгнул на землю. Двуногий. Нет, не зверь, а двуногий нежить. Тот же бер, то есть медведь, только какой-то уродливый. Сзади бер как бер, а глянешь в морду – кровь стынет. Вместо нижней челюсти чёрный провал, как будто там внутри была кромешная ночь. И в темноте этого провала блестели два холодных огонька, очень напоминающих человеческие глаза. Только от этих глаз веяло холодной яростью, ледяным бешенством и читалось в них только дикая жажда крови. Чудовище в развалку, неспешно косолапя, удерживая в одной лапе огромную дубину, окованную блестящим жёлтым металлом, прошагало к одной из землянок. В поселении стояла мёртвая тишина. Женщины с малыми детьми забились по норам и наверно даже не дышали. С громким треском оторвав входную шкуру от косяка, он закрыл весь проём своей тушей, вглядываясь в темноту заглублённого в землю кута. По ушам резанул девичий визг, словно плетью врезал по наступившей тишине. Пронзительный, тонкий в несколько тонов. Он оборвался также резко, как и возник, перейдя в надрывный детский плач где-то внутри землянки. Рыдали сразу двое, притом один из плачей явно принадлежал грудничку. Чудовище втиснулось внутрь и остановилось. В землянке на входе прямо у его ног валялась девочка без чувств и каких-либо признаков жизни. Чуть по одаль на полу, провалившись в канавку для ног, валялась вторая такая же, только по старше, но в том же самом состоянии. А в самом дальнем из углов у скамьи, за очагом сидела на корточках женщина, с маской ужаса на лице. Она забилась к стенке, всем телом стараясь вжаться в пол и стену, прижимая к себе двух малюток, одна из которых стояла на своих маленьких ножках, а вторым истошно голосившим был действительно грудничок. Маленький ребёнок, стоявший прижавшись к матери, писался со страху и на его рубахе расплывалось мокрое пятно. Он вытаращил на вошедшего залитые слезами и до невероятности округлившиеся от ужаса глаза и уже захлёбывался не то слезами, не то соплями. Ужасный нежить двинулся вглубь, переступая через валяющуюся перед ним девушку и подойдя к другой, медленно осмотрел всё помещение. Девушка, лежавшая у стола, устроенного в полу, уткнулась в усланную седалищную солому и кажется вовсе уже не дышала. Он небрежно подхватил её безжизненное тело, взвалил на плечо бесформенным и аморфным мешком, встряхнул, устраивая ношу поудобней и столь же медленно вышел наружу, унося добычу...

Гроза с ливнем, быстро сделав своё дело, унеслись дальше и шквальный ветер, сопровождавший грозу, стих. Тучи в небе посветлели и в конце концов разорвались, пропуская вначале редкие, а за тем и полновесные солнечные лучи. Степь взорвалась резким ароматом свежести, благоуханья трав и цветов. До бури это чудо где-то пряталось, под пологом невнятной духоты и марева, прикрытое бесчувственной пылью. Взъерошенная степь задышала полной грудью. Сама пьяная от грозового ливня, упившаяся хмельной бурей, теперь опьяняла всё, что могло ей дышать. Ароматы и благоухания били не только в нос, но и казалось проникали непосредственно в сам мозг. Умытая хорошим ливнем, она запестрила такими яркими цветами, что от одного её вида в голове происходили какие-то процессы, вызывавшие самый настоящий припадок эйфории, непонятный, необъяснимый. То чувство прекрасного, вдруг оголённого от постороннего и суетного, порождало в сознании нереальность, сказочность виденного. Человек, какой бы он не был приземлённый и обыденный, под воздействием этого буйства красок и запахов приходит в бессознательный восторг и ничего с этим сделать не может, так как это заложено в нём природой где-то глубоко, на уровне древнейшего из инстинктов человека, определяющего такое понятие, как "нравится-не нравится". Да, воздействие всего этого на человека имеет некую странность, необъяснимость. Но самую большую странность во взаимоотношениях природы с человеком составляет то, что всей этой величественной, божественной красоте, абсолютно плевать на то, что в её благоухающих и завораживающих красотой объятиях, творит этот паразит, обозвавший себя царём природы.

По широченной просеке из утоптанной травы, которую зверь проторил в своей бешеной охоте, в обратную сторону, мерно шли колесницы, запряжённые по паре коней в каждой. За колесницами тянулись на верёвках волокуши, сшитые из нескольких туровых шкур, легко скользящих по сырой, не высохшей ещё после дождя траве. На шкурах лежали связанные женщины и дети. Связанные не только сами по себе, но и между собой. К ним в придачу, наваленный единой кучей всякий скарб. Там и еда, и одежда, посуда, утварь какая-то, да, в общем, сразу не поймёшь, чего там только не было. Отряд из тридцати трёх колесниц устало брёл в обновлённой степи. Главарь банды был доволен. Уловка удалась на славу и дня, затраченного на набег не жалко. Добрая добыча, окупит сторицей всё. Это был очередной маскарадный поход и как все предыдущие, удачный. Довольны были все. Меж собой шайка вполне серьёзно считала, что их атаман иль весь облизан с головы до ног богами, иль запугал этих божков на столько, что те из кожи лезут вон, лишь бы угодить, да не прогневать его. У ног лихого атамана валялась пленённая им девушка, бледная лицом, без единого признака сознания. Толи действительно ещё не пришла в себя, толи притворялась. Она была непросто одна из многих, что были в окружении, она была особенная для него. Запала эта мелкая дрянь ему в душу. С самого детства запала. Индра, а именно так звали атамана, стоял в колеснице и навалившись на борт всем телом, смотрел куда-то вдаль. Не то улыбка, не то ухмылка на его лице застыла в неизменном виде, как вылепленная. Он куда-то смотрел вдаль и при этом любому было понятно, что он там ничего не видел, потому что он просто никуда не смотрел, вернее он смотрел в вглубь, внутрь самого себя. Он вспоминал...

Впервые с этой девчонкой он встретился давно. Вдруг он осёкся в своих воспоминаниях. "А как давно это было? Сколько осеней прошло с того?" он попытался посчитать, но сделав несколько мучительно напряжённых усилий в этом направлении, бросил это дело, посчитав его неважным. Тогда ему было тринадцать..., нет четырнадцать осеней, кажется. В своей пацанской ватаге он был тогда ещё никто. Он даже вспомнил тогдашнюю свою кличку, которую ему "приклеили" взрослые пацаны – "Ляпа". Почему "Ляпа"? Это тянулось с ещё очень раннего детства, с того времени, которое он уже не помнил, да и не хотел вспоминать. Индра попросту этого даже и не знал. Да, и никогда не интересовался. Но он помнил, что поначалу пацаны его сильно били, что называется, от всей души. Нет, не то, чтобы он был последний из последних, которых пинали все, кому не лень просто так, лишь потому, что тот оказался рядом. Его не призирали, его не считали "говном вонючим", как того же Вонючку, был в их ватаге такой пацан. От него действительно вечно чем-то воняло, да и сам он, как пацан, вёл себя так, что к нему, как просто к куче навоза, по-другому никто и не относился. Ну, бывают такие люди. И если Вонючку пинали все, кому не лень, а он лишь при этом пресмыкался и канючил, то Индру били только большие пацаны: сам атаман, да его ближний круг, а значит сильные и притом обязательно всей кучей, потому что поодиночке с ним не всегда можно было справиться, ибо он был "псих с муравьями в башке". Так, по жизни, в ватаге с ним старались особо не цепляться, зная, что он "придурок от рождения", а вот о самом Индре этого сказать было нельзя. Причиной того, что его били и били, как правило, жёстко, а порой жестоко, было как раз то, что он сам на это нарывался. Рыпался на старших, которые и лупили его за такие припадки ярости, именно ярости, бестолковой и абсолютно бездумной. И все вокруг, в том числе и сам Индра прекрасно знали причину этого буйства. Причиной всему этому была Сома – проклятое молоко аров, от которого в голове творились невообразимые вещи...

Индра, как и все пацаны его ватаги, родился в стане арийских коров, чей родовой клан хранил секреты этой обоготворяемой, желанной и вместе с тем такой ненавистной Сомы. Каждый член пирамиды власти – хозяин определённого и, как правило, большого рода, имел официальную жену, рожавшую официальных наследников, которые впоследствии вливались в ту пирамиду, представителем которой был их отец, формируя родовой клан, несколько не официальных жён, с одной стороны для подстраховки официальной, с другой – эти жены рожали детей, которые в последствии становились хозяйственной опорой рода (управляющими хозяйством). На их плечи ложилась основная обязанность поддержания систем жизнеобеспечения рода, попросту говоря их прокорм. Они формировали кормовую базу, развивали, руководили. Наконец, самым низшим женским слоем, принадлежащих хозяину, были коровы. По сегодняшним понятиям, просто наложницы. Эти женщины покупались у речников, и у них было два основных предназначения. Первое, они сами и их потомство были основной рабочей силой. Второе, их постоянно доили, притом в прямом смысле этого слова. Они были источником женского молока, которое являлось одним из основных ингредиентов в приготовлении священного напитка под названием Сома. Количество коров у хозяина определял его экономический статус, попросту говоря его богатство. Чем больше коров – тем больше людей работают на землях, тем больше достаток. Но не только избыток в продуктах питания давал возможность влияния на политический статус хозяина и на его место в элитном обществе, но и сами по себе коровы были ценностным объектом мены. Они были своеобразной валютой. На них можно было купить повышение, подкупить нужных, откупиться от нежелательных, ими платили своеобразный налог жрецам, т.е. "высшей власти", в виде обязательного подношения при культовых церемониях и т.д. Жрецы их пускали опять в оборот уже на "общегосударственные", т.е. общегородские цели, тем самым обеспечивая "валютное регулирование" или круговорот коров в арийском мире.

Родился Индра очень крупным мальчиком и притом, почти, на целые четыре седмицы переношенным. Как смогла пережить эти роды его мать, наверно знала только она, да боги, помогавшие ей в этом. Он был её третьим ребёнком, наверное, это и стало основным аргументом для их дальнейшей жизни. Будь он вторым, вряд ли все закончилось для них столь радужно, а будь он первенцем – шансов выжить у них обоих не было бы вообще. Своих старших сестёр Индра не знал. Может и видел их, когда был младенцем, но абсолютно об этом ничего не помнил. Что с ними произошло и куда они делись он даже не представлял, да, и не очень-то этим интересовался. Мать после него перестала беременеть и к тому времени когда он вырос и получил свою первую кличку, была задвинута в самые низы коровника. Его отец, а знал он его абсолютно точно, ибо он был единственным хозяином всех коров, являл собой редкостную сволочь. Только он имел право "покрывать" коров и плодить себе подобных. Он – глава арийского рода, к тому же глава клана, в который входили несколько ближних родов, один из высокопоставленных жрецов, стоящий на самом верху власти, бок о бок с верховным, полноправным хозяином города и его народа. Индра никогда не знал, что из себя представлял его папаша как жрец, но по сути своей человеческой, он был низок и маниакален. Те извращения, с которыми он глумился над абсолютно подвластными ему женщинами, у здравого человека, даже того, далеко нелиберального общества, порой не укладывались в головах, а удивить их какими-либо зверствами было крайне сложно, ибо сами от зверей ушли не слишком далеко. Индра никогда не интересовался подробностями происходящего с другими бедолагами, жившими по соседству, это было не принято, но об издевательствах над собой и своей матерью помнил очень хорошо. Впервые Сому, это грёбаное ядовитое молоко, отец подсунул ему прямо с материнской титькой. По крайней мере об этом ему поведала сама мать, тем самым посадив его на этот наркотик с самого рождения. А потом все детство издевался над ним при помощи его привязанности к этому пойлу, к которому он, кстати, тоже был не равнодушен. Отец забавлялся с ним, как с какой-то неведомой зверушкой. То дразня малыша в период ломки, держа перед ним желанный напиток, то, не давая вожделенное вовсе. При этом безмерно веселясь над калейдоскопом эмоциональных вспышек малыша. Там были и неподдельное унижение, высокохудожественное попрошайничество, и ярость бессильных атак, в попытках отобрать желаемое. Мальчик старался ударить, поцарапать, укусить, не смотря на пинки и звонкие оплеухи отца, от которых он летал в разные стороны и бился всеми частями тела обо что не попадя. Синяки, ссадины и постоянная кровь, саднящая из мелких ранок, казались для мальчика обычным делом, обыденностью и повседневностью. Для отца он был лишь "маленьким зверёнышем", которого он как собаку планомерно дрессировал. Вот только для чего? Наверное, он сам не знал, а если и знал, то Индре этого было знать не суждено. Он помнил, что, когда он стал постарше, где-то перед самым переходом в пацанскую ватагу, отец свои издевательства – дрессировки проводил, одевая ему ошейник, в виде верёвочной, не затяжной петли и привязывал поводок к дереву, кажется это была старая берёза. Мальчик рос и становился не только агрессивней, но и значительно быстрее и сильнее, в своих яростных атаках. Он по несколько дней сидел так на привязи, и отец запрещал матери снимать его с поводка, приговаривая, что от этого он должен стать злее. Зачем это было ему нужно?

Со временем, отец стал заходить в их землянку все реже. Все реже приносил Сому, а значит и реже издевался над мальчишкой и его матерью. И наконец, в один прекрасный день, все кончилось. Отец вообще перестал к ним приходить, оставив их в покое. Толи ему все это просто надоело, толи нашёл себе новую игрушку, но на всякий случай мама каждый раз забивалась в дальний угол своей землянки, когда опоенный Сомой отец объявлялся в коровнике. Она пряталась сама и прятала Индру, а хозяин их жизней действительно потерял к ним всякий интерес и кажется даже забыл о их существовании. Мальчик даже не спрашивал её о том, почему перестал приходить отец, и она так же молчала, пологая, наверное, что тут объяснять то и нечего. Индра узнал позже, что у отца от других коров тоже народились детки и он начал "заниматься их воспитанием". Мальчик был абсолютно уверен, что так ведут себя все отцы на свете со всеми детьми и что его детство самое обыкновенное, как у всех. Только несколько позже, уже будучи в ватаге, он с удивлением узнал, а самое главное понял, что у более старших пацанов детство было другое и то, что отец, а отцом он был и для них, никогда не садил их на поводок и не привязывал. Но самое для него удивительное стало открытие того, что они не любили Сому! Нет, конечно, они знали, что это такое, и даже кое-кто пробовал разок, другой, но ни один из них не жил с ней так, как жил он. Вспышки ярости у Индры со временем становились реже, так же реже стали бить его большие пацаны и несмотря на то, что он не входил в ближний круг ватажного атамана, но и к "мясу" его уже не относили. Он, как бы оказался сам по себе. И самое главное, не смотря на свой маленький возраст, вся ватага его уважала, даже атаман персонально к нему не придирался и лишний раз не трогал, но вместе с тем и не отталкивал, давая понять, что он почти "свой". Со временем тяга к Соме никуда не делась. По началу он сел на чистые мухоморы, собирая и засушивая их в специальных схронах, а когда подрос и обнаглел, то стал таскать готовую Сому из хранилищ отца, т.е. из городских запасников, над которыми тот командовал. Но это была целая эпопея, более поздняя и нашему повествованию отношения не имеющего. Вот именно, примерно, в то время и произошла эта памятная встреча с его сегодняшней пленницей, которая, в прочем, как и он, тогда была ещё маленькой девчонкой.