Текст книги "Степь. Кровь первая. Арии (СИ)"

Автор книги: Саша Бер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 46 страниц)

– Благодарствую тебе, муж мой.

Атаман, всё утро, накачавший себя на воспитательное избиение отбившейся от рук жены, подобным её поведением был просто обескуражен. Он искоса глянул на скрюченную на полу жену и недовольно буркнул:

– Что это?

– Благодарственная тебе, – тихо пропищала она, не поднимая головы.

Он взял свёрток. Развернул. Достал оттуда лепёшки, зачем-то понюхал их. Хмыкнул, ничего не понимая. Есть не стал.

– С чего это вы вчера нажрались? – спросил он грозно, но уже без особой злости, примеряясь плёткой к её округлой спине, в ожидании ответа и пока не решаясь её применить.

– Я с радости. Хабарка с горя, – всё так же тихо попискивая ответила она не разгибаясь.

– Эко вас разбросало в разные то стороны, – буркнул он уже с насмешкой, – объясни толком.

Только сейчас Зорька подняла на него до сих пор ещё пьяные глаза и в полном недоумении выпалила, указывая рукой на тряпицу с лепёшками:

– Так Положение же.

Индра перестал поигрывать плетью и ничего не понимая уставился на лепёшки, как будто держал в руке не съестной продукт, а невиданную зверушку. Зорька не унималась:

– Вчера Положение было и тебе муж мой, благодарность.

При этих словах она расплылась в широкой и благодаря пьяному лицу, придурковатой улыбке. При виде этого зрелища атаман вскипел мгновенно. Он понял, что из него хотят сделать дурака. Он отшвырнул свёрток на лежак, соскочил, наливаясь яростью и со всего маха хлестанул её плетью вдоль хребта, заорав:

– Толком объясняй, я сказал.

Зорька взвизгнула. Сжалась в клубок, закрывая голову руками. Вдоль всего позвоночника жгла острая боль. Слёзы брызнули из глаз. За горло схватил комок обиды, сквозь который она быстро заговорила:

– Я беременная. У меня будет ребёночек.

Только она успела спросить себя "За что?", как в голове мелькнула мысль, что Индра может просто не знать их обычаев и она тут же решила исправить свою оплошность:

– У нас баба, как узнает, что забеременела, так на Положение, так седмица у нас называется, будущему отцу ребёнка "благодарность" приносит.

И тут она разревелась. Прямо перед ней зашуршало сено на полу. Она с опаской зыркнула туда и сквозь слёзы рассмотрела валявшуюся на полу тяжёлую плеть. Атаман выронил её из рук, но она поднять голову и посмотреть на него всё же побоялась. Сильные руки схватили её за плечи, подняли с пола и поставили на ноги. Зорька увидела прямо перед собой абсолютно спокойный взгляд атамана, который оценивающе впился в залитые слезами глаза. Наконец он улыбнулся, в очередной раз обозвал её дурой, только на этот раз ласково и крепко обнял, тем самым напомнив о рассечённой спине. Она ойкнула. Индра тут же раздел её, снял с молодухи все побрякушки, уложил к верху попой на свой лежак. Напоил ягодным отваром, затем лечил мазью рассечённую кожу. Гроза пронеслась. Съел её лепёшки, совсем повеселел, а когда узнал, что за горе, с которого напилась Хабарка даже до слёз расхохотался. Горе её заключалось в том, что она очень хотела замуж, притом не сам мужик ей был нужен, как она выражалась "он ей и под титьку не упёрся", а нужна была свадьба, сам процесс. После того как Индра просмеялся они у него стали обе дурами, на что Зорька лишь похрюкивала и вспрыскивала короткими смешками, повернув голову на бок и смотря на то, как он заливается. Только после каждого вздрагивания её смешок отдавал жгучей болью вдоль позвоночника, но и это ей казалось уже пустяком, вызывающем дополнительный приток весёлости. "Какая же я счастливая дура", подумала тогда Зорька, растягивая губы от уха до уха.

А потом был круг, на который ушёл её атаман. Он был какой-то необычный. Долгий и шумный. Она сидя в кибитке не могла разобрать о чём спорили ближники, круг проходил от неё довольно далеко, но то что они ругались и спорили, она определила абсолютно точно. Зорька почему-то очень переживала за мужа и даже в какой-то момент в голову закралась мысль, что эти мужики ругают атамана из-за неё и почему-то сразу подумалось о плохом. Она не знала тогда об особом отношении атамана и его ватажных. Не знала, что все кричащие там молодые мужики боятся её мужа намного больше чем она сама. У Зорьки в голове до сих пор были речные понятия об ватаге и поэтому с опаской представляла себе, что Индру переизберут, лишат власти, что он такого не переживёт, а она тем более. Всплакнула даже, мечтая о том, как вместе с ним хлебнёт горя. Но он пришёл с круга вполне довольный и её плохие мысли как-то сразу улетучились, она даже не стала расспрашивать, что там было. Порадоваться только вместе с ним не получилось, так как он объявил, что ему надо уехать на несколько дней по делам ватаги и Зорька не на шутку встревожилась. Как он её не успокаивал, что всё будет хорошо, её это нисколько не успокоило, а даже наоборот.

Она не сомкнула глаз всю ночь, лёжа с ним рядом и поглаживая по его рыжей шевелюре. Всё за ночь передумала. Сначала о нём. Потом о себе. Вспомнилась мама, всплакнула. Затем размечталась о будущем, да так размечталась, что до утра так и не сомкнула глаз. А утром он уехал и почти на десять дней она осталась одна. Одна впервые в этой новой своей жизни.

Несмотря на то, что отъезд Индры сделал её относительно свободной, это свобода превратилась в сущее наказание. Поначалу, она отсыпалась, а потом наступило безделье. Она просто не хотела себя чем-либо занимать, после чего наступила вторая часть безделья – она уже даже и не знала, чем себя можно занять. Зорька шаталась по логову, в лес, что был вокруг её не пускали, за пределы леса, тем более. Хабарка с Онежкой в отличии от неё наоборот были все в делах и заботах и им даже поболтать с Зорькой некогда было. Они были заняты заготовками на зиму из того, что малышня таскала из лесов и лугов. В помощь Зорьку не звали, она не напрашивалась, но в конце концов она всё же к ним пристроилась и с отрешённым от всего видом начала помогать. Затем втянулась. Настроение ей это не подняло, разговоры с бабами не поддерживала, но за делом хоть время полетело быстрее. И то хорошо.

Индра вернулся какой-то странный. Зорька не могла эту странность объяснить. От расспросов уклонялся, всё отправляя на потом. Поначалу она думала, что он просто устал с дороги. В первую ночь муж был с ней мил, как и прежде бывало и у неё от души как-то отлегло, но на утро он стал совсем замкнутым, хмурым и даже грубым каким-то, как в первый день пребывания её в логове. Она старалась не лезть под руку и не докучать расспросами, хотя чувствовала, что что-то гложет его изнутри, какие-то мысли, ни то нехорошие, ни то неразрешимые. Со временем она совсем перестала его интересовать и это сильно обижало. Она тут извелась без него, а он...

Они.

Клип восемнадцатый.

Голубава с Хохотушкой.

Почти сразу после появления Елейки в лесном поселении Данава покинул девичий лагерь, выпросив у Неважны её походный шатёр, предложив взамен пожить пока в его, почти достроенном большом. Неважне не очень хотелось расставаться с привычным жильём, но подумав, решила, что пока с ним ходить не куда и вообще, пора бы себе новый делать, ещё лучше, поэтому отдала его колдуну без особых уговоров. Тот направился к Ладу, от него должен был пройти ещё к одному своему знакомому, а после наведаться в логово врага. Очень уж ему хотелось набраться новостей, тем более зная, что девки его рода там прижились в качестве жён, притом самых значимых нелюдей люто ненавистного обиталища. Прикинув свой путь, колдун собирался вернуться к первому снегу, до того, как волки встанут на походную тропу. Но он не вернулся ни к первому снегу, ни ко второму и ни к третьему. Появился он спустя почти луну. Вообще без каких-либо вестей, но привёл с собой двух коровьих беглянок. Бабу двадцати восьми лет и бабу девятнадцати с восьмимесячным мальчонком на руках.

Воровайка подняла тревогу загодя. Оставив Злюку на привязи, девки под руководством Данухи осторожно двинулись за сорокой, которая вела их чуть ли не в обратную сторону от старого баймака, куда-то в глубь леса. Пробирались медленно, осторожно, то и дело всматриваясь в голый лес и когда у Воровайки кончилось терпение и она, бросив их всех "к удам собачим", ринулась вперёд, Дануха остановилась, показывая девкам, что шли по бокам, тоже замереть. Она прикрыла глаза, шумно понюхала воздух в направлении улетевшей птицы.

– Далеко и ветер поперёк, – сделала она не радостное заключение, – не могу учуять.

– Дайка я, – вышла вперёд Неважна и выстрелив высоко в небо стрелкой, замерла.

Постепенно на её лице расцвела улыбка. Она резко кивнула и все поняли, что стрелка воткнулась в цель. После чего радостно завизжала, указывая рукой в глубь леса.

– Там Данава идёт и с ним две бабы. Они почему-то тащат по снегу мой шатёр, как мешок.

И тут же все втроём сорвались с места на бег.

Худые, голодные, замёрзшие, особенно бабы в своих травяных рубахах, вдрызг изорванными узкими подолами, правда в шкурных накидках без рукавов, но длинных, закрывающих задницы и кожаных сапожках на ногах. Ребёнка, чтоб не замёрз, тащили по снегу в походном шатре, как в мешке.

Дануха нагрела свой шатёр, превратив его внутри, чуть ли не в баню. Всех отогрели, обсушили, накормили. Новенькие хоть и старались не показывать виду, но вели себя настороженно, внимательно разглядывая каждую поселенку. Молодая, которую кликали Хохотушка, вовсе не оправдывала своей клички. Сидела напряжённая, постоянно прижимая к себе малютку. Старшую звали Голубава. Она выглядела намного старше своих двадцати восьми и лицом, и телом, особенно головой. Она была совсем седая. Сидела молча, насупившись, уйдя в какие-то свои мысли и никак не желая от них отвлекаться. Да и спрашивать по началу их никто не спрашивал, так как постоянно говорил только Данава.

А рассказал он следующее. Поначалу было всё хорошо и шло, как и было задумано. Навестил кого хотел, переговорили о чём хотел, а затем двинулся к логову. Дойдя до него, правда, чуть с опозданием. По пути два раза на нелюдей нарывался. Как уяснил для себя Данава, это были лазутчики логова. Ходили парами. Молодые, но не сказать, что шибко здоровые. Они шли лесом, никого не боясь, и не от кого не таясь. Знали, что земли пустые и опасаться некого. Данаву всякий раз проносило от беды, так как оба раза замечал их раньше и шли они в сторону. Но от этого он шёл медленней, всякий раз озираясь и опасаясь. Добрался к условленному месту на реке у логова. И тут его ждала первая неприятность. Он не обнаружил никаких следов засланной бабы. Как будто с их последней встречи она тут вообще не бывала. Он расставил условные знаки и стал ждать. Прождал он её долго, почти седмицу, но она не приходила. Не зная, что и подумать, он в одно хмурое утро, даже сам попытался в их лес сунуться, но чуть не напоролся на хитроумную петлю-ловушку. Только чудом не попался, хорошо посохом впереди тыкал. Вернулся обратно. Ещё день подождал, а на следующее утро, как назло снег выпал. И ругал то себя Данава, упрекал, как ему теперь по чистому снегу уходить. Наследит так, что любой дурак след возьмёт и без собаки. Пока он горевал, да волосики из бороды щипал, солнышко вышло и снег начал таять. Тут уж он недолго думая рванул обратно. Сначала вдоль реки, прикрываясь высоким берегом, а там, как стемнело, через открытую степь в ближайший лес. Пока бегал, совсем стемнело. Уже еле различая, набрёл на огромный дуб и только решил под ним на ночлег расположиться, скатку походного шатра ещё не успел с плеча скинуть, как услышал волки где-то рядом завыли, да так близко.

– Не поверишь, Данух, – войдя в кураж повествования, размахивал руками колдун, – я на этот дуб со страха быстрее белки вскарабкался, стрелой прям залетел. Не успел опомниться, а серые уж тут как тут, под деревом. Хорошо сук толстый был. Я на нём разлёгся, вниз гляжу, а они чёрными тенями так и шастают, так и шастают.

– Ну ты там прям на суку то и обделался, – поддела его Дануха, понимая с сожалением, что ничего уже про логово ей не узнать. Ни про Зорьку, ни про Тихую, да и про нелюдей этих ничего.

– Да, ну тебя, – обиделся Данава, – у тебя на языке одно только мотыляется. Ничего я не обделался. Я ж на верху сидел, а волки по деревьям не лазают.

– А зря, – не унималась баба, – ежели б ты на них сверху навалил, то волков бы в этом лесу точно уж никто больше не увидал. Кто б не сдох, сбежал от вони.

– Ты будешь слушать? – недовольно спросил её Данава, вызывающе наклоняясь в её сторону.

– Буду, – придурковато ответила сестра, тоже подаваясь всем телом к брату.

– Ну, так вот, – сделал вид колдун, что не обратил внимание на выходку своей дрянной сестры и переключил внимание на молодух, которые хоть и лыбились, но слушали участливо, – ощупался я там. Место оказалось удобное. Рядом с толстым суком, чуть по дальше ещё один поменьше, да мелких веток целые заросли. Решил, что лучше мне на дереве заночевать. Стал мешок Неважен раскладывать. Расстелил дно, да так удобно получилось.

– Да, – вставила Неважна, – вот только на дереве я в нём ещё не спала.

– Да ты слушай дальше, – суетливо перебил её Данава, – только я всё честь по чести разложил и уж собрался внутрь залезать, как слышу откуда-то из далека хруст веток. Чую кто-то ломится сквозь лес напропалую и по звуку, прямо на меня. А ещё дальше целая свора собак залаяла и по звуку тоже ко мне бегут.

– Я гляну, братка, ты в том лесу личность знаменитая, – не удержавшись вставила свой "репей" Дануха, убирая со стола, – прямо и птица, и зверь к тебе на поклон бегут сломя головы и ноги.

Данава никак не отреагировал на её колкости.

– По шуму слышу, люди бегут, запыхались так, что аж в голос хрипят. И тут вдруг понимаю, что они к дереву моему подбегают и уткнувшись в него, остановились. Стоят свистят горлами. А по хрипу то слышно, что это толи бабы, толи дети. Ну, я их и спрашиваю: "Вы кто?".

Тут Дануха не выдержала и закатилась таким заливистым хохотом, ломаясь пополам и хватаясь за живот, что никто спокойно этого заразного смеха перенести не смог.

– Ты чего? – обиженно, чуть ли не крикнул Данава.

Дануха выпрямилась и сквозь смех и слёзы ответила:

– А ... я... представила. Вот бегу я это значит по ночному лесу, от собак дёру даю. Уткнулась в дерево. Ну думаю звиздец мне подкрался, а сверху дерево и спрашивает: "Вы кто?", – последние слова она прокричала на сколько смогла, выпячивая глаза из орбит.

Теперь грохнули все хором. Даже Данава, представив всё это со стороны, замялся и растянулся в глупой улыбке.

– Ну тогда-то мне не до смеха было.

Гостьи тоже натужно улыбались, но в отличие от хозяев не смеялись.

– А они, дуры, ещё как завизжат, – продолжал рассказ Данава, – я на них как рявкну, мол чё орёте, дуры, я на дереве сижу.

Дануха упала на пол. Елейка уже ползла на корячках вдоль скамьи. Неважна сложилась, но удерживалась в сидячем положении. Но Данава уже не обижался, он тоже развеселился и продолжил уже сам похохатывая:

– А с низу волки подбежали. Бабы опять в визг. Я хотел было крикнуть им чтоб заткнулись, а они уже не только на сук взобрались, но и на меня верхом залезли. А тут ребёнок заплакал.

С этими словами смех притих.

– А в низу такое началось. Собаки добежали, с волками сцепились, а за собаками мужики с факелами. Бегут, орут. Мешок то мой уж готов был, и я их по одной внутрь затолкал, да и сам залез. Накрылся, чтоб ребёнка то не так было слышно. А внизу грызня стоит. Визг, рык. А мужики видать, как увидали, так в миг затихли. Ну мы лежим не живые не мёртвые. Я сказывал им кто я да откуда. Они вроде как ожили. Разговорились. Беглые они оказались из коровника, что это их собаками травили, да за ними гнались надсмотрщики. Собак штук шесть, мужиков двое. А потом всё стихло. Я тихонько выглянул, света факелов нет. Значит мужики либо сбежали, либо их сожрали, так как собак не слышно, а тени волчьи под деревом гуляют. Так на дереве пригревшись и уснули.

– Ты уснул, – поправила его хмурая Голубава.

– А ты будто не спала? – сделав ехидное выражение на лице колдун.

– В ту ночь только ты спал. Мы ещё подумали, вот нервы у колдуна всё не почём. Даже позавидовали.

Говорила она отрешённо и даже с каким-то безразличием. Похоже ей всё вокруг было "ниже подола".

– Ну, в общем, – продолжил Данава, пропуская слова Голубавы, – утром вылезаю смотрю. Шесть волков внизу ходят, не уходят, а собаки все в клочья и людей не видать. Так ещё день просидели и только на следующую ночь эти гады серые ушли. Дануха, – обратился он к сестре с неким вызовом, – чё ж ты волчья большуха, свою братву не держишь?

Но Дануха на его гримасы никакого внимания не обращая, в раз стала серьёзной и подойдя в плотную к новеньким, спокойно ответила Данаве, но почему-то глядя Голубаве прямо в глаза:

– Дурак, ты, братец, – принялась наставлять она колдуна, понятный, похоже, только ей скрытый смысл всего рассказанного, – они ж тебе и им защитой стали. Кабы не они их бы сначала, а потом и тебя, собаки бы порвали, а люди добавили.

Данава и молодая гостья вопросительно поглядели на Дануху. Голубава осталась с каменным лицом.

– А ты думаешь сам к дубу прибежал и туда залез? И эти бабаньки то ж случайно ночью во всём лесу именно на этот дуб наткнулись и сами по себе к тебе залезли? Да ты их заставь теперь этот дуб средь бело дня найти и тем боле залезть, говна лопату они туда за карабкаются.

– Это точно, – согласился озадаченный Данава, – как слезали, так там целая канитель была.

– А ушли не сразу, – продолжала Дануха не обращая внимания на мямли брата, – ведомо, подмогу людскую ждали, но те оказались трусы и баб, похоже, на корм волкам списали. Неважна, – обратилась она к охотнице, – надо б гостей приодеть по сезону и в первую очередь поссыкушку.

– Сделаем, – с охотой откликнулась Неважна, поднимая упавшую на пол шапку и накидывая лук за спину.

Как только девка покинула шатёр. Голубава с неприкрытой злостью спросила, непонятно кого:

– Что делает здесь эта ара?

– Залепи воняльник, – рявкнула Дануха, да так, что все вздрогнули, а дитя испуганно захныкала.

Дануха казалось не только предугадала реакцию Голубавы, но и ждала от неё что-то подобное. Её глаза налились яростью, рот искривился, и вся она стала вдруг страшная и жутко пугающая. Не обращая никакого внимания на плачущего ребёнка, она продолжила рычать:

– У нас нет тут ни аров, ни речников, ни гоев. Мы сами по себе. Мы – новые люди. Не нравится?! Ой тебе ё, а потом бывай. Тебя никто не держит. А коль, сучка, сидишь за одним столом с нами, будь добра уважать хозяев, тебя кормящих да теплом обогревших.

Гостьи перепугались не на шутку. Голубава потупила глаза, но злоба с её лица никуда не делась. Но тут на защиту новеньких кинулся Данава. Он заискивающим голосом залепетал, стараясь втиснуться между разъярённой сестрой и злобно оскалившейся гостьей.

– Данушка, ну чё ты? Не серчай, горе у неё великое. Она четырёх сыновей потеряла.

– А я, весь род вот этими руками перехоронила, – не успокаивалась большуха суя ему под нос свои руки, в одной из которых был прижат волчий хвост к клюке, – целый род!

Только тут Данава увидел клюку с зажатым хвостом и жалобно запричитал, падая перед сестрой на колени:

– Дануша, ты хвостик-то отпусти, не доводи до греха. Отпусти, а?

Увидав эту картину, Голубава вдруг вздрогнула, видимо до неё дошло, что сейчас может произойти что-то страшное и это страшное произойдёт с ней. Только тут она неожиданно поняла, что перед ней ведьма, а не простая баба. Она перепугалась по-настоящему и от этого её лицо изменилось на нечто жалкое. Дануха скрежетнула зубом об верхних два, посмотрела себе на руку и раскрыла пальцы. Хвост встрепенулся и закачался на клюке. И Голубава и Хохотушка с ужасом и одновременно сглотнули, видимо поняв, что сказанное про волков, не было вымыслом и эта вековуха и впрямь с волками дело имеет. Дануха выпрямилась, вроде как успокаиваясь и отошла обратно на своё место. Данава продолжил:

– Ты ведь сама сказала, мол они здесь не случайно, что их твои волки привели.

– Данава, – перебила она его, – хватит мотню трясти. Где это ты видел моих волков? Я их просто жру.

Вот тут не только гостьи в осадок выпали, но и Елейка к ним в придачу. Один Данава не сдавался.

– Ну ты ведь сама говорила, что просто так к тебе никто не приходит?

– Они не сами пришли, а ты привёл, непутёвый. И это мне не нравится, – твёрдо сказала Дануха, брякнув миской об стол, чуть не расколов её, но тут же обмякла и уже спокойно продолжила, – ладно, успокоилась. Всё равно не мне решать. Я приму любу, кто со мной. И какая б не была, – при этом она вновь зыркнула на прибитую Голубаву, – за любую в глотку вцеплюсь.

Тут она перевела взгляд на белую, как снег Хохотушку, прижавшую к себе всхлипывающего ребёнка. Движением головы, Дануха указала на свою лежанку, заваленную шкурами и скомандовала тоном, не терпящим возражения:

– Ребёнка в мои шкуры затолкай, пусть спит.

Та по началу хотела, что-то вякнуть, но тут же передумала и под тяжёлым ведьменным взглядом, а в этом она уже не сомневалась, отнесла поскрёбыша на лежанку и укрыла мехами. Не успела чмокнуть в лобик, как тот не только замолчал, но и заснул. Хохотушка стояла над спящим и лихорадочно думала, куда же она попала?

– Ну, чё, спит? – спросила её вековуха.

– Да, – удивлённо ответила баба, оборачиваясь.

– Не ссы. Моя домашняя кикиморка своё дело знает. Пока ходим, будет спать.

Кикимора или Домовая Дева – это разновидность домашней полужити. В отношении людей имеет двойную полярность. К хозяйке, её породившей, беспрекословно положительную. В этот период своего существования рацион питания – положительные эмоции хозяйки. Каждая баба, имеющая детей, непременно заводила себе Домовую Деву. Главное её предназначение – это убаюкивание детей. Эта полужить умудрялась усыпить ораву разрезвившейся малышни в считанные секунды. Кроме того, Домовые Девы могли помогать хозяйке по куту, например, перемыть ночью посуду, убраться. Каждая Домовая Дева была накрепко привязана к своей хозяйке, которую в течении своей жизни, а это почти 400 лет, не меняла. Если Дева теряла хозяйку, а это рано или поздно происходило, то превращалась в сущий ужас для тех, кто на её территории обосновывался. При потере хозяйки она перевоплощалась. Рацион питания менялся на отрицательные эмоции новых владельцев дома. Она не просто пыталась изгнать "чужачку" запугиванием и провоцированием ссор. Она наводила разорение, пожары, болезни, гибель домашней скотины и т.д. Зная эту особенность Домовой Девы, некоторые не совсем порядочные бабы порождали эту полужить и подбрасывали соседям, которым хотели напакостить. Не имея возможности покинуть чужой дом и не чувствую в нём своей единственной хозяйки, Домовая Дева начинала беситься. Так вела себя вся домашняя полужить и Домовая дева исключением не была.

Хохотушка, услышав о намерении её куда-то вести, встрепенулась, хотела было открыть рот, но Данава спросил быстрее:

– Куда это?

– Ты никуда, – опять перейдя на издевательский тон, уточнила Дануха, – Неважна зверя таскать начнёт, поможешь ей со шкурами. А мы сходим погулять недалече, – и не давая брату даже слово вставить о его возражении, резко добавила, – я хочу сразу знать кого привёл. Родных аль ворогов? Я думаю это справедливо желание. Коль родные окажутся, приживутся, а коль вороги, не бойся, грызть не буду, просто отпущу на все четыре стороны.

Она посмотрела поочерёдно на каждую из гостей. Голубава решительно поднялась, изображая готовность идти. Хохотушка такой уверенности не излучала.

– Да как же в таком виде? – не унимался Данава.

– Елей, сестрёнка, – попросила она уже ласково, прижавшуюся у дальней стенки молодуху, – ты не дашь им ваши одеяла, сбегать туда обратно.

– Конечно, – проговорила Елейка, натягивая на голову остроконечную лисью шапку и быстро продвигаясь к выходу.

Дануха взяла со стола ту самую деревянную миску, что швыряла на стол и вышла из шатра первой, сразу окрикнув Воровайку, но ту кричать и не надо было. Она сидела прямо на верхушке дерева у самого шатра, с которого тут же спикировала на плечо хозяйки.

– Да тише, ты, дрянь, – пробурчала Дануха, – руку так когда-нибудь от сушишь.

Тут прибежала Елейка, гости завернулись в меховые одеяла и последовали за злобной ведьмой в неизвестность.

Поход на змеиный источник для обоих завершился удачно. Первой, вода приняла Хохотушку, а вот когда воду подала Голубава, Дануха впервые в жизни отошла от привычного ритуала. Начала она как обычно. Закрыла глаза, принюхалась. Затем открыла и с каким-то хитрым прищуром покосилась на стоявшую на коленях бабу. Опять закрыла, второй раз, шмыгнула носом. Удовлетворённо хмыкнула. Потёрла воду пальцами. Совсем повеселела. А когда попробовала на вкус и выплеснула содержимое, подняла Голубаву за плечи и обняла, расцеловав.

– Ну, чё, – проговорила она ласково, как-то по-старчески, – в нашей семье прибавление. Вы уж простите меня вековуху за несдержанность.

И при этих словах Дануха низко поклонилась бабам в пояс. Это растрогало обоих и они, что-то защебетали смущённо.

– Отныне, – продолжала Дануха, – вы мои сёстры и моим сёстрам, сёстры. Но всё ж помните, я здесь сестра старшая, – съехидничала под конец вековуха, поднимая вверх указательный палец, отправляясь в обратный путь.

Вернулись они обратно, не проронив не слова. Вновь все собрались в Данухином шатре. Неважна добыла целую гору белок, лис и зайцев. Данава по локти в крови всё это хозяйство потрошил. Елейка помогала шкуры скрести и в рассоле замачивать. Дануха принялась за готовку этих же добытых зайцев. Только новенькие сидели без дела. На все их порывы помочь, им отказывали, пока Дануха не предложила им лучше рассказать о себе. Вот на пару они этим и занялись. В прочем ничего особенного не прозвучало в их рассказе. Они были такими же жертвами, как и все. Только Голубаве досталось по более. Её как в куте поймали да повязали, прямо на глазах детей поубивали. Подробности она рассказывать отказалась на отрез. Нет в всё. Притом, самое интересное, на что все бабы обратили внимание, она, рассказывая всё это, даже слезинки не проронила, даже глаза не намокли. После чего вообще замолчала, вновь озлобившись и тут Дануха вдруг неожиданно спросила:

– Голубав, а ты куманилась?

Та замялась, пряча глаза от Данухи, видимо соображая врать или признаваться, вместе с тем понимая, что большуха этот вопрос не просто так задала, к тому же она, как будто её мысли прочла:

– Толь за раз давай по-честному. Петь мне тут не надо.

Глубава прикусила губу, ещё поразмыслив о чём-то и решительно призналась, видимо понимая, что перед этой ведьмой таиться не имеет смысла.

– Куманилась, а как же.

– Ну и как? – спросила Дануха напирая, выделяя каждое слово отдельно.

– Никак, – выдала Голубава и поникла.

– Я так и думала, – спокойно подытожила вековуха, говоря уже как бы сама с собой, – вот только не пойму никак, зачем тебя такую ко мне прислали. Не спорь, – тут же остановила она Голубаву, которая уже хотела было огрызнуться, – прислали, притом сознательно.

На что в итоге Голубава просто пожала плечами, но на словах ничего не сказала.

– А что не так? – неожиданно подал голос любопытный Данава.

Дануха обернулась и только сейчас заметила, что все дружно прекратили работать и уставились на неё, ожидая раскрытия страшной тайны.

– Понимаешь, непутёвый, ты мой колдунок, – начала она, – вот ты с виду мужик мужиком, а по мозгам-то чистой воды баба.

– Ну, началось опять.

– Так вот она как раз наоборот, – прервала его недовольное ворчание Дануха, – она с виду баба, а по мозгам-то мужик.

Наступила полная тишина, притом затянулась она на долго. Каждый что-то про себя соображал, уставившись всем скопом на Голубаву, что-то переваривал. Похоже, что с подобным чудачеством природы все сталкивались впервые и не знали, что делать и как себя вести. Голубава тоже чувствовала себя как не в своей шкуре. Она всю жизнь всячески скрывала от всех свой "бабий дефект", а тут вдруг взяла и призналась. Она мысленно проклинала себя, обзывая самыми последними словами, из которых "дура", было самым ласковым. Ситуация складывалась безвыходная, но её с лёгкостью разрядил самый неразумный:

– А что, – промямлил Данава, – мужицкий ум разве плохо? Если голова варит, то всяко полезна будет. Нам же мужиков бить, а кто как не мужик мужика поймёт да заранее предвидит?

У Данухи словно солнечный зайчик в голове промелькнул.

– А скажи-ка нам Голубав, как ты побег сотворила? Ведь это ты всё сделала?

Голубава встрепенулась. Внимательно посмотрела на Дануху, перевела взгляд на Данаву, расправила плечи, как мужик, выпрямилась, лицо её приняло некою задумчивость. Она вдруг и сама поняла, что этот проклятый её недостаток, который всю жизнь поперёк горла стоял, вдруг действительно мог сослужить на её благо, притом, наконец-то, можно не прятать саму себя, наоборот, освободиться и просто, быть такой, какая есть. Она вдруг поняла, что здесь была не изгоем, а особенной, ведь Данава всю дорогу трепался по пути сюда, что здесь собираются все необычные, даром одарённые и что она не урод, а такая же, как и все "особенная".

– Я, – ответила она уже уверенно и даже впервые улыбнулась свободно, – это было не сложно, просто потребовало какое-то время на подготовку. Для начала я нашла слабину каждого, кто меня окружал, в том числе надсмотрщиков и их жён. Они тоже люди и тоже не без греха. На кого наехала, к кому подъехала, кого лестью подсластила, кому секретом его пригрозила. В общем я сними договорилась. Собак подпоила. Ну в общем, если б не она, – Голубава указала на Хохотушку, – ушла бы без шума. И не понятно, когда б хватились.

Теперь глазки потупила Хохотушка.

– Я должна была уплыть по реке, там у меня и плотик был припрятан, но Хохотушка догнала меня, когда я уже грузилась. Она оказывается за мной сразу пошла, а я дура даже не подумала, что какая-то безголовая решится на такое. Плотик маленький был и двоих бы не выдержал. Пришлось менять планы. Коль одна бы ушла, охрана бы тревогу не подняла. Они собак спустили именно за ней. Они ж не знали, что она за мной увяжется. Видимо посчитали, что просто воспользовалась, что собаки спали. Правда пока собак раскачали, мы уж до лесов добрались. Ну, а дальше вы знаете.

– Ладно, – подытожила Дануха, – поживём увидим. А ты чё побежала? – обратилась она уже к Хохотушке. – ведь как я понимаю у тебя ж ребёнок то от ара.

Молодая баба как-то разом раскраснелась, глазками стрельнула и гордо насупилась.

– Это мой сын, а не ара.

– Ну так чё бежать-то. Растила бы себе на здоровье, у тебя кто отбирал чё ли? А настигли бы собаки и тебя б порвали и сына с тобой вместе.