Текст книги "Трилогия о королевском убийце"

Автор книги: Робин Хобб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 135 страниц)

Глава 15

ТАЙНЫ

Принц Верити решил спустить на воду свои военные корабли в полдень, посреди праздника Зимы этого переломного года. Согласно традиции, ему следовало бы дождаться хорошей погоды и первого дня праздника Встречи Весны. Это считалось более подходящим временем для спуска на воду нового судна. Но Верити изо всех сил подгонял своих мастеров, чтобы все четыре корабля были готовы к середине зимы. Принц приурочил это событие к празднику, чтобы быть уверенным, что на церемонию спуска на воду соберется много людей и все они услышат его торжественную речь. По традиции в этот день состоялась охота, и свежее мясо было немедленно приготовлено в напоминание о наступающей весне. Когда корабли вывели из доков, Верити объявил собравшимся, что это его охотники и что единственная добыча, которая может удовлетворить их, это красные корабли. Это не вызвало у людей такого воодушевления, как он ожидал. Похоже, они не хотели думать о красных кораблях. Лучше укрыться за широкой спиной зимы и надеяться, что весна никогда не придет. Но Верити так не считал. Корабли были спущены на воду, и началось обучение команд.

Ночной Волк и я провели день вместе. Он ворчал на меня из-за того, что я выбрал странное время для охоты и потратил ранние рассветные часы на возню в своем логове. Я сказал ему, что так должно быть и так будет несколько дней, а возможно, и дольше. Он был недоволен. Так же, как и я. Меня сильно смущало, что он так хорошо знает, как я провожу время, несмотря на то, что я не ощущал никакого контакта с ним. Мог ли Верити чувствовать его?

Волк засмеялся надо мной.

Достаточно трудно иногда заставить тебя услышать меня. Думаешь, я стану пробиваться к тебе, а потом еще и ему орать что-нибудь?

Нам не особенно повезло на охоте. Два кролика, и оба довольно тощие. Я обещал принести утром мясных обрезков. Еще меньшего успеха я добился, пытаясь объяснить, отчего не хочу поддерживать мысленную связь в определенные моменты. Ночной Волк не мог понять, почему я отделяю спаривание от других дел стаи вроде охоты и воя. Спаривание предполагает скорое появление потомства, а потомство – забота стаи. Не передать словами, как затруднительно мне было вести такие разговоры. Откровенность волка приводила меня в ужас. Он заверил меня, что разделяет мой восторг и от моей самки, и от процесса спаривания. Я умолял его не делать этого. Полный провал. Наконец я оставил его есть кроликов. Ночной Волк казался недовольным тем, что я не взял своей доли мяса. Единственное, что мне удалось сделать, – это заставить его понять, что я не хочу знать о его присутствии в моем сознании, когда я с Молли. Вряд ли это было то, чего я хотел, но больше я ничего не смог объяснить ему. Сама мысль о том, что временами я хочу полностью разорвать свою связь с ним, была ему абсолютно недоступна. «В этом нет смысла, – настаивал он. – Тогда мы не будем стаей». Я оставил его, размышляя, смогу ли я когда-нибудь остаться наедине с самим собой.

Я вернулся в замок и искал уединения в своей комнате. Хотя бы на мгновение мне нужно было оказаться там, где я мог закрыть за собой дверь и остаться в одиночестве. Пусть только физически. Как нарочно, коридоры и лестницы были полны спешащих людей. Слуги убирали с пола старые травы и приносили свежие, в канделябры вставлялись новые свечи, а вечнозеленые ветки гирляндами развешивались по стенам. Зимний праздник. Не очень-то празднично я себя чувствовал. Наконец я подошел к своей двери, прошмыгнул внутрь и плотно закрыл ее за собой.

– Так быстро? – Шут, возившийся у очага со свитками, встрепенулся и посмотрел на меня.

Похоже, он навел в них некий порядок. Я растерянно смотрел на него. Через мгновение растерянность сменилась яростью.

– Почему ты ничего не говорил мне о состоянии короля?

Шут задумался над очередным свитком, потом отложил его в кучу справа от себя.

– Но я говорил. А теперь вопрос в обмен на твой. Почему ты до сих пор не знал об этом?

Его слова привели меня в чувство.

– Признаю, что мне следовало раньше прийти к нему. Но…

– Тебе надо было увидеть это своими глазами, и никакие мои слова тебе бы ничего не объяснили. Ты и представить себе не можешь, что бы там творилось, если бы я не приходил каждый день, не выносил ночные горшки, не вытирал пыль, не уносил грязные тарелки и не расчесывал бы его волосы и бороду.

И снова мне нечего было сказать. Я пересек комнату и тяжело опустился на свой сундук с одеждой.

– Он не тот король, которого я помню, – сказал я. – Меня пугает то, как он опустился за такое короткое время.

– Пугает? Меня это ужасает. У тебя, по крайней мере, есть другой король, на случай если этот выйдет из игры. – Шут метнул в кучу еще один свиток.

– У всех у нас есть, – сказал я осторожно.

– У некоторых больше, чем у других.

Моя рука невольно поднялась, чтобы поглубже воткнуть булавку в воротник камзола. Я чуть не лишился ее сегодня. Это заставило меня подумать о том, что она значила для меня все эти годы. Королевская защита внука-бастарда, которого человек более безжалостный мог бы просто убить. А теперь, когда защита нужна самому королю? Что теперь означает эта булавка?

– Так. Что мы можем сделать?

– Ты и я? Очень мало. Я только шут, а ты бастард.

Я неохотно кивнул:

– Хотел бы я, чтобы Чейд был здесь. Хотел бы я знать, когда он вернется. – Я посмотрел на шута, раздумывая, как много он знает.

– Чейд? Чей-то-тень? Я слышал, что тень возвращается, когда уходит солнце, – последовал уклончивый, как всегда, ответ. – Думаю, слишком поздно для короля, – добавил шут тише.

– Значит, мы бессильны?

– Ты и я? Ничего подобного. У нас слишком много сил, чтобы действовать здесь, вот и все. В этой области бессильные всегда самые сильные. Может быть, ты прав: именно с ними мы должны посоветоваться. А теперь… – Тут он поднялся и устроил целый спектакль, разминая свои суставы, словно был марионеткой с перепутанными нитками. Шут заставил звонить каждый колокольчик, который был на нем. Я не смог удержаться от улыбки. – Для моего короля наступает лучшее время дня, и я должен быть там, чтобы сделать для него то немногое, что могу.

Он вышел из кольца рассортированных свитков и таблиц, потом зевнул.

– До свидания, Фитц.

– До свидания.

Озадаченный, шут остановился у двери:

– Ты не возражаешь против моего ухода?

– По-моему, я возражал против твоего прихода.

– Никогда не играй словами с шутом. Но разве ты забыл? Я предложил тебе сделку. Тайну за тайну.

Я не забыл. Но внезапно понял, что не уверен, хочу ли я знать эту тайну.

– Откуда приходит шут и почему? – спросил я тихо.

– А? – Он мгновение постоял, а потом серьезно спросил: – Ты уверен, что хочешь получить ответы на эти вопросы?

– Откуда приходит шут и почему? – медленно повторил я.

Шут молчал, и тогда я увидел его. Увидел его таким, каким не видел многие годы. Не шута, острого на язык, с живым умом, но невысокого тонкого человека, хрупкого, бледного, тонкокостного. Даже его волосы казались более тонкими и легкими, чем волосы других смертных. Черно-белый костюм, украшенный серебряными колокольчиками, и смешной крысиный скипетр – единственные доспехи и меч в этом замке, полном интриг и предательства. И его тайна. Невидимый плащ его тайны. На мгновение мне захотелось, чтобы он не предлагал этой сделки и чтобы мое любопытство не было таким сильным.

Он вздохнул. Оглядел мою комнату, а потом пошел и встал перед гобеленом, на котором король Вайздом приветствовал Элдерлингов. Шут посмотрел на него и кисло улыбнулся, находя что-то смешное там, где я никогда не замечал ничего подобного. Он принял позу поэта, собирающегося читать стихи, потом остановился и прямо посмотрел на меня:

– Ты уверен, что хочешь знать, Фитци-Фитц?

Как заклинание, я повторил свой вопрос:

– Откуда приходит шут и почему?

– Откуда? Ах, откуда? – На мгновение он прижался носом к носу Крысика, как бы формулируя ответ на собственный вопрос, потом встретил мой взгляд. – Иди на юг, Фитц. В страны за границами любой карты, какую когда-либо видел Верити. И за границы карт, которые делают в тех странах. Иди на юг и потом на восток, через море, для которого у вас нет названия. Наконец ты придешь к длинному полуострову и на его змеящейся оконечности найдешь поселок, где был рожден шут. Возможно, ты даже найдешь его мать, которая вспомнит своего белого, как червяк, младенца и как она качала меня у своей теплой груди и пела. – Он поднял глаза на мое недоверчивое восхищенное лицо и издал короткий смешок. – Ты не можешь себе даже представить это, да? Дай-ка я сделаю твою задачу еще труднее. Ее волосы были длинными, темными и кудрявыми, а глаза зелеными. Представь себе! Такие яркие цвета стали во мне такими прозрачными. А отцы этого бесцветного ребенка? Два двоюродных брата, потому что таков был обычай этой страны. Один широкий и смуглый, полный смеха и веселья, с румяными губами и карими глазами, фермер, пахнущий плодородной землей и свежим воздухом. Второй настолько же узкий, насколько первый был широк, и золотой, почти бронзовый. Синеглазый поэт и певец. О, как они меня любили и радовались мне! Все трое, и поселок тоже. Меня так любили… – Голос его стал тише, и на мгновение он замолчал.

Я знал, что слышу то, чего никто никогда не слышал. Я помнил тот случай, когда я вошел в его комнату, и прелестную маленькую куклу в колыбели, которую увидел там. Нежно любимую, так же как некогда был нежно любим шут. Я ждал.

– Когда я стал достаточно большим, я попрощался с ними со всеми. И отправился искать свое место в жизни и выбрал, где я вмешаюсь в нее. И вот это место, которое я выбрал; время было назначено часом моего рождения. Я пришел сюда и отдал себя Шрюду. Я собрал все нити, которые судьбы вложили мне в руки, я начал перевивать их и раскрашивать, как мог, в надежде воздействовать на то, что будет соткано после меня.

Я покачал головой:

– Я не понял ни слова из того, что ты только что сказал.

– А я, – он покачал головой, и колокольчики его зазвенели, – предложил рассказать тебе мою тайну. Я не обещал заставить тебя понять.

– Послание не доставлено, пока оно не понято, – парировал я, слово в слово процитировав Чейда.

Шут качнулся.

– Ты прекрасно понял, что я сказал, – он пошел на компромисс, – ты просто не принимаешь этого. Никогда прежде я не разговаривал с тобой так ясно. Может быть, это тебя смущает?

Он был серьезен. Я снова покачал головой:

– В этом нет смысла! Ты отправился куда-то, чтобы творить историю? Как это может быть? История – это то, что уже сделано и осталось позади.

– История – это то, что мы делаем, пока живем. Мы создаем ее на ходу. – Он загадочно улыбнулся. – Будущее – это другой вид истории.

– Ни один человек не может знать будущего.

– Не может? – спросил он шепотом. – Может быть. Фитц, все будущее где-то записано. Не одним человеком, пойми, но если все намеки, видения, предупреждения и предвидения со всего мира записаны, перекрещены и связаны друг с другом, разве не могут люди создать ткацкий станок, вмещающий ткань будущего?

– Нелепо, – возразил я. – Как узнать, правда ли хоть что-нибудь из этого?

– Если бы такой станок был сделан и такой гобелен предвидений соткан – не за несколько лет, а за десятки сотен лет, – спустя некоторое время станет ясно, что он представляет собой на удивление точное предсказание. Имей в виду, что те, у кого есть эти записи, принадлежат к другой расе, представители которой живут крайне долго. Светлая прекрасная раса, которая иногда смешивает капли своей крови с людьми. И тогда!.. – Шут закружился волчком, внезапно развеселившись. Он был страшно доволен собой. – И тогда, когда рождаются определенные люди, люди так явно отмеченные, что история может вспомнить их, они выходят вперед, чтобы найти свое место в будущей жизни. И впоследствии они могут быть призваны исследовать это соединение сотен нитей и сказать: вот за эти нити я должен дернуть, и, дергая их, я изменю гобелен, я разорву ткань и окрашу в другой цвет то, что должно прийти. Я изменю судьбу мира.

Он издевался надо мной. Теперь я был в этом уверен.

– Возможно, раз в тысячу лет и может появиться человек, способный произвести такие огромные изменения в мире. Могущественный король, например, или философ, формирующий мысли тысяч людей. Но ты и я, шут? Мы пешки. Ничтожества.

Он сокрушенно покачал головой:

– Вот этого я никогда не мог понять в вашем народе. Вы кидаете кости и прекрасно понимаете, что вся игра может зависеть от одного случайного броска. Вы играете в карты и говорите, что за одну ночь целое состояние может сменить хозяина. Но на человеческую жизнь вы чихаете и говорите: что? Этот ничтожный человек, этот рыбак, этот плотник, этот вор, этот повар? Что он может сделать в этом огромном, необъятном мире? И поэтому вы бессмысленно вспыхиваете и гаснете, как свечи на ветру.

– Не все люди предназначены для великих свершений, – напомнил я.

– Ты уверен, Фитц? Ты уверен? Чего стоит жизнь, прожитая так, как будто она не имеет никакого значения для великой жизни мира? Ничего более грустного я не могу даже вообразить. Почему мать не может сказать себе: если я правильно выращу этого ребенка, если я буду любить его и заботиться о нем, он проживет жизнь, которая принесет радость всем вокруг него, и таким образом я изменю мир? Почему фермер, сажая зернышко, не может сказать своему соседу: это зерно, которое я сажаю сегодня, накормит кого-нибудь и таким образом я изменю мир?

– Это философия, шут. У меня никогда не было времени изучать такие вещи.

– Нет, Фитц, это жизнь. И у всех есть время думать о таких вещах. Каждое создание в нашем мире должно думать об этом каждое мгновение, пока бьется его сердце. Иначе какой же смысл вставать каждый день?

– Шут, это для меня слишком сложно, – сказал я с некоторой неловкостью. Я никогда не видел его таким страстным. Никогда не слышал, чтобы он говорил так прямо. Как будто бы я размешал золу и вдруг обнаружил сияющий в глубине уголек. Он горел слишком ярко.

– Нет, Фитц. Я понял это через тебя. – Он протянул руку и легонько похлопал меня Крысиком. – Ключевой камень. Ворота. Перекрестки. Изменяющий. Ты был всем этим и продолжаешь быть. Когда бы я ни подходил к перекресткам, когда бы запах ни слабел, если я прижимаю нос к земле, лаю и нюхаю, я чувствую только один запах. Твой. Ты создаешь вероятности. Пока ты существуешь, будущее можно направлять. Я пришел сюда ради тебя, Фитц. Ты та нить, которую я дергаю. По крайней мере одна из них.

Я ощутил внезапный холод предчувствия. Что бы он ни собирался сказать, я не хотел этого слышать. Где-то далеко раздался слабый вой. Волк, подающий голос среди дня. Дрожь пробрала меня, и волосы поднялись дыбом.

– Твоя шутка удалась, – сказал я, нервно посмеиваясь. – Мне следовало быть умнее и не ждать от тебя настоящей тайны.

– Ты. Или не ты. Ось колеса, якорь, узелок на нитке. Я видел конец мира, Фитц. Видел его вытканным так же ясно, как мое собственное рождение. О, не при твоей жизни, даже не при моей. Но будем ли мы счастливы, узнав, что живем в сумерках, а не глубокой ночью? Должны ли мы радоваться тому, что мы будем только страдать, а наше потомство испытает пытки проклятых? Неужели мы не будем действовать?

– Шут, я не хочу слышать это.

– У тебя был шанс отказать мне. Но трижды ты требовал тайну и теперь услышишь ее. – Он поднял свой скипетр, как будто обращался к Совету лордов Шести Герцогств. – Падение королевства Шести Герцогств было камнем, породившим оползень. Лишенные душ двинулись оттуда, распространяясь, как поток крови по лучшей рубашке мира. Тьма пожирает все и никогда не пресытится, пока кормится сама собой. И все из-за того, что пала династия Видящих. Таково будущее, каким оно соткано. Но подожди! Видящий? – Он склонил голову набок и уставился на меня, нахохлившись, как взъерошенная ворона. – Почему они так называют вас, Фитц? Что такое мог увидеть твой предок, чтобы получить это имя? Сказать тебе, как это произошло? Само имя твоего рода – это будущее, которое протягивает к вам руку и называет вас тем именем, которое когда-нибудь заслужит ваш дом. Видящие. Путеводная нить, ведущая мое сердце. Будущее тянется к вам, к вашему дому, туда, где линии вашей жизни пересекаются с моей жизнью, и называет вас Видящими. Я пришел сюда, и что я обнаружил? Один Видящий, лишенный имени. Не названный ни в какой истории, прошлой или будущей. Но я увидел, как ты взял себе имя, Фитц Чивэл Видящий, и я прослежу, чтобы ты заслужил его. – Он придвинулся ко мне и схватил меня за плечи. – Мы здесь, Фитц, ты и я, чтобы изменить будущее мира. Чтобы протянуть руку и удержать на месте крошечный камешек, который может увлечь за собой огромную глыбу.

– Нет. – Ужасный холод сковал меня изнутри. Я затрясся. Зубы мои начали стучать, яркие пятна света засверкали перед глазами. Припадок. Сейчас у меня будет очередной припадок. Прямо здесь, перед шутом. – Уходи! – закричал я, не в силах вынести этой мысли. – Уходи. Сейчас же! Живо. Живо!!!

Я никогда раньше не видел шута таким потрясенным. Он изумленно открыл рот, обнажив мелкие зубы и бледный язык. Еще мгновение он держал меня, потом отпустил. Я не думал о том, что он может чувствовать при моем внезапном взрыве. Я распахнул дверь, указал на нее, и он исчез. Я захлопнул ее, запер и поплелся к своей кровати, а темнота, волна за волной, накатывала на меня. Я упал на покрывало лицом вниз.

– Молли, – крикнул я. – Молли, спаси меня! – Но я знал, что она не может меня слышать, и одиноким погрузился во тьму.

Яркий свет сотен свечей, хвойные гирлянды, остролист и голые черные зимние ветки, увешанные сверкающими сахарными украшениями, радовали глаз. Перестук деревянных мечей кукольников и восхищенные восклицания детей, когда голова принца Полукровки на самом деле отлетела от туловища и, описав широкую дугу, пронеслась над толпой. Меллоу Сладкоголосый распевает непристойную песню, а его пальцы перебирают струны. Волна холода окатила нас, когда огромные двери распахнулись, и новая группа веселящихся вошла в Большой зал, чтобы присоединиться к нам. Медленно я начал понимать, что это уже не сон, а Зимний праздник и я благодушно брожу по залу, вежливо улыбаясь всем, но никого не видя. Я медленно моргнул. Я ничего не мог делать быстро. Я был закутан в мягкую шерсть, я плыл, как оставшийся без команды корабль в ветреный день. Упоительно сладкая дремота навалилась на меня. Кто-то коснулся моей руки.

Баррич, нахмурившись, спрашивал меня о чем-то. Его голос, всегда такой глубокий, с трудом доходил до меня.

– Все хорошо, – спокойно сказал я ему, – не волнуйся, все хорошо. – Я проплыл мимо него, уносясь вместе с толпой.

Король Шрюд сидел на троне, но теперь я знал, что он сделан из бумаги. Шут сидел на ступеньках у его ног и сжимал свой крысиный скипетр, как ребенок сжимает погремушку. Вместо языка у него был меч, и когда враги короля подходили поближе, шут разрубал их на куски, охраняя бумажного человека на троне.

И тут были Верити и Кетриккен, на другом помосте, оба красивые, как кукла шута. Я увидел, что оба они сделаны из холода. Мне стало так грустно, я никогда не смогу заполнить ни одного из них, но они оба такие ужасно пустые. Регал подошел поговорить с ними, и он был большой черной птицей. Не вороной, нет, не такой веселой, как ворона, и не вороном, в нем не было живого ума ворона, нет, несчастным стервятником, кружащимся, кружащимся и мечтающим о них как о добыче, которой можно поживиться. От него пахло падалью, и я прикрыл рукой рот и нос и отошел.

Я сел на каменную приступку у камина рядом с очень счастливой хихикающей девушкой в синих юбках. Она стрекотала, как белка, и я улыбнулся ей, и скоро она прислонилась ко мне и начала петь смешную песенку про трех молочниц. Там были и другие, они сидели и стояли у очага и весело подпевали ей. Мы все смеялись, но я плохо понимал почему. Ее рука была теплой, она так небрежно лежала на моем бедре.

Брат, ты сошел с ума? Ты наелся рыбьих костей, тебя сжигает лихорадка?

– А?

Твое сознание затуманено. Твои мысли бескровные и больные. Ты двигаешься как во сне.

– Я себя хорошо чувствую.

– Правда, сир? Тогда и я тоже, – улыбнулась она мне.

Круглое маленькое личико, темные глаза, кудряшки, торчащие из-под шляпки. Верити бы такая понравилась. Она по-товарищески поглаживала мою ногу. Чуть повыше, чем раньше.

– Фитц Чивэл!

Я медленно поднял глаза. Надо мной стояла Пейшенс. Я улыбнулся, увидев ее здесь. Она так редко выходила из своих комнат! Особенно зимой. Зима всегда была тяжелой для нее.

– Я буду так рад, когда вернется лето и мы сможем вместе гулять по саду, – сообщил я ей.

Некоторое время она молча смотрела на меня.

– Мне нужно отнести наверх кое-что тяжелое. Ты сделаешь это для меня?

– Конечно. – Я осторожно встал. – Мне нужно идти, – сказал я маленькой служанке, – я нужен моей маме. Мне понравилась твоя песня.

– До свидания, сир! – прочирикала она, и Лейси метнула на нее огненный взгляд.

Щеки Пейшенс были очень розовыми. Я двинулся вслед за ней через зал. Мы подошли к основанию лестницы.

– Я забыл, как это делается, – сказал я ей. – И где та тяжелая вещь, которую вы просили отнести?

– Это был повод, чтобы увести тебя оттуда, прежде чем ты окончательно опозоришь себя, – прошипела она. – Что с тобой? Как ты можешь вести себя так отвратительно? Ты пьян?

Я обдумал это.

– Ночной Волк сказал, я наелся рыбьих костей. Но я себя хорошо чувствую.

Лейси и Пейшенс очень внимательно посмотрели на меня. Потом они обе взяли меня под руки и повели наверх. Пейшенс готовила чай, я беседовал с Лейси. Я рассказал ей, как сильно я люблю Молли и что я хочу жениться на ней, как только король разрешит. Она похлопала меня по плечу, пощупала мой лоб и спросила, что я ел сегодня и где. Я не мог вспомнить. Пейшенс дала мне чай. Очень скоро меня вырвало. Лейси налила мне холодной воды. Меня снова вырвало. Я сказал, что не хочу больше чая. Пейшенс и Лейси уговаривали меня. Лейси сказала, что я, наверное, приду в себя, если посплю. Она отвела меня в мою комнату.

Я проснулся без всякого четкого представления о том, что было сном, а что нет, если хоть что-то сном не было. Все мои воспоминания о вечерних событиях казались отдаленными, как будто произошли много лет назад. Все это соединялось с открытой потайной дверью, манящим желтым светом и сквозняком, остужающим мою комнату. Я выбрался из постели, качнулся, когда волна слабости охватила меня, а потом медленно поднялся по ступенькам, непрерывно касаясь рукой холодной стены, чтобы увериться, что я не сплю. Примерно на половине пути меня встретил Чейд.

– Возьми меня за руку, – приказал он, и я взял.

Он обхватил меня свободной рукой, и мы вместе поднялись по лестнице.

– Я скучал без тебя, – сказал я ему. Потом вдохнул и добавил: – Король Шрюд в опасности.

– Я знаю. Король Шрюд всегда в опасности.

Мы дошли до конца лестницы. В очаге горел огонь, на подносе рядом с ним стояла еда. Чейд повел меня к очагу.

– По-моему, меня сегодня отравили. – Я внезапно затрясся. Когда это прошло, я почувствовал себя более встревоженным. – Мне кажется, что я просыпаюсь постепенно. Я все время считаю, что бодрствую, а потом внезапно все становится яснее.

Чейд мрачно кивнул:

– Я подозреваю, что это действие пепла. Ты ни о чем не думал, когда убирал в комнате у Шрюда. Сгоревшие остатки травы концентрируют силу растения. Ты испачкал руки, а потом этими руками держал булочки. Я ничего не мог сделать. Я думал, ты от этого заснешь. Что заставило тебя спуститься вниз?

– Не знаю. – Потом я раздраженно спросил: – Откуда ты всегда так много знаешь?

Он подтолкнул меня к своему старому креслу. Сам Чейд занял мое обычное место на камнях перед очагом. Даже в своем одурманенном состоянии я обратил внимание, как легко он двигается. Его лицо и руки были обветрены, загар прикрывал шрамы. Однажды я заметил его сходство со Шрюдом. Теперь в его лице я увидел и черты Верити.

– У меня есть свои способы узнавать то, что мне нужно. – Он по-волчьи улыбнулся. – Что ты помнишь о сегодняшнем Зимнем празднике?

Я поморщился, задумавшись:

– Достаточно для того, чтобы знать, что завтра будет тяжелый день.

Я внезапно вспомнил маленькую служанку, прислонившуюся к моему плечу и положившую руку на мое бедро. Молли. Мне надо попасть сегодня к Молли и как-то объяснить это ей. Если она приходила сегодня ко мне, но никто не ответил на ее стук… Я рванулся к двери, но тут новая волна судорог пробежала по мне. Я чувствовал себя так, словно с меня живьем сдирали кожу.

– Вот. Съешь что-нибудь. Не стоило выворачивать тебе желудок, но я уверен, Пейшенс хотела как лучше. И при других обстоятельствах это могло бы спасти тебе жизнь. Да нет, болван, сперва вымой руки. Ты что, ни слова не слышал из того, что я сказал?

Тогда я заметил воду с уксусом, которая стояла рядом с едой. Я тщательно вымыл руки, чтобы смыть все, что могло к ним прилипнуть, а потом ополоснул лицо, поразившись, насколько лучше я себя сразу почувствовал.

– Весь день был как бесконечный сон. Вот так себя чувствует Шрюд?

– Представления не имею. Может быть, не все травы, которые горят там, внизу, именно те, что я думаю. Это я как раз хотел обсудить с тобой сегодня. Как себя чувствовал Шрюд? Это случилось внезапно? Давно ли Волзед стал называть себя лекарем?

– Не знаю. – Пристыженный, я опустил голову. Я заставил себя доложить Чейду, как небрежен я был в его отсутствие. И как глуп. Когда я закончил, он не стал со мной спорить.

– Что ж, – тяжело сказал он, – сделанного не воротишь. Теперь мы можем только попытаться спасти положение. Произошло слишком многое, чтобы разобраться во всем за один вечер. – Он задумчиво посмотрел на меня. – Кое-что из того, что ты рассказал, меня не удивляет. «Перекованные» по-прежнему двигаются к Баккипу и Оленьему замку, а болезнь короля затягивается. Но здоровье Шрюда ухудшается гораздо быстрее, чем я рассчитывал, а почему в его комнате так грязно, я вообще не могу понять. Если только… – Он не закончил. – Может быть, они думают, что леди Тайм была его единственным защитником. Может быть, они думают, что нам теперь все равно. Может быть, они думают, что он – одинокий старик, препятствие, которое следует устранить. Твоя небрежность, по крайней мере, вывела их на чистую воду. А раз так, мы, возможно, сможем избавиться от них. – Он вздохнул. – Я думал, что смогу использовать Волзеда как орудие. Ненавязчиво подталкивать его к действию советами разных людей. Он сам мало знает о травах. Этот человек дилетант. Но орудие, которое я легкомысленно оставил, теперь, вероятно, использует кто-то другой. Мы должны разобраться. Спокойно. Есть способы остановить это.

Я прикусил язык, не успев произнести имя Регала.

– Как? – спросил я вместо этого.

Чейд улыбнулся:

– А как тебя лишили возможности выполнить поручение Шрюда в Горном Королевстве?

Я вздрогнул от этого воспоминания:

– Регал открыл мои намерения Кетриккен.

– Вот именно. Мы должны пролить свет на то, что происходит в комнатах короля. Ешь, пока я говорю.

И я стал есть и слушать распоряжения на завтрашний день, в то же время отмечая выбор блюд для меня. Запах чеснока преобладал над прочими, и я знал, что Чейд доверяет его очистительным свойствам. Я думал о том, что именно я проглотил, и о том, насколько сильно это окрасило мои воспоминания о разговоре с шутом. И снова вздрогнул, вспомнив, как грубо выставил его из комнаты. Он будет вторым, кого я обязательно разыщу завтра. Чейд, видимо, заметил, что я поглощен своими мыслями.

– Иногда, – сказал он как бы между прочим, – приходится смириться с тем, что ты небезупречен, и люди это понимают.

Я кивнул, а потом внезапно широко зевнул.

– Прошу прощения, – пробормотал я. Веки мои стали такими тяжелыми, что я едва мог держать голову. – Ты говорил…

– Нет-нет. Иди в постель. Отдохни. Сон – лучший лекарь.

– Но я даже не спросил у тебя, где ты был. И что ты делал. Ты двигаешься и действуешь так, словно сбросил десяток лет.

Чейд усмехнулся:

– Это комплимент? Не беспокойся. Подобные вопросы в любом случае останутся без ответа, так что можешь подождать другого раза. Тогда и будешь расстраиваться, что я отказываюсь отвечать на них. Что до моего состояния… Чем больше человек вынуждает свое тело работать, тем больше оно может сделать. Это было нелегкое путешествие. Однако я верю, что оно стоило трудов. – Он поднял руку, как только я открыл рот. – И это все, что я хотел сказать. А теперь в постель, Фитц. В постель.

Я снова зевнул, вставая, и потянулся так, что щелкнули суставы.

– Ты опять вырос, – заметил Чейд одобрительно. – Будешь продолжать в том же духе – перерастешь своего отца.

– Я скучал без тебя, – пробормотал я, направляясь к лестнице.

– И я без тебя. Но наверстать упущенное мы сможем завтра. А сейчас – марш в постель.

Я спустился по лестнице с искренним намерением последовать его приказу. Как всегда, дверь мгновенно закрылась за моей спиной при помощи механизма, который я так и не смог обнаружить. Я подбросил еще три полена в угасающий огонь и подошел к кровати. Сел, чтобы стянуть с себя рубашку. Я был в полном изнеможении, но устал не до такой степени, чтобы не уловить слабый запах Молли. Я посидел еще мгновение, держа рубашку в руках. Потом снова надел ее и встал. Я подошел к своей двери и выскочил в коридор.

Для любой другой ночи было бы уже поздно, но это была первая ночь праздника Зимы. Внизу было много таких, кто даже и не вспомнит о своей постели до самого рассвета. И тех, которые случайно забредут в чужую. Я улыбнулся, поняв, что как раз и отношусь к последним.

В эту ночь много людей было в коридорах и на лестницах. Большинство из них были слишком пьяны или слишком погружены в себя для того, чтобы обратить на меня внимание.

Что до остальных, то я решил, что Зимний праздник будет моим оправданием в ответ на любой вопрос. И все-таки я был настороже и убедился в том, что коридор пуст, прежде чем стучать в дверь комнаты Молли. Ответа я не услышал, но, когда поднял руку, чтобы снова постучать, дверь внезапно распахнулась. Это привело меня в ужас. Мгновенно я понял, что с ней что-то случилось, что кто-то был тут, что-то сделал с ней и оставил здесь, в темноте. Я ворвался в комнату, выкрикивая ее имя. Дверь закрылась за мной.

– Шшш, – скомандовала она.

Я повернулся, чтобы посмотреть на нее, но моим глазам потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к темноте. Единственным освещением комнаты был огонь в очаге, и он находился у меня за спиной. Когда мои глаза все-таки привыкли к полумраку, у меня перехватило дыхание.

– Ты ждала меня? – спросил я наконец.