Текст книги "Трилогия о королевском убийце"

Автор книги: Робин Хобб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 135 страниц)

Я склонил перед ним голову:

– Как пожелаете, мой король.

Глава 19

ПУТЕШЕСТВИЕ

Говорить о Горном Королевстве как о королевстве – это значит основываться на полном непонимании этого края и народа, населяющего его. Неточно и называть эту страну страной народа чьюрда, хотя чьюрда действительно там преобладают. Горное Королевство – не столько единая страна, живущая сельским хозяйством, сколько множество разрозненных деревушек, жмущихся к склонам гор, клочки пахотной земли в укромных долинах, а также торговые селения на перекрестках ухабистых дорог, ведущих к перевалам, и кланы пастухов и охотников, кочующие по суровой земле между ними. Интересы крестьян, торговцев и кочевников зачастую противоречат друг другу, поэтому трудно было бы ожидать сплоченности от столь разнящихся между собой обитателей горного края. Однако, как ни странно, единственная сила, более могущественная, чем стремление каждой группы сохранить независимость и приверженность местным обычаям, – это преданность «королю» горных народов.

Легенды говорят нам, что начало этому положила женщина – судья, пророчица и философ, наделенная мудростью. Она создала теорию, согласно которой вождь является абсолютным слугой народа и должен бескорыстно и самоотверженно нести службу. Судья превратился в короля не сразу; скорее это происходило постепенно, по мере того как распространялись вести о мудрости и справедливости этой святой из Джампи. Все больше и больше людей искало у нее совета, желая получить решение судьи, и законы этого селения естественным образом стали уважать по всей горной стране, и все больше и больше народа стало принимать законы Джампи как свои собственные. И так судьи стали называться королями, но, как ни удивительно, сохранили представление о служении и самопожертвовании народу. Эпос Джампи изобилует сказаниями о королях и королевах, которые жертвовали собой для народа всеми мыслимыми способами, начиная со спасения пастушат от диких зверей и кончая предложением самих себя в заложники во время междоусобных войн.

В некоторых наших сказаниях горный народ предстает грубым, почти диким. На самом деле земля, на которой они обитают, беспощадна, и их законы отражают это. Это правда, что неполноценных детей горцы бросают на произвол судьбы, а чаще топят или одурманивают до смерти. Старики часто по доброй воле отправляются в изгнание, и голод и холод быстро кладут конец их немощам. У человека, нарушившего слово, могут вырвать язык или заставить его заплатить двойную цену. Более благополучным жителям Шести Герцогств такие обычаи могут показаться варварскими, но для сурового мира Горного Королевства это единственно возможный путь.

В конце концов Верити настоял на своем. Никакой радости в этом триумфе для него, я уверен, не было, потому что его настойчивость принесла плоды как раз в те дни, когда набеги пиратов внезапно участились. На протяжении месяца два города были сожжены и тридцать три обитателя захвачены для «перековки». Девятнадцать из них, очевидно, имели при себе пузырьки с ядом, которыми многие запасались в те времена, и совершили самоубийство. Нападение на третий, более населенный город удалось отбить, но сделали это не королевские войска, а отряд наемников, которых наняли сами горожане. Причем многие из бойцов были выходцами с Внешних островов – воинское ремесло было одним из немногих, которыми они владели. И ропот против явного бездействия короля стал раздаваться громче.

Было бессмысленно пытаться рассказывать народу о работе Верити и учеников Галена. Люди хотели видеть, что их побережье защищают военные корабли. Но чтобы построить корабли, нужно время, а переделанные торговые суда, уже спущенные на воду, были бочкообразными неуклюжими посудинами по сравнению с юркими красными кораблями, которые терзали страну. Обещание предоставить военные корабли к весне было слабым утешением для хлеборобов и пастухов, пытающихся защитить урожай и стада этого года. А Внутренние герцогства все больше и больше возмущались ростом налогов, которые взимались на постройку военных кораблей и защиту береговой линии, не имевшей к ним никакого отношения. В свою очередь, Прибрежные герцогства саркастически интересовались, как жители материка собираются обходиться без их морских портов и кораблей, которые перевозят их товары. Во время одного собрания Совета Лордов произошла шумная перебранка, когда герцог Рем из Тилта сказал, что невелика потеря, если мы сдадим Ближние острова и Пушной мыс красным кораблям, зато, быть может, пираты поумерят набеги. Герцог Браунди из Бернса на это ответил угрозой перекрыть судоходство по Медвежьей реке и предложил посмотреть, покажется ли это Тилту столь же невеликой потерей. Король Шрюд умудрился прервать собрание, прежде чем дело дошло до драки, но герцог Фарроу все же успел заявить, что он на стороне Тилта. С каждым месяцем и с каждым новым распределением налогов раскол становился все глубже. Было необходимо что-то предпринять, чтобы восстановить согласие в королевстве, и Шрюд был убежден, что королевская свадьба отлично подойдет для этой цели.

Так что Регал исполнил сложный дипломатический танец, и было устроено так, что принцесса Кетриккен даст клятву Регалу, а клятву Верити всему ее народу от имени жениха принесет ее брат. С тем, разумеется, что следующая церемония последует в Оленьем замке и на ней в качестве свидетелей будут присутствовать представители народа Кетриккен. А пока что Регал оставался в столице Горного Королевства – Джампи. Его присутствие там породило непрекращающийся поток эмиссаров, подарков и багажа, циркулирующих между Оленьим замком и Джампи. Редко выдавалась неделя, чтобы из крепости не уезжала или к нам не приезжала очередная кавалькада. Это держало замок в постоянном напряжении. Я находил такой способ устраивать свадьбу сложным и неудобным. Верити и Кетриккен впервые увидят друг друга только через месяц после того, как будет заключен их союз. Но политическая целесообразность превыше чувств главных виновников торжества.

Мне потребовалось много времени, чтобы оправиться после того, как Верити воспользовался моей силой. И еще больше для того, чтобы полностью осознать, что сделал со мной Гален, затуманив мое сознание. Думаю, что, несмотря на совет Верити, я попытался бы выяснить с ним отношения, если бы Гален не покинул замок. Он уехал вместе с кавалькадой, направляющейся в Джампи, чтобы с ней добраться до Фарроу, где у него были родственники. Ко времени его возвращения я уже сам должен был быть на пути в Джампи, так что Гален оказался вне пределов моей досягаемости.

И снова в моем распоряжении было слишком много свободного времени. Я по-прежнему ухаживал за Леоном, но на это уходило не больше часа или двух в день. Мне не удалось больше ничего узнать о нападении на Баррича, и сам он явно не собирался смягчиться в отношении ко мне. Однажды я прогулялся в город, но когда забрел к свечной лавке Молли, окна там оказались наглухо закрыты ставнями. В ответ на мои расспросы в лавочке по соседству мне сказали, что свечная закрыта уже больше десяти дней и если я не хочу купить кожаную сбрую, то лучше мне будет пойти по своим делам и не отвлекать честных людей от работы. Я вспомнил парня, с которым в прошлый раз видел Молли, и в приступе обиды горячо пожелал, чтобы им не было хорошо друг с другом.

Без всякой на то причины, кроме одиночества, мне вдруг захотелось поговорить с шутом. Никогда прежде я не пытался искать встречи с ним. Оказалось, что найти его гораздо сложнее, чем я мог себе представить.

После нескольких часов унылых блужданий по замку в надежде встретить его я набрался храбрости, чтобы зайти в его комнату. Я уже много лет знал, где она находится, но никогда там не бывал, и не только потому, что она была расположена в малопосещаемой части замка. Шут всегда держался особняком и сам выбирал, когда и с кем он будет говорить и насколько откровенно. Он жил на верхнем этаже башни. Федврен говорил, что раньше в тех комнатах работали над картами, поскольку оттуда открывался хороший обзор. Но позднейшие пристройки заслонили вид, и теперь для составления карт использовали другие, более высокие башни, а эту отдали шуту.

Я взобрался наверх в канун праздника Сбора Урожая. День выдался жарким и душным. Стены башни были глухими, если не считать амбразур для лучников. Солнечный свет почти не проникал сквозь них, в узких лучах танцевали пылинки, потревоженные моими шагами. Сначала мне казалось, что в полумраке башни чуть прохладнее, чем на улице, но по мере того, как я взбирался наверх, воздух как будто становился все более горячим и спертым, а на последнем этаже дышать и вовсе было нечем. Я устало постучал кулаком в прочную дверь.

– Это я, Фитц! – крикнул я, но неподвижный горячий воздух заглушал мой голос, как мокрое одеяло душит пламя.

Может, это сойдет в качестве предлога? Дескать, я не знал, услышал ли шут меня, и зашел посмотреть, дома ли он. Или сказать, что мне было так жарко и я так хотел пить, что зашел в его комнату в поисках воды и свежего воздуха? А, все равно, решил я. Я положил руку на щеколду, она поднялась, и я вошел внутрь.

– Шут? – крикнул я, хотя уже почувствовал, что его здесь нет. Не так, как я обычно ощущал присутствие или отсутствие людей. Просто все в комнате будто замерло в тишине и неподвижности. И все же я застыл в дверях и, разинув рот, уставился на раскрывшуюся мне душу.

Тут был свет, и цветы, и изобилие красок. В углу стояли ткацкий станок и корзины с прекрасными тонкими нитками разных ярких цветов. Сотканное покрывало на постели и занавеси на открытых окнах были покрыты геометрическими узорами, из которых каким-то образом складывались цветущие поля под синим небом. Я никогда прежде не видел ничего подобного. В широкой глиняной миске с большими водяными цветами плавал изящный серебряный лебедь. Дно миски было засыпано яркими камешками. Я пытался вообразить бесцветного циничного шута среди этих красок и искусно сработанных вещей. Я сделал еще шаг в комнату и увидел нечто, от чего мое сердце упало.

Младенец. Вот что я подумал вначале и сделан еще два шага, остановившись подле корзиночки, в которой он лежал. Но это был не живой ребенок, а кукла, сделанная так искусно, что я почти ожидал увидеть, как маленькая грудь приподнимется в дыхании. Я протянул руку к бледному нежному личику, но не посмел коснуться его. Изгиб бровей, закрытые веки, слабый румянец, покрывавший крохотные щечки, даже крошечная рука, лежащая поверх одеяльца, были столь прекрасны, столь совершенны, что трудно было поверить, что они сделаны человеком. Я не мог себе представить, из какой тончайшей глины был вылеплен младенец, чья рука нарисовала тоненькие изогнутые реснички. Крохотное покрывало было украшено вышивкой с анютиными глазками, голова куклы покоилась на атласной подушечке. Я не знаю, сколько времени я простоял там на коленях, так тихо, словно это действительно был настоящий спящий ребенок. Но наконец я встал, пятясь вышел из комнаты шута и тихонько прикрыл за собой дверь. Я медленно спускался вниз по мириадам ступеней, разрываясь между страхом, что я могу встретить поднимающегося мне навстречу шута, и обретенным знанием, что среди обитателей замка, оказывается, есть еще один человек, который по меньшей мере так же одинок, как и я.

Ночью меня вызвал Чейд, но, когда я пришел, выяснилось, что он пригласил меня лишь затем, чтобы просто повидаться. Мы сидели почти безмолвно перед холодным очагом, и я думал о том, что он выглядит старше, чем когда-либо. Чейда, как и Верити, что-то сжигало изнутри. Его костлявые руки казались почти высохшими, белки глаз покрывала красная сетка сосудов. Он нуждался в сне, но вместо этого решил позвать меня. И тем не менее он сидел неподвижно, почти не прикасаясь к еде. В конце концов я решил помочь ему.

– Ты боишься, что я не смогу это сделать? – тихо спросил я его.

– Что сделать? – рассеянно произнес он.

– Убить горного принца, Руриска.

Чейд посмотрел на меня. Молчание длилось долго.

– Ты не знал, что король Шрюд поручил мне это? – запинаясь, спросил я.

Он медленно вновь повернулся к пустому очагу и уставился туда так, словно там играло пламя.

– Я только изготавливаю инструменты, – произнес он наконец. – А другой их использует.

– Ты думаешь, что это плохое поручение? Неправильное? – Я набрал полную грудь воздуха. – Судя по тому, что мне было сказано, ему все равно недолго осталось. Может быть, это будет почти милосердием, если смерть придет к нему тихо, ночью, вместо того чтобы…

– Мальчик, – тихо сказал Чейд, – никогда не пытайся строить из себя того, кем ты не являешься. Мы убийцы. Не посланцы милосердия мудрого короля. Убийцы на политической службе, несущие смерть во имя процветания нашей монархии. Вот что мы такое.

Пришел мой черед погрузиться в созерцание призрачного пламени.

– Ты говоришь так, чтобы мне было труднее. Труднее, чем могло бы быть. Почему? Почему ты сделал меня тем, кто я есть, если теперь пытаешься ослабить мою решимость?… – Непроизнесенное слово умерло у меня на губах.

– Я думаю… не обращай внимания. Может быть, во мне говорит что-то вроде ревности. Мой мальчик… Пожалуй, я удивлен тем, что Шрюд решил использовать тебя, а не меня. Может быть, я боюсь, что пережил мою полезность ему. Может быть, теперь, когда я знаю тебя, я хотел бы никогда не приниматься за то, чтобы сделать тебя… – Теперь уже Чейд оборвал себя на полуслове.

Он умолк, и мысли его ушли туда, куда слова не могли за ними последовать. Мы сидели, размышляя о моем задании. Это было не служение королевскому правосудию. Это не был смертный приговор за преступление. Это было просто устранение человека, стоявшего на пути короля к еще большему могуществу. Я сидел неподвижно, пока мне в душу не закрались сомнения, выполню ли я поручение Шрюда. Тогда я поднял глаза на серебряный фруктовый ножик, воткнутый в каминную доску Чейда, и понял, что знаю ответ.

– Верити выразил недовольство тем, как с тобой обращаются, – внезапно сказал Чейд.

– Недовольство? – слабо спросил я.

– Шрюду. Сперва за то, что Гален был жесток с тобой и обманул тебя. Это заявление принц сделал вполне официально, он утверждал, что Гален лишил королевство твоей Силы, когда она была так необходима. Неофициально же он предложил Шрюду, чтобы король сам уладил это дело, пока ты не взял инициативу в свои руки.

Глядя в лицо Чейду, я видел, что все содержание моего разговора с Верити было известно ему. Я не мог определить, что чувствую по этому поводу.

– Я бы не сделал этого, не стал бы сам мстить Галену. Особенно после того, как Верити попросил меня ничего не предпринимать.

Чейд посмотрел на меня с одобрением.

– Именно так я и сказал Шрюду. Но он велел мне передать тебе, что сам все уладит. На сей раз король совершит собственное правосудие. Тебе остается лишь ждать и удовлетвориться итогом.

– Что он сделает?

– Этого я не знаю. Я думаю, что и сам Шрюд еще не знает. Мастер Силы должен быть наказан, но мы обязаны помнить о том, что нам нужны новые отряды его учеников. Нельзя дать Галену повод считать, что с ним обошлись несправедливо. – Чейд откашлялся и продолжал, понизив голос: – И Верити высказал еще один упрек королю. Он довольно резко обвинил Шрюда и меня в том, что мы хотим пожертвовать тобой ради королевства.

«Вот почему Чейд позвал меня сегодня», – внезапно понял я, но промолчал.

Чейд заговорил медленнее, с расстановкой:

– Шрюд утверждал, что даже не думал об этом. Что до меня, то я не мог себе представить, что такое возможно. – Он снова вздохнул, как будто эти слова дорого ему стоили. – Шрюд король, мой мальчик. Его главной заботой всегда должно быть королевство.

Мы долго молчали.

– Ты говоришь, что пожертвовал бы мной. Не задумываясь.

Чейд неотрывно смотрел в камин.

– Тобой. Мной. Даже Верити, если бы счел, что это необходимо для блага королевства. – Потом он повернулся и посмотрел на меня: – Никогда не забывай об этом.

В ночь перед тем, как свадебный караван должен был покинуть Олений замок, Лейси постучала в мою дверь. Было уже поздно, и когда она сказала, что Пейшенс хочет видеть меня, я глупо спросил:

– Сейчас?

– Ну, ты ведь завтра уезжаешь, – заметила Лейси, и я послушно последовал за ней, как будто это был неопровержимый довод.

Пейшенс сидела в заваленном подушками кресле. На ней был экстравагантно вышитый халат, накинутый поверх ночной рубашки. Волосы ее были распушены и ниспадали на плечи, и пока я усаживался туда, куда она мне указала, Лейси стала расчесывать их.

– Я ждала, что ты придешь ко мне извиниться.

Я немедленно раскрыл рот, чтобы сделать это, но Пейшенс раздраженным жестом велела мне молчать.

– Но, обсуждая это сегодня с Лейси, я поняла, что уже простила тебя. Я пришла к выводу, что у мальчиков есть некий запас грубости, которую им приходится на кого-то выплескивать. Я решила, что ты не хотел ничего плохого, раз не почувствовал потребности извиниться.

– Но я сожалею, – возразил я. – Я просто не знал, как сказать…

– Все равно извиняться слишком поздно. Я тебя простила, – сказала она оживленно. – Кроме того, у нас нет времени. Тебе, без сомнений, уже следует быть в постели. Но поскольку это твое первое такое путешествие, я решила кое-что дать тебе, прежде чем ты уедешь.

Я снова раскрыл рот и закрыл его. Если Пейшенс угодно считать, что это мое первое настоящее столкновение со светской жизнью, я не буду с ней спорить.

– Сядь здесь, – сказала она повелительно и показала на место у своих ног.

Я подошел и послушно сел. Только тут я заметил маленькую коробочку у нее на коленях. Шкатулка была сделана из темного дерева, на крышке искусно вырезан олень. Когда Пейшенс открывала ее, я уловил аромат дерева. Она вынула серьгу и поднесла ее к моему уху.

– Слишком маленькая, – пробормотала она. – Какой смысл носить драгоценности, если никто не сможет их увидеть?

Она вынула и снова убрала еще несколько вещиц, сопровождая свои действия подобными замечаниями. Наконец она достала из шкатулки синий камень, оплетенный тончайшей серебряной сетью. Пейшенс нахмурилась, взглянув на нее, потом неохотно кивнула.

– У этого человека есть вкус, – сказала она. – Сколько бы у него ни было недостатков, вкус у него есть. – Она поднесла серьгу к моему уху и без всякого предупреждения воткнула в мочку булавку.

Я взвыл и попытался схватиться за ухо, но она отбросила мою руку.

– Не хнычь, как маленький. Через минуту боль пройдет. – На серьге было что-то вроде замочка, и Пейшенс безжалостно вывернула мое ухо, чтобы закрепить его. – Вот. Это вполне подходит ему, верно, Лейси?

– Вполне, – согласилась та, не отрываясь от своих всегдашних кружев.

Пейшенс жестом позволила мне удалиться. Когда я встал, чтобы идти, она сказала:

– Запомни это, Фитц. Есть у тебя Сила или нет, носишь ты его имя или нет, но ты сын Чивэла. Старайся вести себя достойно. А теперь иди и поспи.

– С этим ухом? – спросил я, показывая ей кровь на кончиках пальцев.

– Я не подумала. Извини… – начала она, но я прервал ее:

– Слишком поздно извиняться. Я вам уже простил. И спасибо.

Когда я уходил, Лейси все еще хихикала.

На следующее утро я встал рано, чтобы занять место в свадебной кавалькаде. Мы везли богатые подарки по случаю заключения нового династического союза. Там были дары для самой принцессы Кетриккен: чистокровная кобыла, драгоценности, ткани, слуги и редкие благовония. И были подарки ее семье и народу – кони, ястребы, золотые украшения для ее отца и брата. Но самыми главными дарами были те, что преподносились ее королевству, потому что в соответствии с традициями Джампи принцесса больше принадлежала народу, нежели своей семье. Поэтому мы везли племенной скот, рогатый скот, овец, лошадей, домашнюю птицу, могучие тисовые луки, каких не было у горцев, металлические инструменты из хорошего железа и другие дары, которые, как решил Шрюд, смогут облегчить жизнь горцев. В их числе были несколько хорошо иллюстрированных травников Федврена, несколько лечебников и свиток с текстом о ястребиной охоте, который представлял собой тщательную копию труда самого Хаукера. Эти последние, очевидно, и служили оправданием моего участия в поездке.

Свитки были выданы мне вместе со щедрым запасом трав и корней, упомянутых в травниках, и с семенами для выращивания тех из них, которые плохо сохраняются. Это был необычный дар, и я отнесся к необходимости доставить его в целости и сохранности так же серьезно, как и к своей тайной миссии. Все было хорошо упаковано и уложено в резной сундук из кедра. Я в последний раз проверял упаковку, перед тем как отнести сундук во двор, когда услышал у себя за спиной голос шута:

– Я принес тебе это.

Я повернулся и увидел, что он стоит в дверях моей комнаты. Я даже не слышал, как открылась дверь. Он протягивал мне кожаный кисет.

– Что это? – спросил я, стараясь, чтобы по моему голосу он не догадался о цветах и кукле.

– Морские водоросли.

Я поднял брови.

– Слабительное? Как свадебный подарок? Может, кому-нибудь оно и пригодится, но травы, которые я беру, можно посадить и вырастить в горах. И я не думаю…

– Это не свадебный подарок. Это для тебя.

Я принял кисет со смешанными чувствами. Это было очень сильное слабительное.

– Спасибо, что ты обо мне подумал. Но я обычно не склонен к недугам путешественников. И…

– Обычно, когда ты путешествуешь, тебя никто не собирается отравить.

– Ты что-то хочешь мне сказать? – Я старался, чтобы мой голос звучал беззаботно.

В этом разговоре мне не хватало привычных гримас и насмешек шута.

– Только одно: будь достаточно умным, чтобы есть мало или не есть вообще ничего, что ты не приготовил сам.

– На всех пирах и праздниках, которые там будут?

– Нет. Только на тех, на которых ты захочешь выжить. – Он повернулся, чтобы идти.

– Прости меня, – сказал я поспешно. – Я не хотел никуда вторгаться. Я искал тебя, и мне было так жарко, а дверь была не заперта, так что я вошел. Я не хотел подглядывать.

Он стоял ко мне спиной и не повернулся, когда спрашивал:

– И ты нашел это забавным?

– Я…

Я не мог придумать, что ему сказать, как заверить его, что все виденное мной останется только в моей памяти. Он вышел за порог и потянул дверь, чтобы закрыть ее за собой. Я выпалил:

– Мне захотелось, чтобы было место, настолько же похожее на меня, как твоя комната похожа на тебя. Место, которое я держал бы в такой же тайне.

Дверь замерла на расстоянии ладони от косяка.

– Прими один совет, и ты сможешь уцелеть в этом путешествии. Когда обдумываешь мотивы человека, помни, что не стоит мерить его зерно своей меркой. Он может даже не знать, что такая мера существует.

И дверь за шутом закрылась. Но после загадочных и пугающих слов, которые он обронил в конце, я все же решил, что, возможно, он простил мне давешнее вторжение.

Я спрятал мешочек с водорослями в камзол. Я не думал, что они мне понадобятся, но и оставить подарок шута побоялся. Напоследок я оглядел свою комнату, но там, как всегда, не было ничего лишнего. Мастерица Хести лично проследила за моими сборами, чтобы мои новые наряды не помялись. На новой одежде вместо перечеркнутого оленя красовался настоящий герб видящих – олень с опущенными, как перед нападением, рогами.

– Так распорядился Верити, – только и сказала мне Хести, когда я спросил ее. – Мне так тоже больше нравится, чем перечеркнутый. А тебе?

– Пожалуй, – ответил я, и больше мы об этом не говорили.

Имя и герб. Я кивнул самому себе, взвалил на плечи сундучок с травами и свитками и пошел вниз, чтобы присоединиться к каравану.

Когда я спускался по лестнице, я встретил Верити – он шел мне навстречу. Сперва я едва узнал его, потому что он двигался как трясущийся старик. Я отошел в сторону, пропуская его, и узнал принца, только когда он посмотрел на меня. Это очень странно, когда знакомый тебе человек становится не похож сам на себя. Я отметил, что одежда на Верити болтается, а в буйной темной шевелюре проглянула седина. Он рассеянно улыбнулся, а потом, как будто это внезапно пришло ему в голову, резко остановил меня:

– Ты едешь в Горное Королевство? На свадебную церемонию?

– Да.

– Сделай мне одолжение, мальчик.

– Конечно, – сказал я, удивленный его изменившимся голосом.

– Говори ей обо мне хорошо. Правдиво, конечно, – я не прошу тебя лгать, – но говори обо мне хорошо. Я всегда думал, что ты неплохо ко мне относишься.

– Это так, – сказал я его удаляющейся спине. – Это так, сир.

Но он не повернулся и не ответил, и сердце у меня сжалось даже сильнее, чем когда от меня уходил шут.

Во дворе суетились люди и животные. Экипажей на этот раз не было; всем известно, что дороги в горах никудышные. И было решено ради скорости ограничиться вьючными животными. Негоже королевскому двору опоздать на свадьбу. Хватит и того, что не будет присутствовать жених. Стада и пастухи были высланы за много дней до нашего отъезда. Предполагалось, что наше путешествие займет две недели, но мы отправлялись в путь заранее, за три недели до срока. Я проследил, чтобы кедровый сундук погрузили на вьючную лошадь, а потом встал возле Уголек и стал ждать. Даже в замощенном дворе в горячем летнем воздухе висела густая завеса пыли. Несмотря на все тщательное планирование, караван казался совершенно беспорядочным. Я заметил Северенса, любимого камердинера Регала. Регал прислал его в Олений замок месяц назад с особыми инструкциями насчет какой-то одежды, которую он желал получить. Северенс шел за Хендсом, возбужденно убеждая его в чем-то. Не знаю, о чем они говорили, но Хендсу, похоже, это пришлось не по душе. Когда Хести давала мне последние инструкции об уходе за моей новой одеждой, она тихонько сообщила мне, что Северенс берет так много новых костюмов, шляп и прочих личных вещей Регала, что ему потребовались три вьючные лошади, чтобы тащить все это. Должно быть, подумал я, заботиться о них придется Хендсу, поскольку Северенс прекрасно умеет ухаживать лишь за одеждой, а перед животными крупнее себя робеет. Слуга Регала Роуд плелся за ними обоими, вид у него был сердитый и нетерпеливый. На широком плече он нес еще один сундук, и, возможно, именно погрузка этого добавочного предмета и беспокоила Северенса. Я быстро потерял их в толпе.

И вскоре с удивлением заметил среди отъезжающих Баррича – он проверял сбрую у племенных лошадей и кобылы, предназначенной в подарок принцессе. Странно, это вполне мог бы сделать и грум, которому поручено заботиться о них в дороге, подумал я. Но тут Баррич сел на коня, и я понял, что он едет вместе с караваном. Я огляделся в поисках его подручных, но не увидел никого из конюшенных мальчиков, кроме Хендса. Коб был уже в Джампи с Регалом. Значит, Баррич взял это на себя. Что ж, это вполне в его духе.

Август тоже был здесь. Он сидел верхом на прекрасной серой кобыле и ожидал отправки с почти нечеловеческим бесстрастием. Его принадлежность к кругу Силы уже изменила его. Некогда он был круглолицым юношей, тихим, но славным пареньком. У него были такие же черные густые волосы, как у Верити, и я слышал, что он похож на своего двоюродного брата в детстве. Я подумал, что, если его обязанности в круге Силы возрастут, он, вероятно, станет еще больше похож на Верити. Он будет присутствовать на свадьбе в качестве своеобразного окна для Верити, когда Регал будет произносить клятвы от имени брата. Регал – голос, Август – глаза, подумал я. А в качестве чего еду я? Кинжала?

Я вскочил на Уголек, чтобы не стоять среди людей, обменивающихся прощаниями и последними наставлениями. Я молил Эду, чтобы мы скорее двинулись в путь. Казалось, беспорядочной толпе, на ходу завязывающей последние тюки, потребуется вечность для того, чтобы построиться в караван. И тут, когда я уже почти отчаялся дождаться, взметнулись штандарты, зазвучал горн, и шеренга лошадей, людей и вьючных животных начала двигаться. Один раз я поднял голову и увидел, что Верити вышел на верхушку башни и смотрит на наш отъезд. Я помахал ему рукой, но сомневаюсь, чтобы он узнал меня среди такой толпы. И вот мы выехали за ворота и поскакали по извивающейся холмистой дороге, которая вела из замка на запад.

Дорога должна была привести нас к берегам Оленьей реки, которую мы собирались перейти вброд по широким отмелям у границы герцогств Бакк и Фарроу. Оттуда мы должны были ехать через широкие равнины Фарроу, и, как оказалось, в таком пекле, какого я не мог даже предполагать, до самого Голубого озера. От него мы последуем вдоль реки Холодной, берущей исток в Горном Королевстве. От Холодного брода начиналась торговая дорога, которая вела сквозь тени гор вверх, все время вверх, к перевалу Бурь, а оттуда – в густые леса Дождевых чащоб. Но так далеко мы не пойдем, а остановимся в Джампи, селении, настолько похожем на город, насколько это вообще возможно в Горном Королевстве.

В некотором роде это было ничем не примечательное путешествие, если не считать неизбежных в подобных поездках неурядиц. После первых трех или около того дней все вошло в обычный монотонный ритм, единственное разнообразие вносили лишь места, через которые мы проезжали. Каждый маленький городок или деревушка приветствовали нас и задерживали официальными напутствиями и поздравлениями по случаю свадебных торжеств кронпринца.

Но после того как мы достигли широких равнин Фарроу, селений стало меньше и расстояние между ними увеличилось. Богатые фермы Фарроу и торговые города лежали далеко к северу от нашего пути, по берегам Винной реки. Мы путешествовали по долинам Фарроу. Здесь жили по большей части пастухи-кочевники, поэтому города существовали только в зимние месяцы, когда пастухи оседали вдоль торговых путей на время, которое они называли юностью года. Мы проезжали мимо стад овец, коз и лошадей или, гораздо реже, мимо злобных мускулистых свиней, которых здесь называли харагарами. Но наши встречи с местными жителями обычно исчерпывались созерцанием издали их конических шатров, да порой пастухи, встав в стременах, приветственно махали нам посохами.

Хендс и я познакомились заново. Мы вместе ели на привалах и сидели у маленького костерка по вечерам, и он развлекал меня рассказами о горестных причитаниях Северенса по поводу того, что пыль попадает в шелковые одежды или жучки забираются в меховые воротники, а бархат вытирается во время долгого пути. Еще больше Хендса изводил Роуд. У меня и у самого не было приятных воспоминаний об этом слуге Регала, а Хендс и вовсе жаловался, что с ним невозможно путешествовать: Роуд постоянно подозревал Хендса в попытках украсть что-нибудь из сундуков с пожитками Регала. Как-то вечером Роуд даже нашел дорогу к нашему костру и с величайшей дотошностью поведал нам о том, что произойдет со всяким, кто попытается обокрасть его хозяина. Но если не считать подобных мелких неприятностей, вечера были спокойными.